Школьные годы в старой России

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России".

О гимназической жизни мы можем прочитать в повестях
Лидии Чарской:

- «Записки маленькой гимназистки»
- «Счастливчик»
- «Гимназисты»
- «Гимназистки» (рассказы)
- «Наташин дневник»
- «Огонёк»

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1948

@темы: ссылки, Гимназисты, Огонек, Счастливчик, Записки маленькой гимназистки, Наташин дневник, Гимназистки

---

Любовь в произведениях Л.Чарской

[silent-gluk]

— На одну минуту, мадемуазель, мне нужно сказать вам два слова, — говорить Думцев-Сокольский громко, так, чтобы слышали все, и, как власть имущий, продевает свою руку под худенькую детскую ручонку Муси, а затем, не изменяя темпа и па мазурки, уносится с нею вместе из полосы света в чащу сада, туда, где глубокий пруд меланхолически поблескиваешь отраженными в его гладкой поверхности разноцветными огнями фонариков.
Здесь совсем пустынно. Сказочной кажется сквозная готическая беседка из белого мрамора на её берегу, волшебными— огни, повторенные водяной бездной.
— Марья Владимировна... Муся, крошка Муся! — слышит страстный шепот актера у своего уха девочка. — Разрешаете вы поцеловать вас? Ведь вы мне это обещали сами, если роль Ани удастся вам. А вы были в ней — сама весна, сама юная жизнь...

И вкрадчивый голос льется прямо в душу Муси, а глаза, огромные и значительные, нестерпимо блестящие в кругах полустертой туши, смотрят с плотоядным выражением в лицо девочки.
Этот взгляд, как это ни странно, кружить сейчас голову Муси. Нет ничего мудреного в этом: ночь так волшебна, так колдовски прекрасна, а бравурная мелодия мазурки, смягченная расстоянием, так сладко баюкает слух, и розы почему-то особенно остро и нестерпимо пахнуть! Они туманят голову и пьяным угаром наливают мозг.
Обессиленная каким-то неведомым чувством, Муся опускается на скамью. Черные блестящие глаза приближаются к ней, к её лицу, глазам и полуоткрытым губам. На миг гаснет сознание... О, она не испытывала еще таких острых и знойных ощущений! Яд мужского поцелуя не обжигал еще её губ. Её любовь к тому "милому избраннику" её души, далекая и туманная, как любовь принца Жофруа к далекой принцессе Грезе, так непохожа на это чувство. Смутно, горячею лавою бродить неосознанный еще огонь желания в её крови, и она стучит пульсом и бьется в жилах. Мгновенно высыхает горло, холодеют кончики пальцев и знойно загорается мозг. Приближающееся к ней лицо кажется гордым и прекрасным. И вдруг запах сигары, вина и еще чего-то чуждого и неприятного доносится до нее.

А вдали, где-то там в стороне, вырастаешь мгновенно другой образ, другие черты, другие глаза. Охваченная чувством отвращения девочка отталкивает актера и шепчет с гадливым испугом, отчаянием и ужасом:
— Оставьте меня! Уйдите! Не смейте прикасаться ко мне! Вы — противный, и я люблю другого и никогда — слышите? — никогда не изменю моей настоящей любви!
И, закрыв ручонками лицо, Муся рыдает, мучительно сотрясаясь всем телом...

Лидия Чарская. Её Величество Любовь

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1946

@темы: текст, ссылки, Чарская, Ее Величество Любовь, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Рассказ Чарской "Нуся" из цикла "Жизнь идёт!"

В оригинале.

Здесь - viewer.rsl.ru/ru/rsl01005414795?page=1&rotate=0...

@темы: текст, ссылки, Нуся, Чарская

---

Переходите к нам в ВК. ВСЕ О ЛИДИИ ЧАРСКОЙ

[~Сообщество, посвященное творчеству Л.Чарской~]

vk.com/allcharskaya

Эта группа - о жизни и творчестве Лидии Алексеевны Чарской, знаменитой русской писательницы, поэтессы и актрисы Александринского театра начала 20 века.

Мы знакомим современных читателей с жизнью и творчеством Чарской, ищем и публикуем материалы, связанные с личностью писательницы и популяризируем культуру начала 20 века. Мы восстанавливаем правду о литературном труде Лидии Алексеевны, правду, которую целенаправленно убивали в течение 70-ти советских лет. Будем благодарны всем за помощь в наших изысканиях.

Мы не ругаем творчество Чарской и не рекламируем его или нахваливаем. Её произведения, статьи о ней - с разными взглядами и разных лет, отзывы читателей ушедших времён и современных почитателей её повестей и многое другое - тут. Из этого складывается именно Ваш взгляд, Ваши эмоции - и - ваша Лидия Чарская.

Скоро: новые тематические посты ноября и декабря. Новые, недавно найденные и открытые произведения. Новые материалы из старинных журналов.

---

ЗА ЧТО?

[~Сообщество, посвященное творчеству Л.Чарской~]

В издательстве "Палласов кот" вышла в свет повесть Лидии Чарской "За что?" Её название вполне оправдано и не должно смущать читателей. События описывают 15 лет жизни писательницы: детство, отрочество...
Это - первая книга из автобиографического цикла Л. Чарской.
В дальнейшем будет ещё 3 книги из этого цикла.
На обложке книги изображена главная лестница Павловского института благородных девиц, где училась Чарская. Фото современное, ныне в этом здании находится гимназия №209 (ул. Восстания д.8).
Стоимость книги 1700 рублей. Тираж 20 экземпляров.
Цена печати одного экземпляра, увы (!), 1500 рублей.
Типографские услуги, к сожалению, растут вместе с долларом.
Но, купив эту книгу, вы не пожалеете:
качество высокого уровня, рисунки прижизненного издания (1910), текст не изменён, события захватывающие!
Одним словом, спешите приобрести ЭКСКЛЮЗИВ!!!

https://vk.com/club141230818

---

ИЛЛЮСТРАТОРЫ ЧАРСКОЙ. В.ТАБУРИН. "КНЯЖНА ДЖАВАХА". "ЛЮДА ВЛАССОВСКАЯ". "ЗА ЧТО?"

[~Сообщество, посвященное творчеству Л.Чарской~]

ИЛЛЮСТРАТОРЫ ЧАРСКОЙ. В.ТАБУРИН. "КНЯЖНА ДЖАВАХА". "ЛЮДА ВЛАССОВСКАЯ". "ЗА ЧТО?"

Большинство книг Чарской выходило до революции прекрасно иллюстрированными, многие известные иллюстраторы того времени оставили рисунки к повестям писательницы.

Влади́мир Амо́сович Табу́рин (1870 — 1954) — русский художник, книжный график, иллюстратор и фоторепортёр. Писатель и журналист. Автор рекламных плакатов. Иллюстрировал произведения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Н. С. Лескова, А. П. Чехова, П. Д. Боборыкина, Вл. И. Немировича-Данченко и др.

Сразу после нашумевшего успеха "Княжны Джавахи", в журнале "Задушевное слово" читателей познакомили с художником, исполнившим большинство иллюстраций к этой книге.

В военное время Табурин поехал на места боевых действий и служил спецкором для знаменитого журнала "Нива", делая блестящие зарисовки быта.

отсюда:
vk.com/wall-215751580_1931

---

ЛЕСНАЯ ФЕЯ. Стихотворение Лидии Чарской

[~Сообщество, посвященное творчеству Л.Чарской~]

ЛЕСНАЯ ФЕЯ.

Стихотворение Лидии Чарской

В чертоге зелёного леса
Жила златокудрая фея...
Ей солнышко сладко светило,
Румянцем заката алея.
И месяц любил её нежно,
Ей пели потоки лесные...
И дивные, светлые сказки
Шептали цветы голубые.
Ей эльфы воздушной толпою
Плясали свой танец игривый...
И ландыш кивал ей из рощи
Нарядный, живой и красивый.
Мохнатые пчёлки жужжали,
Пернатые птицы ей пели,
И мерно качались над нею
Всегда изумрудные ели...
Жила златокудрая фея
Без горя, тоски и сомнений,
Смеясь и резвясь, и играя,
Среди своих пышных владений.

Однажды над руслом потока
Малютка случайно гуляла
И вдруг ей подобную фею
В прозрачной воде увидала.
«Вот дерзкая, — молвила крошка, —
Здесь в царстве моём появилась!
Не хочет ли фея чужая,
Чтоб с нею я властью делилась?
Напрасно! Владею я прочно
Зелёною чащей, цветами
И струями вещих потоков,
И свежими, мягкими мхами.
Мне эльфы лесные подвластны,
И крошки пернатые птицы,
И змеек ползучие ленты,
И пёстрых жуков вереницы.
Уйди же, незванная гостья!»
И ручкой махнула прелестной.
И этот же жест повторился
В потоке у той, неизвестной.
«Ты так-то? Дразнить меня будешь!»
И топает фея ногою,
А та, что глядит из потока,
Грозится своей чередою.
Вскипела красавица гневом:
«Тебя проучить я сумею!»
И бросилась бить отраженье...
И речка сомкнулась над нею.
И фея в реке утонула...
Что басня моя поясняет?
Кто жаден, завистлив не в меру,
Тот многое в жизни теряет.

Впервые напечатано в журнале "Задушевное слово для старшего возраста", 1905 год. Затем в сборнике стихотворений Л.Чарской "Голубая волна".

vk.com/wall-215751580_1928

---

Любопытно

[silent-gluk]

Чарская в воспоминаниях.

