Любопытно

[silent-gluk]

А нет ли где-нибудь списка, как можно быстро отличить вариант ПСС от нормального варианта текста?.. А то в электронных библиотеках встречается всякое...

@темы: сравнение, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

БОЛЬНОЙ ГИПНОЗ И БЕЗУМНОЕ ОЧАРОВАНИЕ.
Критика Чарской в дореволюционных журналах

Чарская в своём очерке "Так было..." (1913 г.) писала:

"И пусть бранит её суровая критика, пусть возмущаются сухие, чёрствые педагоги, пусть ведут против неё непримиримую войну, - она не отступится от дела, которое делает, потому что не может отказаться от своей юной аудитории, не может приказать себе не дышать тем, что для её дыхания не менее необходимо, чем воздух, что составляет радость её жизни".

Не только в советское время Чарскую критиковали в различных статьях, начиная с Корнея Чуковского. В статье Головина об этом было подробно рассказано:
htdetskie-chtenia.ru/index.php/journal/article/vi...

В начале двадцатого столетия критика детских книг активно расцветала в связи с появлением большого количества авторов и литературы для детей и подростков, в 10-х годах стали выходить два периодических журнала о детских книгах - в СПб и Москве. Московский "Новости детской литературы" совсем не признавал в книгах Чарской пользы и печатал статьи и обзоры на творчество писательницы, а иногда письма-реакции читателей о книгах Лидии Алексеевны.

Интересно обнаружить такие факты, что Чарскую читали детям на уроках те учительницы, которые выросли на "Записках институтки" и "Княжне Джавахе".

Журнал "Новости детской литературы", №7, 1912 г.
Переписка с читателями.

Милостивый Государь
Г. Редактор!

Пишу Вам по поводу письма „Старого педагога“. Я вполне согласна с ним что только съезд мог бы выяснить все, стороны острого и жгучего вопроса постановки детского чтения. Съезд, посвященный специально детской литературе, мог бы многое выяснить и установить общие положения в данном вопросе. Если инициатива съезда будет принадлежать учебному Отделу Об. Расп. Т. Знаний, то на этот призыв отозвались бы все работники нашего дела. Уберечь детей от вредного влияния плохой литературы может сделать только такой съезд. Я часто слышу отзывы родителей и руководителей, что по поводу одной и той же книги приходится читать различные и противоложные отзывы в том или другом указателе.
Почему одни бракуют книгу, другие хвалят? В резолюциях съезда выработался бы общий и единый план для дальнейшей работы. Можно разойтись в частностях об отдельных книгах, но чтобы одна ком. вычеркивала книгу из детского каталога, а другая рекомендовала, с таким решением вопроса трудно итти вперёд. В гимназических библиотеках наряду с хорошими книгами, имеется всякий хлам, и дети увлекаются им, а после этого „Детская библиотека“ должна направлять детей... Во многих гимназиях (женских) детям читают в классе сочинения Чарской, а мы должны после выгонять это безумное очарование. У нас имеются уже юные воспитательницы, выросшие на книгах Чарской, которые часто спрашивают почему же не читать детям этих книг, она так „интересно пишет.“ Неловко и трудно библиотекарю сказать прямо таким воспитательницам, что Чарская испортила ваш вкус и вы плохо разбираетесь в книге. Я замечаю у себя на своих читателях, что у них появляется от времени до времени какая-то „тоска“ по Чарской, они готовы из под земли выкопать книжку, только еще раз пережить все вместе с автором. Когда им указывалось на повторность, на искусственность и сантиментальность героев, они соглашаются с вами, стоя у стола, но уходят, всетаки с редким очарованием от всего прочитанного. Книги Чарской — это больной гипноз, с этой болезнью приходится считаться и серьезно бороться. И бороться не только с детьми, но и с родителями.

Владелица детской библиотеки в Киеве. Д. Добрая. (орфография оригинала)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1772

@темы: статьи, ссылки, мнение о книге, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот где бы найти текст повести Л.Чарской "Кофульки"?.. Его даже ПСС, кажется, молчанием обошло. Или нет?..

@темы: текст, Чарская, Кофульки, ПСС

---

Любопытно

[silent-gluk]

Чарская в воспоминаниях.

Ольга Сергеевна Лодыженская. "Ровесницы трудного века":

...также с удовольствием читала Желиховскую и Чарскую. Сейчас эти авторы презираются, их считают сентиментальными, истеричными и недалёкими. Я с этим совсем не согласна. Если автор будит хорошие чувства в душе ребёнка, спокойно и последовательно, не забивая молотком гвоздей, разворачивает картины отвращения от зла, себялюбия, жадности и капризов, пытается дать ответы на бурю вопросов, обычно одолевающих детей, причём ответы понятные и гуманные, то это уже приемлемо.

На фото О.С.Лодыженская в детстве.

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1759

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская

---

Школьные годы в старой России

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России". Школьная форма институток

Благодаря книгам Чарской мы практически полностью можем представить, как выглядела форменная одежда для учениц институтов благородных девиц, по крайней мере, Павловского института, знакомого ей. Вот несколько цитат из её повестей:

" - Новенькая, новенькая, — раздался сдержанный говор, и все глаза обратились на меня, одетую в "собственное" скромное коричневое платьице, резким пятном выделявшееся среди зеленых камлотовых платьев и белых передников — обычной формы институток".

"Неужели эта высокая стриженая девочка в зеленом камлотовом платьице и белом переднике — это я, Люда, маленькая панночка с Влассовского хутора?"

"В зеленом камлотовом платье с белым передником, в такой же пелеринке и "манжах", с коротко остриженными кудрями, я совсем не походила на Люду Влассовскую — маленькую "панночку" с далекого хутора".

"Приобщались мы на другой день в парадных батистовых передниках и новых камлотовых платьях".

"Я едва узнала ее. Действительно, длинная институтская "форма" безобразила воспитанниц. Маленькая, белокуренькая Надя показалась мне совсем иною в своем синем матросском костюмчике и длинных черных чулках".

«Записки институтки»

" - Новенькая!.. новенькая!.. — слышалось всюду между старшими и младшими классами, одинаково одетыми в зеленые камлотовые платья, белые передники и рукавчики наподобие трубочек, прикрепленных повыше локтя".

"Грубое белье, уродливые прюнелевые ботинки и тяжелое, парусом стоящее камлотовое платье — все это показалось мне ужасно неудобным в первые минуты".

"Пелеринка поминутно сползала на сторону, манжи (рукавчики), плотно завязанные тесемочками немного выше локтя, резали руки, а ноги поминутно путались в длинном подоле".

«Княжна Джаваха»

"Варюша Чикунина была недавно выбрана регентом церковного хора и ни днем ни ночью не расставалась с металлическим камертоном, спрятанным у нее за край камлотового форменного лифа. Она была очень счастлива и гордилась возложенной на нее обязанностью".

"Правда, зеленое камлотовое институтское платье плохо сходилось сзади, не застегнутое на несколько крючков; передник сидел косо, пелерина съехала набок, но Краснушка была все-таки готова в ту самую минуту, когда в дверях дортуара показалась высокая и прямая, как палка, фигура нашей французской классной дамы".

"Среди зеленых камлотовых форменных платьев и белых передников институток там и сям мелькали цветные, темные и светлые незатейливые и нарядные платьица новеньких, поступивших в разные классы".

"Новенькую одели в зеленое камлотовое платье, белый фартук и пелеринку. Только белокурые косы ее остались висеть вдоль спины. Новенькая страдала мигренями, и волосы, уложенные жгутом на затылке, как это требовалось по форме, могли отяготить ее прелестную головку, потому ей, в виде исключения, разрешили носить косы. В зеленом платье, безобразившем обыкновенно всех прочих институток, красота новенькой выступала еще рельефнее".

«Люда Влассовская»

"В ужасе отшатнулась я от зеркала, отражавшего невозможную уродину! Зеленое камлотовое платье, стоящее вокруг меня парусом, белый передник, неуклюжая пелеринка и длинные белые трубочки — "манжи", на институтском жаргоне..."

"Поднявшись в дортуар, институтки сбрасывали с себя не только тяжелые камлотовые платья, но и дневную муштру, казенщину, неестественность и нелепость большинства институтских правил и неписаных законов".

«Вторая Нина»

"Я стою перед ними смешная, как карлица, в длинном камлотовом зеленом платье, топорщащемся вокруг меня. Белая пелеринка съехала на бок. Манжи, то есть рукавчики-трубочки из полотна, так длинны, что в них совершенно исчезают детские ручонки с запятнанными чернилами пальцами".

"Огромная французская кукла в костюме институтки стояла передо мною в зеленом камлотовом платье, в манжах, белом фартуке и пелеринке.
Я ненавидела кукол, но кукла-институтка мне ужасно пришлась кстати. У нас, седьмушек, была мода на кукол-институток: у всех было по кукле, и у Стрекозы, и у Миши, и у Лорановой, и даже у гордой Голицыной. Мне давно хотелось иметь такую же. А тетя Оля, милая баловница, точно угадала мое желание и, верно, сама сшила и платье, и передник моей институтке".

"Моя спутница, m-me Каргер, поспешила расстегнуть мне корсаж, помогла снять платье и готовилась уже накинуть на мои худенькие плечи зеленую камлотовую дерюгу, как дверь бельевой распахнулась, и смуглая, высокая девочка появилась на пороге".

«За что?»

"Надя лежит, растянувшись во всю длину на молодой зеленой мураве, собрав жгутиком передник, чтобы не запачкать его случайно зеленью, и обернув его вокруг талии. Белую пелеринку она сбросила с плеч и повесила на ветку куста".

«Волшебная сказка»

"Зеленая вереница девушек смиренно и стройно спускается вниз. В длинной, продолговатой комнате столы, столы и столы; целые ряды столов, и за ними на жестких скамейках без спинок около трех сотен зелено-белых девушек, одинаково одетых в тугие, крепкие камлотовые платья, напоминающие своим цветом болотных лягушек, и в белых передниках, пелеринках и привязанных рукавчиках, именуемых на институтском языке "манжами".

"Она видит только одно: ее сбывшуюся, в конце концов, мечту, мечту маленькой девочки, которую она только раз обронила вслух как-то — прелестную куклу в руках "бабушки" Ники, заветную куклу, одетую институткой, в зеленом камлотовом платье, в переднике и пелеринке, как у заправской институтки".

