Любопытно

[silent-gluk]

ЧТО ЕЛИ СТО ЛЕТ НАЗАД ИЛИ ЕДА В КНИГАХ ЧАРСКОЙ

Даже киплинговский слонёнок интересовался, «что ест на обед крокодил?» Тем более нам стоит поинтересоваться, что же ели люди в дореволюционной России, Российской империи начала 20 века, и нам подскажут это описания еды на страницах повестей и рассказов Лидии Чарской и сами герои, с удовольствием поедающие разнообразные блюда. Конечно, это не Гоголь по степени богатства описаний, зато тут есть многие приметы ушедшего времени…

Что на обед у Киры-счастливчика, какое варенье варят в своем поместье Баслановы, какие пансионерские лакомства добывают себе и классу Принц и Серёжа, герои «Первых товарищей», что предлагает для богато выглядящего стола купить Граня Лоранский (а не эти вот сухарики с грошовой колбасой) и какую эту самую колбасу с ливером тащит в чулан наказанной Леночке Икониной добросердечный Толя…

Весь октябрь, месяц урожая и вкусных запасов – заглядываем в тарелки наших любимых героев, узнаём секреты питания обывателей начала прошлого столетия.
Бонусом – рецепты из дамских старинных журналов и поваренных книг (вдруг у вас получится сварить суп-потафю?).

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3266

@темы: ссылки, Реалии, Чарская, Первые товарищи

---

Любопытно

[silent-gluk]

В.В.Пономарёва. КАК В «ИНСТИТУТАХ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ» РЕШАЛИ ПРОБЛЕМУ «ПИЩЕВОГО ДОВОЛЬСТВИЯ»

В.В. Пономарева, МГУ имени М.В.Ломоносова, исторический факультет, Москва

Закрытые институты Ведомства учреждений императрицы Марии, привилегированные учебные заведения, предназначенные преимущественно для дворянского сословия, положили начало системе женского образования в России и оказали большое влияние на все типы русской женской школы. Несмотря на это, они остаются недостаточно изученными в отечественной историографии. Статья основана на изучении широкого круга источников, в том числе впервые вводимых в научный оборот.

Мариинские институты были интернатами, поэтому администрации Мариинского ведомства приходилось, помимо учебных, решать множество других проблем хозяйственного, медицинского, санитарно-гигиенического и пр. характера. Мариинские институты существовали более 150 лет, они пережили значительную трансформацию, стараясь воспитывать своих питомиц в соответствии с требованиями меняющегося времени. Особенно значительные перемены в жизни институтов происходили в 60-е гг. XIX века, в эпоху Великих реформ. С развитием естественных наук, прежде всего органической химии, в обществе начинает формироваться научное представление о рациональном питании. В традиционном обществе считалось достаточным, чтобы ребенок был сыт, теперь же пища воспринимается как сложное органическое вещество, элементы которого играют свою роль в развитии и функционировании организма подростков. В Мариинском ведомстве стремились так организовать «пищевое довольствие» воспитанниц, чтобы оно согласовывалось бы с требованиями врачей, но, в то же время, соответствовало бы финансовым возможностям Ведомства, на балансе которого находилось множество учебно-благотворительных заведений и приходилось соблюдать режим строгой экономии. В статье рассматривается, какими способами в институтах второй половины XIX в. налаживался контроль за качеством провизии и ее приготовлением, как удалось добиться улучшения качества пищи, дается представление о продуктах, которые использовались на институтской кухне, приводятся примеры, как удачного хозяйствования, так и недостатки в организации питания.

В конце XIX века в Мариинском ведомстве начинается серьезная работа по разработке научной основы питания, составляется сбалансированная диета для подростков, с обоснованием необходимого числа калорий, норм потребления белков, жиров, углеводов и т.п. Проведение в жизнь составленной программы оказалось чрезвычайно трудным даже в привилегированных учебных заведениях, находившихся под покровительством царской фамилии. С началом Первой мировой войны задуманные преобразования были прерваны.

Самыми привилегированными женскими учебными заведениями Российской империи являлись институты Ведомства учреждений императрицы Марии (так наз. «институты благородных девиц»). Мариинские институты являлись закрытыми учебными заведениями, в стенах которых учащиеся проживали круглосуточно. Это определяло круг задач, которые стояли перед администрацией Ведомства, одной из самых важных среди них было обеспечение воспитанниц качественным питанием.

Пища патриархального общества: конец эпохи
Для лучшего управления институтами в 1855 г. был принят Устав женских учебных заведений Ведомства учреждений имп. Марии, который предписывал, что «пища воспитанниц должна быть свежая, простая и в достаточном количестве», для завтрака и ужина следует готовить не более двух блюд, а в обед - три блюда. Утром и вечером должен подаваться чай или молоко, а в южных институтах - фрукты [Устав ... 1884, гл. IV. § 86]. Таким образом, директива относительно «пищевого довольствия» в Уставе ограничивалась указанием числа блюд и такими неконкретными характеристиками, как «свежесть, простота и достаточное количество», то есть речь шла, прежде всего и преимущественно, об одной задаче - утолении голода.

В середине XIX века наступала эпоха «пробуждения естествознания», повлиявшего, по мнению К.А. Тимирязева, «на общий склад мышления» современников [Тимирязев, 1939, с. 144]. Теоретические выкладки ученых еще не трансформировались в практические рекомендации: Ю.Ф. Либих, изобретатель знаменитой «печи Либиха» (аппарата для сжигания органических веществ), лишь в 1842 г. издал свой труд «Органическая химия в ее применении к физиологии и патологии», стимулировавший изучение физиологической ценности компонентов продуктов питания. С 1850-х гг. труды Либиха и его последователей переводились на русский язык. Постепенно начинало меняться отношение к пище, рассматриваемой отныне не только с точки зрения сытности, вкуса и свежести, но как сложное органическое вещество, каждый из элементов которого играет свою роль в функционировании организма человека. Как это происходило, можно проследить по документам Ведомства учреждений императрицы Марии.

Все большее участие в повседневной жизни Мариинских заведений стали принимать врачи, что, в частности, нашло отражение в циркуляре 1857 г., который предписывал врачам «вменить в обязанность время от времени осматривать самую пищу за завтраком и обедом», а также составлять ведомости с расписанием блюд [Устав ... 1884, с. 27]. Классные дамы должны были внушать своим подопечным, что пища «не есть лакомство, которое можно вкушать или оставлять по произволу, но что принятие пищи есть важнейшая обязанность самосохранения и питание подчинено определенным законам, нарушение коих влечет за собою расстройство здоровья. <...> человеку постоянно нужна пища твердая и жидкая, животная и растительная, исключительное же употребление того или другого ее вида сопряжено с явным вредом» [Материалы ... 1857, с. 22, § 25].

С начала 1860-х гг. «пищевое довольствие» институтов постоянно служило предметом обсуждения в Мариинском ведомстве. Здесь пытались выработать повседневное меню, которое, с одной стороны, соответствовало нормам питания, рекомендованным наукой и, с другой, не превышало бы финансовые возможности. Решение этой задачи было делом нелегким, ведь в институтах, как и других заведениях Ведомства, соблюдался режим строгой экономии, поскольку денег на содержание огромного числа людей (в начале XX века на попечении всех благотворительных и учебных заведений Ведомства находилось около 800 тыс. человек [Всеподданнейший ... 1913, с. 66]) постоянно не хватало.

Организация контроля за «пищевым довольствием» в институтах
Был принят целый комплекс мер для усиления контроля за качеством провизии и приготовляемой пищи. С 1861 г. по личному распоряжению Александра II почетные опекуны при посещении Мариинских заведений обращали «особое внимание на пищу». «Время от времени проверять и сравнивать между заведениями пищу воспитанниц» были обязаны также члены Попечительных советов [РГИА. Ф. 759. Оп. 22. Д. 1527. Л. 1-2. 1866 г.]. В губернские институты приезжали ревизоры из Петербурга, проверявшие, помимо прочего, качество продуктов, порядок их приготовления, «реестр блюд». Подобные ревизии отнюдь не были формальными, о чем свидетельствуют отчеты. Ревизор, посетивший институт в Полтаве, писал, что здесь «стол для воспитанниц приготовляется разнообразный, всегда из свежих припасов лучшего качества, что для Полтавского института весьма легко при существовании своих огородов» [РГИА. Ф. 759. Оп. 22. Д. 804. Л. 80 об., 105. 18621863 гг.]. Чиновник, посетивший казанский Родионовский институт, отмечал, что при его предыдущем визите «пища была удовлетворительной», теперь же дело обстояло иначе: воспитанницы голодали, а классным дамам «отпускались <...> улучшенные порции и даже другие блюда», доставляемые продукты «обходились значительно дороже, чем для других учебных заведений Казани». Отметив «дурное качество продуктов, недостаточную величину порций и небрежное приготовление кушаньев», ревизор возмущенно добавлял: «В институте не приготовлялась даже шинкованная капуста!» [РГИА. Ф. 759. Оп. 97. Д. 39. Л. 6 об.-7. 1882 г.]. (Именно в это время в Родионовском институте менялся управленческий состав, и небрежное отношение к пище воспитанниц могло быть связано с этим обстоятельством.)

В самих институтах устанавливался порядок, который должен был содействовать улучшению стола: меню составлялось на неделю вперед, его утверждал медицинский инспектор, а готовые блюда осматривал институтский врач [РГИА. Ф. 759. Оп. 23. Д. 186. Л. 4 об.-5]. С 1867 г. в столовых на всеобщее обозрение вывешивали «недельный реестр блюд», и три воспитанницы из старших классов по очереди ежедневно должны были проверять этот реестр, выводить количество необходимой провизии и сверять с наличным количеством на кухне, присутствовать при изготовлении блюд и подаче их на стол. Это предписание не всегда можно было реализовать в полной мере. Так, в Патриотическом институте воспитанницы «при отпуске к столу» провизии не присутствовали; в Елизаветинском также выполнялась лишь часть работы - девочки не ходили в кухню, так как она была «отделена холодным коридором», и проверку на кухне производили дежурные классные дамы [ЦГИА. Ф. 6. Оп. 1. Д 440. Л. 5-7]. Рассказ о таких визитах содержится в автобиографической повести Лидии Чарской (Л.А. Воронова, в замужестве Чурилова, популярнейшая писательница конца XIX - начала XX в., писала под псевдонимом «Лидия Чарская». Окончила Павловский институт в 1893 г.), и он представляет собой взгляд «с другой стороны»: «в кухню ходили каждое утро по три дежурные воспитанницы осматривать провизию - чтобы приучаться к роли будущих хозяек. Эта обязанность была особенно приятной, так как мы выносили из кухни всевозможные вкусные вещи вроде наструганного кусочками сырого мяса, которое охотно ели с солью и хлебом, или горячих картофелин, а порой <...> приносили оттуда кочерыжки от кочней капусты, репу, брюкву и морковь» [Чарская, 2007, с. 267].

«Денежки любят счет, а хлеб - меру»
В институтских документах то и дело встречаются упоминания об отклонениях от предписанных правил из-за нехватки денег. Так, в московском училище ордена св. Екатерины на завтрак вместо двух блюд давали одно, «что происходило от существующей дороговизны на съестные припасы». В отчете указывалось, что в институте подавались «поутру в 8 часов чай и 1/4 фунта белого хлеба, в 12 завтрак из одного блюда, обед в 4 часа из трех, а в большие праздники из четырех блюд, в 8 часов ужин из 1 блюда, с 1/4 фунта белого хлеба, зимой и осенью утром чай, а весной и летом молоко» [РГИА. Ф. 759. Оп. 22. Д. 895. Л. 6-6 об. 1862 г.].

