"Помеха"

[silent-gluk]

Лидия Чарская. Помеха.
Рассказ из сборника "Как любят женщины". 1903 год. ОКОНЧАНИЕ.

V.

Гуля умирала...
Отчего умирала Гуля, каким путём явилась её болезнь, — никто не догадывался в доме.
Доктор констатировал тифозную горячку в связи с острым воспалением мозга.
Спасти Гулю было невозможно... Она металась в своей детской постельке и тянулась к небу... Её горячечный бред, её лепет пугали взрослых.
И Рунин, и Ида ни на шаг не отходили от маленькой страдалицы.
Ни одного слова не было произнесено между ними... Они, точно, избегали смотреть в глаза друг друга, боясь встретить в них намеки на тайную радость, прикрытую флёром отчаяния.
Помеха устранялась сама собою...
Судьба распорядилась ими... Они могли не расставаться всю жизнь... Судьба даровала им счастье ценою жизни маленькой девочки, тяжело умиравшей в когтях горячки.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Гулю хоронили в тот самый час, когда её отец с толпою понятых входил в опустевшую квартирку.
Рыдающая няня, обожавшая свою Гулю, рассказала ему о её кончине.. И тотчас же словно тихий ангел мира осенил своим крылом враждующие стороны... Орудие мести вырвалось из рук... Осиротелый отец разом потерял жену с той минуты, как закрылись мертвые глазки его дочери...
А над Гулиной могилкой поставили памятник, изображающий маленькую девочку, тянущуюся к небу. Под ним было выгравировано только: «Гуля!»

Рассказ целиком - здесь: vk.com/doc146990166_668671223?hash=Mdn8UELIGcj9...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1852

@темы: текст, ссылки, Чарская, Помеха

---

"Помеха"

[silent-gluk]

Лидия Чарская. Помеха.
Рассказ из сборника "Как любят женщины". 1903 год. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

IV.

Но Гуля не плакала...
Её не охватило даже чувство обиды за слова дяди Вовы.
Нет...
Он был прав, тысячу раз прав, считая её помехой своему счастью. Это было вполне верно и справедливо по собственной её, Гули, детской философии.

Умри она тогда, и некого было бы делить между собою её отцу и матери...

Умри она — и не страдали бы те, которые ей были так дороги и милы.

На дядю Вову она не обиделась ни на секунду, потому что любила его больше всего в мире, наравне с мамой. Да и обижаться было не на что. Он прав.

Да, он прав потому, что она, Гуля, — помеха, которую нельзя устранить...

Но почему нельзя?

Разве она не слабенькая, худенькая девочка «на ладан дышащая», по убеждению няни? Разве много ей нужно, чтобы заболеть? Вот насиделась она здесь на подоконнике целый вечер, вот и готово. Заболеет, умрёт, закопают её в могилку, и не будет никакой помехи к счастью её любимых. А если приоткрыть форточку и чуточку подышать морозным январским воздухом, то уже наверное она схватит возвратную скарлатину, которой так строго наказывал остерегаться доктор.
А как сладко умирать за тех, кого любишь! Гуля только еще в первом классе гимназии, но она жадно и много читала за свою коротенькую жизнь.
Да и дядя Вова рассказывал ей много-много в свободное время о великих самопожертвованиях героев всемирной истории.
И эти герои— и Деций Муц, и Муций Сцевола - сделались кумирами Гули.
О, с каким восторгом дала бы сжечь экзальтированная девочка свои обе руки— ни правую, и левую, — чтобы только вернуть покой и счастье её близким!

Ведь, умирали же за веру древние мученицы христианства!.. Почему же она не может пожертвовать жизнью за маму и дядю Вову?

