[charskaya]

Вторая часть историй о том, что случилось с гроинями Чарской после революции. Стиль, орфография и пунктуация автора сохранены.
P.S. Почему-то мне кажется, что в "Мотыльке" дело тоже закончилось революцией.

Наверное, мгногие здавались вопросом о том, что же стало с гроинями книг Чарской после Октябрьской Революции, как они жили дальше. И вот, на просторах фикбука была найдена довольно интересная зарисовка. Короткие истории, рассказанные от лица давно знакомых героинь, переживших это лихое время.

Автор: Alessa Gillespie
Фандом: Чарская Лидия «Княжна Джаваха», Чарская Лидия «Люда Влассовская» (кроссовер)
Рейтинг:
PG-13
Жанры:
Ангст, Даркфик, POV, Исторические эпохи

Ссылка: ficbook.net/readfic/5935567

Елизавета Гродская

Никогда. Никогда даже злейшему врагу не пожелала бы пережить то, что пережила я. Я вспоминаю выпуск из института и последующую свадьбу с князем Волховницким, как что-то яркое, запоминающееся, то, что я не забуду никогда. Теперь же воспоминания об ушедшем вызывают у меня лишь безудержные слёзы.

Когда началась война, бабушка вся испереживалась. В начале 1915 сердце её не выдержало — всё говорила «как там наши ребята в осаде…» Если честно, я рада, что она не увидела всего этого кошмара.

Новость о революции застала меня в пути. Я не на шутку перепугалась и соскочила на первой же станции, не желаяя показываться в городе, где меня хорошо знают и могут сдать. С мужем с тех пор потеряли связь. Жив ли — не знаю. Дай бог, чтобы всё у него было в порядке. А я осталась совершенно одна. Пальто быстро износилось, я напоминала бедную крестьянку. Кто бы узнал графиню Ло? Даже мой покойный папа и тот бы не признал. Я нашла приют у крестьянской семьи, таскала дрова из леса. Голод не щадил никого, я слабела, падала в голодные обмороки, стоило попробовать похожий на глину хлеб, желудок скручивало от сильной боли. Потом ворвались белые…

Мы уходили пешком обобранные до нитки. Красные вот-вот прорвутся, и вряд ли будут вести себя лучше. Нас пугали байками о свирепых палачах — латышах. «Не ищи палача, а ищи латыша» — говорили в то время. Я добралась почти до Тулы, где у станции меня остановил патруль.

— Документы! — потребовал командир.

— Сгорели, — от голода и усталости я еле ворочала языком.

Тогда меня и отвели в управление ЧК. Допрашивавший меня чекист носил эспаньолку и обладал суровым ледяным взглядом. Я задрожала: неужто сам Дзержинский? Оказалось, просто похож.

— Ваша фамилия?

— Волхо… — я прикусила язык, опасаясь проболтаться.

— Как? Волкова? — переспросил он, очевидно ослышавшись.

— Волкова, да, — ответила я, а у самой как гора с плеч свалилась.

Вот, что такое «наша недоработка». Отдельное спасибо тугому уху чекиста и нерасторопности компетентных органов, в суматохе забывших проверить моё досье. Так и живу я, как гражданка Волкова. Это кошмарное время я хочу забыть, как страшный сон. В двадцать первом большевики отнюдь не бездействовали. Нансен, Воровский, Калинин мотались туда-сюда, искали средств к спасению голодающих. Памятник им! Скажу без всякой иронии: памятник! И вот, худо-бедно наладили торговлю, собрали скудный, но урожай, и наконец, обрели человеческое лицо. Отец, бабушка, если вы смотрите на меня с неба, знайте: ваша Ло жива и всё у неё хорошо. Мне давно не жалко погибшей или конфискованной собственности, главное, что я жива и здорова.

Шура ("Мотылёк")

До сих пор я ночами тайно молюсь и благодарю судьбу за благосклонность ко мне. То, что меня не убили, не посадили в тюрьму, не сослали в Сибирь, я считаю настоящим подарком судьбы. Папа считал, что я попаду в беду в Петрограде. Он как в воду глядел.

Я не успела даже толком начать учиться и познакомиться с новыми подругами, как случилась революция. К Мальковским скоро нагрянули. Всех до одного выселяли, имущество описывали. Как это тогда мимо меня прошло? Наверное внезапный приезд моего дорогого Жени спас меня. Я пришла уже когда обыск завершился, и тут меня поймал человек в кожанке. Солидный вид, благородные черты лица, а в душе — мерзавец. Тут как будто все худшие черты характера людей вылезли наружу и явили свой звериный оскал.

— Эй, ты что тут делаешь? — спрашивает он, взводя курок.

— Я хочу просто вещи свои взять…

— Ага, буржуйская дочка хотела имущество вернуть? Не получится, милая, не получится — за кражу народной собственности — расстрел на месте.

— Я не дочка Мальковского! — пискнула я. — Я всего лишь служанка!