Для урегулирования расходов определялись нормы, которые не следовало превышать. В 1867 г. была принята «Нормальная табель для блюд», изменявшая их количество: за завтраком и обедом полагалось одно, за обедом три блюда и чай -два раза в день. Пища, согласно табели, разделялась на две категории: ежедневную и праздничную, указывались ее составные части, определялось точное количество припасов, необходимое для их приготовления, устанавливался «высший предел дозволенного расхода». Однако постоянный рост цен приводил к постоянному перерасходу во всех институтах. В конце концов, было решено допустить перерасход до 500 р., лишь бы в институтах «не стеснялись» и не допускали «никаких сокращений в качестве и количестве главнейших припасов, каковы: говядина, молоко, масло и хлеб, с ущербом для питательности и вкуса пищи», но при этом следовало стараться «устранять все излишки, преимущественно в припасах второстепенных» [ЦГИА. Ф. 6. Оп. 1. Д. 71. Л. 24 об.-25. 1870 г.]. Суммы, отпускаемые на продовольствие, постепенно увеличивали, и все-таки средств недоставало. Помимо прочего, сильные колебания цен на продовольствие вызывали периодически повторявшиеся в стране неурожаи. Так, в 1891 г. резко увеличились расходы на провизию из-за недородов сразу во многих губерниях. Особенно это коснулось института в Нижнем Новгороде, где «ввиду постигшего <...> в том году неурожая, все продукты первой потребности значительно вздорожали», особенно подорожал хлеб. Крестьяне были вынуждены распродавать скот, и потому ожидалось в будущем значительное повышение цен на мясо [РГИА. Ф. 759. Оп. 10. Д. 394. Л. 36].

Недостаточный объем суточного питания из-за ограниченного бюджета отмечался не раз. Так, врач варшавского Александро-Мариинского института в своем отчете заявил, что хотя «гигиеническая сторона» удовлетворительна, а также, согласно проведенным им лично опытам «процентное соответствие составных частей пищи благоприятно», порции слишком малы, воспитанницы недоедают [Медицинский ... 1897, с. 17]. С другой стороны, при обследовании воспитанниц Ксениинского института (Петербург) врачи констатировали, что те из них, кто проводил лето на казенной даче, «по сравнению с отпущенными к родителям или родственникам, выросли на 9% и прибавились в весе на 25% более сверстниц, живших у себя дома» [Медицинский ... 1899, с. 69]. Такая разница могла быть связана не только с добротной организацией питания, но и с тем, что контингент воспитанниц Ксениинского института (как, впрочем, и большинства столичных институтов) составляли дети «недостаточных» родителей.

Для сокращения расходов обсуждались разные способы закупок и заготовок провизии: «с торгов», «по подрядам», «хозяйственным способом». В Нижегородском Мариинском институте выгоднее оказалось закупать продукты на рынке, «сухие продукты» впрок во время знаменитой Макарьевской Нижегородской ярмарки, а варенье, соленье, маринады заготавливались «на весь год» в основном собственными силами [ЦАНО. Ф. 565. Оп. 461. Д. 541. Л. 16]. При заключении подряда купцы должны были поставлять в определенные сроки оговоренное количество провизии по фиксированным ценам. Обстоятельно оговаривалось качество закупок: ржаная обдирная мука мелкого размола -«не залежалая, не затхлая и без всякого постороннего запаха», яйца - «совершенно свежие, нележалые настолько, что болтаются», калачи и французский хлеб - «свежие и хорошо испеченые, не подгорелые, без запаха и из муки 1 сорта» [ГАТО. Ф. 118. Оп. 43. Д. 31. Л. 3-3 об.]. Решения, принимавшиеся по продовольственным закупкам, контроль за ними являлись важной и непростой стороной работы институтского начальства.

Представление о продуктах, которые использовались при приготовлении кушаний в институтах, дают, к примеру, отчеты о закупках Елизаветинского института (Петербург) у местных купцов: мясо 1 и 2 сорта, телятина, куры парнью, солонина, ветчина, сало говяжье, вырезка из филея, сосиски 1 сорта, котлеты телячьи, легкое и печенка телячья, мозги телячьи и бычячьи, ножки телячьи, языки соленые; картофель, репчатый лук, соленые огурцы, капуста свежая белая кочанная и красная, рубленая белая и полубелая, петрушка, морковь, свекла, порей, репа, клюква, горчица сарептская, брюква, перец, лавровый лист, миндаль, изюм, чернослив, хрен, мята, тмин; макароны, вермишель; вязига, снетки сушеные, простые и шетландские селедки; варенья из черной смородины и малиновое; грибы белые сушеные, рыжики соленые, капорцы и оливки, шаптала2, яблоки, дули3, черника и груши сушеные, саго; молоко цельное и снятое, сливки, творог, сметана, масло чухонское4, мызное5 и русское; сыр белый; яйца; гречневая крупа, перловая, манная, пшенная, рисовая; горох, соль, солод, масло подсолнечное. «Булочный мастер Мюллер» поставлял хлебобулочные изделия: булки польские, французские; хлеб пеклеванный, сухари, сдобный крендель; дрожжи, мука крупичатая, ржаная, обыкновенная, картофельная [ЦГИА. Ф. 6. Оп. 1. Д. 71. Л. 25 об .-26. 1870 г.].

Во многих институтах старались улучшить стол своих питомиц, соблюдая при этом режим экономии, заводили собственное подсобное хозяйство: разбивали огороды, строили теплицы и даже оранжереи, открывали хлебопекарни, держали коров; подготавливаясь к зиме, заполняли ледники, погреба и кладовые на зиму провизией, шинковали и квасили капусту, делали соленья и маринады, варили варенья. Об этих признаках рачительного ведения хозяйства то и дело встречаются упоминания в документах, особенно с конца XIX в.: отличное молоко собственной фермы и домашний квас Оренбургского института отмечают врачи [Медицинский ... 1897, с. 124], собственных коров заводят в Иркутском институте (ведь в тех местах, «особенно зимой», невозможно было достать хорошего парного молока) [Исторический ... 1896, с. 43]; о покупке очередной коровы для своего молочного хозяйства сообщает Тамбовский институт [ГАТО. Ф. 118. Оп. 65. Д. 44. Л. 47. 1912 г.], «теплые и вкусные булочки» к чаю из собственной пекарни вспоминает спустя годы воспитанница Харьковского института [Морозова, 2001, с. 399], и т.д.

2 Сушеные абрикосы или персики.

3 Сорт груши.

4 Соленое сливочное масло.

5 Высококачественное масло, сбитое из сметаны.

О качестве и количестве: новые черты продовольственного вопроса
Развитие городской жизни, необходимость кормить одновременно значительные массы людей, требовали новой организации производства пищи, а затем и формирования пищевой индустрии. В обиход все больше входит консервированная еда разного вида, в том числе и «мясной бульон в плитках», и мясной экстракт. Подобные предложения производители делали и Мариинскому ведомству, однако его врачи заключили, что подобный продукт является «суррогатом свежего мясного отвара, где нельзя иметь свежую говядину, как в походах, во время войны, на дальних мореплаваниях, на кораблях и проч.», а в институтах надлежало использовать только свежий [РГИА. Ф. 759.Оп. 22. Д. 2309. Л. 46-47 об. 1874 г.]. Все чаще среди закупаемой провизии горожанам попадались фальсификаты, и поэтому с конца XIX в. открывают специальные химические лаборатории для проверки состава пищевых продуктов [Шерстнева, 2012, с. 203-205]. Подобной возможностью могли воспользоваться, прежде всего, столичные институты. Так, Мариинский институт (Петербург) отправил фунт чухонского масла для проверки «на присутствие примеси постороннего жира или сала (маргарина)» и образцы воды. Лабораторное заключение, полученное в ответ, содержит описание произведенной химической реакции и вывод: примесей в масле не содержится, в образцах воды тифозных и кишечных палочек нет [ЦГИА. Ф. 414. Оп. 3. Д. 669. Л. 1-17. 1890, 1905 гг.].

Чуть ли не промышленные масштабы приобретало приготовление пищи в двух самых крупных институтах, Николаевских Сиротских в Москве и Петербурге. В 1860-е гг. численность воспитанниц в них составляла более 800 человек в каждом [Монографии ... 1878, с. 130, 360], затем число вакансий было уменьшено, но, тем не менее, хозяйство Сиротских институтов оставалось чрезмерно большим. Неудивительно, что местное начальство, врачи и контролеры отмечали недостатки организации питания «громадного числа лиц, получающих пищевое довольствие из кухни»: «в некоторых случаях не соблюдаются приемы и способы, как требуется рецептами», не хватает времени и рабочих рук. На стол нередко подавалась остывающая еда, ведь «приходится огромное количество заранее начинать готовить» [ЦГИА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 6548. Л. 66-67 об. 1914 г.]; к 12-часовому завтраку следовало приготовить «до 510 бифштексов, или котлет; жарение начинается почти с 9 1/2 час., смрад стелется по всему зданию, зажаренное сохраняется в духовых печах, перегорает или подсыхает настолько, что теряет вкус» [Медицинский ... 1899, с. 28]. Понятно было, что следует менять не только рецептуру блюд в соответствии с современными требованиями, но и технологию их приготовления.

Институтская пища: оценки современников
В воспоминаниях первой половины XIX в. институтский стол практически единодушно оценивался крайне низко: качество блюд, их однообразие, величина порций - все вызывало нарекания. Эти негативные оценки нельзя распространять на весь период существования институтов. В организации питания Мариинских женских учебных заведений постепенно, хотя и очень медленно, удавалось добиваться перемен, о чем свидетельствуют сами институтки. Приведем подборку воспоминаний конца 1850-х - начала 1860-х гг.: «нельзя сказать, чтобы дети голодали, их кормили достаточно, но грубо и крайне однообразно» (Павловский институт, Петербург) [Лухманова, 1903, с. 63]; «кормили нас отлично: помещик Брехов <...> подарил ему [институту] подгородный хутор, постоянно доставлявший к столу овощи, молочные и другие продукты, даже разные варенья и соленья» (Мариинский институт, Нижний Новгород) [Балобанова, 1913, с. 58]; «некоторые находили его [обед] не только плохим, но и отвратительным, и нередко отказывались от того или иного блюда, уступая свою долю менее требовательным подругам, но на самом деле тут была немалая доля преувеличения: провизия была свежая и обед приготовлен достаточно хорошо и чисто, и в недовольстве воспитанниц обедом несомненно играла немалую роль традиционная привычка пренебрегать казенщиной», хотя «обед был голоден»: слишком малы порции (Николаевский Сиротский институт, Москва) [Васильева, 1903, с. 163-164]; старая институтка, посетив свою alma mater, «нашла там огромную перемену»: она убедилась, что «пища воспитанниц была несравненно лучше той, которой мы пользовались» (Смольный) [Угличанинова, 1900, с. 143].

Один и тот же обед, приготовленный для сот-ни-другой едоков, не может понравиться всем одинаково - это недостижимая задача. Не случайно классным дамам полагалось следить, как ведут себя их подопечные за столом: почему кто-то из них не ест, «происходит ли это от прихоти, каприза, от надежды иметь свое кушанье и питье, от болезни, или от инстинктуального отвращения.

Прихоть и каприз надобно побеждать убеждением, да они и сами пройдут от голода <...> вопреки естественному отвращению заставлять что-нибудь есть и пить и своим примером доказывать, что какое-нибудь кушанье или питье хорошо, -физиологически неправильно и смешно; что одному здорово и приятно, то другому может быть отвратительно и вредно, иногда в высшей степени» [Мазанов, 1899, с. 215]. Эти здравые соображения подкрепляет свидетельство институтки: «Стол в Смольном был всегда приготовлен, конечно, из, безусловно, свежей провизии и был довольно разнообразен, но прост и грубоват. Я была очень неприхотлива на пищу и ела все, лишь бы блюдо, как бы просто оно ни было приготовлено, было состряпано из свежей провизии и вкусно», а вот ее «избалованная» сестра «многих вещей совсем не ела. Пироги с мясом ела, с рыбой и капустой не ела. Если в ее тарелку с супом нечаянно попадала какая-нибудь зелень, например, укроп, то она уже этого не ела ни за что <...> Баловство было настолько безобразно и непонятно, что этому трудно даже поверить со стороны» [Ешевская, 2001, с. 358].

Правила институтов предписывали, что «родственникам <...> не дозволяется приносить детям съестное копченое, соленое и т.п.» [Правила ... 1887, с. 60-61], но эти запреты втихомолку нарушались. Кроме того, девочки и сами изыскивали способы добывать лакомства контрабандой: например, договаривались с прислугой и посылали тайком в лавку за «кусочками», накупить паточных леденцов, замороженных яблок, медовых пряников, колбасы - каждого лакомства «на пятачок» [Гарулли, 1901, с. 41-42]; институтки разных поколений любили, утащив из столовой черный хлеб, подсушить его на печке и, посыпав солью, угощаться этим отнюдь не изысканным кушаньем. Все «нетабельные» яства, полученные не в казенной обстановке столовой, а тем более, добытые под страхом наказания, были особенно соблазнительны.