"Часто в институтской умывальной вечером, пока не гасилась лампа в дортуаре, сбросив неуклюжее камлотовое платье и прюнелевую обувь, хорошенькая, жизнерадостная Ника Баян носилась в ей самой придуманном танце-фантазии".

«Т-а и-та»

"Все они были одеты в одинаковые серые, из очень толстой материи, платья, с белыми передниками, пелеринками и рукавчиками. У всех у них была одинаковая причёска с заложенными на затылке косами".

"Старшие воспитанницы называли младших «кофульками», потому что они носили форму кофейного цвета".

«Кофульки»

Итак, самая популярная форма для институток представляла собой длинное зелёное платье из тяжёлой шерстяной материи, белый полотняный фартук с нагрудником, белую пелерину на плечи с широкими завязками и белые нарукавники от локтя до кисти, подвязывающиеся к коротким рукавам платья.

Начнём с платья. Несмотря на то, что существовало много плотных тканей
для платьев, менее дорогостоящих, чем камлотовые, форма практически во
всех институтах шилась из этой очень тяжёлой (по воспоминаниям одной их
воспитанниц, она, будучи седьмушкой, не могла поднять больше трёх юбок
из камлота) плотной ткани.
Определяется ткань, существующая уже много столетий, вот таким образом:
«Шерстяная ткань, иногда пополам с шёлком,
называлась камлот или чамлет».
ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D1%81%D1%82%...
C_%D0%92%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%
BA%D0%BD%D1%8F%D0%B6%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B0_%D0%
9B%D0%B8%D1%82%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%B
E
Да, она была тёплой, что актуально в огромных помещениях институтов
благородных девиц (далее ИБД), но весной и летом наверняка в ней жарко. У
самого платья был круглый вырез, особенно большим он описывается у
учениц Смольного института, от которого и пошли формы в других учебных
заведениях для девочек. Застёгивалось платье на крючки, иногда на булавки.
Сверху надевалась почти всегда пелерина из холста или полотна, она
завязывалась у горла широкими завязками в виде банта. Если институтка
была в трауре, то бант делали чёрным. Платье без пелерины носили в
столовой и на балах.
Передники и в обычные дни носили белые, в отличие от старой советской
школьной формы (чёрные для будней), но различалась ткань. В праздники
надевали батистовые со складками, иногда с защипами и оборками. Сзади
передник сильно стягивал талию с помощью длинных завязок. Их тоже
завязывали бантом, но сама владелица редко могла сделать красивый бант,
просили подруг.
Чарская очень ярко показывает все эмоции девочек, надевающих или
снимающих нелюбимую школьную форму. Это была не просто одежда, она
символизировала порядки ИБД, которые тяготили воспитанниц, особенно
новеньких. Форма была неудобной в использовании, с массой сложных
застёжек и завязок. Уже в более поздних повестях вроде «Т-а и-та» (1916)
такая форма вообще смотрится допотопной, так как очень длинна и
неуклюжа, при том, что собственное платье девочек более удобное; и
короче, и мягче, легче.

Особенностью институтского костюма было наличие «манжей» -
полурукавчиков из того же полотна, что и фартук с пелеринкой. Рукава
самого платья были почти до локтя - недлинные, и по соображениям гигиены
к ним привязывались завязками или пристёгивались крючками, булавками
эти манжи. Их, в отличие от платья, можно было менять чаще. Всё верхнее
бельё – пелерины, фартуки и манжи - менялось два раза в неделю.

Обувь в помещении была прюнелевой (легкая и плотная шерстяная или
шелковая ткань, идущая на изготовление верха обуви), полусапожки,
ботинки из ткани с кожаной подошвой, по воспоминаниям бывших
институток сбоку у обуви были вшиты резинки для лёгкого надевания и ушки
сверху, чтобы натягивать ботинок. Чулки были нитяными - из
хлопчатобумажных ниток, грубыми, нижнее бельё тоже из грубого полотна.

Причёска у младших часто была самой простой, стригли коротко, чтобы было
удобнее мыться и причёсываться самим. Как мы прекрасно помним, так
остригли маленькую Люду Влассовскую. Старшие причесывались, убирая
длинные косы наверх в гладкую причёску. Говорили: «как корова облизала».
Завивать волосы или носить чёлки запрещалось. Но, например, Норе
Трахтенберг разрешили носить косы из-за мигреней.
Различались институты цветом платьев. Много было зелёных, но носили и
бордовые, серые, белые, голубые, коричневые в зависимости от возраста
например.
Единственный институт, где не было традиционной пелеринки, так
отличающей институток, было учебное заведение наверное с самым
длинным названием: «Институт Московского дворянства для девиц
благородного звания имени Императора Александра III, в память
Императрицы Екатерины II». Он находился прямо рядом с Красными
Воротами, на Басманной улице. Иногда его называли Екатерининским,
иногда Патриотическим именно из-за формы. Она была такой: белые блузки,
синие юбки из камлота, красные кожаные кушаки. О такой форме
вспоминают и княжна Екатерина Мещерская («Жизнь некрасивой
женщины», и Ольга Лодыженская («Ровесницы трудного века»).

Ещё Чарская упоминает моду на кукол-институток. Действительно, и
настоящие воспитанницы в своих воспоминаниях рассказывают о подобном.
Например, такую куклу с полным приданым ученицы готовили в подарок
одной из дочерей Николая II.

Только одно произведение Лидии Чарской о маленьких институтках
повествует не о таком знакомом нам Павловском институте с его зелёной
формой цвета «болотных лягушек». Это «Кофульки», напечатанные в
журнале «Задушевное слово для младшего возраста» в 1917 году. По всему
видно, что это – Смольный институт благородных девиц, самое знаменитое
из таких учебных заведений. Поэтому по традиции самые младшие ученицы
носят форму кофейного цвета, старшие – серого.

"Все они были одеты в одинаковые серые, из очень толстой материи, платья,
с белыми передниками, пелеринками и рукавчиками. У всех у них была
одинаковая причёска с заложенными на затылке косами".

"Старшие воспитанницы называли младших «кофульками», потому что они
носили форму кофейного цвета".

«Кофульки»

Также интересно рассмотреть верхнюю одежду институток, которая во всех
ИБД была разной, форму пепиньерок – учениц в дополнительном
педагогическом классе и многое другое. Об этом рассказ позднее.

"Быть в форме": vk.com/doc146990166_667757761?hash=v9dqdUxjUCOi...

"Из истории школьной формы": vk.com/doc146990166_667758339?hash=GUCsDgVV8h6p...

"Женский консерватизм или история школьной формы для девочек": vk.com/@nasledniki.school-zhenskii-konservatizm...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1758 , vk.com/doc146990166_667789114?hash=aeVEUjXzWJvU... .

По ссылке - фотографии институток.

@темы: статьи, ссылки, За что?, Чарская, Волшебная сказка, Люда Влассовская, Вторая Нина, Т-а и-та, Кофульки, История, Княжна Джаваха, Записки институтки, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Доклад участницы сообщества ВКонтакте Марии vk.com/shunkawitko о фэндоме Чарской, также с подробным рассказом о популярности книг Лидии Чарской в разное время.

Мария Громова. "Фэндом "джаваховского цикла" "Чарские чары" Ольги Зайкиной".



Отсюда: vk.com/wall-215751580_1756

@темы: статьи, ссылки, Фэндом, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

У Л.Чарской среди работ есть педагогическая статья о вреде телесных наказаний под названием "Профанация стыда". В 1909 году эта тема была, оказывается, ещё актуальна... Статья была напечатана в приложении для родителей "Задушевное воспитание" к детскому журналу "Задушевное слово".

"Многим покажется, что я ломлюсь в открытую дверь, потому что плетка, розги и вообще телесное наказание детей давно осуждено всеми разумными педагогами, всеми разумными родителями.
Да, В ТЕОРИИ они осуждены, но НА ПРАКТИКЕ существуют — и даже не в виде исключения, а как законченный, вполне оправданный метод воспитания, к которому нередко прибегают гуманнейшие и интеллигентнейшие из людей.
Много ли найдется таких детей, которые никогда не испытали на себе удара розги со стороны отца, матери или их заместителей, воспитателей, родственников? Многие ли из воспитателей могут с чистой совестью сказать: «Я никогда не ударил ребенка.»
— Я никогда не бью моих детей, — рассказывал мне один отец, но тут же поспешил прибавить, что все же один раз ему «пришлось» наказать сына плеткой.
— Я не признаю розги, — гордо заявила мне одна мать, но, в виде исключения, она все-таки прибегала не раз к телесному наказанию своих детей.
— Я враг розги, но меня этот ребенок вывел из терпения, и я принуждена была его наказать, — признавалась мне одна воспитательница.
Как часто приходится слышать о подобных будто бы исключениях!
Но дело не ограничивается даже исключениями: еще до сих пор есть интеллигентные семьи, где розга продолжает быть одною из мер педагогического воздействия. Есть и воспитательные учреждения — где розга не изгнана. Еще и теперь встречаются родители, которые убеждены, что без розги воспитать ребенка нельзя, и этот свой взгляд проводят на практике. Есть воспитатели, которые в сечении видят спасение детей..."

Читать полностью в оригинале: orpk.org/books/1183

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1755

@темы: текст, статьи, ссылки, Чарская, Профанация стыда, Задушевное слово

---

О книгах Л.А.Чарской

[silent-gluk]

"Бичо-джан"

"Повесть читается с неослабевающим интересом от идиллического начала до трогательного, но благополучного окончания. Повесть может найти отклик в маленьком сердце: она говорит о красоте маленькой души и твердости характера, несмотря на все ниспосылаемые судьбой испытания".

"Правительственный вестник", 23 декабря 1914 года.

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1751

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская, Бичо-джан

---

Любопытно

[silent-gluk]

ИСТОРИЯ УДАЧНЫХ ПЕРЕИЗДАНИЙ.
Лидия Чарская. Волшебная сказка (сборник повестей). Издательство "Пресса". 1994 г.

В 90-е гг.20 века, когда Чарскую только-только начали переиздавать, по-моему, никому не приходило в голову как-то переписывать по-другому её книги и сильно сокращать содержание или менять произвольно текст. В то время вышло несколько изданий самых известных произведений Чарской: "Записки институтки", "Княжна Джаваха", "Сибирочка", "Записки маленькой гимназистки" и некоторые другие.

