Корней Чуковский «Матерям о детских журналах» (1911)Благородством в "Задушевном Слове", как известно, заведует Чарская. Благородство - ее специальность.
Если вы прочитаете, как гимназист отдает свои золотые часы на лечение больного товарища, - знайте, это сочинила она.
- "Мне они не нужны, - говорит гимназист, отдавая часы. - Совсем не нужны... А на вырученные деньги позовите скорее доктора, купите лекарства, только бы выздоровел Аля"... (№ 38).
Девочка, отдающая бедному свою любимицу-куклу, - тоже сочинение Чарской:
- "Возьми эту куклу, - говорит семилетняя девочка. - Продай татарину... Много дадут... А ты пальто купи Ване... За куклу получи и купи... Не надо мне куклы, деда... Не надо... Не надо... Не надо"... (№ 22, 1909).
читать дальшеДругая девочка, отдающая деньги тому, кто разбил ее любимую куклу, - тоже изображается Чарской.
- "Мне не надо китаяночки... У меня есть денег немножко. Я их ему... мальчику отдам... Пусть пошлет своей маме слепенькой... А... китаяночку... мне ее не жаль нисколько"... (№ 8).
Все это очень благородно, но, неправда ли, слегка однообразно. Из одного и того же сахару лепит Чарская своих ангелочков. Не будем, однако, строги к этой бедной ремесленнице. Трудно, небось, без таланта, без капли искренности все лепить и лепить, - как на фабрике, - картонных, сахарных, пряничных Зиночек, Людочек, Лялечек.
Но нужно отдать ей должное: ремесло свое она знает отлично. Здесь немного изюму, там патоки; тут подрумянит, а там подсластит, - и новая повесть готова. Можно приниматься за следующую. Только что в одной ее повести девочку украли злые нищие6, как вот ее новая повесть, где девочку крадут цыгане ("Щелчок".
И ту, и другую хотят научить воровству, но и та, и другая честны; и ту, и другую терзают, но у той, и у другой есть защитник, - и этот защитник, сверкая глазами, кричит:
- Эй, вы! Знай, кто хоть раз посмеет тронуть Гальку (или Мальку, или Вальку), с тем я разделаюсь по-свойски! (№ 3, 1909).
Тысячу раз я читал эти строки у Чарской. В "Счастливчике" буквально то же самое:
- Кто из вас посмеет тронуть малыша, тому я такой фонарь подставлю, что на всю гимназию светло станет (№ 11, 1909). Злодеи "злобно хохочут" при этом; герои "сверкают глазами", а бедные Гальки вспоминают покойную мамочку.
"О, если б наша мамочка была теперь жива".
* * *
Опытность, умелость, "ловкость рук" - и ни ветерка вдохновения. Есть такие безголосые певцы, которые отлично "владеют голосом". Любую тему, любой сюжет Чарская разыграет, как по нотам. Сегодня роман из сибирской жизни, завтра из жизни Кавказа, - гимназисты, институтки, разбойники, клоуны, цари и царицы - для нее никаких затруднений. Бойко, ловко, с готовыми эффектами, - здесь пафос, а там идиллия; тут pianissimo, а тут нажми педаль, - о, эта дама отлично знает свое ремесло! И, пожалуй, если б она не была Чарской, она была бы Вербицкой!
Вот бедная девочка Галя. Ее украли цыгане. Свирепый цыган Иванка (или Лойло, или Марко) скрежещет на нее зубами и вовлекает в пороки.
Она плачет, но остается тверда.
Он грозит ей голодною смертью.
И глаза его "под нахмуренными бровями" "загораются злобным огнем".
Но тут выбегает откуда-то юный цыган Орля, благородный, как тенор, как первый любовник. Он бросается к злому тирану. - Исхлещи меня кнутом, - кричит он, - исхлещи меня кнутом до полусмерти, а Гальку оставь. Оставь, молю тебя об этом. Итак дальше, - всюду бенгальские огни, ракеты, шутихи, фейерверки. Трах-та-ра-рах! Трах-та-ра-рах!
Эта превосходная повесть только едва началась, а я уж предвижу конец.
