Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Продолжаем публиковать новую маленькую повесть Лидии Чарской, напечатанную в журнале "Задушевное слово" для младшего возраста в 1910 году.
ЧТО БЫЛО В СЕРОМ ДОМЕ.
Рассказ Л. А. Чарской. (продолжение)
VI
- Ну, довольно тебе дармоедничать! Пора и за работу! - услышала я как-то утром грубый окрик хозяина. Сон ещё не успел отлететь от меня (было очень раннее утро, потому что в подвале царила полная тьма) и всю меня так и клонило уснуть ещё немного.
В эту ночь я видела во сне тётю Соню, Лизочку, Аню и мою милую старушку-няню. Мне приснилось, что они протягивали руки ко мне, звали меня, а страшно лохматый человек стоял между нами и не пускал меня к ним.
Я с трудом поборола дремоту и вскочила на ноги.
- Пора приниматься за работу! Не век же тебе лежебочничать, место зря занимать, - снова загудел громовой голос хозяина. - на работу, живо у меня!
- Барышне соснуть желательно… Почивать куды приятнее. Вишь, они нежненькие какие у нас! - съехидничала Степановна, появляясь передо мною как тень.
Она ошибалась. От прежней нежненькой Кати, тётиной баловницы, и следа не осталось во мне теперь. Моё тело покрывали грязные лохмотья, такие же рваные и холодные, как и у Глаши. Волосы мне остригли. На ногах, вместо моих щегольских сапожек, которыми давно уже завладел Ванюшка, красовались огромные сапоги больной Катерины. Словом, я вся переродилась за эту недолгую неделю моего пребывания в сыром темном подвале, без воздуха и света, живя на одном хлебе и пустых щах, которые через силу глотала. Я так исхудала, что едва ли сёстры и тётя узнали бы меня.
Мысль о них не выходила из моей головы. Я твердо решила убежать отсюда, как только меня выпустят в первый же раз из этого ужасного серого дома. Но скоро мне пришлось разочароваться: я поняла, что это невозможно. Хозяин сказал как-то, что меня не будут пускать одну. Он боялся, что я убегу. Кто-нибудь из старших мальчуганов, Мишка или Стёпка, будут постоянно издали следить за мною.
Эта новость привела меня в полное отчаяние. Неужели же мне никогда не суждено больше увидеть тётю Соню, Лизочку, Аню? Господи! Воображаю, как они стосковались все по бедной Кате. Пожалуй, потеряли надежду найти её снова. А няня? Она выплакала свои старые глаза.
Бедная няня! Бедная тетя!
Сегодня все эти печальные мысли особенно назойливо лезли мне в голову, вероятно потому, что я видела во сне их всех, моих дорогих. И Глаши, как нарочно, не было дома; она ушла спозаранку собирать милостыню, а то добрая девочка хоть немножко успокоила бы меня. Я успела подружиться с Глашей и полюбить её. Несмотря на то, что ей жилось лучше, чем мальчикам (не считая Ванюшки, которого старуха Степановна баловала ужасно), Глаша была очень несчастлива. Доброй, кроткой, ласковой девочке причиняли глубокие страдания и её ремесло, и её жизнь среди бродяг, воришек и попрошаек.
И мы часто, когда все засыпало в тёмном подвале, беседовали с нею о нашем горьком житье-бытье. Но сегодня, вместо кроткого личика Глаши, я увидела всклокоченную голову её отца.
- Ну, вставай, пошевеливайся! - грубо дёрнув меня за руку, кричал хозяин. Я быстро вскочила, протирая заспанные глаза.
На столе поставили зажжённую жестяную лампу, скудно освещающую наш подвал. Посреди помещения стоял старший из мальчуганов, Стёпка, в длинном пальто, со старым меховым воротником, и в старой же порыжевшей от времени, шляпе, в которую голова мальчика уходила чуть ли не по самые уши.
- Ну, Катька, видишь этого барина? - сурово нахмурившись, спросил хозяин.
- Вижу! - отвечала я, не понимая, почему Стёпка вдруг превратился в барина и что значит этот странный маскарад.
- То-то. Гляди же хорошенько. В карман пальто я кладу платок и кошелек. Ты должна вынуть из него то и другое, но так, чтобы Стёпка не почувствовал этого… Ну, принимайся за дело! Нечего тут долго думать. Живо!