Этот сборник примечателен тем, что в него вошли "Лесовичка" (впервые) и "Волшебная сказка" (тоже в первый раз после революции). Эти повести нечасто переиздаются и сейчас.
Всего в книге три повести: "Княжна Джаваха", "Лесовичка" и "Волшебная сказка". У книги есть суперобложка с изображением Бовы-королевича, о котором упоминается в повести "Волшебная сказка". Также внутри книги есть новые иллюстрации Н.Абакумова, немного, которые идут перед большими частями произведений. Они вполне хороши, соответствуют содержанию. Старинных иллюстраций нет.

Повестям предшествует очень хорошая статья Станислава Никоненко о творчестве Лидии Алексеевны. vk.com/@-215751580-nikonenko-stanislav-volshe..

Больше всего нас конечно, интересует, не изменён ли текст. Так как ко всем трём повестям есть доступ, например, в РНБ - к оригиналам дореволюционных изданий товарищества М.О.Вольф, мы спокойно можем сравнить тексты - и, действительно, кроме некоторых запятых, многоточий, современного написания слов (например, глава о Джавахе называется в переиздании "Принцесса Горийская показывает чудеса храбрости", а не "оказывает"), тексты сохранены максимально и перенесены из оригинала без изменений. Думаю, надо указать редакторов этой книги: Кондратьева, Каминская, Синьковская. Спасибо им за бережное отношение к текстам повестей Чарской. Благодаря большому тиражу и сейчас изредка можно встретить это издание в букинистических магазинах.

Никоненко Станислав. Волшебные сказки Лидии Чарской
Видимо, самой волшебной (если можно так выразиться) сказкой является то, что была некогда, теперь почти уже в незапамятные времена, такая писательница, как Лидия Чарская, которая за пятнадцать лет выпустила около восьмидесяти книг. Существуй в ту пору книга рекордов Гиннеса, Лидия Чарская наверняка бы туда попала. Причем Лидия Чарская успевала не только писать книги, но и выступать на сцене Александринского театра в Петербурге, где она проработала четверть века!

А в содержании произведений Лидии Чарской ничего волшебного нет. Они о быте, о мальчиках и девочках, юношах, девушках Преимущественно, но многие герои писательницы мечтают о том, чтобы их жизнь преобразилась, перестала быть серой, будничной, то есть, в общем-то, о том, чтобы в их судьбу пришла сказка.

При жизни, да и после смерти, Чарская многократно подвергалась разгромной критике. А после революции ее книги даже изымали из библиотек. Вот так и случилось, что последняя книга писательницы при жизни вышла в 1918 году, хотя прожила она еще двадцать лет. Вот так и случилось, что сведения о ней весьма скудны. Неизвестны ни точная дата ее рождения (1875 или 1876), ни место рождения (Кавказ или Петербург), неизвестны точная дата смерти (1937 или 1938) и место (предположительно — Крым).

Известно настоящее имя писательницы — Лидия Алексеевне Чурилова (урожденная Воронова). Известно также, что уже в десять лет будущая писательница сочиняла стихи, а в пятнадцать лет начала вести дневник, который впоследствии помогал ей достоверно воссоздавать обстановку женских институтов — учебных заведений для девочек, типы педагогов и учащихся.

Лидия Воронова окончила Павловский институт в Петербурге, а вспыхнувшая в раннем детстве любовь к театру привела ее на сцену Александринского театра.

С начала века одна за другой стали появляться книги писательницы Лидии Чарской (такой она себе выбрала псевдоним) — повести для детей, для юношества, сказки, сборники рассказов, пьес, стихов, И следует сказать, что, видимо, самым значительным произведением ее стала небольшая публицистическая книжка в полтора десятка границ, вышедшая я 1909 году, — «Профанация стыда», книжка в защиту детей от взрослых, книжка, резко и страстно осуждающая применение телесных наказаний в учебных заведениях дореволюционной России. В этой книжке запечатлены все лучшие Душевные свойства Чарской, которые и побуждали ее писать для детей и о детях: уважение к личности ребенка, стремление уберечь ребенка от зла, воспитать в нем доброту, отзывчивость, человечность, веру в светлое начало в мире, любовь к труду, привить маленькому человеку простые и вековые моральные нормы — не убей, не укради, возлюби ближнего своего…

Простой язык, бесхитростные сюжеты, доступные пониманию юного читателя ситуации и взаимоотношения персонажей в произведениях Чарской снискали ей дотоле невиданную популярность у тех, кому были адресованы повести и рассказы писательницы — у детей и подростков. Взрослому читателю такая популярность была непонятна. Они искали объяснение этому явлению и зачастую оказывались несправедливыми к писательнице.

Уместно привести эпизод из книги писателя Леонида Борисова «Родители, наставники, поэты…», где он описывает посещение книжного склада, где некоторое время работал, Марией Федоровной Андреевой, знаменитой актрисой, женой Горького (в эпизоде присутствует Также известный театральный критик Кугель).

Борисов предложил актрисе посмотреть книги Чарской, сохранявшиеся в изобилии на книжном складе дореволюционного издательства:

«Я разложил перед Андреевой целую выставку скучнейшей, паточной писательницы.

— Подумать только — все это когда-то я читала, даже нравилось, честное слово! В чем тут дело, а?

— В доверии ребенка к тому, что ему говорит взрослый, — пояснил Кугель. — И еще — в степени большей — в том, что взрослый спекулирует на желаниях читателя своего. И еще: жантильное воспитание, полное пренебрежение к родному языку — вот вам и готов читатель мадам Чарской! А так — дама она как дама, и может быть, пречудесная женщина. Мне говорили, что она очень добра, щедра, хорошо воспитана.

Мария Федоровна взяла книги „Княжна Джаваха“ и „За что?“. Я предлагал „Записки институтки“ — все же быт изображен недурно, по-хорошему очерково. Недели три спустя Мария Федоровна принесла Чарскую и Пуэкр, положила книги на мой стол и, глядя мне в глаза, вдруг неистово расхохоталась. Я подошел к зеркалу, взглянул на себя — все в порядке, чего она смеется?

Играет? Репетирует?

— Княжну Джаваху вспомнила, — коротко дыша, отсмеявшись проговорила Мария Федоровна. — Не понимаю, как могли издавать сочинения Чарской, почему по крайней мере никто не редактировал ее, не исправил фальшь и порою, очень часто, неграмотные выражения? Кто-то, забыла кто, хорошо отделал эту писательницу».

«Хорошо отделал» Чарскую другой, впоследствии очень популярный детский писатель и известнейший критик Корней Иванович Чуковский.

В 1912 году в газете «Речь» им была опубликована статья творчестве писательницы, где он иронизировал и над языком ее книг, и над сюжетами, и над персонажами, которые часто падают обморок, теряют сознание, ужасаются каким-то событиям, падают перед кем-нибудь на колени, целуют кому-нибудь руки, и т. д. и т. п.

«Я увидел, — писал Чуковский, — что истерика у Чарской ежедневная, регулярная, „от трех до семи с половиною“. Не истерика, а скорее гимнастика. Так о чем же мне, скажите, беспокоиться! Она так набила руку на этих обмороках, корчах, конвульсиях, что изготовляет их целыми партиями (словно папиросы набивает); судорога — ее ремесло, надрыв — ее постоянная профессия, и один и тот же „ужас“ она аккуратно фабрикует десятки и сотни раз. И мне даже стало казаться, что никакой Чарской нет на свете, а просто — в редакция „Задушевного слова“, где-нибудь в потайном шкафу, имеется заводной аппаратик с дюжиной маленьких кнопочек, и над каждой кнопочкой надпись: „Ужас“, „Обморок“, „Болезнь“, „Истерика“, „Злодейство“, „Геройство“, „Подвиг“, — что какой-нибудь сонный мужчина, хотя бы служитель редакции, по вторникам и по субботам засучит рукава, подойдет к аппаратику, защелкает кнопками, и через два или три часа готова новая вдохновенная повесть, азартная, вулканически бурная, — и, рыдая над ее страницами, кто же из детей догадается, что здесь ни малейшего участия души, а все винтики, пружинки, колесики!..»

Да, конечно, Корней Чуковский был во многом прав. Повторы ситуаций, восторженность, пылкие страсти девочек, козни их врагов, чудесные избавления из самых безвыходных положений — все ото кочевало из книги в книгу. И все же…

И все же откуда, отчего такая популярность?

Вот только некоторые данные, свидетельствующие о фантастической популярности писательницы. В отчете одной детской библиотеки в 1911 году сообщалось, что юные читатели требовали 790 раз книги Чарской и лишь 232 раза сочинения Жюля Верна. (И это явление было типичным!)

Книги Чарской переводились на английский, французский, немецкий, чешский и другие европейские языки.

Была учреждена стипендия для гимназистов имени Л. Чарской.

— Конечно, если подойти к творчеству Чарской с мерками большого, настоящего искусства, тогда нам придется присоединиться к мнению Корнея Чуковского.

Однако если с этими же мерками подойти к произведениям для детей самого критика, w он рискует попасть в одну компанию с Чарской, Так, однажды некий профессор проанализировал «Муху Цокотуху» и показал абсурдность и аморальность этого произведения.

Очевидно, здесь должны быть совсем иные критерии. К произведениям Чарской нужна подходить как к дидактической, научно-познавательной литературе для детей. Конечно же, это вовсе не значит, что подобная литература должна быть второсортной. Она просто другая.

Если мы подойдем к творчеству писательницы с этих позиций, мы найдем объяснение причины успеха Чарской у юных читателей и объяснение успеха Чарской у различного рода воспитательно-образовательных учреждений дореволюционной России. А что этот последний успех был, свидетельствуют пространные списки сочинений Чарской на контртитулах ее книг, где сказано, какие именно из ее произведений кому, для чего и кем рекомендуются. Так, например, «Княжна Джаваха» была «допущена Ученым Комитетом Министерства Народного Просвещения в библиотеки учебных заведений», а также «рекомендована Главным Управлением Военно-Учебных заведений для чтения кадет и допущена в ротные библиотеки». А, скажем, историческая повесть о кавалерист-девице, героине Отечественной войны 1812 года Надежде Дуровой, «Смелая жизнь» была «признана Ученым Комитетом Министерства Народного Просвещения заслуживающей внимания при пополнении библиотек учебных заведений».

Само внимание министерства народного просвещения и управления военно-учебными заведениями к книгам Чарской говорит о многом. В первую очередь о том, что ее книги защищают устои существующего строя, воспитывают преданных царю и Отечеству граждан. Это книги определенной эпохи и выражающие господствующую идеологию данной эпохи. И, думается, в первую очередь именно эта послужило основанием для отвержения писательницы советской критикой?.