Разработка научной основы питания в Мариинском ведомстве
В 1890-х гг. комиссия Мариинского ведомства, основываясь на современных научных разработках, начала новый этап обсуждения «лучшей постановки питания в закрытых учебных заведениях Ведомства». Члены комиссии признали, что существовавший на то время «режим пищевого довольствия» в институтах «сложился скорее под влиянием экономических соображений, чем на основании требований гигиены»: в кушаньях недостаточно животных белков и жиров (не более 40 г на одну воспитанницу), блюда однообразны и приготовлены недостаточно вкусно [РГИА. Ф. 759. Оп. 24. Д. 768. Л. 1-3 об.]. В то же время институтки нуждаются в нормальном питании, которое «является одним из непременных условий физического и духовного развития», так как подростки «находятся в периоде роста и развития телесных сил» и притом выполняют «усиленный умственный труд, доходящий в старших классах по 10-11 часов в сутки» [Основы ... 1913, с. 6] (илл. 1).

В ходе работы комиссия пришла к выводу, что воспитанницам ежесуточно требуется 118 г белков (мяса), 56 г жиров, 500 г. крахмалов (хлеба, сахара и мучнистых веществ). Однако поскольку последние имеют значительный объем, то «для большего комфорта желудка» следует увеличить количество жиров до 100 г и уменьшить количество крахмалов до 375-400 г. При этом, по мнению членов комиссии, «точное выполнение этих норм особенно важно в закрытых заведениях, где воспитывающиеся подвергаются принудительному питанию, так как не имеют средств приобретать то, что не достает в их питании, подобно питающимся вне заведений» [РГИА. Ф. 759. Оп. 24. Д. 768. Л. 1-3 об. 1902-1904 гг. Курсив документа. - В.П.] (илл. 2). Работа в то время не была завершена, а выводы комиссии не нашли своего воплощения: началась русско-японская война, затем грянула Первая русская революция, и Ведомству, у которого прибавилось забот, катастрофически недоставало денег.

Спустя годы, уже в 1913 г., публикуя в отдельной монографии свои окончательные выводы, комиссия Ведомства составила уточненные «весовые и физиологические раскладки пищевого довольствия» для институтов. Ссылаясь на изыскания «профессоров Мюнхенской академии», которыми были разработаны нормы количества пищи, «необходимого для правильного питания среднего здорового организма при средней работе», специалисты пришли к выводу, что институткам в день следовало получать в среднем 2,980 калорий (2,800-3,036), в том числе белков от 102 до 129 г, в среднем 117; жиров от 65 до 100, в среднем 79; углеводов от 343 до 453, в среднем 400 [Основы ... 1913, с. 22] (илл. 3, 4). (По мнению других экспертов, использование наработок немецких ученых для собственных нужд требовало корректировки. Так, врач-гигиенист А.С. Вирениус полагал, что русские учащиеся «требуют и по телесной организации, и по климатическим условиям пищи более питательной, чем германская», а институтская пища и без того «страдает недостаточным количеством белков, особенно животных, слишком малым отношением жиров, но удовлетворяет разве количеством углеводов» [Вирениус, 1894, с. 27].)

Общие сведения, приводимые в изданной Ведомством монографии, дополнялись конкретными указаниями: предлагалось одинаковое для всех институтов расписание (8 утра - чай, 12 -завтрак, 5 - обед, 8 - чай); на довольствие одной воспитанницы устанавливалось в среднем 59 коп. в день; прилагались подробные ежедневные меню, составлявшиеся из расписанных на отдельных карточках блюд, всего 180 наименований. Вскоре стали поступать отзывы на новые разработки: институты просили предоставить им больше свободы в выборе меню, поскольку местные условия делали выполнение их слишком сложным или даже невозможным (например, снетки и корюшка в Керчи), или из-за особой нелюбви детей к отдельным блюдам (суп-пюре из репы, кисель квасной, кулебяка с морковью и т.п.), из-за трудоемкости приготовления и «излишней прихотливости» (груши в мадере, дичь и т.п.) [РГИА. Ф. 759. Оп. 97. Д. 132. Л. 29-71. 1914 г.]. Начиналось обсуждение практического применения предписаний ведомственной комиссии.

Заключение
На протяжении второй половины XIX века в организации питания, как и в устройстве медицинской помощи и санитарно-гигиенической части Мариинских институтов [Пономарева, 2013; Пономарева, 2014] происходили кардинальные изменения. Это было связано как с происходившей перестройкой социально-экономической жизни Российской империи в эпоху Великих реформ, так и с развитием естественнонаучных знаний. Стремясь улучшить «пищевое довольствие» в женских институтах Ведомства, администрация постепенно ужесточала принятые нормы, вводила многоступенный контроль за качеством и количеством продовольствия и приготовляемой из него пищи. Делу мешали и объективные, и субъективные причины: несмотря на привилегированное положение институтов, их бюджет был ограничен, и приходилось соблюдать режим строгой экономии, а кроме того, не везде эффективно или добросовестно действовало местное начальство.

Начавшееся с конца XIX в. реформирование «пищевого довольствия», основанное на современных достижениях науки, так и не было реализовано. Очередная попытка реформ была предпринята в тот год, когда Российская империя вступила в Первую мировую войну, положившую конец ее существованию. Работа по созданию научно обоснованной концепции питания подростков и воплощение ее в жизнь была успешно продолжена уже в годы советской власти (комедийные сцены на этот сюжет из фильма Э. Климова «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» (1964) сразу вспомнит старшее поколение).

Благодарность

Автор выражает свою благодарность Вере Зубковой, разместившей в интернете фотоальбом «К 100-летнему юбилею московского училища ордена св. Екатерины. 1903» из своего семейного архива.

Список сокращений

ГАТО - Государственный архив Тамбовской области.

РГИА - Российский государственный Исторический архив (Петербург).

ЦАНО - Центральный архив Новгородской области.

ЦГИА - Центральный государственный Исторический архив (Петербург).

Библиография

Балобанова Е. Пятьдесят лет назад. Воспоминания институтки. СПб., 1913.

Васильева А. Дома и в институте. Из воспоминания конца 50-х и начала 60-х годов // Русская школа. 1903. № 7/8. C. 144-178.

Вирениус А.С. Школьный отдел на Первой всероссийской гигиенической выставке 1893 г. СПб., 1894. Всеподданнейший отчет по Ведомству учреждений имп. Марии за 1911 г СПб., 1913.

Гарулли В. Институтские воспоминания и стихотворения. Нежин, 1901.

Ешевская А.С. Воспоминания о Смольном. 1871-1876 гг. // Российский архив. М., 2001.

Звягинцев Е.А., Бернашевский З.Г. Века и труд людей. Книга для классного чтения по истории, отечествове-дению и географии. М., 1913. С. 181. Исторический очерк деятельности Иркутского института имп. Николая I. Иркутск, 1896. C. 352-372.

Лухманова Н.А. Двадцать лет назад (из институтской жизни). М., 1903.

Мазанов П. Полтавский институт благородных девиц. 1818-1898. Полтава, 1899.

Материалы для инструкции классным дамам. СПб., 1857.

Медицинский отчет по Ведомству учреждений имп. Марии за 1894-1895 гг. СПб., 1897. Медицинский отчет по Ведомству учреждений имп. Марии за 1896-1897 гг. СПб., 1899. Монографии учреждений Ведомства имп. Марии. 18281878. СПб., 1878.

Морозова Т.Г. В институте благородных девиц // Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М., 2001. C. 393-505. Основы пищевого довольствия воспитанниц в институтах и пансионах при женских гимназиях Ведомства учреждений императрицы Марии. СПб., 1913. Пономарева В.В. Роль закрытых женских институтов Мариинского ведомства в установлении новых норм повседневной гигиены (вторая половина XIX - начало XX в.) // Вестник Московского университета. Серия XXIII. Антропология. 2013. № 2. C. 124-136. Пономарева В.В. Медико-социальные условия повседневной жизни закрытых институтов Мариинского ведомства (вторая половина XIX - начало XX в.) // Вестник Московского университета. Серия XXIII. Антропология. 2014. № 1. C. 17-29.

Правила поведения воспитанниц Николаевского Саратовского института // Тимофеев В. 50-летие С.-Петербургского Николаевского Сиротского института 18371887 гг. Исторический очерк. СПб., 1887. Тимирязев К.А. Сочинения: В 10 т. Т. 8. М., 1939. Угличанинова М.С. Воспоминания воспитанницы Смольного монастыря сороковых годов // Русский вестник. 1900. № IX. C. 437-446.

Устав женских учебных заведений Ведомства учреждений имп. Марии, выс. утв. 30 авг. 1855 г. СПб., 1884. Чарская Л. Начало жизни. М., 2007. Шерстнева Е.В. Законодательное регламентирование контроля качества продуктов питания в России в начале XX в. // Бюллетень нац. научно-иссл. института общественного здоровья им. Н.А. Семашко. 2012. № 51. C. 203-205.

Контактная информация:

Пономарева Варвара Витальевна: e-mail: [email protected].

Отсюда: vk.com/@-215751580-vvponomareva-kak-v-instituta...

@темы: ссылки, Реалии, За что?, Чарская, Люда Влассовская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Кстати об институте у Бруштейн.

Случайно ли преподающий Закон Божий католичкам ксендз Олехнович внешне столь непредставителен? Нельзя сказать, что это общая черта всех священников у Бруштейн - есть вполне себе впечатляющий ксендз Недзвецкий... Так вот, не специально ли выбрали в преподаватели Закона Божьего католичкам того, кто "поплоше"? Бруштейн упоминает угнетение поляков (запрет на польский язык в институте и т.д.). Правда, кто преподавал Закон Божий православным - не описано вообще (и вообще, православные священники как-то не упоминаются).

@темы: Бруштейн, Реалии

---

Портреты в романах Лидии Чарской

[silent-gluk]

"Во власти золота"

"Граня был миниатюрен и строен, как девушка; те же огненно-рыжие волосы, как у сестры, только с более крупными кудрями, обрамляли нежный белый лоб юноши; большие синие глаза, немного вызывающие и гордые, настоящие глаза общего баловня, зорко и насмешливо поглядывали из-под тонких темных бровей...".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3256

@темы: ссылки, Чарская, Во власти золота, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вы замечали - у Чарской учителя и вообще взрослые могут быть хорошими или плохими, относиться к ним могут по-разному, но священник (преподающий Закон Божий) - непременно добр и всеми обожаем?..

Это отголосок институтского опыта самой Чарской или в то время священники могли описываться только так?..

Впрочем, даже у Бруштейн - совсем другое время, другой институт, да и другое отношение к этому всему - ксендз, преподающий Закон Божий в институте (в отличие от ксендза Недзвецкого) - хоть и некрасив, но, по крайней мере, добр и понимающ.

@темы: Бруштейн, Реалии, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

Одна из самых запоминающихся сцен на уроке - разрешение конфликта учителя и ученицы и один из самых памятных образов преподавателя у Чарской - учитель словесности Терпимов. Русская словесность - таков был предмет в институтах и гимназиях, который теперь называют литературой. Проходили историю и теорию словесности. В этот курс также входила логика.

"Люда Влассовская".
"Наконец, к великому нашему волнению, большая перемена кончилась, и давно ожидаемый звонок возвестил начало урока русской словесности.
Мы притихли... Сердца наши забили тревогу... Все взгляды обратились на дверь...

Она отворилась, и Терпимов, исхудавший и побледневший до неузнаваемости, с забинтованной рукой, покоившейся на черной перевязке, вошел в класс.

Едкое чувство жалости защемило мне сердце... Непрошеные слезы обожгли глаза... Никогда еще это длинное, носастое лицо не казалось мне таким милым и симпатичным...

Я оглянулась на Марусю... Она сидела ни жива ни мертва на своем месте... Ее лицо подергивалось нервной судорогой...

— Я не могу! Не могу! — вдруг воплем вырвалось из ее груди, и, прежде чем кто-либо мог сообразить, опомниться и удержать ее, она стрелою кинулась к кафедре, упала на колени перед учителем, схватила обеими руками его здоровую руку и в один миг покрыла ее всю поцелуями, смешанными со слезами.

— Бедный monsieur Терпимов! — лепетала она сквозь рыдания. — Никогда... никогда... больше... ничего подобного!.. Простите меня... злую... недобрую... Христа ради... простите... Пусть меня выключают... Только вы-то простите... снимите камень с души... пожалуйста... Ведь я покоя себе не найду, если...
Она задыхалась... Рыдания, не успевшие вырваться наружу, клокотали в горле, мешая ей говорить.