Любовь Мартынова. "Дневник":

"1916 г. (12 лет)
1 января (19 декабря)
Суббота. Сегодня от часа до двух мы II-й класс, IV-й и V-й слушали сочинения III-го класса, они писали на Чарскую, одни были за нее, а другие нет, и спорили, и доказывали.

Я была на стороне Чарской, потому что я ее очень люблю и буду всегда любить. Говорили, что Жюль Верн интереснее Чарской, но по моему Жюль Верн — такая скучища, где ему сравняться с Чарской".

(Люба Мартынова, гимназистка из Петрограда, в замужестве Любовь Борисовна Случевская (1903-1935), стала психиатром, работала в 4-й Ленинградской Психиатрической больнице им. П.П.Кащенко и преподавала в 1-м Ленинградском медицинском техникуме).

На фото по ссылке - Любовь Мартынова.

С сайта "Прожито" prozhito.org/

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1921

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

О Чарской в советской детской литературе.

Конечно же, в большинстве упоминаний, в детских книгах послереволюционного периода о Чарской, о её книгах говорилось с негативным оттенком, пренебрежительно. Но упоминания были.

Мария Прилежаева. "Зеленая ветка мая":

"Одна привычка оставалась прочно. Настоявшись в очередях за хлебом, осьмушкой сахара и полфунтом крупы, натоптавшись у керосинки, Ксения Васильевна под вечер варила в старинном кофейнике - теперь ни за какие деньги не купишь - душистый черный кофе и, выпив чашечку-две, с довольным вздохом брала книгу. И уж непременно всякий день газету, свое "Русское слово".

А Катя? Катя читала. В чтении состояла теперь вся ее жизнь. Лина уехала на каникулы домой в деревню. Фроси нет. Никого - баба-Кока и книги. Ей нравились толстые старые книги. Чтобы день или несколько дней плакать и радоваться, делить чьи-то горести и чьи-то надежды. Любить. Ах, как любила она Наташу Ростову и Андрея Болконского - ах, как любила! Она сама была Наташей Ростовой. Зачем Наташа изменила Андрею? Как могло это случиться? Нет, она не нашла счастья с Пьером Безуховым. Пьер благородный, но Катя навсегда оставалась верна Андрею Болконскому.
А "Русские женщины"?
"Далек мой путь, тяжел мой путь, страшна судьба моя..."

Дни были долгие, полные ярких чувств и боли. Но отчего-то горе, испытанное над книгой, озаряло душу светом. Достоевский мучил. Она страдала. Уйти нельзя. Надо все пережить, все до конца. Десять жизней, двадцать, сто... И вдруг Марк Твен. Она хохотала до слез.

- Читай все, - разрешила баба-Кока, - у меня на полках стоящие книги, слезливых Чарских не водится.
Баба-Кока намекала, что Чарская - кумир гимназисток. Чарская была и Катиным кумиром, пока книжные полки бабы-Коки не открыли настоящую жизнь".

"Зелёная ветка мая" - повесть советской детской писательницы Марии Прилежаевой, известной своими произведениями о жизни Ленина. В этой книге рассказывается о Кате Бектышевой — «впечатлительной и восторженной гимназистке» из дворянской семьи, живущей летом с матерью в усадьбе. Отец расстался с семьёй, когда Катя была ещё маленькой, известно только, что он полковник в отставке. Старший брат Вася с начала Первой мировой войны на фронте. Дела семьи постепенно приходят в упадок, и когда мать Кати увозят в больницу, девочку забирает к себе «баба-Кока» — тётка Катиной матери Ксения Васильевна — некогда блистательная в свете аристократка, под старость поселившаяся в выкупленной келье при Успенском Девичьем монастыре.

Несмотря на то, что автор пишет о книгах Чарской, как о слезливой, ненастоящей литературе, она практически полностью повторяет известный эпизод из "Княжны Джавахи", когда новенькая ученица Нина попадает в класс на урок Закона Божия. У Прилежаевой это Катя, автобиографическая её героиня, тоже поступает в новую гимназию:

"Отец Агафангел неслышными шагами приблизился к Кате и положил руку на ее голову. Широкий рукав рясы опустился ей до плеч. Она вдыхала что-то душистое и теплое, лица ее касался шуршащий шелк подкладки, было темно у него в рукаве и таинственно.

- "Где ты, Учитель?" - слышала Катя.

Наступила безмолвная пауза.

Отец Агафангел оставил Катю и, бесшумно ступая между партами, накрыл рукавом чью-то другую девичью голову и рассказывал дальше:

- И ученики вошли в лодку и поплыли. А ветер усиливался, поднялось большое волнение на море".

Эпизод из "Княжны":

"А из груди батюшки уже лилось плавное, складное повествование о том, как завистливые братья продали в рабство кроткого и прекрасного юношу Иосифа. И все эти девочки, бледные и розовые, худенькие и толстенькие, злые и добрые — все с живым, захватывающим вниманием вперили в рассказывающего батюшку горевшие любопытством глазки.

Отец Филимон ходил между партами, поочередно клал свою большую руку на голову той или другой воспитанницы и гладил поочередно ту или другую детскую головку.

Когда очередь дошла до меня и мои черные косы накрыл широкий рукав лиловой рясы, я еле сдержалась, чтобы не расплакаться навзрыд.

Это была первая ласка в холодных институтских стенах..."

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1916

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская, Княжна Джаваха, Цитаты

---

Любовь в произведениях Л.Чарской

[silent-gluk]

Маленький отряд довел Игоря до самой площади костела. Здесь тоже был разложен костер, и несколько неприятельских солдат негромко беседовали между собой. Озаренные светом догорающего топлива, страшными призраками, исчадиями ада казались трупы несчастных крестьян, все еще не убранные их палачами.
— Камрад, куда вы? — услышал Игорь немецкий окрик y костра, сделанный одним из солдат.
— Поймали шпиона! — крикнул также по-немецки один из ведущих Игоря гусар.
— Ха-ха-ха! — раскатился первый голос грубым смехом. — Чего другого, a этого добра y них сколько хочешь... Если бы нам давали на день столько кружек пива, сколько приходится перевешивать этих собак, то, право же, война казалась бы довольно-таки сносной забавой.
И отпустив свою тяжеловесную остроту, немец развалился на своей шинели y костра.

Маленький отряд прошел дальше. Игорь взглянул на небо. Оно казалось сейчас куском черного бархата, раскинутого над землей. Ни месяца, ни звезд не было видно. Чем-то траурно-мрачным и безнадежно-угрюмым веяло от этих далеких мглистых высот.
— И в такую темную беспросветную ночь я должен буду умереть! — подумал юноша, — и никто из близких не примет моего вздоха.
Сердце его сжалось. Как будто холодные пальцы какого-то страшного чудовища стиснули его. Заныла на миг душа... До боли захотелось радости и жизни; предстал на одно мгновенье знакомый образ, блеснули близко-близко синие задумчивые глаза, мелькнула черная до синевы головка и тихая улыбка засияла где-то там, далеко...
— Милица, милая Милица... — прошептали невольно губы юноши. — Если ты жива, если тебе удалось вернуться к нашим, помолись за меня. Я исполнил свой долг, долг маленького русского солдата, свой скромный крошечный долг. Если же ты убита и лежишь там на черном пустыре, то скоро, скоро мы соединимся уже навек с тобой. Ведь я успел так крепко полюбить тебя, Милица, родная моя. Полюбить, как сестру Ольгу, как покойную мамочку. Нет, больше их, люблю тебя, как единственного моего милого друга на земле. Помолись же за меня, Милочка, родная... Живая или мертвая помолись — все равно!

Лидия Чарская. Игорь и Милица. (Соколята)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1914

@темы: текст, ссылки, Чарская, Игорь и Милица (Соколята), Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Чарской много не бывает!
«Лара Бессонова» – повесть Лидии Чарской, которая известна не так широко, как «Княжна Джаваха» или «Записки маленькой гимназистки». Однако в ней немало трогательных моментов, за которые мы так любим творчество Лидии Алексеевны.
Юную Лару воспитывает отчим – капитан в отставке. Мама девочки умерла несколько лет назад. Маленькая семья живет очень скромно и следит за порядком в заброшенном поместье, которое принадлежит славному адмиралу Зарницыну. Жизнь Лары протекает легко и спокойно под защитой доброго и благородного отчима. Девушка учится в гимназии и дружит с земским учителем Борисом Горским, с которым ее связывают общие интересы, в том числе любовь к родной природе.
Вскоре в поместье возвращаются из Петербурга хозяева поместья – изнеженные, избалованные, совершенно не привыкшие жить скромно, как Лара и Борис. Лара, которая привыкла считать чудесный сад и дом чуть ли не своей собственностью, принимает Зарницыных враждебно.
Читателя ждет целая цепочка драматических событий, которая приводит к неожиданному финалу. В книге чувствуется веяние нового времени. В ней найдется место беглому марксисту-каторжнику, взаимоотношениям девочек-одноклассниц в гимназии, конфликту между городом и деревней, слому старых обычаев. В центре повествования, как обычно у Чарской, – тема самопожертвования ради любимых людей. Сегодня такой образ мыслей и чувств кажется устаревшим, почти невозможным. Однако именно самоотверженность Лары Бессоновой приносит ей личное счастье.
www.enas.ru/book/lara-bessonova/

Отсюда: vk.com/wall-70273493_112489

По ссылке - обложка книги

@темы: ссылки, библиография, Чарская, Лара Бессонова

---

Любовь в произведениях Л.Чарской

[silent-gluk]

Арнольд, не спеша, приближался, высокий, худощавый, изящный, с его гладким без тени растительности лицом английского денди, с безукоризненным пробором тщательно причесанных волос, в таком же безукоризненном смокинге, с ищущим и одновременно холодным взглядом, показавшимся особенно значительным вследствие темных колец, окружающих глаза. Строго сомкнутые губы угрюмо и значительно молчали.