Но, думается, ведь и в этом своем качестве книги Чарской представляют собой известный интерес, ибо они выражают и отражают массовое сознание, чувствования, интересы, представления значительных групп населения. Как жили люди в прошлом веке? Каким был их быт, нравы, с какими проблемами они сталкивались, что их заботило? Да, ныне уровень нашей детской литературы вырос; совершенствовалось техническое мастерство и, возможно, психологическая глубина. Но вряд ли нынешний писатель, наш современник, сможет с большей полнотой и достоверностью передать переживания и подробности жизни институток — воспитанниц закрытых женских учебных заведений дореволюционной России. Об институтах и институтках Чарская писала много. О них идет речь в повестях «Записки институтки», «Княжна Джаваха», «Люд а Власовская», «Вторая Нина», «За что?», «Большой Джон», «Волшебная сказка» и многих других. В «Княжне Джавахе» мы знакомимся с соученицами юной княжны по петербургскому женскому институту — Ирочкой Трахтенберг, Людой Власовской и другими девочками, которые являются главными или активными действующими лицами в «Записках институтки», «Люде Власовской», «Второй Нине». Критиков раздражала экзальтированность героинь Чарской. Однако они забывали о специфической среде, в которой они находились.

Замкнутый мир женских институтов, представлявших нечто среднее между монастырем и исправительным заведением, относительная изолированность от внешнего мира, несомненно, сказывались на характерах обитательниц. Так что Чарская психологически адекватно воспроизводила восторженность своих персонажей, их нервозность, неврастеничность, их мечтательность и жажду возвышенной неземной любви, а у кого-то и потребность в жертвенности… Все эти свойства воспитывались самой атмосферой замкнутого мирка, в котором жили девочки, и получали распространение по закону психической эпидемии.

Дети верили Чарской и подражали ее героиням, потому что она писала о том, что хорошо знала, и многое из того, что переживали ее героини, испытала сама. Конечно, вряд ли, например, применим термин «автобиографическая повесть» к «Лесовичке», но с полным основанием можно утверждать, что чувство девочки, душой которой овладел театр, она передала убедительно именно потому, что сама с детства мечтала о театре. А в «Записки маленькой гимназистки» и серию книг о женском институте она, разумеется, вложила свой опыт гимназистки и институтки.

И ее кавказские повести тоже родились не на пустом месте. В них она передала свои знания и впечатления о Кавказе, сохранившиеся с детских лет.

Из таких произведений, как «Княжна Джаваха», «Джаваховское гнездо», «Вечера княжны Джавахи», «Газавет», юные читатели узнавали о Кавказе, о его природе и людях, о взаимоотношениях между представителями разных народов, исповедующих разные религии, о сказаниях и легендах, об освободительной борьбе народов Кавказа. Разумеется, книги Чарской не претендовали на научность, а сегодня мы можем легко найти в них известные искажения исторических событии, да и вообще фактического положения вещей. Но ведь подобные же искажения и неточности мы можем обнаружить в большей или меньшей степени у любого писателя, даже из тех, кого сегодня признаем классиками. И разбирая, последовательно и подробно, где Чарская что-то исказила, где она что-то преувеличила, вряд ли имеет смысл. Задача эта и неблагодарная, и неблагородная.

Так же, очевидно, бесплодно и бесперспективно иронизирование во поводу пристрастного, любовного отношения Чарской к аристократии (Чуковский отмечал, что на страницах произведении писательницы поминутно появляются то князья, то княгини, благородные губернаторы-генералы, а в «Записках институтки» даже «богатырски сложенная фигура обожаемого (Россией монарха, императора Александра III»). И вовсе нет здесь умиления или любования (в «Волшебной сказке», например, аристократы представлены в довольно неприглядном виде). Для Чарской князья, графы, княгини, баронессы — такие же непременные атрибуты, признаки определенной сказочности ее новостей, как и для русской народной сказки. Можно было бы с равным успехом создателей народных сказок — упрекать в приверженности к монархизму из-за того, что среди их персонажей заметную долю доставляют Иваны-Царевичи, цари, прекрасные царевны, князья и княгини…

Да, в произведениях писательницы Лидии Чарской можно найти много недостатков. У нее не всегда правилен язык, она допускает грамматические небрежности и частенько пользуется словесными штампами, ее героини и герои норою обрисованы схематично. Но будем к ней снисходительны, как те юные читатели, которые посылали ей тысячи восторженных писем. Правда, было ото давно, лет 75–90 назад. Юные читатели благодарили писательницу за доброту и надежду, которые она им подарила.

А разве этого мало?

Ст. Никоненко

Ссылки
[1] Чуковский К. И. Собр. соч. в 6 томах. М., 1969. Т. 6.

litresp.ru/chitat/ru/%D0%9D/nikonenko-stanislav...



Отсюда: vk.com/wall-215751580_1738 и vk.com/@-215751580-nikonenko-stanislav-volshebn...

@темы: статьи, ссылки, библиография, Чарская, Волшебная сказка, Княжна Джавала, Лесовичка

---

Герои Чарской

[silent-gluk]

Андро Кашидзе ("Люда Влассовская")

- Так что же мне делать?! - научите вы меня, чтобы я не ощущал такого одиночества, как теперь. Вы первая приласкали меня, и я вам этого никогда не забуду!

@темы: текст, Чарская, Люда Влассовская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Именно из-за этих воспоминаний Полонской о Чарской появилось некоторое число фейков в интернет-статьях. Самый весомый миф из них, пожалуй, живой Маврикий Осипович Вольф со своим тортом и публикация дневника Чарской как первой книги "Записки институтки"...