Терпимов был тронут до глубины души порывом девочки. Его обычная робость мгновенно исчезла. Он положил здоровую руку на склоненную перед ним золотисто-рыжую головку и произнес ласково, почти отечески нежно:
— Полно, госпожа Запольская, успокойтесь. Что было, то прошло... А кто старое помянет, тому глаз вон... Я очень рад, что успел уговорить княгиню простить вас... и вы останетесь с подругами и еще вдоволь порадуете меня вашими успехами! Простите и вы... если можно... Я был неправ во многом, — обратился он смущенно ко всему классу.

— Бог простит! — послышались в ответ с задних скамеек расчувствовавшиеся голоса, и из карманов потянулись платки, послышались всхлипывания и сморкания...

Маруся все еще стояла у кафедры. Но теперь лицо ее алело румянцем, глаза сияли таким светом, что радостно было смотреть на нее.

— Смотрите, mesdam'очки, смотрите, — зашептала со своего места восторженная Милка, — Краснушка теперь точно святая! Смотрите!
— Это искупление! — торжественно произнесла Танюша Петровская и почему-то осенила себя крестным знамением.

С последней скамьи неожиданно поднялась Нора и, выйдя из "промежутка" скамеек, подошла к Марусе.
— Запольская, — произнесла она отчетливо и громко, — дайте мне пожать вашу руку. Вы поступили благородно!

Класс замер от ожидания, глядя на обеих девочек, непримиримых врагов.
Вот-вот, казалось нам, побледнеет от гнева лицо Краснушки, и гордая Нора отойдет с носом!

Но ничего подобного не случилось. Напротив... На глазах всего класса Запольская положила в бледную, изящную руку Норы свои, не утерявшие еще обычной красноты, как у всех подростков, пальчики и произнесла восторженно и пылко:

— Охотно, Трахтенберг, я подаю вам мою руку, потому что, сознаюсь, вы во многом были правы!.. — И к довершению удивления, обе девушки обнялись и поцеловались тут же перед учительскою кафедрою.

Это был удивительный, совсем особенный урок русской словесности, который когда-либо давался в институтских стенах. Многие из нас долго не забудут его... И учитель, и ученицы, точно желая вознаградить себя за долгие томительные часы вражды, ненависти и злобы, теперь старались отличиться, кто как мог. Самые слабые выучили урок на 12 и отвечали без запинки. Терпимов, воодушевленный и обласканный добрым отношением к нему девочек, с неподражаемым искусством прочел лермонтовского "Мцыри", поднимая в нас целые бури восторга".

О том, как преподавалась русская словесность в женских гимназиях, подробно можно прочитать в книге Н.Ф.Шубкина, гимназического учителя из Барнаула в 1911-1915 гг. - vk.com/doc146990166_680418662?hash=hmQ5n6Fcaal0...

О преподавании русского языка и словесности в высших классах гимназии кратко изложил Василий Водовозов: az.lib.ru/w/wodowozow_w_i/text_1856_o_prepodava... , vk.com/doc146990166_680418653?hash=CwndiXD6oDDT... - муж той самой Елизаветы Водовозовой, ученицы Смольного института, автора воспоминаний "На заре жизни".

Современное исследование о преподавании этого предмета и его содержании с примерами в конце 19 века -
Хиринская Е.В. ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ПРОГРАММЫ ПРЕПОДАВАНИЯ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ В ИСТОРИИ ГИМНАЗИЧЕСКОГО ОБУЧЕНИЯ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX ВЕКА) - vk.com/doc146990166_680418786?hash=NAqZZ6d5SiuD...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3243

@темы: текст, ссылки, Реалии, Чарская, Люда Влассовская, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Любопытно, как отличаются описанные выпускные экзамены у той же Чарской, скажем, и у Лухмановой - у последней разве что кому какой билет, заранее неизвестно. А ведь один и тот же институт.

Интересно, когда выпускные экзамены стали "настоящими"?..

@темы: Реалии, Чарская, Лухманова

---

Любопытно

[silent-gluk]

Сборник сказок Лидии Чарской "Дневник Русалочки" (2024) недавно вышел в издательстве "ОЛМА, Просвещение-Союз".

Посмотрите, какая красота появилась! И некоторые сказки Чарской впервые переизданы в этом роскошном сборнике, например те, которые выходили в сборниках рассказов и сказок у издателя В.Губинского. Книга большого формата, с мелованными страницами, с множеством цветных иллюстраций из оригиналов (раскрашены специально для нового издания), а также картин художников.
Завершающей статьёй в книге идёт "Профанация стыда", педагогический очерк писательницы, также впервые напечатанный после революции.

"В одном томе впервые сошлись добрые сказки для девочек, опубликованные ранее в семи книгах русской писательницы Лидии Чарской (1875–1937) — в том числе в знаменитом сборнике «Сказки голубой феи». Сочинения Лидии Чарской буквально околдовали несколько поколений русских детей: в начале XX века она была единственной «властительницей дум» юных читательниц, по популярности едва ли не превзошедшей Пушкина. В ее волшебных историях, героями которых становились сказочные существа — короли, феи и злые волшебники, было все: девичья дружба, душевные разговоры, первые влюбленности, романтика, сентиментальность и маленькие трагедии".

Купить: www.wildberries.ru/catalog/234409005/detail.asp...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3221

@темы: Сборники, ссылки, библиография, Сказки, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Любопытно, как различаются две части "Девочек" Лухмановой. Интересно, не были ли они отдельными произведениями?..

@темы: вопрос, Лухманова

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

Экзамены ученицы сдавали и переходя из класса в класс, и оканчивая полный курс института. Различалось количество их, и сами предметы были разными в разные годы обучения. Наша нерадивая Наденька Таирова сдаёт в своём пятом классе (примерный возраст 13-14 лет) 8 экзаменов. Провалы у неё - в половине из них, по арифметике, немецкому и русскому языкам. А вот и история, русская и общая...

"Волшебная сказка".
"Вздрогнув всем телом, Надя быстро поднимается и идет к зеленому столу. На сукне лежат раскинутые красивым веером экзаменационные билеты. Тонкая трепещущая детская рука протягивается к ближайшему.

— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его... — шепчет Надя обычную школьную молитву, помогающую, по убеждению институток, во всех страшных и трудных случаях жизни, и левой рукой незаметно крестится под пелеринкой в то время, как правая уже несет неведомый билет.

— Господи, помоги, чтобы из первого десятка, из первого, из первого... — одними губами беззвучно шевелит Надя и, вспыхнув до ушей, переворачивает к себе лицевой стороной билет.

— Пятнадцатый... — говорит как будто не она сама, а кто-то иной, чужим незнакомым голосом. Пятнадцатый... все кончено... она пропала!.. В билете стоит: по древней истории — Перикл и украшения Афин; по русской — Иоанн III, его княжение. Про Перикла Надя помнит кое-что, совсем смутно, и вот это-то обстоятельство бесспорно погубит дело.

Может быть, кое-как еще выручит Иоанн? Она недавно читала про него в каком-то историческом романе. Правда, там больше описывались похождения какой-то цыганки-колдуньи, но было кое-что и про царя. Она, Надя, запомнила это "кое-что" и, может быть, сумеет рассказать экзаменаторам. Может быть, дело еще не так плохо обстоит; в сущности, и один из Иоаннов, которых так боялась Надя, выручит Перикла на этот раз.

— Помяни, Господи, царя Давида... — одними губами, побелевшими от волнения, лепечет Надя.
— Ну-с, госпожа Таирова, извольте начинать, — и глаза "Мишеньки" устремляются в лицо девочки пытливым вопрошающим взглядом. Он точно насквозь видит мысли своей ученицы и, вероятно, уже заранее уверен в неудовлетворительном ответе девочки.

Так не даст же она, Надя, ему торжествовать! Ни ему, Мишеньке, никому! Надо только быть храброй и смелой, как герцогиня Аделаида, как принцесса Изольда, как все те девушки, которых она так много знает и которым поклоняется в глубине души.

— Мы ждем. Итак, что вы можете сказать про Перикла? — спрашивает чужой преподаватель-ассистент, поднимая глаза на воспитанницу.
Надя густо краснеет, потом бледнеет сразу. Что-то словно ударяет ей в голову... Сердце стучит... руки стискиваются конвульсивно, зажав в пальцах смятую бумажку с номером билета.

— Перикл... Перикл... Он был... он был очень смелый... он был очень храбрый... и украшал Спарту... Нет, не Спарту, а Афины и носил на плечах хорошо задрапированный плащ... И греки ему за это поставили статую... — лепетала Надя, краснея снова до ушей, до корней волос и и до тонкой детской шеи.

— Хорошо-с, все это так, но слишком уж сжато. Необходимо указать пространнее заслуги Перикла перед Грецией, — звучит убийственно спокойно и совсем уже не в интересах Нади вопрос Звонковского, в то время как тонкая, все понимающая улыбка играет на его губах.
Надя молчит. На что она может указать? На какие заслуги Перикла? Ничего она не может указать, решительно ничего. Что она афинянка, что ли, что должна восторгаться заслугами перед родиной какого-то противного грека?

И Надя готова расплакаться от горя и острой ненависти не то к Периклу, не то к "Мишеньке", заставляющему ее так подробно заниматься делами Перикла. Она молчит, по-прежнему до боли, до судорог в пальцах, сжимая руки.

— Ну, в древней истории вы недостаточно, как видно, компетентны, госпожа Таирова. Перейдем к русской, — говорит снова чужой преподаватель-ассистент.

Словно гора падает с плеч Нади. Слава Богу, ей дают возможность поправиться по русской, если по древней провал, а она и не надеялась на такого рода снисхождение. Ну, роман про колдунью-цыганку, вывози! — проносится в ее голове, как птица, встрепенувшаяся мысль.

Девочка откашливается, поднимает глаза на экзаменующего и приступает к ответу. Теперь она говорит быстро-быстро, так и сыплет словами, извергая целый букет, целый фейерверк самых разнообразных событий из уст.

— Иоанн III был еще маленький, когда его мучили бояре. Потом он бросал кошек из окна... Потом людей давил на улице и при нем был пожар в Москве, и пришел Сильвестр и еще Адашев. А потом он созвал опричников, которые с песьими головами и метлами на седлах губили хороших людей из бояр и слушались одного Малюту Скуратова...

Речь Нади, вначале сбивчивая и отрывистая, делается все плавнее и последовательнее с каждой минутой. Упомянута Софья Палеолог и взятие Сибири. Кажется, все хорошо, по-видимому, идет. Так почему же с таким сожалением смотрит на нее начальница и с такой насмешкой "свой" преподаватель?

Смущенная на мгновение, она подбодряется, однако очень скоро и с новым жаром делает вслух открытие, что Иоанн III убил собственного сына в запальчивости и умер в муках раскаяния, видя призраки погубленных им людей.

Две молоденькие ассистентки-учительницы младших классов, не выдержав, фыркают в платки. Фыркает кто-то и из подруг там за спиною Нади, на партах. А у начальницы лицо делается таким страдающим и утомленным.

— Довольно, да довольно же, госпожа Таирова... — морщась, как от физической боли, говорит "Мишенька", повышая голос, — вы все перепутали... Мельком упоминаете про Иоанна III, а подробно рассказываете про Иоанна IV Грозного, про которого у вас в билете нет и помина. Простите, но вы совершенно не ознакомлены с предметом.

Такими знаниями я удовлетвориться не могу. — И, говоря это, Звонковский отыскивает в классном списке фамилий Надино имя и ставит против него в клеточке жирную двойку.

Пошатываясь, с подгибающимися коленями, Надя возвращается на свое место. В сознании мелькает одна только мысль:
"Все кончено... Она провалилась и будет исключена".

А это - иронический взгляд на институтские экзамены никогда не унывающей Тэффи: рассказ "Экзамены" ru.wikisource.org/wiki/Экзамены_(Тэффи)
"...Институтки на улицу не показываются, но всем и так известно, что именно в эти дни они пьют чернила и глотают апельсиновые косточки, за неимением под рукою более сильных ядов".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3213

По ссылке - иллюстрация к "Волшебной сказке" и обложка учебника Иловайского по истории.

@темы: текст, ссылки, Реалии, Чарская, Волшебная сказка, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Во вчерашней статье было сказано, что "Записки сиротки" и "Приютки" очень похожи. Странно - мне казалось, они совсем о разном и разные... А вам как кажется?