Разве святая мученица Любовь была не одного возраста с нею, Гулей? а как смело и твердо пошла она под секиру палача!
И разве уж так страшно умирать?
Смерть — удар, мгновенье, за которым следует чудесное переселение в светлый мир ангелов и Бога.
Гуля твердо верит, что все добрые дети попадают на небо к Боженьке. И она — добрая, значит, попадёт и она. Ею не нахвалятся и дома, и в гимназии. Она никогда не сердится, никогда не капризничает... И потом — если она умрёт за маму - все её невольные грехи простятся ей... За маму, которую она обожает, для которой хотела бы сделать что-нибудь особенное, великое, геройское, чем бы доказала свою беспредельную любовь к ней!
После каждой утренней и вечерней молитвы Гуля еще долго молится «от себя», т. е., попросту, своими словами просит у Господа здоровья и благополучия тем кого любит.
И тогда её худенькие пальчики обеих рук сцепляются так крепко, что слышится хруст нежных суставов, а глаза наполняются чистыми детскими слезами, навеянными экстазом молитвы...
Теперь ей больше чем когда-либо хочется молиться и просить доброго Боженьку взять её к Себе на небо, для блага мамы и дяди Вовы.
И она поднялась на окоченевшие коленки и вскинула головку к небу, с которого теперь смотрели на нее большие ласковые звёзды, похожие на глаза ангелов.
Тонкая, холодная струйка морозного воздуха, потянувшаяся от форточки отрезвила девочку.
И вдруг всё до ясности легко и просто показалось Гуле.. И Муций Сцевола, сжигающий на костре свою правую руку, и Деций Муц Старший, вонзающий в свою мужественную грудь неприятельские копья, — оба они не казались ей уже такими героями, достойными славы... Они сделали так потому что не могли сделать иначе... потому что так было нужно... Таков был их долг! И юная мученица Любовь умирала во имя христианского долга за веру и своего Спасителя.

А умереть за маму и дядю Вову, надышавшись январского студёного воздуха, не есть ли долг её, Гули?

И, не отдавая себе отчета, девочка поднялась на цыпочки и протянула руку.

Минута — и первая половина форточки поддалась её слабым пальчикам. Тогда она просунула захолодевшую ручонку в промежуток двух рам и надавила задвижку наружной дверцы. Но форточка, примерзшая к раме, подалась только после нескольких усилий ребенка и волна морозного воздуха охватила Гулю.
С минуту она не чувствовала холода и, широко раскрыв ротик, вдохнула в себя несколько глотков морозного эфира, пропитанного мелкой едва уловимой снеговой пылью.
Но вдруг она вздрогнула, вспомнив, что дверь в комнату мамы могла быть не плотно закрытой и таким образом она подвергает простуде и маму, и дядю Вову.
Быстро скользнула Гуля с подоконника и, перебирая закоченевшими ножонками, подкралась к двери. Слава Богу, дверь оказалась плотно закрытой. За нею слышалось подавленное рыдание. Осторожно опустила Гуля тяжелую портьеру и почти бегом вернулась к форточке.
Теперь она уже вдохнула несколько раз подряд, правильно и глубоко, как учил её дышать доктор, выслушивавший во время скарлатины её больную грудку.
Сильный озноб сразу до костей прохватил Гулю. Точно колючие иглы забегали по её закоченевшему тельцу. Батистовая рубашонка парусила и сделалась твердой, как ледяная кора.
Гуля дышала все глубже и глубже, не отрывая глаз от ярких, ласковых звёзд, ободряющих её, как казалось девочке, из их темной дали.
Когда она уже перестала ощущать свои закоченевшие члены и колющие иглы, пробегающие по телу, Гуля решила, что довольно, захлопнула фортку и с трудом спустилась с подоконника.

Едва держась на закоченевших ножонках, беспрестанно хватаясь за попадающуюся ей на пути мебель, побрела она в свою комнатку и, добравшись до постельки, упала на нее почти без признаков жизни.

(окончание следует)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1814

@темы: текст, ссылки, Чарская, Помеха

---

"Помеха"

[silent-gluk]

Лидия Чарская. Помеха.
Рассказ из сборника "Как любят женщины". 1903 год. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

III.

Папа ушёл; мама и дядя Вова остались, пришибленные, угнетенные, отчаивающиеся, а Гуля все сидела в своём убежище, прильнув к маленькому отверстию и не отрывая глаз от мамы.

Мама плакала.
Дядя Вова, склонившись над нею, говорил, что не допустит отнять ребенка, но голос его дрожал помимо воли, и видно было, что он сам плохо верил в то, о чём говорил. Поняла это и мама, потому что вдруг разом как-то странно успокоилась и прильнув к груди дяди Вовы, подняла на него заплаканные глаза и улыбнулась. И Гуле вдруг стало страшно от этой улыбки. Лучше бы мама плакала, но не улыбалась так, одними губами, без участия её больших страдальческих глаз. И вся она как-то вдруг опустилась и состарилась от этой улыбки. Точно эта была другая, чужая женщина, а не хорошенькая и молоденькая Гулина мама.