Елизавета Полонская
Та самая Лидия Чарская

Я уже рассказывала о своей дружбе с Алексеем Петровичем Крайским. Мы жили в одном районе, работали в местном комитете писателей и часто после собраний, читая друг другу стихи, вместе шли домой. Как-то, провожая меня домой до моего дома на Загородном, он пожаловался: «Надо еще топать на кружок в «Работницу и крестьянку». И так уж мало свободного времени! Хочется писать, а от кружка нельзя отказаться. Ну вот, летом возьму отпуск и через месяц уйду от них». <...>
«Алексей Петрович, рекомендуйте меня в «Работницу», когда уйдете». — «Очень хорошо, непременно сделаю», — сказал Крайский. Он был человек серьезный, и на него можно было положиться, но я все же несколько раз напоминала ему об этом в течение весны. Он отмалчивался, но потом как-то сказал: «Маторина не хочет. Она предпочитает пролетарского писателя. Но я ее уговорю».
Маторина была редактором журнала «Работница и крестьянка».
Наконец Алексей Петрович уломал ее, и я отправилась в здание «Красной газеты» на Чернышевой площади (ныне площадь Ломоносова). Здесь помещались редакции многих газет и ' журналов, выходивших в то время в Ленинграде. Редакции размещались в третьем и четвертом этажах здания, в парадных комнатах, но редакция «Работницы и крестьянки» ютилась в двух маленьких комнатах в закоулке.
Маторина оказалась молодой еще, представительной женщиной со светлыми властными глазами. Красная косынка, как полагалось в то время, покрывала ее светлые волосы. Голос у нее был пронзительный, но иногда она умела его делать бархатным.
Она приняла меня довольно сухо, сказала, что читала мои стихи и что я буду у них литературным консультантом. <...>
«Кнопова! — закричала она. Из соседней комнаты появилась гладко причесанная темноволосая девушка с бегающими ласковыми глазами. — Это наша заведующая редакцией. Знакомьтесь Кнопова, — вот поэтесса Елизавета Полонская. Она будет вести у нас литературную консультацию и оба кружка вместо Алексея Петровича».
Кнопова поморщилась: «Лидия Петровна, ведь я веду кружки». — «Ты будешь вести один, младший, — сказала повелительно Маторина. — Передай все материалы товарищу Полонской и условься с ней насчет дня занятий».
Мы перешли с Кноповой в соседнюю комнату, где я познакомилась с еще тремя сотрудницами журнала. Мне было очень неловко отнимать кружок у Кноповой, и она, по-видимому, тоже была недовольна. Вынув из ящика письменного стола папку с бумагами, она сунула ее мне: «Вот текущий материал, разберете к завтрашнему дню. Кружок собирается в 8 часов вечера. Вы поприсутствуете и познакомитесь с девушками».
<...> Забрав папку, я ушла. Целый день я разбиралась в письмах и рукописях, напиханных в папку. Там были материалы довольно давние — от января, февраля и марта. Очевидно, что литературный консультант не очень торопился с их разбором.
К счастью, стихов было не так много, они оказались довольно беспомощными, предназначались к дням 8 Марта или 1 Мая, а значит, не требовали срочного ответа. Советы по ним дать было несложно. Прозу я решила отложить, так как она была написана от руки на разрозненных листках бумаги, и ею необходимо было заняться внимательно.
Из стихов я обратила внимание на чисто переписанную на тетрадной бумаге длинную поэму. «Королевская охота» — было выведено вверху страницы, и поэма была подписана так же аккуратно, по-школьничьи: «Лидия Чарская».
«Псевдоним», — подумала я. Это была написанная гладкими стихами трогательная история о том, как некий принц на охоте нашел нищую красавицу девушку, затерянную в глухом лесу, и привез в свой замок. Он ее полюбил и обвенчался с ней, но девушка не могла привыкнуть к роскоши королевской жизни. Ей были противны обычаи двора, низкопоклонство царедворцев и высокомерие знатных дам. Она от души полюбила прекрасного принца, но в один ненастный осенний день бежала из замка, оставив все драгоценности, которыми ее одарил любимый. Она ушла снова скитаться в темном лесу — свобода ей была дороже всего.
Стихи были гладкие, но содержание их никак не было созвучно целям журнала «Работница и крестьянка». Об этом напомнила мне Лидия Петровна Маторина, когда я показывала ей мои ответы на стихи рабкоров. Буравя меня своими острыми глазами, она спросила: «А вам, товарищ Полонская, известны задачи нашего журнала?»
Я уверила ее, что мне все понятно. В общем она была доброжелательная женщина, но имела слишком большое хозяйство, всех рабкорок и кресткорок Ленинградской области.
Я осторожно упомянула ей о Чарской. Маторина огорчилась. «Неужели Алексей Петрович не ответил ей? Говорят, она известная старая писательница. Я, правда, не читала ее книг, но Крайский сказал, что у нее было несколько сот изданий до революции. Вы их знаете?» — «Читала в детстве. Она очень нравилась гимназисткам». — «Вызовем ее в редакцию, — решила Маторина. — Мы ей предложим писать для детей рабочих. Может быть, и получится, а нам нужны книги для детей».
В один из ближайших дней, назначенный для литературной консультации, высокая седая дама с испуганным лицом вошла в кабинет Маториной, куда мне поставили стол. «Простите, пожалуйста, вы меня пригласили. Я — Чарская».
Вот какая она была, любимая писательница моего детства! Худая, бледная, в соломенной шляпке с цветами, из-под которой смотрели серые детские глаза. Мне очень трудно было ей разъяснить, почему история принца и принцессы не подошла для «Работницы и крестьянки». Она даже пыталась возражать: «Девочкам очень понравилось. Знаете, у меня знакомые девочки из первой школы. Может быть, нужно немного исправить, или вы сами возьметесь исправить?»
Подоспевшая Маторина категорически заявила: «Понимаете, нам нужны стихи о производстве, о рабочих, о крестьянах, о колхозниках».
Чарская немного приободрилась: «У меня есть одна вещица о ремесленниках — «Мастер Пепка строит крепко» называется она. Но мне очень хотелось бы, чтобы вы напечатали эту поэму, — я очень старалась». Она чуть не заплакала, но, к счастью, Маторина этого не заметила, ее вызвали в другую комнату.
«Когда мне принести другие поэмы?» — с надеждой посмотрела на меня Чарская. Я обещала прийти к ней домой и прочесть все, что она мне покажет. Я взяла ее адрес. Она жила совсем недалеко от меня, на Разъезжей улице, дом 7, рядом со школой.
Это была чистенькая бедная двухкомнатная квартира с окнами во двор, на четвертом этаже, вход с лестницы через кухню в столовую. Из столовой дверь вела во вторую комнату, видимо, спальню, куда Лидия Алексеевна меня не пустила. Оттуда она принесла несколько десятков разрозненных школьных тетрадок и положила их на обеденный стол.
Почерк был красивый, невыразительный. «Простите, у меня еще не все напечатано на машинке. Знаете, Вова очень занят. Он работает бухгалтером в тресте. Если нужно переписать что-нибудь, он остается после работы. Вова — это мой муж, Владимир Николаевич. У него такое плохое здоровье».
Я узнала из рассказов Чарской, что она нигде не работает, но получает небольшую пенсию как бывшая актриса Александринского театра. «Я бы ни за что не ушла из театра, но меня сократили по возрасту».
Муж не был на пенсии. Немного стесняясь, Лидия Алексеевна призналась, что он моложе ее. «Знаете, он нашел меня через адресный стол. Ему так нравились мои повести. Он читал их в детстве. И кто-то сказал ему, что я еще жива. Он пришел ко мне и стал ходить, а потом мы обвенчались».
У Лидии Алексеевны был сын от первого брака. «Он на военной службе, на Дальнем Востоке. Пишет редко — у них столько работы. Если бы он получал жалованье, то посылал бы мне, конечно. А то мы живем на Вовину зарплату. Знаете, советские служащие получают очень мало. Нам едва хватает до конца месяца. Вот я и хотела бы приработать. И потом, я с таким удовольствием писала эти стихи. Конечно, Вольф не напечатал бы их никогда — он не издавал стихов». — «А как вы начали писать для Вольфа? Это очень интересно». Постараюсь передать ее рассказ.
Лидии было 16 лет, когда она кончила институт, и сразу же начались все несчастья. Разорился и умер отец, заболела мать. Девочка стала искать работу — переписку, уроки.
Как-то раз, проходя мимо издательства «Вольф и сыновья», она решила подняться на второй этаж и спросить, не найдется ли какой-нибудь работы. Ее принял сам хозяин, расспросил, где она училась, какие отметки в аттестате.
«Я хорошо пишу, — похвасталась Чарская в надежде получить переписку, — в институте я много писала, и мой почерк был очень отчетливым». — «А что вы писали? Вы, должно быть, писали письма, ваши родные были далеко?» — «Нет, мои родные в Петербурге. Я вела дневник каждый день, я могу вам принести показать». — «Принесите, — согласился Вольф, — завтра в это же время. Пройдете ко мне прямо в кабинет. Скажете, что я так велел».
На другой день Лидия принесла в кабинет издателя 10 переплетенных тетрадей, исписанных крупным аккуратным почерком. Вольф был занят. Он обещал посмотреть дневники и дать ответ через неделю.
Через неделю он оставил у себя дневники Чарской. «Печатаю. Дам вам сто рублей гонорара. Книга будет называться «Записки институтки».
Так началась литературная карьера Лидии Чарской, «властительницы дум» нескольких поколений русских детей.
Лидия Алексеевна даже не знала, что с издателем нужно заключить договор. Получив свои сто рублей, она вне себя от радости прибежала к больной матери, и мама долго не могла взять в толк, что же случилось с Лидочкой и какую работу она получила. Но деньги очень и очень пригодились.
«Записки институтки» имели ошеломляющий успех, и Вольф сразу же, после того как разошлось первое издание, пустил книгу вторым и третьим изданиями.
Приехав к Чарской на квартиру в своей карете, он привез громадный торт и букет цветов. Пожимая руку девушке-писательнице и целуя руку матери, он заявил: «Пишите еще. Буду печатать все».
Но уплатить за переиздание он и не собирался, да и Лидии это не приходило в голову. Она мечтала о театре. И ее желания сбылись. Александрийский театр принял ее в свою труппу, правда, на маленькие роли. Чарская всю жизнь мечтала играть романтических героинь: Амалию в «Разбойниках» Шиллера, или Ларису в «Бесприданнице», или Раутенделяйн в «Потонувшем колоколе». Но у нее не было драматического таланта, и она писала книги, потому что читатели требовали книг. Она писала про Люду Власовскую, про княжну Джаваху, про Вторую Нину.
Каждая книга была радостью для читателей. А героини их были такие же девочки — восторженные, правдивые, бедные, честные. Они страдали от злой мачехи, от несправедливых учительниц, они были разлучены с друзьями, с родными, их мучила школьная дисциплина, они влюблялись в недоступных героев, они умирали от счастья на койке институтского лазарета вдали от родного Кавказа. Поэзию романтического Кавказа принесла Чарская русским детям, наивно пересказав то, что давали большие поэты России.
Над судьбой княжны Джавахи плакали, «Второй Ниной» восхищались мальчики и девочки, читая и перечитывая любимые страницы.
Вольф и сыновья переиздавали книги Чарской и наживали на них деньги. В дни рождения Лидии Алексеевны, летом, сам хозяин приезжал в парадной коляске на дачу к писательнице с традиционным тортом и букетом роз. За переиздание он по-прежнему не платил. Лидия Алексеевна не заключала договоров. Потом пришла война, революция.
В одно ужасное утро знакомая матери принесла свежую газету. В ней была напечатана статья Корнея Ивановича Чуковского. О, как жестоко он обошелся с Лидией Чарской и ее героями! Не щадя ее, он и не подозревал, что недалеко то время, когда и его статьи перестанут печатать, когда безжалостное молодое поколение будет издеваться над его героями — над бедной «Мухой-Цокотухой» и добродушным «Крокодилом».
Чарскую перестали печатать, книги не переиздавались. Счастье ушло. Лидия Алексеевна «халтурила» в маленьких театрах, прирабатывая на жизнь для себя и для сына. Муж погиб на войне, пал смертью храбрых. Мать умерла.
Но Чарскую продолжали читать. Она гордилась этим и боялась — боялась быть причиной неприятностей для своих юных читательниц и поклонниц.
В годы с 1916-го по 1920-й почти не издавали книг для детей, но книги Чарской передавались из рук в руки. Они приобретали новых читателей и поклонников. Бережно сохраненные, тщательно переплетенные, с обмусоленными углами, они приобретались читателями на рынке, толкучке, за «керенки» и «лимоны».
В начале двадцатых годов в советских трудовых школах существовали «подпольные» библиотеки, и Чарская была в них одним из любимых авторов.
В 1925—1927 годах пионеры стали устраивать «суды над Чарской» — суды по всем правилам с обвинителем и защитником, с постановлением об уничтожении «преступных материалов». Об этом писали в газетах, педагогических книгах и журналах.
Чарская продолжала получать письма от детей с выражением восторга и любви, с просьбами достать хотя бы на несколько дней продолжение любимой книги. Откуда дети узнавали ее адрес? Не знаю.
Но однажды, придя на квартиру Лидии Алексеевны, чтобы поговорить о повести, которую она начала писать для «Работницы и крестьянки», я застала автора в слезах. В руке она сжимала несколько мятых бумажек.
Девочки из соседней школы незаметно подсунули деньги под скатерть обеденного стола. Они явились к ней гурьбой после уроков и попросили разрешения посидеть. Пришел со службы муж Лидии Алексеевны и вместе с ней пообедал похлебкой из пшена. Он быстро ушел, а девочки недоуменно спросили: «Почему же вы не ели второго?»
Пришлось сознаться, что второго нет, не было денег.
Девочки ничего не сказали, но, после того как они ушли, Лидия Алексеевна нашла деньги под скатертью. «Я не знаю фамилий этих девочек, — жаловалась Чарская, — я не хочу брать у них деньги. Я могла бы вернуть эти деньги в школу, но боюсь, что там детей накажут. Они ведь «судят» меня, а девочки ко мне бегают».
С повестью о советских детях для «Работницы и крестьянки» дело обстояло очень плохо. Чарская никак не могла написать того, чего не знала. Но плохо было и с деньгами.