@темы: вопрос, Чарская, Записки сиротки, Приютки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Диана Кайзер. Анализ переиздания: собрание сочинений Л.Чарской в 5-ти томах от издательства ТЕРРА.

Отрывок из книги Д.Кайзер «Планета Лидии Чарской», «Палласов кот», 2021 г.

В издательстве «ТЕРРА — Книжный клуб» в 2008 году вышло Собрание сочинений Лидии Чарской в 5 томах. Редактором издания является В. Алексина. Указан читательский адрес: для среднего школьного возраста.
Рассмотрим содержание каждого тома в отдельности. В 1-й том вошли следующие повести: «Записки институтки», «Записки маленькой гимназистки», «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская», «Генеральская дочка». В этом томе собраны повести в хаотическом порядке, который ничем не обоснован. Хронологический принцип расположения произведений не соблюдён: «Записки институтки» (1902), «Записки маленькой гимназистки» (1908), «Княжна Джаваха» (1903), «Люда Влассовская» (1904). Здесь не учтён не только конкретный цикл — джаваховский, а также и темы повестей: например, гимназические, приключенческие… Повесть «Записки институтки» является гимназической повестью и первой книгой «джаваховского цикла».

А вот «Записки маленькой гимназистки» не имеют отношения к джаваховскому циклу, но почему-то вставлены перед следующими по порядку повестями джаваховского цикла — «Княжна Джаваха» и «Люда Влассовская».

Более того, «Записки маленькой гимназистки» и другая повесть — «Генеральская дочка», которая также не входит в джаваховский цикл, никак не связаны тематически друг с другом: одна из них — гимназическая, а другая — приключенческая. Из семи повестей джаваховского цикла в рассматриваемом собрании сочинений присутствуют всего четыре, которые можно было бы разместить вместе. Но повесть «Вторая Нина» (четвёртая книга) появляется лишь в середине второго тома.

Во 2-й том входят повести «Записки сиротки», «Приютки», «Вторая Нина», «Ради семьи». Повесть «Вторая Нина» должна находиться в 1-м томе, как продолжение джаваховского цикла. Повесть «Ради семьи» является первой повестью об Ие Баслановой. Остальные две повести («Тяжёлым путём», «Заслуженное счастье») отсутствуют в собрании сочинений вовсе. Повести «Записки сиротки» и «Приютки» настолько сюжетно похожи, что разумнее было бы поместить их с интервалом, и даже в разных томах, чтобы не утомлять юного читателя.

В 3-й том входят повести «Грозная дружина», «Паж цесаревны», «Счастливчик». Две исторические повести «Грозная дружина» и «Паж цесаревны» никак не сочетаются с повестью «Счастливчик». Повесть «Счастливчик» связана общими персонажами с повестью «Щелчок», которая расположена в 5-м томе рассматриваемого собрания сочинений. Ещё одна историческая повесть («Смелая жизнь») находится в 4-м томе, в то время как она была бы уместнее 3-м томе, где уже есть две исторические повести. Тем временем, «Счастливчик» и «Щелчок» воссоединились бы в 5-м томе.

В 4-й том входят повести «Смелая жизнь», «Лесовичка», «Лишний рот». Историческая повесть «Смелая жизнь», о которой упомянуто выше, в этом томе является лишней.

В 5-й том входят повести «За что? Моя повесть о самой себе», «Сибирочка», «Щелчок» а также сказки: «Царевна Льдинка», «Фея в медвежьей берлоге», «Чародей Голод», «Дочь Сказки», «Три слезинки королевны», «Дуль-Дуль, король без сердца», «Чудесная звёздочка», «Сказка про Ивана, искавшего счастье», «Весёлое царство», «Мельник Нарцисс», «Живая перчатка», «Сказка о Красоте», «Подарок феи».

Про повесть «Щелчок» уже упоминалось выше, она связана общими персонажами с повестью «Счастливчик» и должна бы следовать за ней. Повесть «За что? Моя повесть о самой себе» является первой из четырёх книг автобиографического цикла Лидии Чарской, поэтому её присутствие в 5-м томе, и в таком «окружении», явно излишне. Автобиографические повести уместно было бы издать отдельным томом.

Сборник Лидии Чарской «Сказки голубой феи» в 5-м томе представлен не полностью. В прижизненное издание сборника входили 18 сказок и вступление.

Сборник «Сказки Голубой Феи» имеет особую композицию, все произведения связаны между собой и представляют единое целое. Об этом пишет Александра Матвеева в своей кандидатской диссертации «Лидия Чарская. Стиль сказочной прозы». Поэтому нет никакого объяснения тому, что в 5-м томе собрания сочинений отсутствуют следующие шесть сказок: «Вступление», «Волшебный оби», «Король с раскрашенной картинки», «Галина правда», «Герцог над зверями», «Меч королевны».

В данном собрании сочинений встречается обработка текста. В отличие от полного собрания сочинений в 54 томах в издании в целом сохранены названия глав и их количество. В 1-м томе в повестях «Записки институтки», «Записки маленькой гимназистки», «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская» отсутствуют французские и немецкие фразы, которые были в авторском тексте: либо они вовсе убраны, либо их текст заменён на русский перевод. В повести же «Генеральская дочка» французские фразы остались без изменения. Таким образом, авторский текст, в большинстве своём, подвергся незначительному искажению.

В 1-м томе существенной обработке текста подверглись повести «Записки институтки» и «Княжна Джаваха». Например, повесть «Княжна Джаваха», представляющая собой дневник девочки Нины Джавахи, превратилась из дневника в обычный пересказ от третьего лица. Это полностью меняет произведение. В дневнике княжны много личного, он написан от первого лица, а в данной переработке читатель встречается с третьим лицом, от которого идёт повествование 12-летней девочки.

Во 2-м томе повести «Записки сиротки», «Приютки» и «Ради семьи» остались без изменений. Обработке текста подверглась повесть «Вторая Нина».

В 3-м томе исторические повести «Грозная дружина» и «Паж цесаревны» остались неизменными.

В 4-м томе текст всех повестей оставлен без изменений.

В 5-м томе основной текст также не подвергался литературной обработке.

В начале повести «Записки институтки» исчезло посвящение и стихотворение, написанные Лидией Чарской.

Из повестей «Записки институтки» и «Вторая Нина» убраны слова и словосочетания, выражающие эмоции.

Например, у Чарской: «Бедная, дорогая мама! Как она горько плакала!». А в 1-м томе: «Бедная мама! Как она плакала!»

У Чарской: «Быстрее, Смелый! Быстрее, товарищ! Айда! Айда!». А во 2-м томе: «Быстрее, Смелый! Айда! Айда!».

Переделанные фразы мало что меняют, но подлинность авторского текста и его эмоциональность нарушены.

Убраны эмоционально окрашенные описания природы. Например, у Чарской: «Потянулись поля, поля бесконечные, милые, родные поля близкой моему сердцу Украины». А в 1-м томе: «Потянулись бесконечные поля Украины». Здесь фраза полностью обезжизненна.

У Чарской: «Предгрозовой бурный и дикий вихрь кружил в ущельях, распевая свою удалую песнь и трепля верхушки каштанов и чинар, там внизу, в котловинах. Что-то жуткое было в природе, что-то страшное и грозное, как смерть». А во 2-м томе: «Предгрозовой вихрь кружил в ущельях, распевал удалую песнь и трепал верхушки каштанов и чинар». Картина природы обесцвечена.

Редакторы убирают неизвестные слова из текста, но при этом появляются недосказанности в повествовании, и читателю трудно понять их происхождение.

Из повести «Записки институтки» убраны прозвища классной дамы Фрейлейн Генинг, из-за этого невозможно понять в дальнейшем, кто такая «Кис-кис» и «Булочка». У Чарской: «Фрейлейн Генинг, «Булочка» или «КисКис», как её прозвали институтки, вышла из своей комнаты, помещавшейся на другом конце коридора, около девяти часов и, не дожидаясь звонка, повела нас, уже совсем готовых, на молитву». А в 1-м томе: «Фрейлейн Генинг вышла из своей комнаты, помещавшейся на другом конце коридора, около девяти часов и, не дожидаясь звонка, повела нас, уже совсем готовых, на молитву».

Сокращена сцена с вороной и батюшкой. Например, в собрании сочинений было удалено: «Славный был наш добрый институтский батюшка! Чуть ли не святым прослыл он в наших юных понятиях за тёплое, чисто отеческое отношение к девочкам. Рассказывает ли он о страданиях Иова или о бегстве иудеев из Египта, глаза его ласково и любовно останавливаются на каждой из нас по очереди, а рука его гладит склонённую перед ним ту или другую головку...».

Также удалено: «После класса мы все окружали батюшку, который, благословив теснившихся вокруг него девочек, садился на приготовленное ему за столиком место, мы же располагались тесной толпой у его ног на полу и беседовали с ним вплоть до следующего урока. Всех нас он знал по именам и вызывал на уроках не иначе, как прибавив к фамилии ласкательное имя девочки — А ну-ка, Манюша Иванова, расскажите о явлении Иеговы праведному Моисею. И Манюша рассказывала звонко, ясно, толково. Так было и в этот день, но едва Таня Покровская, особенно религиозная и богобоязненная девочка, окончила трогательную повесть о слепом Товии…». Таким образом, портрет батюшки становится бедным и безликим, а последующее отношение к нему гимназисток — необъяснимым.

Описание танца Нины, которое есть у Чарской, в собрании сочинений удалено. Сцена прощания с Ниной, её похороны сокращены.

В повести «Вторая Нина» убраны многие детали, которые раскрывают читателю образ главных героев. Отредактированные таким небрежным образом повести таят в себе много загадок для читателя, а порой вызывают неприятие логики происходящих событий.

В 3-м томе присутствуют недопустимые сокращения в авторском тексте. В повести «Счастливчик» удалена глава 40, которая по сути является эпилогом. В главе 39 логически не завершены сюжетные линии.

В оригинальном тексте Л. Чарской повесть завершается награждением лучших учеников. Читатель узнает, что Аля поправился, что бабушка сдержала своё слово и помогает его матери. А в собрании сочинений повествование заканчивается намного раньше.

Редакторы неоднократно вставляют объяснения в текст Л. Чарской, выдавая свой текст за авторский.

Редакторы, возможно, считают то, что они делают, адаптацией текста, но нет даже упоминания об адаптировании авторского текста.

Изменение реалий. Имена героев остаются такими же, как в произведениях Чарской, в отличие от полного собрания сочинений, где происходила подмена имён.

В собрании сочинений присутствует искажение фактического материала.

Например, у Чарской: «…третьи, окружив пожилую даму в синем платье, отвечали ей урок на следующий день».

А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «…третьи, окружив пожилую даму в синем платье, что-то обсуждали». Авторский текст искажён без причины.

У Чарской: «Просто запоздавшая прислуга торопилась к себе в умывальню, а они — крик, скандал, обморок!». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «Просто старшая воспитанница торопилась из гостей, а они — крик, скандал, обморок!». Здесь, по небрежности редакторов, допущена серьёзная фактическая ошибка: старшие воспитанницы не могли расхаживать ночью по гостям. В институте был определённый порядок дня и общие для всех правила.

У Чарской: «…принималась за калач, намазанный маслом и густо посыпанный зелёным сыром». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «…принималась за калач, намазанный маслом и густо посыпанный тёртым сыром». Здесь с легкостью заменяются «детали» эпохи и меняется картина. Достаточно было сделать подстрочное примечание.

У Чарской: «Не знаю, что это было, но это что-то разом прорвало всякую грань натянутости и этикета между прирождённой столичной аристократкой и вольной, свободной татаркой княжной». А во 2-м томе в повести «Вторая Нина»: «Не знаю, что это было, но это что-то разом прорвало грань натянутости и этикета между столичной аристократкой и вольной лезгинкой княжной».

У Чарской: «Вместо ответа, я горячо поцеловала её, и мы, крепко обнявшись, поднялись в дортуар. Мы обе не спали в эту памятную для меня ночь. До самого утра текла наша пылкая дружеская беседа.

Синее небо, чинаровые рощи и исполины горы как будто отодвинулись от меня в эту ночь. Вместо них выдвинулась предо мною хрупкая, тоненькая фигурка, и два зелёные глаза сияли мне в предутренней полутьме осеннего дня...». А во 2-м томе в повести «Вторая Нина»: «Вместо ответа я горячо поцеловала её, и мы, крепко обнявшись, поднялись в дортуар.