Придуманная наобум отговорка спасла мне жизнь, правда он не отстал. Посмотрев только в мой паспорт, он увидел, что я вовсе не Мальковская, и возможно, поверил, что я просто служанка, а не родственница. Но не отстал.

— Право на жизнь надо отработать, — приговаривал он, прижимая меня к стене и запуская руки под платье. — Будь хорошей девочкой и я тебя отпущу.

Сопротивяться я не могла — он был здоровее меня раза в два, как вдруг…

— На пол! — в комнату ворвались латыши и тотчас повалили нас обоих. Да так, что от удара лицом об пол я потеряла сознание.

Оказалось, Женя, оставшийся подождать снаружи, почуял неладное, и как только завидел патруль — мужчин в пальто и чёрных кепках, начал кричать, что в такой-то дом лезут мародёры. Он так натурально изображал волнение и панику, что Латыши даже вопросов не задали. Да, мне расквасили лицо, но это куда лучше, чем перенести надругательство над собой.

Да, если бы не Женя, сколько бы со мной случилось всего… Даже и думать не хочется. Всю дорогу домой я безудержно плакала и благодарила Женю за своё спасение. К тому времени, наш дом превратили в коммуналку, мы все ютились в одной комнате. Все остались живы. Иначе, как чудом, не назову. Смерть друзей, война, аресты… Я видела это собственными глазами. Но теперь, когда всё кончено, я наконец-то смогу доучиться и обрести своё счастье.

Вера/Галька ("Щелчок")

Я была совсем малышкой, когда меня украли цыгане. Это был самый мучительный период моей жизни, и когда я наконец вернулась домой, к родной тёте, я боялась выйти из дома, спала плохо, суетливо. Ещё долго у меня беспричинно тряслись руки, а потом прошли года, я выросла (даже очень) и зажила обычной жизнью. Иногда я вспоминала моего дорогого Шуру, он же Орля. Как он? Жив ли? Что с ним сталось? Как мы выросли, наши пути разошлись, лишь изредка я получала письма и открытки.

И тут надо же — в войну стали заходить в наши места солдаты на огонёк. Кто по разрешению, кто в патруль, а за кем командир недоглядел. Вижу вдруг — идёт по грунтовке длинный худой парень в шинели. Глаза знакомые. Он на меня вытаращился, и вдруг как крикнул:

— Галька, вот так встреча!

Да, это был Шура. С грехом пополам выучился, поменял немало мест работы, а теперь и на войну подался.

— В окопе скукотища, офицеры наши надыбали спирт и хлещут теперь. Австрияк не ждут. А товарищи и говорят «Пошлите в деревню, там девки горячие, как чайник…

Так он говорил, описывая армейский быт. Женат он не был до сих пор, а у меня подрастала дочка. Я и позвала её.

— Галька-младшая, — представила я её. — Ей столько же лет, сколько мне было тогда.

После этого я больше своего названного братца не видела. Он погиб, попав в плен к мадьярам. Эти были особенно жестоки, просто звери. А потом… Потом мы бежали, три года я жила в Одессе, потом немцы стали наступать, и я опять бежала. Снова и снова я кочевала туда-сюда. Голод не щадил никого, всюду аресты, война, бандитизм. Этому не видно конца и края. «Придётся или воровать, или просить подаяние», — с горечью думала я.

Но всё закончилось. Семилетнее испытание войной и голодом мы выдержали. Сейчас моя дочка повзрослела, я надеюсь, ей не доведётся пережить всего того, что пережила когда-то я.

Лиза ("Лизочкино счастье")

С того памятного дня, как я очутилась в театре Сатиных, прошло много лет. Я уже совсем взрослой тётей стала. Сроднилась со сценой — не то слово. Но я всё равно мечтаю однажды попасть в кино. Когда я впервые увидела на экране Веру Холодную, я была поражена — какой артистизм, какой талант! Я непременно хотела стать такой же.

Я старалась избегать темы революций. Я просто актриса, я далека от всей этой суеты. Я быстро для себя усвоила, что надо быть тихоней, иначе ляпнешь что — не взыщи. Большевики шутить не любят и не умеют.

Нас с мамой «пролетарское» происхождение здорово спасло. Особняк, где она работала, конфисковали. Теперь там коммуналка, она по старой привычке и свою комнату убирает, и коридор. С соседями ладит, не жалуется. А нам в театр дали нового «папу» — товарища Луначарского. Он у нас теперь главный по таким вопросам.

— Наркомат, нарком, наркопрос… Что за птичий язык?! — говорили у нас.

А Луначарский иногда наносил нам визиты. Произносил сногсшибательные напуственные речи, говорил о развитии культуры в социалистическом отечестве… Демагог, одним словом. Нам бы все вопросы Дзержинскому дать решать — этот говорит мало и по делу, чего нам всякого пустомелю слушать?

Глядя на то, как изменились люди, я в душе радуюсь, что осталась прежней. Не дай Бог снова весь этот кошмар пережить! А всё-таки, попаду я в кино! Пусть уже в почтенном возрасте, но кто сказал, что это невозможно?

Первая часть