Е.Полонская. Та самая Чарская, изображение №2
Одно время Чарская приходила ко мне почти каждое утро показывать, что она написала накануне, и как-то, не застав меня дома, сказала моей матери: «Вот, Елизавета Григорьевна неверующая, а со мной сегодня произошло чудо. У нас не было ни копейки на молоко для Вовы, моего мужа. Я вышла из дому, и с утра все молилась, чтобы Бог послал мне денег, хотя бы трешку! И что же! На углу Разъезжей и Загородного, в обочине мостовой, я увидела новенькую трехрублевку. Кругом никого не было, и я поняла, что это ответ на мою молитву. Ведь вы-то верите».
Осенью 1966 года, разбирая свои архивы, я нашла последнее письмо Чарской, которое она принесла мне домой. Хочу привести его целиком:
«Дорогая Елизавета Григорьевна! Вчера, 19-го мая, я была у товарища Маториной (удивительно обаятельный человек). Оказывается, моя вещица не потеряна, и товарищ Маторина обещала мне к лету напечатать ее. Но, увы, отдельным изданием — нельзя, к моему большому сожалению. Вероятно, пойдет в журнале на детской странице. Хотя бы к лету напечатали, а то я, по всей вероятности, не переживу осени и не увижу в печати моей любимой вещицы.
Вчера у товарища Маториной было заседание, я искала Вас, но не нашла. Хотелось еще раз попросить переговорить с товарищем Лавреневым (если он вернулся). Может быть, он устроит мне какое-нибудь пособие. А то я третий месяц не плачу за квартиру, благодаря поставленному жактом самообложению жильцов, выраженному в солидной (для меня, конечно) сумме, и боюсь последствий. Голодать я уже привыкла, но остаться без крова двум больным — мужу и мне — ужасно.
Товарищ Маторина сказала, чтобы я пришла двадцать второго в 3 часа, может быть, ей удастся что-нибудь сделать. Я очень ее просила дать мне переписку или переводы, так как творческая работа мне врачом запрещена по болезни мозга.
Простите, дорогая Елизавета Григорьевна, что беспокою Вас, и очень прошу снестись по телефону с товарищем Лавреневым. Каждый день мне дорог. Вы поймете меня.
С искренней симпатией Ваша Лидия Чарская».

Я не стала звонить Лавреневу — он был тогда председателем Ленинградского отделения Литфонда и был в это время очень занят, — а рассказала Маториной о горестях Чарской, о неудачах с повестью и о нищете. Маторина нахмурилась: «Надо выхлопотать ей пенсию. Напишите заявление в собес, я позвоню туда по телефону».
Время было такое, что телефонный звонок Маториной еще имел большое значение. Чарской дали маленькую пенсию «за литературные заслуги в дореволюционное время». Она получила пенсию «местного, ленинградского, значения».
Я рассказывала об этом на собрании «Серапионовых братьев». Мы посочувствовали бывшей «властительнице дум». А Вениамин Каверин, который тогда жил на углу Большого проспекта и Рыбацкой улицы, заметил: «А ведь Чарскую и до сих пор читают. На днях я видел — стрелочница побежала поворачивать своим ломиком стрелку трамвайных путей и положила книгу, которую читала, на ящик возле стены дома. Я полюбопытствовал, что она читает. Это была — «Княжна Джаваха»
Маторина была очень довольна тем, что наш журнал выхлопотал для Чарской пенсию.
Обычно 8 Марта в редакции «Работницы и крестьянки» устраивался чай для знатных женщин Ленинграда. Приглашали женщин — директоров фабрик, начальников цехов, женщин — ученых, писательниц, женщину-прокурора и единственную женщину среди начальников отделений милиций в Ленинграде — Полину Онушенок.
Кнопова предложила пригласить на чаепитие в тот год и Лидию Чарскую, но Маторина задумалась и изрекла: «Нет, все-таки неудобно. Ведь ее судят во всех школах. Как же мы напишем в газете или в нашем журнале, что пригласили ее».
В последние, предвоенные, годы я больше не встречалась с Лидией Алексеевной Чарской, а умерла она, насколько мне известно, во время блокады Ленинграда.
Не могу не рассказать здесь и о судьбе Лидии Петровны Маториной. В 1937 или в 1938 году ее сняли с руководства журналом, не знаю за что. Кажется, это было связано с ее мужем, директором Музея истории религии и атеизма Академии наук СССР. Он был арестован и выслан, а вслед за ним была выслана и Лидия Петровна. С тех пор я ее не видела и о ней ничего не знаю. В «Работницу и крестьянку» был назначен другой редактор. <...>

Ленинград—Комарово
1967

P. S. Очень хочется привести здесь уморительный документ, относящийся к тому же времени и к тому же журналу «Работница и крестьянка». На бланке журнала напечатано: «Тов. Рождественский. Твое стихотворение «Ангел Хранитель» оригинально и неплохо написано, но по теме для печати не подходит. Литконсультант Спеваковская». От руки самой Елизаветой Григорьевной приписано: «Рождественский — большой поэт старой эпохи. Так отвечать ему нельзя. Просто ничего не надо отвечать». Стихотворение, между прочим, действительно отличное, вполне атеистическое, а внизу говорится: «Перевел Всеволод Рождественский» (Прим. — Вл. Бахтин).

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1734 и vk.com/@-215751580-epolonskaya-ta-samaya-charsk...

@темы: ссылки, Чарская, биография

---

"Помеха"

[silent-gluk]

Лидия Чарская. Помеха.
Рассказ из сборника "Как любят женщины". 1903 год. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

III.

Папа ушёл; мама и дядя Вова остались, пришибленные, угнетенные, отчаивающиеся, а Гуля все сидела в своём убежище, прильнув к маленькому отверстию и не отрывая глаз от мамы.

Мама плакала.
Дядя Вова, склонившись над нею, говорил, что не допустит отнять ребенка, но голос его дрожал помимо воли, и видно было, что он сам плохо верил в то, о чём говорил. Поняла это и мама, потому что вдруг разом как-то странно успокоилась и прильнув к груди дяди Вовы, подняла на него заплаканные глаза и улыбнулась. И Гуле вдруг стало страшно от этой улыбки. Лучше бы мама плакала, но не улыбалась так, одними губами, без участия её больших страдальческих глаз. И вся она как-то вдруг опустилась и состарилась от этой улыбки. Точно эта была другая, чужая женщина, а не хорошенькая и молоденькая Гулина мама.

— Я решила — произнесла эта женщина,—я решила! Я пойду к нему вместе с Гулей. Не могу и не хочу я допустить вмешательства полиции. Это может испугать ребенка! Я пойду к нему. Где будет девочка, там буду и я. Это — мой долг, Володя... Ты поймёшь меня и простишь! Может быть, я умру вдали от тебя, милый... Но лучше смерть, чем мученья неудовлетворенной совести...

— Ида! — надорванным стоном вырвалось из груди дяди Вовы.

— Да, да! — услышала Гуля снова голос мамы, полный теперь какого-то спокойного отчаяния. — Так велит долг, так велит рассудок... а сердце... Бедное мое сердце! Оно рвется на части... Владимир, радость моя! Не упрекай, не мучь меня... Перенеси это тяжелое испытание, любимый мой, и знай, что все мои мысли, вся моя душа, все мое существо — твои!
Она замолкла.
Замолк и дядя Вова, а сердце маленькой Гули забилось шибко-шибко...

Она поняла, эта не по годам развитая маленькая девочка, весь смысл семейной драмы: поняла, что мама ради неё, Гули, должна будет расстаться с дядей Вовой и возвратиться в дом «сердитого папы», от которого вынесла столько муки и горя пять лет тому назад.

Поняла также Гуля, что мама и дядя Вова страдали невыносимо...

Они как-то разом поникли на своих местах... И когда дядя Вова встал, наконец, Гуля не узнала его высокой статной фигуры: он весь как-то сгорбился и осел. По его лицу от времени до времени пробегали судороги, и оно было мертвенно-бледно это красивое, ласковое лицо.

— Детка моя дорогая!—глухо, едва слышно произнёс он. — Ты знаешь, как мне всегда была дорога твоя Гуля. Помнишь, два месяца тому назад я собственными руками вырвал её от смерти, когда она так сильно болела скарлатиной? А теперь, сегодня, по крайней мере, я в первый раз сознательно жалею, что она не умерла тогда... Случись это, и нам с тобой не пришлось бы расставаться.

— Владимир! — с ужасом перебила его молодая женщина, вся забившись и затрепетав на его груди... И оба заплакали.

(продолжение следует)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1733

@темы: текст, ссылки, Чарская, Помеха

---

Ш

[silent-gluk]

Пансионы

"Проснулся Серёжа, протёр сонные глазки и уже снова было прикорнул на подушку, как вдруг, что-то вспомнив, быстро приподнялся и громко произнёс:
- Надо вставать! ведь сегодня я поступаю в пансион".

Лидия Чарская "Первые товарищи"

"В припадке неудержимого злого отчаяния она кинулась на пол, била ногами и руками землю и кричала громко и отчаянно на весь сад:
- Не хочу в пансион! Не хочу! Не хочу! Не хочу! Гадкий пансион!"

Лидия Чарская "Тасино горе"

У Чарской пансионы встречаются во многих повестях. В пансион отдают непослушную Тасю Стогунцеву, туда едет в самом начале повести "Первые товарищи" Серёжа, случайно попадает в частную школу для мальчиков Ника в своих скитаниях, как наставница - Ия Басланова - должна служить в пансионе для девиц госпожи Кубанской, а Ксаня-Лесовичка насильно заперта в монастырском пансионе в наказание. И ещё многие и многие герои Лидии Алексеевны хорошо знают, что такое пансион...

Что же такое школа-пансион и чем отличается от других школ?
Мы хорошо знакомы с зарубежной такой школой - правда, вымышленной - Хогвартс (заглянуть к Гарри Поттеру в школу: aesthesis.ru/magazine/october18/hogwartsschool). И если она даёт нам прекрасную картину английского пансиона, откуда и пошли такие учебные заведения, то о российских пансионах подробно мы можем узнать из книг Лидии Чарской "Первые товарищи", "Дом шалунов", "Тасино горе", "Ради семьи", "Тринадцатая", "Большая душа", "Лесовичка", "Дикарь" и других.