Я подошла к Стёпке и робко протянула руку к его карману.
Вот уже пальцы мои коснулись платка и кошелька, лежащих на дне кармана. Я схватила то и другое и дернула обратно руку.
И в тот же миг невидимые колокольчики зазвенели под пальто Стёпки.
- Ах! - с изумлением вскрикнула я.
- Вот тебе и «ах»! Будь осторожнее, а не то…
Тут хозяин красноречиво погрозил кулаком в мою сторону.
- Не особенно-то церемонься с нею, Игнат Игнатыч! - прошипела около меня, точно из под земли вдруг выросшая, старая Степановна.
И в ту же минуту я почувствовала, как кто-то больно ущипнул мою руку повыше локтя.
Слезы брызнули у меня из глаз, слезы боли, обиды и гнева. Никто не смел обращаться так со мною с тех пор, как я себя помню.
- Ну, ну! Чего разрюмилась! - грубо окликнул меня хозяин, - не вышло раз, другой раз должно выйти. Начинай сызнова. Ну!
И снова платок и кошелек очутились в глубоком кармане Стёпки.
Не смея ослушаться, я шагнула к нему, снова запустила в его карман руку, но не успела еще вытащить её обратно, как невидимые колокольчики залились снова еще более звучным и протяжным звоном. В ту же секунду я почувствовала жгучую боль. Быстро обернувшись назад, я увидела старую Степановну, которая верёвчатой плёткой замахивалась на меня.
- А-а-а! - закричала я пронзительно, - не смейте бить меня, не смейте, гадкая, злая, скверная! Я ненавижу вас, уйдите! Или нет, пустите меня. Я не хочу учиться в вашей ужасной школе, не хочу, не хочу!
Я ещё хотела многое, многое высказать этой злой женщине, но она быстро зажала мне рот одной рукою, в то время как другой взмахивала плёткой, нанося мне удары и злорадно шепча над самым моим ухом:
- Наконец-то попалась в мои руки, белоручка, дармоедка ты этакая. Наконец-то я могу расправиться с тобою, - и она била меня с каждой секундой все сильнее и сильнее. (Продолжение будет)
Отсюда: vk.com/wall-215751580_3499
ЧТО БЫЛО В СЕРОМ ДОМЕ.
Рассказ Л. А. Чарской. (продолжение)
VI
- Ну, довольно тебе дармоедничать! Пора и за работу! - услышала я как-то утром грубый окрик хозяина. Сон ещё не успел отлететь от меня (было очень раннее утро, потому что в подвале царила полная тьма) и всю меня так и клонило уснуть ещё немного.
В эту ночь я видела во сне тётю Соню, Лизочку, Аню и мою милую старушку-няню. Мне приснилось, что они протягивали руки ко мне, звали меня, а страшно лохматый человек стоял между нами и не пускал меня к ним.
Я с трудом поборола дремоту и вскочила на ноги.
- Пора приниматься за работу! Не век же тебе лежебочничать, место зря занимать, - снова загудел громовой голос хозяина. - на работу, живо у меня!
- Барышне соснуть желательно… Почивать куды приятнее. Вишь, они нежненькие какие у нас! - съехидничала Степановна, появляясь передо мною как тень.
Она ошибалась. От прежней нежненькой Кати, тётиной баловницы, и следа не осталось во мне теперь. Моё тело покрывали грязные лохмотья, такие же рваные и холодные, как и у Глаши. Волосы мне остригли. На ногах, вместо моих щегольских сапожек, которыми давно уже завладел Ванюшка, красовались огромные сапоги больной Катерины. Словом, я вся переродилась за эту недолгую неделю моего пребывания в сыром темном подвале, без воздуха и света, живя на одном хлебе и пустых щах, которые через силу глотала. Я так исхудала, что едва ли сёстры и тётя узнали бы меня.
Мысль о них не выходила из моей головы. Я твердо решила убежать отсюда, как только меня выпустят в первый же раз из этого ужасного серого дома. Но скоро мне пришлось разочароваться: я поняла, что это невозможно. Хозяин сказал как-то, что меня не будут пускать одну. Он боялся, что я убегу. Кто-нибудь из старших мальчуганов, Мишка или Стёпка, будут постоянно издали следить за мною.