— Я решила — произнесла эта женщина,—я решила! Я пойду к нему вместе с Гулей. Не могу и не хочу я допустить вмешательства полиции. Это может испугать ребенка! Я пойду к нему. Где будет девочка, там буду и я. Это — мой долг, Володя... Ты поймёшь меня и простишь! Может быть, я умру вдали от тебя, милый... Но лучше смерть, чем мученья неудовлетворенной совести...

— Ида! — надорванным стоном вырвалось из груди дяди Вовы.

— Да, да! — услышала Гуля снова голос мамы, полный теперь какого-то спокойного отчаяния. — Так велит долг, так велит рассудок... а сердце... Бедное мое сердце! Оно рвется на части... Владимир, радость моя! Не упрекай, не мучь меня... Перенеси это тяжелое испытание, любимый мой, и знай, что все мои мысли, вся моя душа, все мое существо — твои!
Она замолкла.
Замолк и дядя Вова, а сердце маленькой Гули забилось шибко-шибко...

Она поняла, эта не по годам развитая маленькая девочка, весь смысл семейной драмы: поняла, что мама ради неё, Гули, должна будет расстаться с дядей Вовой и возвратиться в дом «сердитого папы», от которого вынесла столько муки и горя пять лет тому назад.

Поняла также Гуля, что мама и дядя Вова страдали невыносимо...

Они как-то разом поникли на своих местах... И когда дядя Вова встал, наконец, Гуля не узнала его высокой статной фигуры: он весь как-то сгорбился и осел. По его лицу от времени до времени пробегали судороги, и оно было мертвенно-бледно это красивое, ласковое лицо.

— Детка моя дорогая!—глухо, едва слышно произнёс он. — Ты знаешь, как мне всегда была дорога твоя Гуля. Помнишь, два месяца тому назад я собственными руками вырвал её от смерти, когда она так сильно болела скарлатиной? А теперь, сегодня, по крайней мере, я в первый раз сознательно жалею, что она не умерла тогда... Случись это, и нам с тобой не пришлось бы расставаться.

— Владимир! — с ужасом перебила его молодая женщина, вся забившись и затрепетав на его груди... И оба заплакали.

(продолжение следует)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1733

@темы: текст, ссылки, Чарская, Помеха

---

"Помеха"

[silent-gluk]

Лидия Чарская. Помеха.
Рассказ из сборника "Как любят женщины". 1903 год. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

II.

Гуля сидела на широком подоконнике, притаившись за тяжелой драпировкой окна, в одной легкой батистовой рубашке и с захолодевшими ножками, свернутыми калачиком.
Ее уложили спать сегодня раньше обыкновенного, и на её вопрос – почему? – её мать, никогда ей не лгавшая, пояснила, что к ним ожидается её папа, вернувшийся на-днях в Петербург из далёкого путешествия.

Настоящего папу (Гуля называла подчас отцом и дядю Вову, которого боготворила со всею силою своего не детски экзальтированного сердечка), настоящего папу Гуля помнила отлично. Лет 5 или 6 тому назад они жили с ним вместе в большом шикарном доме одной из самых людных петербургских улиц. Помнила Гуля, как возвращался папа домой всегда красный, рассерженный, с запахом водки и всклокоченной головой, как он бил маму, пересыпая побои бранью и угрозами. Она, тогда еще пятилетняя крошка бросалась к отцу, стараясь удержать его руки и подвергая ударам рассвирепевшего человека свое тщедушное худенькое тельце.

Проспавшись, отец, уничтоженный и сконфуженный, умолял о прощении избитую, измученную маму, а на другой день брань и побои начинались сызнова.
В это время явился Рунин. Гуля отлично помнит посещения дяди Вовы и его крупные разговоры с отцом.
Особенно ярко запал в её памяти тот день когда дядя Вова почти силой вырвал её с мамой из рук сердитого папы и перевёз сюда, в эту уютную маленькую квартирку, где у них началась жизнь, тихая и светлая, как в раю.
Ей сказали тогда, что папа её болен и что доктора посылают его в долгое путешествие; но она своим не детски чутким умом, что вся болезнь папы заключалась в вине и что он дурной, гадкий, потому что мучил её бедную маму, а дядя Вова ласков и добр, как ангел, и естественно, что чуткий, впечатлительный ребёнок полюбил этого дядю не только как родного, близкого человека, но и как избавителя от тяжелой жизни.