Он подошел к кушетке, мягким ленивым движением опустился на нее подле гибкой полудетской-полудевичьей фигурки и уверенным движением захватил обе руки девушки в свои.
— Итак, Клео, — произнес он насмешливо, коснувшись губами ее тонких пальчиков, — maman желает, чтобы вы стали достойной супругой этого достойного молодого миллионера? — Он коротко и сухо рассмеялся.

Клео вздрогнула от первых же звуков этого странного недоброго смеха, и вдруг волна отчаяния захлестнула ее душу.
— Дядя Макс, не смейте смеяться надо мною! Вы же знаете: я люблю вас, и только вас, — и не буду ничьей женою.
Ее личико мгновенно побледнело. Настоящая страсть созревшей женщины зазвенела слезами в ее еще детском голосе... Лицо вмиг потухло и осунулось сразу. И сама она сразу вся потускнела как-то и теперь казалась почти дурнушкой.
Арнольд хладнокровным взглядом оценщика смотрел на нее.
— Нет, она положительно некрасива, бедняжка, ей далеко до матери, — мысленно резюмировал он, — у Анны есть тонкая острота и умение вести игру, у этой малютки сразу сказывается натура... Кусок бифштекса здесь — и чуть испорченный рябчик там, я гурман и предпочитаю последнее.
И лицо его приняло скучающее выражение.

Чисто звериным инстинктом Клео угадала его мысли... Внезапно потухли печальные огоньки в глубине ее кошачьих глаз. Ее взор ожил и прояснился. Грациозным движением, вернее прыжком, поднялась она с кушетки и прежде, нежели Арнольд успел опомниться, закинула ему обе руки на шею и прильнула к нему всем телом.
— Я люблю вас, дядя Макс... Разве вы не видите, как я люблю вас!.. — залепетала она теперь. — Я все знаю... Я знаю, что вы только так, просто, называетесь женихом мамы, для того чтобы... ну словом pour conserver les apparances, как говорят французы... Но вы не женитесь, ни за что не женитесь ни на маме, ни на ком другом... Ах, дядя Макс! Вы никого не любите в сущности... Вы не умеете любить... Таким уж создала вас судьба — жестоким, холодным и прекрасным. И, может быть, вот за эту-то холодность вашу, за жестокость эту самую я так и люблю вас... Полюбила, еще пять лет тому назад, еще когда была совсем ребенком... Тогда бессознательно, теперь сознательно, страстно, безумно... Я люблю вас, дядя Макс, больше, чем мама... О, гораздо больше, чем она... У нее есть помимо вас и другие интересы: ее театральные успехи, ее сцена. У меня — ничего нет. Я живу только вами, я дышу только вами. Поймите же, милый, нельзя безнаказанно шутить с огнем! Что вы делали со мною все эти годы? Вы исподволь, ради забавы, ради пустой прихоти или от скуки разжигали во мне то женское, что должно было бы еще спать во мне, не пробуждаясь годы, десяток лет, быть может... А вы зажгли меня, вы бросили в мою душу зерна чувственности, и они вырастили мою огромную, мою огневую страсть... Вы сами виноваты теперь, если я не могу жить без вас, если я хочу вас... если я каждую минуту готова отбить вас у матери и стать вашей любовницей... Ну да, стать вашей любовницей, отдаться вам, как вещь, которую вы можете сломать и выбросить на другой же день в окошко... Но в этот миг, сейчас, по крайней мере, вы мой, дядя Макс... Нет, не дядя, а просто Макс, чудный, желанный мой, дивный!

В начале этой горячей, влюбленной, волнующей речи Клео казалась несколько робкой и смущенной, но с каждым новым словом, с каждым новым мгновением стыд и робость исчезали куда-то, и перед изумленным Арнольдом предстала маленькая вакханка с помутившимися от страстного желания глазами, с льнущим к нему раздражающе гибким телом. Теперь ее тонкие, еще так молодо-розовые руки змеями обвивали его шею. Горячее дыхание жгло лицо... Помутневшие глаза опаляли нездоровым огнем...
Не было ничего трезвого и в ее прерывистом шепоте. И Арнольд скорее угадал, нежели расслышал слова, повторяемые бессчетно:
— Я люблю тебя... Макс! Бери меня... Губи меня... Убей меня... Я люблю тебя пламенно... Я умираю без твоей ласки... Слышишь? Зачем ты будил мою страстность? Зачем с детских лет распалял мою душу? Мне ничего не надо. Я ничего не хочу, не требую взамен. Только ласки. Только любви твоей. Или я хуже мамы? Но ведь она старуха передо мной. А я... я...

Она не договорила... Она, казалось, задохнулась под волной захватившей ее страсти. Маленькая гибкая рука все сильнее и сильнее сжимала шею Арнольда, а пряный, острый, как нож, аромат мускуса начинал кружить ему голову. Ученица превзошла, по-видимому, в науке страсти своего учителя. И уже вполне оправдала все его ожидания. Действие от тех раздражающих, чувственных поцелуев, которыми он вот уже скоро пять лет, как покрывал эту белую, как жемчуг, шейку и розовое детское личико, сказалось теперь. Он во всей его потрясающей силе отравил ядом знойной похотливой любви этого ребенка, и мог теперь пожинать плоды рук своих.

Лидия Чарская. Вакханка

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1902

@темы: текст, ссылки, Чарская, Вакханка, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Есть в этой статье неточности, например, не существует книги Чарской "Мой принц" - это переделанное издательством "Русская Миссия" название повести "Цель достигнута", но статья любопытная, стоит прочтения. Многие известные сведения в ней собраны воедино и проанализированы.

Е.Первушина. Интермедия 5. История одной жизни
Институтка. Часть 1.

Из книги Е.Первушиной Петербургские женщины 19 века

Елена Первушина. История одной жизни. Институтка, изображение №1
В статье «Как я стал детским писателем» Л. Пантелеев признается: «…Среди многих умолчаний, которые лежат на моей совести, должен назвать Лидию Чарскую, мое горячее детское увлечение этой писательницей… несколько раньше познакомился я с Андерсеном и был околдован его сказками. А год-два спустя ворвалась в мою жизнь Чарская. Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал ее книги, отголосок этого упоения до сих пор живет во мне — где-то там, где таятся у нас самые сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны.
Прошло не так уж много лет, меньше десяти, пожалуй, и вдруг я узнаю, что Чарская — это очень плохо, что это нечто непристойное, эталон пошлости, безвкусицы, дурного тона. Поверить всему этому было нелегко, но вокруг так настойчиво и беспощадно бранили автора „Княжны Джавахи“, так часто слышались грозные слова о борьбе с традициями Чарской — и произносил эти слова не кто-нибудь, а мои уважаемые учителя и наставники Маршак и Чуковский, что в один несчастный день я, будучи уже автором двух или трех книг для детей, раздобыл через знакомых школьниц какой-то роман Л. Чарской и сел его перечитывать.
Можно ли назвать разочарованием то, что со мной случилось? Нет, это слово здесь неуместно. Я просто не узнал Чарскую, не поверил, что это она, — так разительно несхоже было то, что я теперь читал, с теми шорохами и сладкими снами, которые сохранила моя память, с тем особым миром, который называется Чарская, который и сегодня еще трепетно живет во мне.
Это не просто громкие слова, это истинная правда. Та Чарская очень много для меня значит. Достаточно сказать, что Кавказ, например, его романтику, его небо и горы, его гортанные голоса, всю прелесть его я узнал и полюбил именно по Чарской, задолго до того, как он открылся мне в стихах Пушкина и Лермонтова.
И вот я читаю эти ужасные, неуклюжие и тяжелые слова, эти оскорбительно не по-русски сколоченные фразы и недоумеваю: неужели таким же языком написаны и „Княжна Джаваха“, и „Мой первый товарищ“, и „Газават“, и „Щелчок“, и „Вторая Нина“?..
Убеждаться в этом я не захотел, перечитывать другие романы Л. Чарской не стал. Так и живут со мной и во мне две Чарские: одна та, которую я читал и любил до 1917 года, и другая — о которую вдруг так неприятно споткнулся где-то в начале тридцатых. Может быть, мне стоило сделать попытку понять: в чем же дело? Но, откровенно говоря, не хочется проделывать эту операцию на собственном сердце. Пусть уж кто-нибудь другой постарается разобраться в этом феномене. А я свидетельствую: любил, люблю, благодарен за все, что она мне дала как человеку и, следовательно, как писателю тоже.
И еще одно могу сказать: не со мной одним такое приключалось. Лет шесть-семь назад на прогулке в Комарове разговорился я с одной известной, ныне уже покойной московской писательницей. Человек трудной судьбы и большого вкуса. Старая партийка. Давняя почитательница Ахматовой и Пастернака, сама большой мастер, превосходный стилист. И вот эта женщина призналась мне, что с детских лет любит Чарскую, до сих пор наизусть помнит целые страницы из „Второй Нины“. Будучи в Ленинграде, она поехала на Смоленское кладбище и разыскала могилу Чарской. Могила была ухожена, на ней росли цветы, ее навещали почитательницы…
— И не какие-нибудь там престарелые фон-баронессы, как кто-нибудь может подумать, а обыкновенные советские женщины. И не такие уж древние».
Пантелеев не одинок в своем «детском» и «взрослом» восприятии романов Чарской. Практически все, кто писал о Чарской, будь то в дореволюционное, советское или постсоветское время, не забывали упомянуть эти две, казалось бы, взаимоисключающие оценки: «эталон пошлости, безвкусицы, дурного тона» и «сладкое упоение… самые сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны».
Итак: взрослые читатели презирают (и весьма обоснованно) книги Чарской, дети же (пусть необоснованно, но от этого не менее горячо) их любят.