Иванка, конечно, украдет коней (на то и загримирован цыганом); за Иванкою будет погоня, - но рвите Гальку на части, пытайте ее, она не выдаст злодея, не отплатит ему злом за его злодеяния:
- Нет, нет, ни за что. Лучше сожгите меня на костре, но я никого не выдам!
Иванка в умилении воскликнет:
- Прости меня, милая Галька! Я уже не тот, каким был. Брошу я свое конокрадство и сделаюсь народным учителем.
А украденный конь окажется конем ее родного отца, который, поседевши от горя, искал свою дочь дни и ночи и вот, наконец, нашел. Он - "Рюрикович чистейшей крови" и богат, как Каниферштан. На радостях он простит этих ужасных цыган, а благородному Орле выпишет "Задушевное Слово" и выдаст за него замуж свою удивительную дочь.
Этот треск, этот азарт, эта пальба по детским нервам, эта дешевая романтика бульварных романов, - все это так же полезно пяти-шести-семилетним детям, как ром, или коньяк, или махорка, - но таков уж постоянный рецепт этой прославленной детской писательницы, и ее нехитрые приемы, над нами бессильные, чрезвычайно властительны над детской душой.
Там, где мы, взрослые, видим, скучая, только бойкую руку поденщика, только белые нитки и швы, дети горят и сгорают, как мухи на свечке, и вот уж какой-нибудь Боба извещает каракулями из Томска, что "Чарская выше Шекспира", а "Задушевное Слово" печатает эти каракули у себя на страницах, с самой недвусмысленной целью, и в особой статье прибавляет:
- "Не одни только дети признают эти "Записки" (г-жи Чарской) интересными... Главное Управление Военно- Учебных Заведений даже рекомендовало ее для чтения кадетам" (№ 5, 1909). telwen:Вот еще интересны фрагмент из той же статьи:
Детскому простодушию нравится всякая книга, которую удалось разобрать по складам, но только у "Зад. Слова" хватает бесстыдства печатать такие каракули:
- "Мой любимый поэт А. С. Пушкин, моя любимая писательница Чарская" (№ 26).
- "Моя любимая писательница Л. Чарская. Еще мои любимые писатели Тургенев, Лермонтов, Пушкин, Бичер-Стоу и Марк Твен" (№ 47).
Круглый год все "Задушевное Слово" звенит насквозь: Чарская, Чарская, Чарская...- "Мои любимые поэты Пушкин и Шиллер. Мой любимый автор повестей Л. А. Чарская" (№ 4).
Читатель понимает, что Чарская - сотрудница "Задушевного Слова", а Шиллер, Пушкин, Лермонтов и Тургенев не имеют этого преимущества.
Детям Чарская милее Шиллера, но ведь им шоколад Кайе милее Собора Парижской Богоматери, - что ж из этого следует? Ничего. Но для "Задушевного Слова" из этого следует реклама.
Круглый год все "Задушевное Слово" звенит насквозь: Чарская, Чарская, Чарская, - и эта ловкая рукодельница бесчисленных романов, повестей и стихотворений в условно-детском стиле, с условными институтками, условными черкесами, условными князьями и нищими приобретает размеры чуть ли не мирового гения. Что с детьми церемониться! Разве дети что-нибудь смыслят! - как бы раз навсегда решил этот журнал, и, вместо литературных приличий, установил какой-то литературный канкан. Недавно он дошел до того, что предложил читателям целую серию портретов этой г-жи Чарской, и вы можете видеть г-жу Чарскую:
1) в возрасте 1 года, 7 месяцев и 7 дней ("3. С.", с. 69).
2) в младенческом состоянии (с. 55).
3) на 6 году (с. 197).
4) на 7 году (с. 251).
5) "в бытность ее институткою" (с. 441).
6) в нынешнем виде (с. 3) - причем из особой пометки явствует, что эта замечательная писательница в 1880 году была на шестом году, а в 1882 году - всего лишь на седьмом!
В качестве такого хронологического феномена, в два года стареющего только на год, она, конечно, заслуживает всякого внимания, но за счастливую соперницу Шекспира и Шиллера она может сойти только на страницах "Задушевного Слова". А здесь можно прочесть всю статью полностью. Очень рекомендую!