Теперь я твёрдо знала: что бы ни ждало меня в жизни, я сумею выстоять». Изменения в авторском тексте абсолютно необъяснимы.

Стилистическая переработка. В собрании сочинений оригинальный стиль Чарской, её эмоционально окрашенная лексика сведены к минимуму.

Например, у Чарской: «Я крепко обняла дорогую, прижалась к ней». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «Я крепко обняла маму, прижалась к ней».

У Чарской: «…вся застланная коврами комната». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «…вся устланная коврами комната». Изменения во имя самих изменений?!

В 5-м томе в повести «За что? Моя повесть о самой себе» Павловский институт превратился в Павлинский.

Следует отметить, что текст повестей из «джаваховского цикла» в данном собрании сочинений идентичен отредактированному тексту повестей сборника «Начало жизни», вышедшего в издательстве «Захаров» в 2007 году. В этот сборник вошли повесть «Записки институтки» с переименованным названием — «Начало жизни», повести «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская» и «Вторая Нина». Редактор сборника Игорь Захаров.

Подводя итоги редакторского анализа основного текста собрания сочинений в 5 томах, можно сделать вывод о том, что в отличие от текста полного собрания сочинений в 54 томах, обработка основного текста рассматриваемого собрания более щадящая.

Переименований повестей и сокращений количества глав в собрании в 5 томах не было. Фамилии и имена героев не менялись.

Литературной обработке подверглись повести «Записки институтки», «Княжна Джаваха», «Вторая Нина» и «Счастливчик»: исключены практически все описания природы, упрощено описание переживаний героев. Редакция меняет повествование от первого лица на третье лицо («Княжна Джаваха»). Обработка текста проведена небрежно: например, в повести «Счастливчик» убрана последняя глава, что изменило сюжет повести. В этом отношении повести «Княжна Джаваха» и «Счастливчик» выглядят предпочтительнее в собрании сочинений в 54 томах.

Имеется целый ряд общих ошибок: повести собраны в произвольном порядке совершенно безосновательно. В собрании в 54 томах джаваховский цикл представлен шестью произведениями из семи, а в собрании в 5 томах — четырьмя из семи.

В 5-м томе собрания сочинений не хватает шести сказок из сборника Чарской «Сказки Голубой Феи», а в полном собрании сочинений в 54 томах этот сборник отсутствует полностью.

Внешнее и внутреннее оформление издания в 5 томах характеризуется полным отсутствием внутренних иллюстраций. Переплётные крышки имеют однообразное и трудно объяснимое оформление. Оформление полного собрания сочинений бесспорно выигрывает в сравнении с собранием в 5 томах.

Отсюда: vk.com/@-215751580-diana-kaizer-analiz-pereizda...

---

Любопытно

[silent-gluk]

А почему К.Лукашевич в "Моем милом детстве" практически никогда не использует слово "надеть" - только "одеть" ("На бабушке одето широкое, пестрое, шелковое платье, на плечах шаль, а на голове белый «фаншон» с лиловыми лентами. Дедушка в праздники одевал вице-мундир с массой каких-то медалей и орденов; при этом высокий воротничок с углами так странно подпирал ему голову.", "Тетя Саша и тетя Надя должны были одеть белые тарлатановые платья",

Так тогда было принято или то ее "авторский стиль"? (Или "стиль редактора"?)

@темы: текст, вопрос, Лукашевич

---

Любопытно

[silent-gluk]

Дети Рудиных
Повесть для детей младшего возраста
ЛИДИИ ЧАРСКОЙ (продолжение)

Часть 1

Глава VII.
Наказанная.

В небольшой чистенькой комнате Дарьи Федоровны, выходившей окнами в сад, было прохладно от тени деревьев, густо разросшихся по соседству с окном.

— Ну-с, — произнесла Дарья Федоровна, входя сюда впереди Тины и усаживаясь в кресло у окна, — подойди ко мне, смотри мне прямо в глаза и отвечай правду: где ты была, когда отделилась от прочей компании, что делала и откуда у тебя эта корзинка?

Тина взглянула на корзинку, потом в строгое лицо Дарьи Федоровны и снова опустила глаза.

Она молчала.

Это молчание раздражало старую гувернантку.

— Что же, дождусь от тебя ответа или нет? — совсем уже сердито прикрикнула она на девочку.

Но желанного ответа не последовало.

— Ты даже не желаешь говорить со мною?— прозвучал новый вопрос Дарьи Федоровны, который, однако, остался без ответа, как и предыдущий.

Тина молчала.

— Ты не ответишь? Тина, тебе я говорю или нет?

Опять молчание со стороны девочки... Только лицо её загорелось сильнее, да глаза упорнее приковались к рисункам коврика, постланного на полу.

Прошла минута, показавшаяся Тине едва ли не часом. Дарья Федоровна встала. Ея худощавые руки легли на плечи девочки.

— Ну, так пеняй же за свое упрямство на самое себя! Ты будешь наказана по заслугам! Когда все поедут в «Марьино» на именины Наденьки, ты останешься дома.

— Ах! вырвался отчаянный вздох из груди Тины, едва дослушавшей последнее слово старой воспитательницы, и она закрыла лицо руками.

— Кроме того, — продолжала неумолимая Дарья Федоровна, — остаток сегодняшнего дня ты просидишь в моей комнате, сюда же тебе подадут ужин. А. чтобы тебе не было скучно, я задам тебе выучить несколько десятков строк французских стихов.

И проговорив все это, она вышла из комнаты, еще раз сурово взглянув на поникшую головой Тину. Через минуту Дарья Федоровна вернулась с книгой французских стихов и басен и, раскрыв последнюю, проговорила, обращаясь к Тине:

— Ты выучишь первые два куплета басни «Deux pigeons» («Два голубя», басня Лафонтена). Да помни: чистосердечным признанием еще можно поправить дело и от тебя зависит — попасть на семейный праздник твоей любимицы Наденьки или нет.

Дарья Федоровна снова вышла, и на этот раз ключ щёлкнул в замке. Тина очутилась запертою в комнате старой воспитательницы.

Грустно было на душе у девочки... Худшего наказания Дарья Федоровна, казалось, не сумела бы для неё и придумать. О поездках в «Марьино» дети Рудины мечтали уже чуть ли не целый месяц. Хозяева «Марьина» генерал Раецкий с женою и двумя детьми— двенадцатилетней Наденькой, и десятилетним Петей — были ближайшими соседями Рудиных.


Не смотря на разницу лет, Тина крепко дружила с Наденькой.

Уже помимо радости встречи с юной Раецкой, Тина любила поездку в «Марьино» потому, что там было всегда особенно весело. Масса удовольствий ждало там детей. На большом Марьинском пруду имелась моторная лодка; в конюшнях находились четыре презанятные крошечные лошадки-шведки, выезжанные под верх для детей Раецких и их маленьких гостей. Кроме того, генерал Дмитрий Сергеевич приобрёл недавно автомобиль, в котором катал гостей по огромному Марьинскому парку.

А как весёлые, интересные игры затевались там! В Марьине всегда бывало много детворы. Там гостили по месяцам близкие и дальние родственники Раецких с детьми, а на семейные праздники туда съезжались все дальние и близкие соседи, и веселье закипало ключом.

Обо всем этом теперь вспомнила Тина... Вспомнила, что именины её любимицы Наденьки будут через полторы недели и что, увы, ей не суждено будет попасть на этот праздник. И при одной мысли об этом она готова была заплакать.

«Господи, за что? — мысленно говорила себе девочка, — За что все это? Уж лучше бы мне было не встречать веселую Любашу в лесу, не идти в гости в лесную избушку, чем переносить такие горькие минуты и не видеть Наденьки!

«Не видеть Наденьки! »—повторила она вслух и, упав головой на подоконник, подле которого сидела, залилась слезами.

— Опять никак плачешь? Да что это у тебя, деточка, глазыньки-то на мокром месте? Не глазыньки, а фонтан, можно сказать! — услышала, словно сквозь сон, у самого своего уха знакомый голос Тина и, изумившись подняла голову.

По ту сторону окна стояла Любаша и улыбалась ей во всю ширину своего алого рта.

— Любаша! Ты как сюда попала? — испуганно прошептала Тина.

— Известно как, через калитку... Калитка-то задняя у вас была открыта настежь. Кто хошь — входи. Ну я, известно, девушка не промах, взяла и вошла. Дай, думаю, проведаю приятельницу. Прокралась самою гущею к дому-то, гляжу: ин, ты у окна сидишь, одна-одинехонька и ревмя ревешь... И с чего бы это?..—полу-шутливо, полу-участливо говорила Люба.

— Ах, Любаша, —прошептала с горечью Тина и, не переставая плакать, поведала своей новой приятельнице обо всём, что случилось с нею.

Люба внимательно выслушала её рассказ.

— Так вот оно что! — протяжно проговорила она,— выходит, ты из-за меня протерпела столько?
_ — Не из-за тебя, а из-за того, что ты с твоей бабушкой мне запретили говорить про наше знакомство, —со вздохом проговорила Тина, — а я лгать совсем не умею, да и ивовый кузовок твой меня с головой выдал,
— Ах, я глупая, глупая!..— ударив себя ладонью по лбу, проговорила Люба,—а бабушка моя забывчивая. Ну, да у неё горя да забот не мало, ей простительно рассеянной быть, а вот я!.. И зачем я тебе дала эту корзинку! Выдала она тебя. Ну, да ладно уж. Теперь вот что: про наше знакомство все же никому ни гу-гу, потому что здесь нас с бабушкой не любят ни помещики, ни крестьяне, и дурная слава про нас идёт. И хуже еще нам будет, если узнают, что мы тебя к себе зазывали. Так уж ты молчи. Молчи и не верь тому, что про нас говорят. Бабушка моя хорошая, добрая, и врут про нее злые люди. А чтобы тебя больше не подводить, уйду-ка я лучше и больше к тебе сюда носа не суну... И ты меня забудь. Будь здорова, прощай!

И Люба кивнув головой Тине, исчезла также быстро, как и появилась, оставив девочку еще в большом недоумении.
(продолжение будет)

Орфография и пунктуация оригинала в целом сохранена.


Отсюда: vk.com/wall-215751580_3195

@темы: текст, ссылки, Чарская, Дети Рудиных

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот интересно: у Чарской в нескольких произведениях упоминается у отрицательных героинь отдельная "прислуга, ответственная за животных". Я помню "Наташин дневник" и "Волшебную сказку", и кажется мне, что где-то в цикле про Марго такое еще было, но я не уверена.

Так вот, интересно, откуда такой прием показания "нехорошести"? У положительных персонажей тоже есть домашние любимцы, но, даже если они вполне богаты, отдельной прислуги им не полагается (вообще как-то не упоминается, кто занимается ими - конюхи не в счет).

@темы: Чарская, Волшебная сказка, Наташин дневник

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

В одном из эпизодов "Второй Нины" Чарская пишет о случае травли ученицы учителем, насмешки над её фамилией. Институтки, конечно же, тоже не остаются в долгу и одаривают географа грубыми прозвищами... Но более серьёзным и человечным поступком становится прямое выступление Лидии Рамзай, которая объясняет, почему учитель поступает неблагородно: "...задеваете ее фамилию, ее честное доброе имя, имя ее отца...".

"Вторая Нина".
"Вероятно, эти блуждания заняли немало времени, потому что, когда я нашла, наконец, свой класс, там уже шел урок, на кафедре сидел маленький человечек с язвительными, рысьими глазками и жидкой козлиной бородкой, которую он поминутно щипал.

Маленький человечек быстро обернулся на скрип отворившейся двери, и мы встретились взглядами.
— Это наша новенькая, господин Ренталь, — представила меня фрейлен Линдер, пустив в ход ту из своих улыбок, которую наша "финка" считала очаровательной.

Господин Ренталь, преподаватель географии в старших классах, одобрительно кивнул мне и жестом пригласил садиться.

Место возле Марины Волховской было свободным, и я заняла его.

Географ рассказывал об островах Средиземного моря и о том, что добывается жителями этих островов. Но мне не было решительно никакого дела до островов вместе со всеми жителями и полезными ископаемыми, потому что мне порядком надоели эти острова еще дома, когда Люда готовила меня к поступлению в институт.

"Эльба... Сардиния... Сицилия..." — как сквозь сон слышался голос маленького человечка, не мешая, впрочем, занятию, которому я предалась с большим интересом... Я рассматривала своих одноклассниц.