* * *
19 января 1875 года в семье военного инженера Алексея Александровича Воронова родился первый ребенок — дочь Лидия. Через несколько лет ее мать скончалась, и девочка осталась на руках у отца.
«Он стоит предо мною — молодой, статный, красивый, с черными как смоль бакенбардами по обе стороны красивого загорелого лица, без единой капли румянца, с волнистыми иссиня-черными же волосами над высоким лбом, на котором точно вырисован белый квадратик от козырька фуражки, в то время как все лицо коричнево от загара. Но что лучше всего в лице моего „солнышка“ — так это глаза. Они иссера-синие, под длинными, длинными ресницами. Эти ресницы придают какой-то трогательно простодушный вид всему лицу „солнышка“. Белые, как миндалины, зубы составляют также немалую красоту его лица.
Вы чувствуете радость, когда вдруг, после ненастного и дождливого дня, увидите солнце?
Я чувствую такую же радость, острую и жгучую, когда вижу моего папу. Он прекрасен, как солнце, и светел и радостен, как оно!
Недаром я называю его „моим солнышком“. Блаженство мое! Радость моя! Папочка мой единственный, любимый! Солнышко мое!» — так напишет она много лет спустя.
Возможно, девочка боялась потерять отца так же, как до того потеряла мать, и поэтому любила его страстной и ревнивой любовью собственницы.
А отец, как король в сказке, «выбрал себе другую жену». И хоть мачеха Лиды была вполне обычной женщиной со своими достоинствами и недостатками, девочке она казалась злой мачехой-колдуньей из сказки. Отношения между двумя женщинами-соперницами — маленькой и большой — не заладились, и Лиду решили отправить на обучение в Павловский институт благородных девиц.
Она пробыла в стенах института семь лет, и эти впечатления оказали решающее влияние на ее жизнь.

* * *
Если вы заглянете в любой из романов Чарской, посвященный институтской жизни, вы не найдете там и следа ужасов, о которых пишут институтки в своих мемуарах. Да, девочки мучают «новеньких», но те сами виноваты: зазнаются. Да, классные дамы бывают строги, но и справедливы тоже. Да, учитель истории говорит, прощаясь, своим ученицам: «Через два месяца вы уйдете отсюда, разлетитесь вправо и влево и понесете с собою тот, надо признаться, довольно скудный багаж познаний, который вам удалось „нахватать“ здесь. Груз, как вы сами понимаете, невелик, и не знаю, как справятся с ним те, которым придется учить ребят… Чего же вам пожелать на прощанье?.. Выходите-ка вы поскорее все замуж… Мужу щи сготовить да носки починить — дело немудреное, и справитесь вы с ним отлично». Но его голос тут же тонет в хоре других голосов, которые пророчат институткам счастливое будущее. (Кстати, мы можем судить об уровне преподавания в институте по рукописям самой Чарской, в которых встречаются многочисленные орфографические ошибки.)
И даже сам постоянный институтский голод описан у Чарской «как бы невзначай» и в таком описании вовсе не страшен. «В кухню ходили каждое утро три дежурные по алфавиту воспитанницы осматривать провизию — с целью приучаться исподволь к роли будущих хозяек. Эта обязанность была особенно приятной, так как мы выносили из кухни всевозможные вкусные вещи вроде наструганного кусочками сырого мяса, которое охотно ели с солью и хлебом, или горячих картофелин, а порой в немецкое дежурство (немецкая классная дама была особенно добра и снисходительна) приносили оттуда кочерыжки от кочней капусты, репу, брюкву и морковь».
Так почему же Чарская создает такой привлекательный образ института, того самого института, о котором современник писательницы Корней Чуковский говорил как о «гнездилище мерзости, и застенке для калеченья детской души»?
Чуковский совершенно справедливо сравнивает «Записки институтки» с «Записками из Мертвого дома», совершенно справедливо пишет: «Поцелуи, мятные лепешки, мечты о мужчинах, истерики, реверансы, затянутые корсеты, невежество, леденцы и опять поцелуи — таков в ее изображении институт.
Никаких идейных тревог и кипений, столь свойственных лучшим слоям молодежи. Вот единственный умственный спор, подслушанный Чарской в институте: „Если явится дух мертвеца, делать ли духу реверанс?“
Когда девушки, окончив институт, вступают в жизнь, начальница, по утверждению Чарской, заповедует им: „Старайтесь угодить вашим будущим хозяевам (!!!)“.
И даже эта холопья привычка лобзать руки, падать на колени прививается им в институте: „Если maman не простит Лотоса, — поучает одна институтка другую, — ты, Креолочка, на колени бух!“ И даже воспитательница шепчет малюткам: „На колени все! Просите княгиню простить вас“.
И когда, как по команде, сорок девочек опустились на колени, Чарская в умилении пишет: „Это была трогательная картина“.
Это была гнусная картина, подумает всякий, кто не был институтской парфеткой…
Теперь, когда русская казенная школа потерпела полное банкротство даже в глазах Передонова, только Чарская может с умилением рассказывать, как в каких-то отвратительных клетках взращивают ненужных для жизни, запуганных, суеверных, как дуры, жадных, сладострастно-мечтательных, сюсюкающих, лживых истеричек…

Вся эта система как будто нарочно к тому и направлена, чтобы из талантливых, впечатлительных девочек выходили пустые жеманницы с куриным мировоззрением и опустошенной душой».

Одно Чуковский забывает: он смотрит на институт глазами взрослого, сильного человека, мужчины, которому нет нужды бояться институтской начальницы, нет нужды падать перед ней не колени и лобызать руки — он может говорить с ней на равных. А Чарская видит институт глазами бесправного ребенка.
Оказавшись в ситуации полной зависимости от равнодушных взрослых, девочки, которых с детства учили, что «строптивые дети — плохие», не могли отважиться на открытый протест. Легче было убедить себя, что ничего страшного не происходит, взрослые по-прежнему всегда правы (за исключением некоторых, но их осуждают и изгоняют, тем самым восстанавливая справедливость).
Очевидно, сама Лидия Чарская все же сознавала, что опыт, полученный ею в институте, был довольно травматичным. Возможно, именно поэтому один из ее «взрослых» романов «Ее величество любовь», где речь идет о Первой мировой войне, практически целиком и полностью посвящен насилию над женщинами. И неслучайно в 1909 году она напишет публицистическую книжку «Профанация стыда», в которой резко и страстно осуждается применение телесных наказаний.

* * *
Но вот Лида Воронова покидает институт. Очень скоро она выходит замуж за ротмистра Отделения корпуса жандармов Бориса Чурилова. Дальше события развиваются не менее стремительно: у Лидии рождается ребенок, затем супруги расстаются (они оформят развод в 1900 году), и молодая мать оказывается перед необходимостью содержать семью. Перебрав немногие профессии, доступные женщинам в конце XIX — начале XX века, она решает поступить на драматические курсы при Императорском Санкт-Петербургском театральном училище.
Позже в автобиографической повести «Мой принц» она напишет: «Если выдержу — впереди карьера, работа во имя моего Юрика, надежда впоследствии осуществить то, о чем я так мечтала, а может быть, кроме того, имя, слава. Провалюсь — впереди серое, будничное существование… Не хочу! Не хочу! Я должна поднять на собственный заработок моего „принценьку“… Именно на собственный труд, заработок. Но вместе с тем хочу, надеюсь еще достичь славы, чтобы „принценька“, мой мальчик светлокудрый, гордился своей матерью».
Закончив курсы в 1900 году, Лидия Чурилова поступает в Александринский театр под псевдонимом Чарская. Вожделенной славы она так и не дождалась, ей суждено было оставаться на вторых ролях: сумасшедшая барыня в «Грозе» (постановка Всеволода Мейерхольда), Шарлотта в «Вишневом саде», графиня-бабушка в «Горе от ума» — вот самые запомнившиеся ее работы за без малого 25 лет службы в театре.
Одновременно молодая женщина пробует себя и в другом амплуа — она пишет повесть на основе детских впечатлений о Павловском институте. И здесь ее ждал успех. Журнал «Задушевное слово», издаваемый в Петербурге «Това риществом М. О. Вольф», начал печатать повести Чарской из номера в номер. Одна за другой выходят: «Записки институтки» (1902), «Княжна Джаваха» (1903), «Люда Влассовская» (1904), «Белые пелеринки» (1906), «Сибирочка» (1908), «Вторая Нина» (1909), «Лесовичка» (1912), «Джаваховское гнездо» (1912) и т. д. Пишет Чарская также автобиографические повести: «За что?» (1909), «Большой Джон» (1910), «На всю жизнь» (1911), «Мой принц» (1915) и исторические повести: «Смелая жизнь» (1905) о «кавалерист-девице» Н. А. Дуровой, «Газават» (1906) о событиях Кавказской войны 1817–1864 годов, «Грозная дружина» о походе Ермака и покорении Сибири; «Желанный царь» о событиях Смутного времени, предшествующих воцарению юного Михаила Романова, «Паж цесаревны», «Царский гнев», «Евфимия Старицкая», «Так велела царица».