Наряду с государственными учебными заведениями в первой половине XIX века в России существовало большое количество частных пансионов. Так, в 20-х годах XIX века в одном Петербурге было 17 мужских и 22 женских пансиона, а в конце 30-х годов общее количество их возросло до 80. Вспомним при этом, что государственных мужских гимназий в это же время было только 4. Пансионы делились на 3 разряда в зависимости от учебной программы: программа пансионов I разряда соответствовала программе гимназий, II — уездным училищам, III — приходским. В пансионах I разряда обучались преимущественно дети состоятельных дворян. В них большое внимание обращали на обучение французскому и немецкому языкам, танцам, хорошим манерам, музыке, фехтованию. Пансионы II разряда пользовались популярностью среди купечества, состоятельного мещанства. Учебная программа пансионов II разряда включала в основном общеобразовательные предметы: математику, историю, географию, химию, физику и какой-либо иностранный язык. В пансионах III разряда учились дети бедных дворян, мелких торговцев и даже зажиточных казенных крестьян. (Яковкина Наталья Ивановна. "История русской культуры. XIX век")

История русских школ-пансионов: history.wikireading.ru/283810

Привилегированное сословие предпочитало отдавать своих детей в частные школы и пансионы, так как государственные гимназии часто обеспечивали лишь процесс обучения, вопросы воспитания в подобного рода учебных заведениях практически не затрагивались. В тоже время представители привилегированных сословий были заинтересованы в таких заведениях, которые в комплексе реализовывали бы учебно-воспитательные процесс. В частных учебных заведениях за детьми был организован постоянный контроль и опека. Таким образом, частное образование восполняло запросы обеспеченной части населения на востребованное образование.
(Баскова, Л. Ю. Частные учебные заведения в России первой половины XIX века: основы государственной политики / Л. Ю. Баскова, В. Н. Новикова. // Молодой ученый. — 2014. — № 19 (78). — С. 499-501. moluch.ru/archive/78/13680/ )

Частный характер большинства подобных учреждений делал в
них возможным то, что представлялось совершенно недопустимым
в казенной школе, например, совместное обучение мальчиков и девочек. Если в 50–70-е гг. XIX в. эти новации чаще всего осуществлялись «в силу необходимости», являясь следствием отсутствия достаточного числа средних учебных заведений в конкретной местности или способом увеличить контингент, а вместе с ним и доход заведения, то в конце XIX – начале ХХ в. – всё чаще как сознательно проводимая мера. Впрочем, проверяющие инстанции, как правило, либо негативно, либо с изрядной долей осторожности относились к этой практике. Поэтому руководителям пансионов, по крайней мере до начала ХХ в., приходилось прибегать к различным ухищрениям, например, выставлять кого-либо из персонала для «дозора». Как только проверяющий приближался к зданию пансиона, мальчики, по указанию учителя, должны были моментально перейти в другое классное помещение.
В дореформенное время во многие из пансионов дети принимались вместе с личной прислугой, в обязанности которой входил уход за ребенком и его вещами, а также контроль и информирование родителей обо всех обстоятельствах жизни школьника. По воспоминаниям современников, в этой среде нередко происходили «стычки и баталии» на почве разногласий «об исключительном благородстве той дворянской фамилии, юный отпрыск которой вверен был заботам той или другой горничной». Конечно же, «всякий такой скандал мгновенно облетал весь пансион, а воспитанницы принимали участие в происшедшей ссоре и вступались за ту или другую
сторону». Если же родители не имели возможности приставить к детям собственную прислугу (или это не допускалось правилами учебного заведения), то они стремились дать отпрыску необходимые наставления, тексты которых содержали инструкции на все случаи жизни, а одним из пунктов было обязательное требование отчитываться в форме дневника и/или писем о каждом прожитом дне. (продолжение читайте в прикреплённом файле: В.А. Веременко. Пансионы в России во второй половине XIX – начале ХХ в. - vk.com/doc146990166_667050481?hash=8VJZZNJqIC5c...)

Фото и история хорошо сохранившегося старинного пансиона в моей местности: schlg4.mskobr.ru/o-nas/obshaya-informatciya

vk.com/doc146990166_667050480?hash=QBdzOwEXhwzT...

vk.com/doc146990166_667050483?hash=QozC5jJJaeuj...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1732

@темы: ссылки, Реалии, Тасино горе, Чарская, Первые товарищи

---

Любопытно

[silent-gluk]

Предисловие В.С.Бахтина к воспоминаниям Елизаветы Полонской (сами воспоминания Полонской о Чарской мы тоже опубликуем позднее).

Нева 1996. №12 стр. 231-235

Владимир Бахтин

Та самая Лидия Чарская

Предисловие.

Когда мальчишкой я открывал затрепанные, зачитанные до дыр книги Лидии Чарской, могло ли прийти мне в голову, что она — не такая уж старая женщина: живет в Ленинграде, и даже неподалеку от меня: я — на Загородном, она — на Разъезжей. Впрочем, психологически нас отделяли друг от друга не несколько сот метров, а целая эпоха.
Но странное дело! Чарскую мы читали. И, я не раз в этом убеждался, каждое поколение может сказать то же самое: хоть что-то из Чарской доходило и до них. Говорят, все эти десятилетия ее скромная могила на Смоленском кладбище не была забыта — кто-то приносил цветы, кто-то ухаживал за ней...
Лидия Алексеевна Чарская родилась в 1875 году в семье военного инженера. Мать умерла рано, отец женился второй раз, так что будущая писательница пережила в детстве всю гамму человеческих, детских и недетских страстей: искреннюю любовь и такую же, по-видимому, ненависть, сменившуюся любовью. Семь лет провела в Павловском институте (он помещался на Знаменской, 8). А в 18 лет вышла замуж за офицера Чурилова. Родив сына, вынуждена была расстаться с мужем. И с тех пор, несмотря ни на какие уговоры семьи, жила самостоятельно.
Ее привлекал театр, и в 1898 году, приняв звучную фамилию Чарская, она пришла на сцену Александринского театра, где и проработала четверть века, не очень замеченная зрителями и критикой. Но еще более сильным, с самого детства, было в ней желание писать.
Трудно себе представить, как она металась между семьей, театром и письменным столом. Но в эти же годы ею написано около восьмидесяти книг стихов и прозы. Печаталась она в журнале «Задушевное слово», который благодаря ей приобрел неслыханную популярность.
Но бедность всегда преследовала ее. Издатели платили гроши. А после революции она вообще не выпустила ни одной книги. В мемуарах и бумагах советского времени имя ее можно найти только в списке бедствующих писателей: в 1924 году у К. Чуковского, который, между прочим, написал о ней остро критическую статью, а в 30-е годы — в бумагах Литфонда (31 июля 1935 года: пособие — 150 р.; 29 сентября того же года — 100 р. пособия и до конца 1936 года — по 100 р. ежемесячно). И хоронили ее в 1937 году на литфондовские деньги.
Впрочем, в воспоминаниях известной поэтессы Елизаветы Григорьевны Полонской (1890—1969), которые мы публикуем, все сказано — и о самой Лидии Чарской, и о ее жизни.
Хотел бы еще добавить несколько слов об удивительных и столь частых совпадениях и пересечениях судеб.
Как-то я собрал у себя несколько одноклассников, выпускников блокадного 1942 года. Зашла речь о моей работе, и я показал газетную публикацию воспоминаний Полонской. И вдруг одна моя гостья закричала:
— Так и я ходила к Чарской! (Выше сказано, что мы жили и соответственно учились неподалеку от дома Чарской.)
Я ринулся записывать ее рассказ, но Алька (ныне бабушка, разумеется) дала телефон подружки, которая жила в одном доме с Лидией Алексеевной и бывала у нее...
И вот мы беседуем с Ниной Николаевной Сиверкиной. Многого она не могла знать и понимать (было ей в то время 12—13 лет). Но какие-то штрихи и детали житья-бытья писательницы вспомнила. И нет, наверно, в Питере другого человека, который мог бы сказать: и я это видел, и я это помню, и к нам домой заглядывала иногда Лидия Алексеевна, и у нас пила чай...
Жила Лидия Алексеевна в крохотной двухкомнатной квартирке по черному ходу, дверь с лестницы открывалась прямо в кухню. В этом доме, сказала Нина Николаевна, Чарская жила давно, но прежде — на втором этаже, по парадной лестнице. Она очень бедствовала. В квартире ничего не было, стены пустые. Когда Лидия Алексеевна скончалась, Нина с одной девочкой пошли проститься с ней. Гроб стоял на столе, в комнате не было даже стула.
Чарская давала Нине (и другим, разумеется) читать свои произведения — но не книги, а рукописи. Книг никаких в квартире не сохранилось, в том числе и собственных. Была она очень худая, лицо просто серое, кажется, умерла она от туберкулеза). Одевалась по-старинному: длинное платье и длинное серое пальто, которое служило ей и зимой, и весной, и осенью. Выглядела и для 36 года необычно, люди на нее оглядывались. Человек из другого мира — так она воспринималась. Была религиозна, ходила в церковь, по-видимому, в Никольский собор. А по характеру — гордая. И вместе с тем — человек живой, с чувством юмора. И не хныкала, несмотря на отчаянное положение. Изредка ей удавалось подработать — в театре, в качестве статистки, когда требовался такой типаж...
Зададимся одним вопросом: в чем секрет невероятного и непреходящего успеха книг Лидии Чарской? Объективно смотря на них, многое можно поставить в упрек автору — и чувствительность, экзальтацию, и бедный язык, и постоянные повторения, и банальные, ложно красивые описания характеров, внешности героев, природы.
Я являюсь специалистом по фольклору. Езжу по деревням и записываю песни. Меня интересуют старинные крестьянские песни, а люди поют романсы, так называемые жестокие романсы, где есть все, что я только что приписал произведениям Чарской: и чувствительность, и ложная красивость, и постоянные преувеличения в чувствах, и узкий круг художественных средств... А мы сами разве не любим, не восторгаемся такими же по словесной ткани романсами («Я помню вальса звук прелестный...», «И девушка чудная чайкой прелестной Над озером светлым спокойно жила...» — примеров не счесть, это особый, целостный вид искусства).
Альбомные стихи, рисунки, поздние лубочные картинки и олеографии — это этажом пониже, но та же художественная система. И, несомненно, она выражала и выражает вкусы довольно значительной части общества.
Очевидно, надо сделать вывод: людям нужны эти юношески чистые чувства и резкие контрасты между злом и добром, и постоянное, неизменно повторяющееся в каждом произведении стремление к высокой любви, нужны рассказы о трагедиях измен, обманов и разлук, которые красиво и возвышенно повторяют их собственный, часто гораздо более прозаический опыт. Успех фильмов типа «Просто Мария», созданных в той же приблизительно эстетике, лишнее тому подтверждение.
Линию эту можно проследить и в нашей ( литературе, и не только в детективах, но и в «обычной» прозе, в поэзии (не стану называть имен, дело не в них ).
Наконец, есть нечто навсегда привлекательное в наивности и открытости, в непритязательной искренности произведений такого рода — будь то романс или старая книга Лидии Чарской.
Воспоминания Елизаветы Григорьевны передал мне мой давний друг Михаил Львович Полонский, ее сын. К несчастью, недавно Михаила Львовича не стало.

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1731 и vk.com/@allcharskaya-vladimir-bahtin-ta-samaya-...