Эта новость привела меня в полное отчаяние. Неужели же мне никогда не суждено больше увидеть тётю Соню, Лизочку, Аню? Господи! Воображаю, как они стосковались все по бедной Кате. Пожалуй, потеряли надежду найти её снова. А няня? Она выплакала свои старые глаза.
Бедная няня! Бедная тетя!
Сегодня все эти печальные мысли особенно назойливо лезли мне в голову, вероятно потому, что я видела во сне их всех, моих дорогих. И Глаши, как нарочно, не было дома; она ушла спозаранку собирать милостыню, а то добрая девочка хоть немножко успокоила бы меня. Я успела подружиться с Глашей и полюбить её. Несмотря на то, что ей жилось лучше, чем мальчикам (не считая Ванюшки, которого старуха Степановна баловала ужасно), Глаша была очень несчастлива. Доброй, кроткой, ласковой девочке причиняли глубокие страдания и её ремесло, и её жизнь среди бродяг, воришек и попрошаек.
И мы часто, когда все засыпало в тёмном подвале, беседовали с нею о нашем горьком житье-бытье. Но сегодня, вместо кроткого личика Глаши, я увидела всклокоченную голову её отца.
- Ну, вставай, пошевеливайся! - грубо дёрнув меня за руку, кричал хозяин. Я быстро вскочила, протирая заспанные глаза.
На столе поставили зажжённую жестяную лампу, скудно освещающую наш подвал. Посреди помещения стоял старший из мальчуганов, Стёпка, в длинном пальто, со старым меховым воротником, и в старой же порыжевшей от времени, шляпе, в которую голова мальчика уходила чуть ли не по самые уши.
- Ну, Катька, видишь этого барина? - сурово нахмурившись, спросил хозяин.
- Вижу! - отвечала я, не понимая, почему Стёпка вдруг превратился в барина и что значит этот странный маскарад.
- То-то. Гляди же хорошенько. В карман пальто я кладу платок и кошелек. Ты должна вынуть из него то и другое, но так, чтобы Стёпка не почувствовал этого… Ну, принимайся за дело! Нечего тут долго думать. Живо!
Я подошла к Стёпке и робко протянула руку к его карману.
Вот уже пальцы мои коснулись платка и кошелька, лежащих на дне кармана. Я схватила то и другое и дернула обратно руку.
И в тот же миг невидимые колокольчики зазвенели под пальто Стёпки.
- Ах! - с изумлением вскрикнула я.
- Вот тебе и «ах»! Будь осторожнее, а не то…
Тут хозяин красноречиво погрозил кулаком в мою сторону.
- Не особенно-то церемонься с нею, Игнат Игнатыч! - прошипела около меня, точно из под земли вдруг выросшая, старая Степановна.
И в ту же минуту я почувствовала, как кто-то больно ущипнул мою руку повыше локтя.
Слезы брызнули у меня из глаз, слезы боли, обиды и гнева. Никто не смел обращаться так со мною с тех пор, как я себя помню.
- Ну, ну! Чего разрюмилась! - грубо окликнул меня хозяин, - не вышло раз, другой раз должно выйти. Начинай сызнова. Ну!
И снова платок и кошелек очутились в глубоком кармане Стёпки.
Не смея ослушаться, я шагнула к нему, снова запустила в его карман руку, но не успела еще вытащить её обратно, как невидимые колокольчики залились снова еще более звучным и протяжным звоном. В ту же секунду я почувствовала жгучую боль. Быстро обернувшись назад, я увидела старую Степановну, которая верёвчатой плёткой замахивалась на меня.
- А-а-а! - закричала я пронзительно, - не смейте бить меня, не смейте, гадкая, злая, скверная! Я ненавижу вас, уйдите! Или нет, пустите меня. Я не хочу учиться в вашей ужасной школе, не хочу, не хочу!
Я ещё хотела многое, многое высказать этой злой женщине, но она быстро зажала мне рот одной рукою, в то время как другой взмахивала плёткой, нанося мне удары и злорадно шепча над самым моим ухом:
- Наконец-то попалась в мои руки, белоручка, дармоедка ты этакая. Наконец-то я могу расправиться с тобою, - и она била меня с каждой секундой все сильнее и сильнее. (Продолжение будет)
Отсюда: vk.com/wall-215751580_3499