* * *
Наверное, каждый взрослый согласится, что назвать Л. Чарскую «тонким стилистом» будет, мягко говоря, преувеличением. Главный ее недостаток — удручающая банальность, слащавость. Вот как начинается знаменитая «Княжна Джаваха»: «Я родилась в Гори, чудном, улыбающемся Гори, одном из самых живописных и прелестных уголков Кавказа, на берегах изумрудной реки Куры. Гори лежит в самом сердце Грузии, в прелестной долине, нарядной и пленительной со своими развесистыми чинарами, вековыми липами, мохнатыми каштанами и розовыми кустами, наполняющими воздух пряным, одуряющим запахом красных и белых цветов. А кругом Гори — развалины башен и крепостей, армянские и грузинские кладбища, дополняющие картину, отдающую чудесным и таинственным преданием старины».





Можно посчитать, что в данном случае такое описание психологически достоверно, так как его автор — маленькая грузинская девочка, тоскующая по родине. Но достаточно открыть любой из романов Чарской, написанный от третьего лица, как на вас тут же польется все тот же сахарный сироп.
«Большой, старый сад сарапульского городничего Андрея Васильевича Дурова ярко иллюминован. Разноцветные бумажные фонарики — красные, желтые и зеленые — тянутся пестрыми гирляндами между гигантами деревьями, наполовину обнаженными от листвы беспощадною рукой старухи-осени.
Пылающие плошки, разбросанные там и сям в сухой осенней траве, кажутся грандиозными светляками, дополняя собой красивую картину иллюминации. А над старым садом, непроницаемая и таинственная, неслышно скользит под своим звездным покровом черноокая красавица — осенняя прикамская ночь…» — так начинается «Смелая жизнь».
А вот так — «Ради семьи»: «…Где-то поблизости с шумом упало яблоко, и Катя раскрыла милые сонные глаза…
В ее растрепанной головке еще плыли сонные грезы, какие-то сладкие сны, с которыми так не хотелось сейчас расставаться. А кругом звенел своим летним звоном ее любимец сад. Жужжали пчелы, пели стрекозы, чиликали птицы, порхая между ветвями старых яблонь и лип. В узкое отверстие входа заглядывало ласковое солнце, и из шалашика, любимого места Кати, куда она приходила мечтать, грезить, а иногда и спать, можно было видеть наливавшиеся в последней стадии назревания сочные яблоки, словно алой кровью пропитанные ягоды красной смородины и играющий изумрудными огнями сквозь тонкую пленку кожицы дозревающий на солнце крыжовник. Одним общим ласковым взглядом черные глазки девочки обняли родную ее сердцу картину, и она быстро вскочила на ноги».