@темы: статьи, ссылки, Чарская, биография, Воспоминания

---

Школьные годы в старой России

[silent-gluk]

ШКОЛЫ-ПАНСИОНЫ В ПОВЕСТЯХ ЛИДИИ ЧАРСКОЙ

«ПЕРВЫЕ ТОВАРИЩИ»
«ТАСИНО ГОРЕ»
«РАДИ СЕМЬИ»
«ЛЕСОВИЧКА»
«ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ДОЧКА»
«ДОМ ШАЛУНОВ»
«ТРИНАДЦАТАЯ»
«БОЛЬШАЯ ДУША»
«ДИКАРЬ»
"ЛАРА БЕССОНОВА"

Пансион - в дореволюционной России и некоторых зарубежных странах название частного или государственного закрытого учебного учреждения с общежитием и полным содержанием учащихся.

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1730

@темы: ссылки, Тасино горе, Чарская, Тринадцатая, Лара Бессонова, Первые товарищи, Ради семьи, Генеральская дочка, Дом шалунов, Большая душа, Дикарь, Лесовичка

---

Любопытно

[silent-gluk]

ЛИДИЯ ЧАРСКАЯ И ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКИЕ КНИГИ ДЛЯ ДЕТЕЙ в 20-е гг.20 ВЕКА.

Из статьи:
"Чтобы очистить путь для «новой детской книжки», следовало как можно скорее расправиться со старой, и одной из первых жертв стала писательница Лидия Чарская, прославившаяся благодаря сентиментальным романам для девочек. Ее произведения, нередко повествующие об осиротевших или брошенных детях, очень эмоциональны: герои много плачут, вскрикивают, горячо обнимаются, падают на колени и в обмороки. При этом персонажи Чарской добры, честны и отзывчивы, а сами истории всегда имеют счастливый конец. В начале XX века ее книги пользовались невероятной популярностью, однако после революции их объявили «вредными». В 1912 году Корней Чуковский посвятил Чарской обличительную статью, в которой назвал ее «гением пошлости». Он писал:

«Она так набила руку на этих обмороках, корчах, конвульсиях, что изготовляет их целыми партиями… И мне даже стало казаться, что никакой Чарской нет на свете, а просто… где-нибудь в потайном шкафу имеется заводной аппаратик с дюжиной маленьких кнопочек, и над каждой кнопочкой надпись: „Ужас”, „Обморок”, „Болезнь”, „Истерика”, „Злодейство”, „Геройство”, „Подвиг”, — и что какой-нибудь сонный мужчина, хотя бы служитель редакции, по вторникам и по субботам засучит рукава, подойдет к аппаратику, защелкает кнопками, и через два или три часа готова новая вдохновенная повесть…»

Вопрос о том, стоит ли читать Чарскую, неоднократно поднимался на страницах детской прессы. Ни одного «за» найти не удалось. Все как один были солидарны с Чуковским. В «Пионере» (№3, 1927) появилась большая статья деткора [«детского корреспондента», школьника. — Прим. Л. Е.] Гельмана «Выбирай хорошую книгу», где говорилось:

«Девочки же особенно увлекаются книгами… Лидии Чарской. В них описывается про буржуев, про барских детей, которые ведут пустую бездельную жизнь. Воспитываются они под охраной нянек, прислуг, гувернанток и лакеев. Родители их говорят: „Не убий”, „Люби ближнего своего”, а сами, небось, так любят рабочих, как кошка мышку».

Чарскую все равно продолжали читать тайком, что не могло укрыться от глаз бдительных сверстников. «Ученики 4-х классов 7-й великолуцкой школы читают такие книги, как „Записки институтки” Чарской и другие вредные книжки», — докладывал в газете „Баклажка” (№11, 1930) деткор Гессель. Его коллега, деткор Игнат, сообщал в «Пионерской правде» (№30, 1927):

«У нас ребята сравнительно мало знают новую книжку, советскую, а читают старые, вплоть до Чарской. Это девчата, конечно, потом сами на себя частушки пишут:

Что-то солнышка не видно,
Туча темная легла.
Книжку Чарской я читала,
Вся слезами изошла.

Так вот, надо стараться, чтобы они слезами не исходили, а читали бы книжки помоложе да повеселее».

Полностью о том, как повлияла Лидия Чарская на детские книги 1920-х: gorky.media/context/narkoticheskoe-chtenie-vedu...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1725

По ссылке - карикатура тех лет.

@темы: статьи, ссылки, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Героини Чарской: Кодя Танеева ("Тринадцатая")

"Дарю вам, любимая, то, с чем мне труднее всего расстаться: дарю вам прежнюю дурную, шаловливую Кодю, чтобы вы выбросили ее вон, и вместо нее останется у вас новая, хорошая Кодя".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1724

@темы: текст, ссылки, Чарская, Тринадцатая

---

Любопытно

[silent-gluk]

"- Сентиментально, видите ли. Так ведь для детей писала. Сначала надо к сердцу детскому обращаться, а потом уж к уму. Когда еще ум разобраться сможет, а сердце уже сострадать научено. Больше всего боялись сострадания и жалости. Заметьте, сознательно безжалостных воспитывали".

Евгения Гинзбург

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1720

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

А можно ли точно определить год действия "Волшебной сказки", исходя из того, что 17 сентября - воскресенье и что действие происходит явно до 1914 года?..

@темы: вопрос, Чарская, Волшебная сказка

---

"Помеха"

[silent-gluk]

Лидия Чарская. Помеха.
Рассказ из сборника "Как любят женщины". 1903 год. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

II.

Гуля сидела на широком подоконнике, притаившись за тяжелой драпировкой окна, в одной легкой батистовой рубашке и с захолодевшими ножками, свернутыми калачиком.
Ее уложили спать сегодня раньше обыкновенного, и на её вопрос – почему? – её мать, никогда ей не лгавшая, пояснила, что к ним ожидается её папа, вернувшийся на-днях в Петербург из далёкого путешествия.

Настоящего папу (Гуля называла подчас отцом и дядю Вову, которого боготворила со всею силою своего не детски экзальтированного сердечка), настоящего папу Гуля помнила отлично. Лет 5 или 6 тому назад они жили с ним вместе в большом шикарном доме одной из самых людных петербургских улиц. Помнила Гуля, как возвращался папа домой всегда красный, рассерженный, с запахом водки и всклокоченной головой, как он бил маму, пересыпая побои бранью и угрозами. Она, тогда еще пятилетняя крошка бросалась к отцу, стараясь удержать его руки и подвергая ударам рассвирепевшего человека свое тщедушное худенькое тельце.

Проспавшись, отец, уничтоженный и сконфуженный, умолял о прощении избитую, измученную маму, а на другой день брань и побои начинались сызнова.
В это время явился Рунин. Гуля отлично помнит посещения дяди Вовы и его крупные разговоры с отцом.
Особенно ярко запал в её памяти тот день когда дядя Вова почти силой вырвал её с мамой из рук сердитого папы и перевёз сюда, в эту уютную маленькую квартирку, где у них началась жизнь, тихая и светлая, как в раю.
Ей сказали тогда, что папа её болен и что доктора посылают его в долгое путешествие; но она своим не детски чутким умом, что вся болезнь папы заключалась в вине и что он дурной, гадкий, потому что мучил её бедную маму, а дядя Вова ласков и добр, как ангел, и естественно, что чуткий, впечатлительный ребёнок полюбил этого дядю не только как родного, близкого человека, но и как избавителя от тяжелой жизни.

Сегодня Гуля смутно предчувствовала, что разговор троих взрослых будет касаться её.
Не сознавая того, что поступает дурно, или, вернее, заглушая в себе сознание дурного поступка, она решила подслушать. Тут не было простого любопытства, свойственного детям её возраста. Нет!
Гуля вся была охвачена жаждой понять непонятное и облегчить страдания тех, кого любила.
Трепещущая от волнения девочка задолго до прихода гостя пробралась из своей маленькой детской на подоконник гостиной и, как мышка, притаилась за тяжелой драпировкой.
К счастью, в драпировке нашлась круглая дырочка, и Гуля жадно прильнула к ней.

Она увидела «сердитого папу», как окрестила его с детства, его недовольное лицо, его странно, как угольки, разгоревшиеся глаза и трясущуюся от волнения худую фигуру...
Говорили все трое — и мама, и дядя Вова, и сердитый папа, но громче всех звучал голос последнего, наполняя слух Гули каким-то неприятным, звенящим шумом.
— Ребёнок мой, — говорил он,—и, опираясь на статью закона (тут он назвал № статьи, которой не поняла Гуля), будет водворён ко мне. Называйте это подлостью, чем хотите, но это будет так... И ты, Ида, пойдешь за дочерью, потому что собака и та поползёт за своим щенком. Не злодей же я, в самом деле! И если причинял тебе невольное страданье пять лет тому назад, то это было состояние полного аффекта, болезни, невменяемости. Эти пять лет я уничтожал в себе зверя и уничтожил его. Борьба была не шуточная, и я вышел из неё полным победителем. Я не пью больше ни капли вина и владею собой, как никто. Долгое испытанье доказало мне, что я могу быть порядочным семьянином, и я хочу возвратить семью, мою собственную семью — жену и ребенка.
— Силой!— прервала молодая женщина. —Ты хочешь возвратить её силой!..
— Хотя бы силой, —повысил он голос,— а разве г.Рунин не отнял от меня силой все, что мне принадлежало по праву и что я любил до самозабвения?
— Должно быть, до самозабвения, - с горечью прервал дядя Вова, и Гуля не узнала всегда мягких и бархатных нот его ласкового голоса.— Должно быть, до самозабвения, если все оскорбляли ту, которую любили.
— Между женой и мужем не может и не должно быть никаких судей,— было ответом.
— Что же тебе нужно от меня? — услышала Гуля пониженный до шепота голос мамы.
— Вернись ко мне, вернись! — снова произнёс её отец, и что-то молящее и жалобное послышалось в звуках его голоса.

Потом все заговорили разом, перебивая друг друга, выкрикивая слова и едва владея собой. И снова в голосе гостя звучали угрозы, унизительные для тех, кто их слушал.
Из всего того, что говорилось, немного что поняла Гуля, но ей было бесконечно жаль и себя, и маму, и дядю Вову, и даже сердитого папу с разгоревшимися угольками-глазами, потому что угольки-глаза плакали, и из них смотрело горе...

(продолжение следует)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1717

@темы: текст, ссылки, Чарская, Помеха