Подле черненькой, как мушка, Игреневой сидит Женя Лазарева, по прозвищу "мышонок". Не в пример соседке, Женя внимательно слушает урок, широко раскрыв голубые глаза, и по-детски хлопает ресницами. На второй парте — Мила Перская, она совершенно погружена в чтение какой-то большой тяжелой книги, которую держит на коленях, под крышкой своего пюпитра. Тоня Коткова лепит из воска маленькие круглые шарики и время от времени бомбардирует подруг — к немалому их удовольствию... Рослая, сильная и здоровая Маша Щупенко то и дело обращает к учителю свое свежее, румяное лицо с демонстративно скучающим выражением.

И, наконец, рядом с Машей — "она" — странная, чудная, необычайная девочка, злая и непонятная "чудачка", как ее называют подруги... Добра или жестока она? Умна или ограничена? Да что же она, в самом деле, такое — эта бледная, тоненькая, зеленоглазая баронесса Рамзай? Кто она?

— Госпожа Пуд! Уделите нам несколько фунтов вашего внимания! — все-таки отвлек меня неприятный, гнусавый голос обладателя козлиной бородки.

Я взглянула на Пуд. Апатично-сонное лицо ее казалось какой-то широкой и плоской маской безучастности. Бесцветные глаза спали с открытыми веками. Ни единого проблеска мысли не было в этих тусклых зрачках.

Оклик учителя отнюдь не вывел Пуд из сонного оцепенения.
— Мадемуазель Пуд! Потрудитесь сказать нам, сколько весит пудовая гиря? — язвительно проскрипел неприятный голос Ренталя.

Классная дама сдержанно захихикала, девочки разразились дружным хохотом. Я сама не могла сдержать улыбки, наблюдая тупую растерянность Пуд. Даля Игренева и отчаянная Коткова упали головами на крышки пюпитров и, захлебываясь от смеха, прямо-таки взвизгивали от удовольствия.

Вдруг, перекрывая смех и гам, прозвенел, как натянутая струна, негодующий голос:
— Это не относится к уроку географии, господин учитель!
— Госпожа Рамзай, чем вы недовольны? — сразу перестал смеяться Ренталь и настороженно сощурился.

Все притихли, поняв, что затевается "история", поскольку Рамзай "подцепила" географа, и все это грозит серьезным скандалом. И не ошиблись. Ренталь густо покраснел, не сводя злого взгляда с тоненькой зеленоглазой девочки, осмелившейся сделать ему замечание.

Но не так-то просто было смутить Рамзай. Взгляды скрестились — злой с вызывающе презрительным. Ренталь отвел глаза.

Глядя на Лидию исподлобья, географ повторил свой вопрос:
— Госпожа Рамзай, чем вы недовольны?
— Это гадость! Да, гадость, — быстро и горячо заговорила Рамзай. — Пуд — лентяйка! Пуд — последняя ученица, это знает каждый. Но все-таки вы напрасно задеваете ее фамилию, ее честное доброе имя, имя ее отца. Вы должны говорить нам о Сицилии и Сардинии, а не изощряться в дешевом остроумии на наш счет. Пуд не виновата, что она — Пуд, а не Иванова или Петрова, и забавляться на этот счет дешевыми каламбурами, по меньшей мере, неостроумно и гадко. Да, гадко!

Бледные щеки девочки вспыхнули ярким румянцем, гордые смелые глаза горели зеленым огнем. Она казалась мне красавицей, которой нельзя не любоваться.

— Рамзай! Безумная! Молчи! Тебе попадет, Рамзай! — со всех сторон шептали подруги, дергая ее за платье, — вольность, на какую девочки не решились бы в других обстоятельствах.
— Рамзай! Вы получите шесть за дерзость, за невозможное поведение в классе! — фрейлен металась по классу, тщетно пытаясь скрыть растерянность и испуг.

Но Рамзай не унималась, продолжая повторять, как заведенная, точно обет дала — растолковать суть дела до конца:
— Нехорошо, гадко насмехаться над чужой фамилией! Чем она виновата? Который раз вы так смеетесь... Над фамилией, над именем... Так нельзя! Нельзя... нельзя!

— Отлично-с! Превосходно-с! Прекрасно-с!.. Я в восторге от вашего возмущения... Можете продолжать... я мешать не буду... Вы хотите разыгрывать рыцаря — пожалуйста... Наша баронесса-начальница не знает, должно быть, как вы ведете себя во время моих уроков. Непременно доложу-с! Да-с! И весьма скоро!.. Невоспитанные девицы-с! Невоспитанные-с!.. Можно сказать, девочки по возрасту, и вдруг демонстрация-с, учителя критикуют! Все будет известно баронессе, сию же минуту известно, да-с!

Ренталь вскочил со стула и, кубарем слетев с кафедры, метнулся к дверям. Злой, как индюк, маленький и потешный. Под стать своему нелепому прозвищу — "Мыс Сингапур".
— К начальнице! Сейчас же к начальнице! — шипел он на ходу.
"Мыс Сингапур!", "Мокрица!", "Фискал!", "Чахоточная бацилла!" — неслось вдогонку.
— Рамзай! Вы будете наказаны! — подскочила к Лидии немка, которой все-таки удалось придать строгое выражение своей блеклой физиономии".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3190

@темы: ссылки, Чарская, Вторая Нина, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот интересно - жаргон ("синявки" и т.д.) в разных институтах совпадал или были отличия? И если совпадал, то как это получалось?..

@темы: вопрос, Реалии

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вам нравятся "злободневные" произведения Чарской?.. Мне вот нет. Хотя "Порт-Артурский Вася" еще туда-сюда...

@темы: вопрос, мнение о книге, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Вот две части автобиографии К.Лукашевич я знаю - "Мое милое детство" и "Жизнь пережить - не поле перейти". А продолжение, третья часть, есть?

@темы: вопрос, Лукашевич

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

В книгах Чарской о старых школах часто мы встречаем незнакомое сейчас понятие "обожания". Она пишет о нём иногда просто констатируя факт наличия его в институтах благородных девиц, а иногда - с легкой иронией. Даже гордая Нина Джаваха "обожает" ещё более гордую Ирочку Трахтенберг...

В статье подробно разобраны история, психологическая и педагогическая стороны вопроса этого явления.

В.А.Возчиков. Обожание как становление человека счастливого.

Обычай дружеского «обожания», бытовавший в женских учебных заведениях дореволюционной России, интерпретируется как естественное стремление воспитанниц к доброте, любви, нежности; во многом благодаря традиции «обожания» годы, проведенные в закрытых институтах, вспоминались русским дворянкам как самое счастливое время в жизни.

В. А. Возчиков «Обожание» как становление человека счастливого

Обычай дружеского «обожания», бытовавший в женских учебных заведениях дореволюционной России, интерпретируется как естественное стремление воспитанниц к доброте, любви, нежности; во многом благодаря традиции «обожания» годы, проведенные в закрытых институтах, вспоминались русским дворянкам как самое счастливое время в жизни.

Из лицейского дневника Пушкина: «Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не видно было! Наконец, я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, – сладкая минута!.. <…> Как она мила была! как черное платье пристало к милой Бакулиной!» [5. С. 338].

Сколько восторженных мальчиков и девочек с чистой и светлой душой точно так же томились «под окошком», «случайно» подкарауливали «на лестнице» «предмет» своей мечты и восхищения!.. Во времена Пушкина, кажется, еще не использовали для описания чувств слово «обожание», но, по сути, речь именно об этом: бескорыстном, искреннем любовании Другим!.. В дворянских институтах благородных девиц обожание стало принимать характер доброй игры, однако к основе ее была все та же потребность в дарении своего внутреннего мира и стремлении приобщиться к иной духовности, воспринимаемой в качестве идеальной. Над «обожанием» насмехались, им умилялись, находили «вредным», ненужной тратой времени, о нем порой помнили всю жизнь как о чем-то светлом, радостном… Собственно, оно всегда было и будет в том или ином виде, нужно только со всей искренностью вопросить собственную душу!..

Специфику девического институтского «обожания» тонко подметил современный исследователь [см.: 1. С. 18–19].

Во-первых, «обожание» допускалось только между лицами, занимавшими в институтской иерархии разное положение, причем «обожание» должно было как бы «приподнимать» того, кем владеет это чувство, над его действительным статусом. Так, младшие могли «обожать» старшеклассниц (но не наоборот!..), а еще – учителей, классных дам, священника, словом, взрослых, входящих в сферу института. Для старших девочек, кроме «местных» взрослых, предметами восторгов могли становиться приходящие на свидание родственники и даже молодые люди, появляющиеся на институтских балах!..

Во-вторых (нередко даже вследствие того, о чем сказано «во-первых»), «обожание» могло быть более ритуалом, «игрой», нежели чувством, для искреннего проявления последнего предназначалась дружба, которая связывала ровесниц часто даже не только в институтские годы.

Что делала «обожательница» для своей фаворитки?.. Чинила перышки для письма, шила тетрадки, публично восхищалась своим «предметом», помогала, между прочим, при утреннем туалете… Взрослому можно было незаметно положить в карман пальто надушенный духами платочек, а то и «вкусно» надушить шляпу «божественного» учителя, порой сверх всякой разумной меры, – ниже мы еще скажем, как такое внимание возмутило однажды Ушинского!..

Сегодня мне представляется, что наша детская игра в конце 60-х гг. прошлого века в школе Советского Союза была отголоском не только относительно недавно закончившейся Великой Отечественной войны, но и своеобразным преломлением традиции «обожания». Игра называлась «Мой солдат» и состояла в следующем. Нужно было постараться утром первым увидеть мальчика, с которым накануне договорился играть, и, так сказать, «засолдатить» его, то есть крикнуть: «Мой солдат!» Успел это сделать раньше товарища – значит, тот на весь день у тебя в подчинении: может носить за тебя портфель, поделиться булочкой, оказать какие-то иные мелкие услуги… Проблема была не «переусердствовать», так как на следующий день в роли «солдата» мог уже оказаться ты сам!.. В общем, игра совершенно беззлобная, развивающая фантазию, взаимовыручку… В «Мой солдат» играли несколько дней, через какое-то время начинали снова… Кажется, игра не перешагнула границы начальной школы.

Насколько позволяют судить наши наблюдения, «обожание» в его распространенном понимании – явление уже XIX века, причем даже не первой его четверти. Во всяком случае, «первая смолянка» Глафира Алымова (Г. И. Ржевская), выпущенная из Смольного в 1776-м с золотой медалью первой величины и золотым шифром после двенадцатилетней учебы, о нем в своих воспоминаниях даже не упоминает [см.: 6]. Правда, она пишет об удивительной и, в общем-то, трагической любви к ней знаменитого Бецкого, но это если и обожание, то иного рода, поистине, сюжет для осмысления писателя высочайшего уровня, например, Макса Фриша!..

Ничего не сообщает в 20-х гг. XIX века об обожании и Елизавета Аладьина, воспитанница Санкт-Петербургского Дома трудолюбия для благородных девиц (позднее – Елизаветинский институт). Однако в плане наших рассуждений весьма интересен обычай, сложившийся в Доме, о чем Елизавета Васильевна вспоминала так: «Каждая из девиц, оканчивавшая курс учения в Институте и отличившаяся своими успехами в науках, имела неоспоримое право на титло старшей девицы. Ей отдавали новеньких на руки, т. е. поручали непосредственный надзор за этими новенькими.

… Я не была больше новенькою, и других новеньких уже отдавали мне на руки. О! Каким восторгом пламенела юная душа моя, – какое чистое чувство благородной гордости волновало грудь мою – при этом отличии (!) я радовалась, важничала, и даже осмеливалась покрикивать на ту или другую новенькую, разумеется, только тогда, когда они учились дурно, или резвились через чур» [3. С. 21, 55]. Думается, данное отношение можно интерпретировать как «обожание сверху», т. е. «обожание» организованное, разрешенное, приносящее пользу. Обожание как ритуал, игра, о котором говорим мы, – своеобразная разновидность такой воспитательной практики, когда «сильные» помогают «слабым» (именно такой метод Песталоцци называл «развивающим обучением!..).

К слову, какие же замечательные воспоминания оставила Аладьина!..