А вот, для разнообразия, описание дремучего леса из повести «Лесовичка». Оно, пожалуй, не «переслащено», но зато изрядно «пересолено». «Тьма ночи исчезала и снова чернела; свет менялся со мглой, как бы играя в ужасную, злодейскую и стихийную игру. Великаны-деревья шумели глухо и зловеще. А там, невдалеке, в восьми или десяти саженях, зияла страшным, бездонным глазом Чертова пасть, огромный и глубокий обрыв, скорее пропасть, скрывавшаяся в глубине лесной чащи».
«Об одном прошу тебя, брат Аркадий, не говори красиво», — просил от имени своего героя Базарова И. С. Тургенев. Несомненно, простительные маленькой институтке банальные красивости звучат смешно в устах взрослой женщины. Однако, как ни странно, возможно, именно в этом один из секретов обаяния Чарской. Недостаток образования и неразвитый литературный вкус не позволили ей «подняться» над своими маленькими читателями, заговорить с ними на безупречном «взрослом» языке. И благодаря этому мальчики и девочки безошибочно узнавали в ее героях себя, а в авторе — «своего». Что, разумеется, не мешало им, став взрослыми удивляться, как они когда-то могли восхищаться подобной «пошлостью».
Сохранив детскую склонность к преувеличениям и нарочитой красивости, Чарская принесла с собой из детства и еще несколько куда более ценных даров: живость, непосредственность и искренность. Большинство ее романов начинаются «с места в карьер», часто с прямой речи, с диалога. Мы словно видим персонажей глазами ребенка, который, как Наташа Ростова, невзначай, не рассчитав скорости, забежал в комнату, где сидят взрослые, и мгновенно оказался в гуще событий. Взгляд Чарской наивен и одновременно по-детски проницателен. Ее интонации искренни и идут из самой глубины души. И пусть сама по себе эта душа не так уж глубока и сложна, но и этим она созвучна душе юного читателя.
* * *
Одной из почитательниц Чарской была девочка, которую трудно было упрекнуть в отсутствии литературного вкуса — Марина Цветаева. Она даже начала прозаическую повесть о гимназистках, подражая любимой писательнице. «Я знала, что Маруся пишет повесть „Четвертые“, — свидетельствует Анастасия Цветаева, — о старших подругах, переселив их из седьмого в четвертый (Маруся училась в четвертом) класс… Бунтарский дух ее создавал драматические положения — те, которых она искала, поступив в интернат, нужный ей как плацдарм для собственных ее действий, проявлений ее недовольства окружающим, особенно — нестерпимым для нее духом интерната».
«Цветаева понесла в поэзию самый быт: детская, уроки, мещанский уют, чтение таких авторов, как Гауф или малоуважаемый Ростан, — все это по критериям 1910 г. было не предметом для поэзии, и говорить об этом стихами было вызовом. Сейчас редко вспоминают вольфовский детский журнал „Задушевное слово“ для младшего и старшего возраста, образец невысокопробной массовой литературы (это в нем читала Цветаева повесть Л. Чарской „Княжна Джаваха“, которой посвятила патетические стихи), — но можно прямо сказать, что стихи молодой Цветаевой по темам и эмоциям ближайшим образом напоминают стихи из этого Богом забытого журнала, только отделанные безукоризненно усвоенной брюсовской и послебрюсовской техникой.
Чтобы слить такие два источника, объявить детскую комнату поэтической ценностью, для этого и нужен был самоутверждающий пафос цветаевской личности: „Если я есмь я, то все, связанное со мной, значимо и важно“», — так пишет о юношеских стихах Цветаевой Михаил Гаспаров. Но тем же пафосом, являющимся основой мироощущения любого ребенка, проникнуты и повести Чарской, пусть она выражает его значительно менее сознательно и со значительно меньшим талантом.
Неслучайно Цветаева «помогла» любимому автору, написав в 1909 году «патетические стихи» «ПАМЯТИ НИНЫ ДЖАВАХА» и превратив сентиментальную мелодраму в высокую трагедию.
Всему внимая чутким ухом,
— Так недоступна! Так нежна! —
Она была лицом и духом
Во всем джигитка и княжна.
Ей все казались странно-грубы:
Скрывая взор в тени углов,
Она без слов кривила губы
И ночью плакала без слов.
Бледнея гасли в небе зори,
Темнел огромный дортуар;
Ей снилось розовое Гори
В тени развесистых чинар…
Ах, не растет маслины ветка
Вдали от склона, где цвела!
И вот весной раскрылась клетка,
Метнулись в небо два крыла.
Как восковые — ручки, лобик,
На бледном личике — вопрос.
Тонул нарядно-белый гробик
В волнах душистых тубероз.
Умолкло сердце, что боролось…
Вокруг лампады, образа…
А был красив гортанный голос!
А были пламенны глаза!
Смерть — окончанье лишь рассказа,
За гробом радость глубока.
Да будет девочке с Кавказа
Земля холодная легка!
Порвалась тоненькая нитка,
Испепелив, угас пожар…
Спи с миром, пленница-джигитка,
Спи с миром, крошка-сазандар.
Как наши радости убоги
Душе, что мукой зажжена!
О да, тебя любили боги,
Светло-надменная княжна!
* * *
Популярность Чарской росла, журнал «Русская школа» в девятом номере за 1911 год констатировал: «В восьми женских гимназиях (I, II и IV классы) в сочинении, заданном учительницей на тему „Любимая книга“, девочки почти единогласно указали произведения Чарской. При анкете, сделанной в одной детской библиотеке, на вопрос, чем не нравится библиотека, было получено в ответ: „Нет книг Чарской“».
В феврале 1911 года журнал «Новости детской литературы» опубликовал статью «за что дети обожают Чарскую», где, в частности, было написано:
«Как мальчики в свое время увлекались до самозабвения Пинкертоном, так девочки „обожали“ и до сих пор „обожают“ Чарскую. Она является властительницей дум и сердец современного поколения девочек всех возрастов. Все, кому приходится следить за детским чтением, и педагоги, и заведующие библиотеками, и родители, и анкеты, проведенные среди учащихся, единогласно утверждают, что книги Чарской берутся читателями нарасхват и всегда вызывают у детей восторженные отзывы и особое чувство умиления и благодарности…»
И даже язвительный отзыв Корнея Чуковского в 1912 году, по свидетельству современников, лишь вызвал новую волну интереса к романам Чарской. Увы! «Институтка» оказалась действительно мало приспособленной к реальной жизни: она заключила невыгодный договор, и большая часть доходов от ее огромных тиражей уходила издателю. Однако пока что она была полна сил, работала в театре и смотрела в будущее с оптимизмом.
В 1913 году Лидия Чурилова вышла замуж «за сына потомственного дворянина» Василия Дивотовича (в другом месте значится Ивановича) Стабровского.
Казалось, жизнь устроена и размечена на долгие годы вперед: новые роли, новые книги, новые поклонники, солидная пенсия актрисы Императорского театра. Но наступил 1917 год, и все изменилось.
* * *
Может быть, для кого-то это прозвучит неожиданно, но в конфликте «угнетателей и угнетенных» Чарская была, пожалуй, на стороне последних. Конечно, она по-детски благоговела перед «обожаемым монархом», но так же по-детски инстинктивно не признавала сословных барьеров. Аристократы, чванящиеся своим происхождением и ничего собой не представляющие, всегда были сугубо отрицательными героями ее произведений. И наоборот, любимые герои и героини Чарской зарабатывали на жизнь собственным трудом и стремились помогать самым бедным, нищим и обездоленным.
«Золото, а не барышня, — отзывается о героине романа „Солнце встанет!“ знакомый с ней крестьянин. — Лучше фелшара али даже дохтура тебе всякого от разной, слышь ты, болезни вылечит… И ребят тоже, слышь ты, учит, и в больнице она, и на фабрике, и где тебе хошь… повсюду. И целый-то день в работе. Где силушки берет только…»
В другой повести «Сестра Марина», действие которой происходит в больничных бараках для бедных, молодой врач говорит своей невесте: «Не на беззаботную, светскую жизнь веду я вас за собой, не на веселье и суету праздной жизни… Нет, Нюта, мы оба скромные, маленькие жрецы человеческого благополучия».
Герой еще одной повести «Сестра милосердия» князь Леонид Вадбергский так отзывается о своем титуле: «…князем обозвали. Нешто это не брань? Терпеть не могу, когда меня титулуют. Если я имел несчастье им родиться, так это только горе для меня. Князь, у которого нет денег и который должен висеть на шее у старика отца потому только, что давать уроки — при княжеском титуле — это значит, вооружить против себя тех бедняков, которые имеют большее право на заработок, нежели я…»
Но одновременно Чарская не обольщалась, рисуя в своих романах идеальные образы «простых тружеников». Нет, она прекрасно знала, как велика накопленная русским народом злоба. В уже упоминавшемся романе «Солнце встанет!» есть такая сцена: тетка главной героини читает газету с новостями: «Аграрные беспорядки… — шептала она чуть слышно, не отрывая взора от газеты. — „Сто человек крестьян из деревни Сидоровки, собравшись за околицей, нестройной толпой двинулись к дороге, к имению князя Бубенцова. Управляющий встретил толпу на полудороге, уговаривая разойтись, но в ответ на его благое предложение были пущены камни из толпы. Управляющий не преминул благоразумно скрыться. Толпа проследовала до самого хутора, разграбила и уничтожила все богатое имущество князя, не пощадила старинного саксонского сервиза, прорвала и обезобразила картины старинного византийского письма, до которых князь был большой охотник, и, опустошив роскошные комнаты княжеского дома, ушла назад. В имение были вызваны казаки…“
Маленькая женщина с энергичными губами, вооруженными усиками, презрительно отшвырнула газету.
— Вот она, матушка, святая Русь! — произнесла она, брезгливо поджимая губы и морщась, словно от боли. — И „эти“ хотят добиться желаемого!.. Почему европейский крестьянин не сжег бы и не ограбил бы? Потому что он сыт. В своем маленьком уголке он сыт. У него есть кусок сыра и бутылка кислого бордо, у него есть и умная, рассудительная башка на плечах. Он знает, что уничтожением и бойней он не достигнет ничего. А этот бедный темный народ думает… Нет, прежде чем дать ему хлеба, надо вскормить его мозг, надо вскормить его душу принципами гуманности и уважения к себе самому и своему праву. Да, надо научить его суметь признавать это право не в силу громящего разбойничьего инстинкта, а в силу доблестного сознания того, что он — сила великая, сила необходимая для огромного мирового атома, который зовется Россия; что вместе с караваем хлеба ему необходимо принять в себя дозу европейской цивилизации, иначе он заглохнет и одеревенеет и будет слепо следовать за своими вожаками, которые поведут его ради собственного влечения и наживы на темные и грязные дела. Ах, как слаба еще Россия, как много еще надо ей, чтобы достигнуть общеевропейского роста, чтобы заглушить те стоны нищеты и нужды, которые то и дело слышатся во всех углах и закоулках!»
А сама героиня, та самая «золотая барышня», которая отдает все свое время и силы помощи рабочим, так говорит о причинах восстания: «Там просто проснулся голодный рабочий инстинкт, просто человек понял, что не заслуживает той собачьей доли, какою его наградила судьба и которую вы, господа капиталисты, бросаете им из милости с тех пор, как железное царство воцарилось над царством человеческого труда, этим царством сгорбленных спин, вытянутых с натуги, царством потухших от ядовитых кислот глаз и пр., и пр». В этом трогательном «и пр., и пр.» в прямой речи — вся Чарская. Она говорит, что думает, самозабвенно, не слыша себя, словно ребенок, которому недосуг обряжать свою мысль в грамматически правильные конструкции — те, кому нужно, и так поймут.
* * *
Чарская пыталась сотрудничать с новой властью.
В 1918 году она опубликовала статью: «О своевременности постановки мелодрамы», в которой пыталась убедить новое правительство, что «в дни разрухи, всеобщей сумятицы и братоубийственной бойни ~~~ запросы толпы» определяет тяготение «к тому, что ясно, просто и доступно сумеет всколыхнуть ее душу, сумеет вызвать слезы на за минуту до этого злобно сверкавшие глаза, сумеет заставить хохотать над поражением сатаны и радоваться торжеству добродетели». Поэтому она призвала известные театры обратиться к жанру мелодрамы, поставить «бессмертную „Даму с камелиями“, „Хижину дяди Тома“, „За монастырской стеной“, „Две сиротки“».
В 1919 году газеты сообщали, что «артистке Академического театра Лидии Чарской, авторше популярных детских рассказов, предложено Временным Комитетом написать пьесу для детских спектаклей в Михайловском театре. Г-жа Чарская предполагает инсценировать один из своих лучших рассказов».
Однако альянс оказался недолговечным. В 1922 году начались сокращения в труппе Александринского театра. К тому времени Чарская была тяжело больна. Ее перевели «на разовые выходы», обещая, что в ближайшее время примут опять в штат. Но в 1924 году сократили окончательно. В ее личном деле сохранились заявления, которые свидетельствуют о том, как тяжело она пережила расставание с театром, и о том, насколько трудным было в тот период ее материальное положение. (В тексте сохранена орфография оригинала):
«Я только что узнала по слухам о своем сокращении. Я этому не могу поверить. За что?
Если это потому только, что я была мало занята, то причины этому нижеследуют:
Благодаря хроническому, со дня сокращения, недоеданию и употреблению дешевой, нездоровой для туберкулезной пищи, я была дважды за эти полтора года больна…
Кто-то пустил слух, что я могу заработать литературой. Это — явный абсурд, так как сбыта нет. Издательства детские горят, денег у них нет, за прежние труды не получаю ни копейки. Да и, кроме того, что я могу писать теперь, при таком моральном состоянии, в котором нахожусь со дня первого сокращения, в вечной нужде, в холоде, без дров, в конуре вместо квартиры… с вечной тоскою по моем родном театре.
Мой муж больной туберкулезом, уже три месяца без службы благодаря ликвидации его учреждения, и если меня сократят, мне грозит — неминуемо — голодная смерть. Лидия Чарская (Иванова)».
В том же году она с горечью напишет: «Работаю 12,5 лет, а все в долгу с головою. Пишу же буквально день и ночь».
Ее сын Юрий Чурилов оказался на строительстве КВЖД, жил в Харбине и умер в 1937 году.
Лидия Чарская, так ничего и не узнавшая о судьбе «своего принценьки», также скончалась в 1937 году. По злой иронии судьбы, ее, демократку по убеждениям, сделали символом «пошлого мещанства», которое Чарской было отвратительно ничуть не меньше, чем ее критикам. Однако в этом нет ровным счетом ничего удивительного. Очень часто, думая о писателе, мы видим перед собой прежде всего воплощение наших идеалов или «антиидеалов», а не живого человека — в чем-то несовершенного, в чем-то слабого, в чем-то противоречивого. Институтское воспитание так и не позволило Чарской повзрослеть. Но именно оно позволило ей заговорить с детьми на их языке, найти путь к их сердцам. И именно оно навсегда отвратило от нее взрослых читателей. Одного нельзя отнять у Чарской: она всегда была искренна. И именно поэтому — уязвима.
Послесловие
В конце XIX — начале XX века даже «институтке» Чарской было понятно, что в России назрел кризис, жить по-старому больше нельзя.
В политической борьбе женщины нашли ответ на «женский вопрос» XIX века. Они завоевали права, получили возможность строить свою жизнь по собственному выбору. Конечно, не без трудностей и не без ошибок, но ведь трудности и ошибки были и раньше, а вот возможности их исправить не было. Но тут же перед ними встал новый вопрос: как женщины могут преобразовать общество, сделав его более справедливым и комфортным для себя и для мужчин? Искать ответ на него пришлось уже женщинам XX века.

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1900 , vk.com/@allcharskaya-elena-pervushina-istoriya-...

---

Любовь в произведениях Л.Чарской

[silent-gluk]

Слезы струились все сильнее и сильнее по лицу принцессы, а рыдания все больнее и больнее теснили грудь, когда чья-то рука неожиданно легла на ее плечо.
— Это ты, Юлиана? Наконец-то! О, как я несчастна, милая! — вырвалось из груди обиженной девушки. И уверенная, что увидит перед собою свою неизменную подругу, она кинулась к ней на грудь, но тотчас же откинулась назад.