Сегодня Гуля смутно предчувствовала, что разговор троих взрослых будет касаться её.
Не сознавая того, что поступает дурно, или, вернее, заглушая в себе сознание дурного поступка, она решила подслушать. Тут не было простого любопытства, свойственного детям её возраста. Нет!
Гуля вся была охвачена жаждой понять непонятное и облегчить страдания тех, кого любила.
Трепещущая от волнения девочка задолго до прихода гостя пробралась из своей маленькой детской на подоконник гостиной и, как мышка, притаилась за тяжелой драпировкой.
К счастью, в драпировке нашлась круглая дырочка, и Гуля жадно прильнула к ней.

Она увидела «сердитого папу», как окрестила его с детства, его недовольное лицо, его странно, как угольки, разгоревшиеся глаза и трясущуюся от волнения худую фигуру...
Говорили все трое — и мама, и дядя Вова, и сердитый папа, но громче всех звучал голос последнего, наполняя слух Гули каким-то неприятным, звенящим шумом.
— Ребёнок мой, — говорил он,—и, опираясь на статью закона (тут он назвал № статьи, которой не поняла Гуля), будет водворён ко мне. Называйте это подлостью, чем хотите, но это будет так... И ты, Ида, пойдешь за дочерью, потому что собака и та поползёт за своим щенком. Не злодей же я, в самом деле! И если причинял тебе невольное страданье пять лет тому назад, то это было состояние полного аффекта, болезни, невменяемости. Эти пять лет я уничтожал в себе зверя и уничтожил его. Борьба была не шуточная, и я вышел из неё полным победителем. Я не пью больше ни капли вина и владею собой, как никто. Долгое испытанье доказало мне, что я могу быть порядочным семьянином, и я хочу возвратить семью, мою собственную семью — жену и ребенка.
— Силой!— прервала молодая женщина. —Ты хочешь возвратить её силой!..
— Хотя бы силой, —повысил он голос,— а разве г.Рунин не отнял от меня силой все, что мне принадлежало по праву и что я любил до самозабвения?
— Должно быть, до самозабвения, - с горечью прервал дядя Вова, и Гуля не узнала всегда мягких и бархатных нот его ласкового голоса.— Должно быть, до самозабвения, если все оскорбляли ту, которую любили.
— Между женой и мужем не может и не должно быть никаких судей,— было ответом.
— Что же тебе нужно от меня? — услышала Гуля пониженный до шепота голос мамы.
— Вернись ко мне, вернись! — снова произнёс её отец, и что-то молящее и жалобное послышалось в звуках его голоса.

Потом все заговорили разом, перебивая друг друга, выкрикивая слова и едва владея собой. И снова в голосе гостя звучали угрозы, унизительные для тех, кто их слушал.
Из всего того, что говорилось, немного что поняла Гуля, но ей было бесконечно жаль и себя, и маму, и дядю Вову, и даже сердитого папу с разгоревшимися угольками-глазами, потому что угольки-глаза плакали, и из них смотрело горе...

(продолжение следует)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1717

@темы: текст, ссылки, Чарская, Помеха

---

"Помеха"

[silent-gluk]

Лидия Чарская. Помеха.
Рассказ из сборника "Как любят женщины". 1903 год.

Ида вбежала запыхавшаяся и взволнованная на площадку лестницы своей квартиры и нервно-торопливо нажала кнопку электрического звонка.
— Барин дома, няня?—прерывающимся от волнения голосом спросила она у благообразной старушки в белоснежном чепце, открывшей ей двери.
— Сейчас вернулись... Да что это на вас лица нет, барыня?—и служанка с явной тревогой заглянула в побледневшие и словно осунувшиеся черты молодой женщины.
Но Ида не отвечала.