Приведем хотя бы описание ею знаменитого наводнения в российской столице в 1824 году: «В один день, день памятный Северной столице России (это было 7 Ноября 1824 года), я не знала урока из Математики, со страхом и трепетом ожидала роковой минуты, в которую позовут меня к доске, и оштрафуют за незнание урока; делать было нечего, я сидела у окна, и булавочкой отцарапывала зеленую краску со стекол. Вдруг, как грозный звук трубы Ангела, зовущий на суд живых и мертвых, голос Dame de Classe зовет меня к грозной Математике; я встаю, механически заглядываю в окно, и кричу моей Dame de Classe; посмотрите, посмотрите – у нас на улице речка! Dame de Classe бежит к окошку, выглядывает на улицу, – Математика забыта! – и я не на коленях! Стихии бушевали, память всемирного потопа осуществлялась пред нами, все засуетилось, забегало, таскают то и се с низу на верх, кастрюльки, белье, плавают в воде, Ай! Ах и Ох! – раздается всюду, мы смеемся и плачем, плачем и смеемся. Начальница унимает нас, говоря, «Бог посетил нас бедствием: надобно молиться Ему!» – и мы молились Богу от души. Все Институтки пали на колени, старшая дама, держа молитвенник в руках, читала вслух каноны и стихиры; когда уставала она, то продолжали читать старшие девицы попеременно. Так прошло несколько часов; напоследок, Господь внял усердным мольбам, воссылаемым к Нему из глубины сердец чистых и невинных: буря затихла и вода начала убывать» [3. С. 41–44].

Упоминание Л. Ф. Гиргас об «обожании» в контексте истории Смольного института относится к временному отрезку ближе к середине XIX века, во всяком случае, уже ко времени начальствования М. П.Леонтьевой (с сентября 1839 г., после смерти Ю. Ф. Адлерберг): «От однообразия и скуки, а может быть и потому, что нежные чувства детей, оторванных от дома, искали себе пищи, затевались обожания подруг и учителей, нужно было непременно, под каким-нибудь предлогом, убежать из класса или из дортуара, чтобы лишний раз посмотреть на обожаемое лицо («висеть на лестнице», по выражению классных дам)» [7. С. 9].

Елизавета Водовозова (супруга известного педагога), вспоминая о своей жизни в Смольном институте в 50-х гг. XIX в., едва ли не с отвращением описывает практику «обожания»:

«Постепенно утрачивая естественное чувство (следствие закрытого характера учебного заведения. – В. В.), институтки сочиняли любовь искусственную, пародию, карикатуру на настоящую любовь, в которой не было ни крупицы истинного чувства. Я говорю о традиционном институтском “обожании”, до невероятности диком и нелепом. Институтки “обожали” учителей, священников, дьяконов, а в младших классах и воспитанниц старшего возраста.

Встретит, бывало, “адоратриса» (так называли тех, кто кого-нибудь обожал) свой “предмет” и кричит: “adorable” (обожаемая), “charmante” (очаровательная), “divine” (божественная), “celeste” (небесная), целует обожаемую в плечико, а если это учитель или священник, то уже без поцелуев, только кричит ему: “божественный”, “чудный”.

Наиболее смелые из обожательниц бегали в нижний коридор, обливали шляпы и верхние платья своих «предметов» духами, одеколоном, отрезали клочья шерсти от шубы и носили их в виде ладанок на груди. Некоторые воспитанницы вырезали перочинным ножом на руке инициалы обожаемого “предмета”, но таких мучениц, к счастью, было немного» [2. С. 145–146].

К. Д. Ушинский, только-только приступивший к работе в Смольном институте (1859 г.), был буквально взбешен девчоночьими шалостями. Константин Дмитриевич, и так-то не отличавшийся сдержанностью характера, устроил настоящий нагоняй, как с обидой отмечает Водовозова, «взрослым девушкам»:

«Однажды, когда у нас только что кончился урок, в класс вбежал, буквально вбежал, худощавый брюнет, который, не обращая внимания на наши реверансы и нервно комкая свою шляпу в руках, вдруг начал выкрикивать:

– Вы здесь изучаете нравственность, а не знаете, что портить чужую вещь духами или другою дрянью неделикатно!.. Не каждый выносит эти пошлости! Наконец, почем вы знаете… может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу… Да куда вам думать о бедности! Не правда ли… ведь это fi donc… совсем унизительно! – И с этими словами он выбежал из класса.

Мы были так ошеломлены, что стояли неподвижно. И было отчего: хотя классные дамы ежедневно осыпали нас бранью, но от мужского персонала, от наших учителей и инспектора мы никогда не слышали грубого слова...

“А это что за инспектор? Не успел появиться, – и уже осмеливается орать на нас, взрослых девушек, как на базарных мужиков!” “Неужели такое преступление – облить шляпу духами? Мы всегда так делали, и порядочные мужчины были только польщены этим!.. ”

“Какой-то невоспитанный, некомильфотный!.. ”

“И как неприличны его слова о бедности!..! ”» [2. С. 183].

Весьма пренебрежительно, в духе Водовозовой, высказывается об «обожании» Анна Энгельгардт, закончившая московский Екатерининский институт в 1855 г. На ее взгляд, «пресловутое обожание, этот в высшей степени глупый, хотя, в сущности, весьма невинный обычай», возникает случайно и объясняется очень просто:

«В сущности же ларчик просто открывался: приласкает, бывало, кто-нибудь из больших новенькую из чувства жалости или за ее миловидность. Новенькая, охваченная суровой обстановкой, запуганная, смущенная, растает от неожиданной ласки. Старенькие заметят это:

– А ты, значит, должна обожать ее!

– Что значит обожать? – спросила новенькая.

– Это значит, что она будет твоим objet, а ты ее adoratrice.

– Да что ж это такое? – допытывалась новенькая.

– А вот что. Ты будешь кричать, когда она будет проходить мимо тебя:

«Charmante! divine! adorable!», будешь целовать ее в плечо! будешь посылать ей конфекты, которые тебе привезут родные. А она будет тебя счастливить, т. е. иногда в рекреацию позволит ходить рядом с собой и разговаривать, и когда ты поцелуешь ее в плечо, то поцелует тебя в голову.

Новенькая следует совету и начинает обожать.

Вот и все, буквально все. Иногда дело происходило еще проще, еще глупее, еще комичнее. Заявит кто-нибудь:

– Mesdames! давайте обожать кого-нибудь!

– Давайте! кинем жребий» [9. С. 163–164].

Впрочем, не только К. Д. Ушинский в тогдашних женских учебных заведениях весьма экспрессивно выражал свое отношение к девичьему «обожанию». Весьма выразительные эпизоды приводит в своих воспоминаниях Людмила Худзинская-Гоельская, учившаяся в 1892–1896 гг. в Рязанском епархиальном училище: «Один раз я запоздала на урок, и когда вошла, наш законоучитель сидел за кафедрой и громил двух маленьких третьеклассниц Бурову и Дуванову, стоявших за первой партой, смущенных и раскрасневшихся:

– У меня есть жена для того, чтобы пришивать вешалки, а вам никакого дела нет до этого. Вы вот мне лучше учите уроки, а то вы еле натягиваете тройки, и стыдно барышням такими пустяками заниматься да записочки по карманам раскладывать.

Потом я помню еще сцену. Одна приходящая шестиклассница во время большой перемены всегда встречала и провожала из класса до учительской этого же законоучителя и часто обливала его духами. Он ужасно злился, кусал губы, но все же не решался оборвать ее. Наконец обернулся один раз внезапно, почти наткнувшись на нее, и распушил ее. Ну, на время прекратили проводы, но потом опять начались. Это самый частый прием обожания. Одному бедняге учителю пения Ляля С. залила все глаза духами. Он вскрикнул от боли и, как сумасшедший, вместо того чтобы идти в класс на урок, побежал в учительскую промывать глаза. Конечно, была ей проборка за это. Этот учитель бывал у нас в доме, и Ляля С. очень просила меня познакомить ее с ним, но они все как-то не встречались. И вот как-то мы гуляли по Большой. Он тоже гулял с каким-то господином. Она все делала ему глазки, но он этого не замечал, тогда она толкнула его, проходя мимо.

Он обернулся, посмотрел на нее. Мне страшно неловко сделалось, и я сконфузилась, так как он мог подумать, что я участвовала в этом поступке, я разозлилась на нее и сказала, что не буду с ней больше гулять, если она еще что-нибудь себе позволит подобное, но она опять его толкнула, только чуть-чуть. Я ушла от нее, тогда она на другой день облила его духами и так неудачно, что он только рассердился на нее и, конечно, не мог чувствовать к ней никакой нежности за причиненную боль.

Я как-то не чувствовала никакого тяготения ни к кому, да и как-то мне не по душе было подобное проявление любви, держалась в стороне, была вежлива со всеми, но осторожна и не доверяла, так как несколько насмешек отбили у меня охоту доверять» [8. С. 87].

Татьяна Морозова, поступившая в Харьковский институт благородных девиц незадолго до революционных событий в России, возражает – совершенно, на наш взгляд, справедливо – против неадекватно резкой оценки явления, типичного для любого учебного заведения, не обошедшего даже советскую школу: «Я убеждена, что “обожание” имеет место в среде любого учебного заведения. В институте оно усиливалось замкнутостью жизни и бедностью серьезных внешних впечатлений. По опыту собственной восьмилетней работы в средней школе знаю, что и советскую школу не миновала влюбленность юных в старших, трогающих молодое воображение, несущих в себе зерно прекрасного или кажущихся воплощением идеала» [4. С. 453].

Все дело в «жажде дружеского общения», утверждает Татьяна Морозова: «В мое время в нашем институте “обожание” было явлением совсем незаметным. Я бы даже сказала: Его не было. Но я “обожала”. Сначала я познакомилась с девочкой старше меня на один класс – Марусей Синицкой. Я встречала ее в рекреационном зале, подходила к ней, и мы обменивались несколькими словами. Мне нравилось ее правильное овальное личико и синие глаза. Мы были на “вы”, я относилась к ней с некоторым почтением, как к старшей, но нас, смею думать, связывала простая взаимная симпатия. Почему это называлось “обожанием”?» [4. С. 451].

Какой же это был трогательный, бескорыстный, добрый обычай «обожания» в российских девических институтах!.. Девушки словно сами воспитывали себя через нежные фантазии, осознание необходимости душевной привязанности к кому-либо!.. Наверное, с позиции так называемого здравого смысла «обожание» нерационально и неразумно, однако русскую школу традиционно волновал не объем формальных знаний, который освоит ученик, а насколько возвышенна и чиста будет у него душа!.. Спонтанно или осознанно возникающее «обожание» – важный этап становления человека счастливого.

Список литературы

1. Белоусов, А. Ф. Институтки / А. Ф. Белоусов // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент. В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф. Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2001. – 576 с. – (Серия «Россия в мемуарах»).

2. Водовозова, Е. Н. На заре жизни / Е. Н. Водовозова. – Ленинград: Гос.изд-во детской лит-ры Мин-ва просв.РСФСР, 1963. – 431 с.

3. Воспоминания институтки. Сочинение Ел… Ал… – Санкт-Петербург: Типография Конрада Вингебера, 1834. – III, 95 с.

7. Статс-дама Мария Павловна Леонтьева – Киев: Типография Императорского университета Святого Владимира, 1895. – 71 с.

8. Худзинская-Гоельская, Л. А. Записки епархиалки / Л. А. Худзинская-Гоельская // Епархиалки: Воспоминания воспитанниц женских епархиальных училищ / Сост., предисл., подгот. текста и коммент. О. Д. Поповой. – М. : Новое литературное обозрение, 2011. – С. 84–108. – (Серия «Россия в мемуарах»).

9. Энгельгардт, А. Н. Очерки институтской жизни былого времени. Из воспоминаний старой институтки / А. Н.Энгельгардт // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент.В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ.статья А. Ф. Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2008. – С. 127–214. – (Серия «Россия в мемуарах»).

4. Морозова, Т. Г. В институте благородных девиц / Т. Г. Морозова // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент. В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф.Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2008. – С. 389–506. – (Серия «Россия в мемуарах»).

5. Пушкин, А. С. Из лицейского дневника / А. С. Пушкин // Пушкин А. С. Собр. соч. в шести томах. Т. 6. Критика, публицистика, историческая проза. – М. : Правда, 1969. – С. 335–343. – (Б-ка «Огонек»).

6. Ржевская, Г. И. Памятные записки / Г. И. Ржевская // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент. В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф. Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2008. – С. 33–66. –

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3183 , vk.com/@-215751580-v-a-vozchikov-obozhanie-kak-...

@темы: ссылки, Реалии, Чарская