Перед нею стоял принц Антон-Ульрих. Прежнего робкого и жалкого вида не было уже в фигуре принца. Вдали от тысячи насмешливо устремленных на него глаз, среди молчаливых деревьев, на лоне чудной майской ночи, принц чувствовал себя куда свободнее и лучше. К тому же он видел неподдельное горе, несчастье в лице этой молодой девушки, рыдающей на скамье. Он сам, принц Антон, был несчастлив и потому не мог не сочувствовать чужому горю. Он был добр и мягок по природе, и это составляло единственное преимущество его бесцветной, робкой особы.
Забыв все недавние оскорбления, нанесенные ему своенравной принцессой, принц Антон осторожно приблизился, присел подле и, ласково взяв за руку все еще плачущую девушку, произнес ласково и кротко:
— Успокойтесь, Ваше Высочество! Утрите ваши слезы!.. Что делать? Каждому дан свой крест, чтобы терпеть... И я несчастлив, и я желал бы лучшей доли, но не в силах изменить роковой судьбы. Надо смириться...
Его голос дрожал.

В голубых майских сумерках лицо принца показалось значительнее и лучше взглянувшей на него принцессе. Беззаветной преданностью сияли его маленькие глазки, и губы ласково улыбались девушке. Он не казался ни смешным, ни гадким. Перед Анной был такой же несчастный, такая же слепая игрушка судьбы, как и она сама. Ей стало жаль принца. Горе сближает людей. Она его не ненавидела больше. К тому же быстрая, как молния, мысль подсказала ей, что в нем одном ее спасение. Что, если Бирон пойдет сейчас к государыне и будет сватать ей своего любимца, ведь императрица не найдет в себе силы отказать герцогу и... и тогда... Как зло, как жестоко посмеется над нею ее будущий свояк!
Дрожь пробежала по всем членам Анны. Надо было выбирать, выбирать как можно скорее, сейчас. С одной стороны - ждёт ее впереди ужасное унижение стать женою сына курляндского конюха, который, несмотря на молодые годы, успел прославиться своей чванливостью и жестокостью, с другой стороны ее - решения ждет этот робкий, застенчивый принц, домогающийся ее расположения.
И Анна решилась.
— Ваша светлость, — проговорила она тихим, сочувствующим голосом. — Мы оба несчастливы... Постараемся же улучшить участь друг друга... Ваше участие ко мне тронуло меня. Не скрою: не глубокое чувство толкает меня к вам, а страх козней Бирона. Он сейчас только сватал мне своего сына Петра. Вы, принц, являетесь моим спасителем от этого нового дерзкого выскочки, и я, клянусь, сумею отблагодарить за это спасение вашу светлость и буду вам доброй женой.
Говоря это, Анна Леопольдовна протянула принцу обе руки.
Осчастливленный Антон-Ульрих склонился к ним и горячо поцеловал.

Лидия Чарская. Паж цесаревны

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1894

@темы: текст, Паж цесаревны, ссылки, Чарская, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

В прошлом году исполнилось 120 лет с момента выхода первой книги Лидии Чарской для подростков. Это - "Записки институтки" (1902).

А так выглядела заглавная иллюстрация к первой публикации повести в журнале "Задушевное слово для старшего возраста" в ноябре 1901 года. (по ссылке)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1891

@темы: ссылки, Чарская, иллюстрации, Задушевное слово, Записки институтки

---

Любовь в произведениях Л.Чарской

[silent-gluk]

— Слушайте, пан уланчик, — слышится над нею звонкий, как серебряный колокольчик, голосок Вышмирской, и уже не шаловливые, а глубокие сердечные нотки проскальзывают в нем. — Ведь я знаю, вам обидно и больно... отлично знаю... Вон Юзеф офицер, а вы нет... А между тем вы храбрее Юзефа... Вы герой... Он сам рассказывал мне про вас... про Панина... про Баранчука этого также... и про самого себя — как вы отвели удар неприятеля от его головы... Всем нам рассказывал в первый же вечер вашего приезда... Ах, Саша, какой вы храбрый! И я... и Рузя, и Ядя, и дядя Канут — все, все говорят это... Знаете, когда Юзеф рассказал мне про все — мне захотелось бежать к вам, упасть перед вами на колени и... я не знаю, право... Я очень глупа, Саша... но... я бы так хотела вознаградить вас за спасение жизни моему Юзефу, за вашу храбрость... Знаете, что Юзеф прибавил, когда рассказывал о том, как вы спасли его? "Я, — говорит, — не только бы свои офицерские эполеты охотно отдал Дурову, а кое-что побольше..." И знаете, что он еще сказал?
— Нет, не знаю! — улыбнулась Надя.

Восторженное настроение Зоси в одно и то же время и забавляло и трогало ее.
— Он сказал, что хотя вы, пан Дуров, и русский, но что он охотно бы отдал такому герою свою сестру в жены, то есть меня, пан Дуров... Поняли вы меня?

Надя вскочила как ужаленная.
— Какой вздор! — вся вспыхнув до корней волос, воскликнула она.
— Но почему же вздор? — горячо сорвалось с уст девочки. — Или вы не знаете, что во времена рыцарства и турниров прекраснейшие дамы отдавали свою руку и сердце герою-победителю?
— Но то было во времена рыцарства! — произнесла Надя. — А теперь эти времена давно минули, и я притом далеко не "герой-победитель", — добавила она с улыбкой.
— А!.. Понимаю... — обидчиво перебила ее Зося. — Вы хотите сказать, что и я не прекрасная дама и не достойна этой чести — венчать победителя! — И в ее черных глазках засверкало что-то похожее на слезы.
— Вовсе не то, — попробовала было защищаться Надя, — а просто вы и я... мы... мы... как вам это сказать?.. Ну, мы просто слишком молоды, чтобы мечтать о браке... Мы почти дети...
— Мы вырастем когда-нибудь! — с комической наивностью стояла на своем Зося. — Я бы охотно ждала долго, очень долго такого героя, как вы! Ведь вы герой! Ах, пан Дуров! Если бы вы знали, как я полюбила вас с той минуты, когда Юзек сказал тогда, помните, весною, на нашем бале, что вы ушли из дома ради военной службы и походов. Потом я долго и много думала о вас... А когда Юзек рассказал про все ваши подвиги, и про вашу храбрость, и про свое спасение — о, особенно за это полюбила я вас! — то мне так захотелось сделать вам что-нибудь приятное, хорошее, от чего вам стало бы радостно на душе... Я вас так крепко и много люблю, так же крепко, пожалуй, как и Юзю, или только разве чуточку поменьше... И вот что я придумала: вы знаете, пан уланчик, у меня есть своя земля и прехорошенькое поместье, оставленное мне отцом... Там есть маленький домик, совсем особенный и чудо какой прелестный. Вокруг домика цветут розы... много, много, как в сказке... И это — мой собственный домик, мои собственные розы, и там так хорошо, как в раю. И мы будем там жить, когда поженимся... с вами... Дядя Канут посердится, конечно, потому что вы русский, а я полька, и потому, что он уже нашел мне жениха. Но долго он не будет сердиться, потому что... вы спасли жизнь Юзи и имеете право взять за это мою жизнь — жизнь его сестры...
— Ах, Зося, Зося! — прервала восторженную девочку Надя. — Вы знаете, что я солдат и ни на что и ни на кого в мире не променяю моего солдатского ранца.
— Ну да и не надо менять! — еще более оживляясь, залепетала Вышмирская. — Я буду также находиться в походе... с вами в походе... Ах, как это будет весело: играет музыка, развеваются знамена, и мы все едем... едем.
— Дитя! Дитя! — с улыбкой произнесла Надя, любуясь ее прелестным оживленным личиком.
— Ну вот, "дитя"! — поджала она с неудовольствием свои пухлые губки. — А дядя Канут говорит, что я большая и что мне пора подумать о замужестве... И знаете, что (тут она таинственно подвинулась к Наде и прошептала ей почти на ухо, несмотря на то, что кругом их не было ни души) ко мне уже жених сватался... Ей-богу... Пан Линдорский... тоже улан, только офицер и богатый. У него под Вильной свои поместья. Тот самый, который вас и Юзьку определил в уланы. Только я не пойду за него... Он совсем как дядя... совсем взрослый человек... мне будет скучно с ним... Что за радость! А за вас пойду... Вы веселый, молоденький и притом вы — герой... Ей-богу!.. Ничего, что вы русский... Ах, как славно будет!.. — И она радостно запрыгала и захлопала в ладоши.
— Нет, нет! Это невозможно, милая крошка! — произнесла тихо Надя.
— Но почему? Или у вас уже есть невеста?
— Нет, нет! — поторопилась успокоить ее та.
— Или вы не находите меня достаточно милою?.. Но ведь все говорят кругом, что я хорошенькая... А когда вырасту большая — красавицей буду... увидите! А разве не радость это — иметь красавицу жену?
— Вы дитя, Зося, ребенок! И потом... потом... ну, словом, это невозможно!.. Нельзя...
— Вы не любите меня? — с тревогой произнесла девочка, и чарующий взгляд ее черных глазок с тоской впился в лицо Нади. — Или я глупа, дурна, уродлива, по-вашему?
— Нет, тысячу раз нет! Милая... дорогая девочка... — горячо протестовала взволнованная Надя. — Вы красавица, прелесть, умница, каких мало... В этом нет сомнения... но все-таки это невозможно!
— Невозможно... — упавшим голосом, как эхо, отозвалась Зося. — Невозможно, — еще раз печально повторила она, и прелестное личико ее разом омрачилось.
Необъяснимая жалость наполнила сердце Нади. Эта черноглазая милая девочка с ее детской трогательной привязанностью и наивной ребяческой любовью к ней перевернула ей сердце. Обидеть, огорчить эту девочку, это наивное очаровательное создание — и притом сестру ее единственного товарища и друга — казалось ей жестоким и бесчеловечным. Ответить холодным отказом на ее детскую любовь, впервые заговорившую в ее сердце, — о, нет, ни за что не в силах она сделать этого!
С минуту колебалась Надя, потом словно что подтолкнуло ее, и она проговорила возможно ласковее и нежнее:
— Умеете ли вы, Зося, хранить чужие тайны?
— Дядя Канут говорил мне, что чужие тайны — это чужая собственность, — серьезно отвечала Зося. — Открывать их — значит присвоить себе собственность чужого. Мне еще никто не поверял ни одной тайны, но я уверена, что я сумею сохранить ее...
— Вы любите меня, Зося?
— О, зачем вы спрашиваете это? Больше всех на свете люблю я Юзю и вас, пан Дуров! Бог тому свидетель!
— Но мы не можем обручиться, Зося... Это невозможно. Это невозможно, моя деточка, мой прелестный ребенок, потому что я... я...