Как была, в зимней кофточке и шапочке на пышной белокурой головке, бросилась она из передней в маленькую изящную гостиную и, не найдя в ней тех, кого искала, устремилась дальше.
На пороге спальни, последней комнаты —их скромного, но уютного гнездышка, она остановилась на минуту собраться с мыслями и перевести дыхание.
За тяжелой портьерой слышались голоса: один — сочный баритон мужчины, другой — звонкий и серебристый голосок ребенка.
Ида слабо улыбнулась и подняла портьеру. Владимир Рунин, без сюртука, в одной лишь крахмальной сорочке и жилете, ползал на четвереньках по ковру, изображая лошадь,
Он тряс своею головою и издавал ржание, подражая лошади, всячески смеша прелестную девочку, важно восседавшую на нём.
Девочка, несмотря на свои 10 лет, казалась совсем маленькой на могучей спине этого тридцатилетнего красавца-атлета.
На все штуки своей добровольной няньки она только слабо улыбалась и поминутно твердила:
— Довольно... довольно. Ты, право же, устал, дядя Вова.
Иду, притихшую на пороге, они заметили не сразу. Она полюбовалась ими с минуту, потом стремительно бросилась к ним на ковёр и обняла обоих разом — и мужчину, и девочку — одним широким, порывистым движением...
— Милые вы мои... милые,—лепетала она, покрывая их лица градом горячих исступлённых поцелуев.
И эта ласка длилась бы бесконечно, если бы на тоненький пальчик Гули не упало что-то влажное с лица мамы.
— Слезка? — прошептала девочка и серьезными не детски пытливыми глазенками заглянула в лицо Иды.

Тогда только Рунин заметил бледность и волнение своей подруги. Осторожно спустил он со спины притихшую и затуманившуюся Гулю и, подняв с ковра Иду, нежно привлёк ее к себе, кивнув ребенку выйти из комнаты.
Эта молчаливая ласка растопила свинцовую глыбу, навалившуюся на сердце молодой женщины.
Ида заплакала...
Рунин не успокаивал её... Он только все теснее и ближе прижимал её к своей мощной груди и поглаживал её пышные белокурые волосы. Потом, когда её рыдания стихли, он спросил:
— Ты опять встретила его?
— Да.
— Он говорил с тобою?
— Да.
— И опять просил возвратиться к нему?
— Да, да, да! Боже мой, какая мука! Какая мука, Владимир!—и новый порыв отчаянья овладел молодой женщиной.

Владимир Рунин ничего не ответил, но его красивое лицо, передавшее малейшие оттенки чувства, покрылось смертельной бледностью.
— Ты его любишь, Маруся? – с трудом произнёс он.
— Тебя! —вместе с мукой и горем вырвалось из груди молодой женщины.— Тебя люблю я, Владимир, одного тебя! Клянусь тебе Богом и Гулей, всем самым дорогим на свете.
Она была вся — истина, вся — порыв, вся — чувство, с её бледным болезненным личиком, с её громадными, измученными глазами, отражавшими целую поэму любви и страданья. Он не мог ей не верить, как не мог не любить ее, эту смело вверившуюся в его руки молодую жизнь...

И верил он ей, и любил он ее больше жизни не только как любовницу-подругу, дающую ему целый волшебный мир счастья, но и как бедного, судьбой затравленного ребенка, ожидающего от него поддержки и ласки в трудные минуты жизни.
- Ида, — насколько мог нежно и тихо произнёс Рунин, не переставая ласкать прильнувшую к нему белокурую головку, —позволь мне переговорить с ним, позволь, дорогая!
— О, это ни к чему не приведёт,—с тоскою прошептала она:—Он требует к себе Гулю, отлично сознавая, что я пойду следом за ребенком.
— Мы не отдадим девочку!—твердо произнёс Рунин.
— Он возьмёт её силой, — печально промолвила Ида. — Он грозил мне понятыми и полицией.
— Но закон?! Ведь, та же полиция знает о его возмутительном обращении с тобою пять лет тому назад...
— Тогда он был болен… Алкоголь делал его зверем... Теперь же он вылечился вполне и, как здоровый и способный прокормить семью человек, может требовать нас обратно к себе. На его стороне сила закона.
— Пусть попробует! Пусть попробует только! — гневно вырвалось из груди Рунина, и его ясные, честные глаза загорелись недобрыми огоньками.

С трудом подавил он закипевший в его сердце порыв злобы и снова со словами ласки и любви обратился к белокурой головке с такими же пышными молодыми кудрями, как у дочери, но уже удручённой опытом долгого и непосильного страданья.

(продолжение следует)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_1702

Рассказ после революции нигде не публиковался.

@темы: текст, ссылки, Чарская, Помеха