Что-то словно мешало Наде выговорить роковое слово. Даже в жар бросило, и дыханье сперлось в груди.
А черные глазки широко раскрыты в ожидании этого слова, и ротик раскрылся от внимания и нетерпения. Она даже как будто побледнела немного, черноглазая милая Зося.
И Надя побледнела. Ее глаза широко раскрытым взглядом впиваются в беленькое личико юной паненки. Вдруг густой румянец покрыл и смуглое лицо, и щеки, и лоб, и шею мнимого улана.
— Я девушка... — лепечет чуть слышно Надя, — девушка... как и вы... и Рузя, и Ядя...

Лидия Чарская. Смелая жизнь

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1890

@темы: текст, Смелая жизнь, ссылки, Чарская, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Лидия Чарская (1875-1937): факты из биографии

В августе 1897 года Лидия Чурилова подает прошение о приеме в Императорское Санкт-Петербургское Театральное училище, на экзаменационных спектаклях просит именоваться «Чарской». В сентябре 1900 г. утверждена неклассным художником на действительной службе в Императорских театрах.

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1889

По ссылке фото: Чарская в Александринском театре.

@темы: фотографии, ссылки, Чарская, биография

---

Любовь в произведениях Л.Чарской

[silent-gluk]

В тот же день вечером, узнав, что я собираюсь в сопровождении Вареньки объезжать бедных, он выпросил позволения у tante Lise заменить собою мою компаньонку.
Получив ее согласие, мы обрадовались, как дети. Быстро накинула я нарядную плюшевую, отороченную соболями шубку, такую же шапочку и, едва удерживаясь от обуявшего меня счастливого беспричинного смеха, сбежала вниз. Щегольские санки Водова ждали нас у подъезда. Сергей помог мне усесться, заботливо запахнул медвежью полость и сев рядом, повернул ко мне смеющееся лицо:
- Куда же?
Я назвала улицу, находившуюся на самой окраине города. Кучер, такой же молодой и жизнерадостный, как и мы сами, с особенным удовольствием подобрал вожжи и, лихо прикрикнув, пустил лошадь быстрой рысью по мягкой и рыхлой зимней дороге.
Чудный зимний, студеный, несмотря на февраль месяц, вечер сиял золотыми звездами и сверкающею белою фатою снега, отливавшего в лучах месяца миллиардами огней.
Я смотрела в опрокинутый над моей головою светозарный купол и думала о капризных случайностях судьбы.
"Вот, - невольно приходило мне в голову, - несколько месяцев тому назад я ездила по той же дороге, к тем же бедным, в сопутствии Вареньки, одинокая, сиротливая, никому не нужная, несмотря на все мои достоинства, восхваляемые людьми. А теперь все изменилось... Я уже не прежняя одинокая Тася, проклинающая десятки раз в день свое безобразие. Точно в волшебной сказке, появился на пути моем давно всем моим существом ожидаемый прекрасный и добрый принц.

И этот "принц" любит меня; я это видела и по нежной ласке, льющейся мягким светом из его глаз. И в звуках его милого голоса было столько доброго участия, столько беспредельной готовности сделать меня счастливой! Как он мог полюбить меня, такую, как я есмь, я не могла уяснить себе, но тем не менее, он любил меня. Сергей часто говорил мне, что я моими душевными качествами напоминаю ему его мать, умершую, когда он был ребенком; говорил, что между нами есть много родственного; он даже иногда называл меня своей младшей сестричкой.
- Разве мы - не брат и сестра, породненные одною целью, Наташа? - говорил он, - разве великое искусство - не наша общая мать?

Да, да, он был прав, тысячу раз прав.
Что-то родственное, трогательное незаметно влилось в наши взаимные отношения.

Лидия Чарская. Дурнушка

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1882

@темы: текст, ссылки, Чарская, Дурнушка, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Чарская в воспоминаниях.

Татьяна Георгиевна Де-Метц. "Дневник":

"Только что вернулась от Кати. Ну, и спорила я с ней! Дело вот в чем: читаем мы «Люда Влассовская» и доходим до места, где выступает шведка — Нора Трахтенберг (И Катя, и я уже раньше читали эту книгу) которая впоследствие выдает начальству одну из своих товарок Марусю, по прозванию Краснушку, провинившуюся тем, что сделала гадость одному учителю, и ее хотят исключить, но сам учитель заступается за нее. Maman грозила еще до ее выдачи сбавить в годовом отметки за поведение всему классу, если не скажут, кто сделал ее. Я и говорю: «фу, противная Нора!» А Катя ее защищает, говоря, что Краснушка подло поступила, что аттестаты 40 человек были бы испорчены дурной отметкой и т. д., но я нахожу, что Нора тоже гадко сделала, выдавая подругу и, зная, что она будет исключена! Ну, вот мы и спорили до самого конца и каждая все таки осталась при своем убеждении! Меня не переубедишь! Не на такую напали!"

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1873

По ссылке - фото Татьяны Де-Метц

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская, Люда Влассовская

---

Любовь в произведениях Л.Чарской

[silent-gluk]

В это время, отстав от компании, Валерьян нашептывал Кате:
— Какие y вас прелестные глазки, mademoiselle Katrine в темноте, как две маленькие звездочки они сверкают. Не мудрено, что ваша старшая сестрица завидует вам. Кстати, ваша сестрица совсем забрала вас в руки и смотрит на вас, как на маленькую девочку, которую можно наказывать... Вот вы увидите, когда она узнает, что вы без спроса поехали с нами, то поставит вас в угол, a может быть еще на колени, ха, ха, ха, ха, a может быть и на горох?.. Что вы на это скажете, ха, ха, ха, ха, ха!
Голос Валерьяна звучал обидной насмешкой. Было очевидно, что ему во что бы то ни стало хотелось раздразнить Катю до слез. Ta вспыхнула, как порох, топнула ногой.
— Это неправда! Это ложь! Меня никто не смеет наказывать, я не ребенок, — возмущенным тоном вырвалось из уст девочки.
— Та-та-та-та, — не унимался юнкер, замечая с удовольствием, что слова его упали на плодотворную почву, что ему удалось царапнуть болезненно развитое самолюбие девочки, — та-та-та-та, parlez pour vous, ma petite, a я все-таки утверждаю, что вас поставят в угол, да еще высекут, пожалуй, как провинившуюся деточку...
— Но это уже чересчур! — возмутилась Катя, пытаясь вырвать из рук юнкера свою дрожащую от волнения гнева руку.
— Ха, ха, ха, ха! Вот мы и рассердились! Milles diables, как говорит Дима, — ах, как вы бываете прелестны, когда сердитесь, Катя. Вы не сердитесь, что я называю вас так, но, ведь, мы родственники, и я считаю вас своей милой маленькой сестричкой, и хочу утешить и успокоить вас... Я не дам вас в обиду, крошка... Я вас люблю, как маленькую сестричку.... Разрешите мне поцеловать вас! Что? Вы уклоняетесь? Ну, так я и без спроса вас поцелую... Что за церемонии между близкими родственниками, право! Вздор!
И прежде чем Катя успела отскочить, лицо Валерьяна, от которого пахло противным запахом вина, наклонилось к ней, a его губы старались дотянуться до её пылающей от гнева щеки.
— Как вы смеете! Оставьте меня в покое, я ненавижу вас! — с отвращением и негодованием вырвалось y девочки, — я пожалуюсь Андрюше, я...
Катя не договорила. Слезы обиды и гнева обожгли ей глаза... Она прислонилась к кладбищенскому забору, который они огибали в эту минуту, и закрыла лицо руками. Валерьян растерялся, не зная, что делать, что предпринять.
Остальная часть компании успела уйти далеко вперед. Откуда-то издали уже слышались звонкие голоса барышень, смех Нетти.

Совсем сконфуженный, юноша сделал попытку снова завладеть Катиной рукой.
— Вот спичка-то! Вот фейерверк-то! Ну, и характерец y вас, Катенька. Я думал, что на правах родственника имею право поцеловать вас, как милую, славную девочку, a вы точно ежик... Право — ну, ежик. Фырк! Фырк! Перестаньте же, дайте же мне вашу лапку, будем по-прежнему друзьями, — говорил он вкрадчиво, переминаясь с ноги на ногу.
— Отстаньте от меня! Оставьте! — неожиданно для самой себя, резко крикнула Катя, снова отталкивая руку юноши, — вы мне противны. Да, противны все, все, все!.. И за то, что вино пьете... За то, что чушь всякую несете все время и глупости делаете. Я уже не маленькая, мне скоро минет пятнадцать лет. И я не позволю себя обижать! — Не позволю! — уже кричала теперь громким, плачущим голосом Катя.

Лидия Чарская. Тяжелым путем

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1868

@темы: текст, ссылки, Чарская, Тяжелым путем, Цитаты