ГЛАВА III. Ландыши. Страшный поединок.
Вадим стоял на лесной тропинке и думал, чем бы порадовать Ни, бедную, больную Ни, которая лежит в жару и бреду уже вторую неделю.
Если бы он знал, где находится медвежья берлога, то, не задумываясь, отправился бы туда, вооруженный одной лишь дубинкой и, убив старую медведицу, принес бы маленького медвежонка Ни, в сущности еще ребенку, несмотря на её шестнадцать лет и свидетельство об окончании семи классов гимназии. Или поймал бы соловья... Или...
читать дальшеНо тут мысли Димы оборвались. Чуть заметный ветерок подул из чащи леса и принес с собою душистую, медвяную струю ландышного аромата.
«Ландыши! — радостно мелькнуло у него в голове.— Ландыши... Конечно, ничто сильнее не обрадовало бы Ни... Только надо их не сорвать, а выкопать с корнями и пересадить в корзину... Пусть цветут в её комнате. Ну, да, это будет великолепно! Лучшего и желать нельзя.
И, нащупав большой, складной перочинный ножик в кармане, Дима стрелою помчался в чащу, откуда белые цветы настойчиво и нежно посылали ему свой душистый привет. Вот они...
С каким-то невольным благоговением опускается на колени Дима и, осторожно обведя ножом землю вокруг небольшой группы белых ландышей, извлекает их с корнями из рыхлой почвы. Затем он переходит к остальным. Он работает так около десяти минут, пока пред ним не образовывается целая груда нежных, белых цветов, взятых вместе с корнями. Еще один кустик, и он сможет уйти домой, где мучается бедная Ни.
Внезапно тонкий слух мальчика ловит чуть слышное шуршанье в траве. Серые глаза Димы внимательно оглядывают окружающий низкорослый кустарник. Вдруг он весь вздрагивает. Прямо ему в глаза уставилась пара маленьких, нестерпимо блестящих, изумрудных глазок. И не то свист, не то шипенье вылетает из крохотной, гладкой, как бы сплющенной головки. В ту же секунду маленькая, сплющенная головка вытягивается и встает вертикально над серым, с крапинками, тонким телом.
«Гадюка!»— мелькнуло в голове у Димы.
Шипенье, раздавшееся вполне отчетливо и громко, подтверждает его слова. Серовато-черное кольцо свивается и развертывается снова и вдруг неожиданно-быстрым движением делает прыжок вперед.
Вся кровь отливает от лица Вадима. Он выпрямляется, как будто сразу делается твердым, как железо. Сейчас напряжены все его мускулы... Смуглая рука протягивается вперед, и, прежде чем гадюка успевает укусить его, Вадим с молниеносной быстротой схватывает крепко рукою гладкую, скользкую, холодную шею пресмыкающегося. Его пальцы, крепкие как клещи, изо всей силы сжимают змеиное горло.
Враг, по-видимому, не ожидал такого быстрого, такого стремительного и ловкого нападения. Как-то сразу померкли горящие, изумрудные, змеиные глазки, и вся она беспомощно поникла, постепенно вытягиваясь вздрагивающим телом в сильных руках мальчика. Все тяжелее и тяжелее становилось оно теперь... И вот горящие изумруды совсем померкли... Шипение давно уже не вырывалось из стиснутого горла змеи. Последний свист — и все смолкло.
Дима разжал пальцы, и пресмыкающееся тяжело упало к его ногам.
ГЛАВА IV. Бова-королевич и Сандрильона.
— Дима! Димушка!
Дима быстро оборачивается на тихий оклик, раздавшийся так неожиданно за его спиной.
— Ты, Маша? Что случилось? Почему ты вернулась сюда?
Смуглое как у цыганки личико все залито слезами, и черные глаза сквозь слезы блестят огоньком восторга.
— Я все видела... Я в кустах стояла. Видела, как ты схватил ее... И не струсил... И не убежал ... Только весь белый стал, ровно бумага... Вот-то теперь, чай, хвастаться станешь... Еще бы! Один на один гадюку убил... Небось, какой почет тебе ото всех будет. Пойду, всем нашим скажу... Небось, не каждый так сможет... Побоялись бы. Сережка первый бы лататы задал... А ты вон какой храбрый, ты... Бова-королевич ты, вот ты кто!
Дима только плечами пожал да усмехнулся в ответ на этот восторженный лепет. Он сам недавно рассказал Маше, большой любительнице сказок, про Бову-королевича и теперь невольно улыбнулся тому, что она приравняла его, Диму Стоградского, к легендарному герою.
— А почему ты вернулась? Зачем опять пришла сюда?— после минутного молчания, не без тревоги, повторил он свой вопрос.
Вдруг все оживление, вся недавняя радость исчезли в черных сверкающих глазах, и Маша снова залилась горькими слезами.
— Он... Он... отнял ее у меня... Понимаешь, отнял... Злодей он, изверг!.. Я отдавать не хотела, а он силой-то... Как рванет из рук... Я выть начала... А он : «Все едино, говорит, чем дядьке Савлу, лучше мне, брату твоему»...
И девочка еще горше залилась слезами.
— Что отнял? Говори толком, ничего не понимаю! — сурово прикрикнул на нее Дима.
— Коф-то-о-оч-ку! Ба-ары-шни-ну... Коф-то-о-оч-ку! — едва нашла в себе силы выговорить Маша.
Серые глаза Димы стали совсем прозрачными от гнева. А небольшие, но сильные, не по возрасту, руки сжались в кулаки.
— Опять обидел тебя, значит этот бездельник?
— Опять...
— И подарок отнял у тебя?
— Отнял... Господи! Господи! Когда это кончится только, каторга эта... Сколько лет так терпеть... Кабы не ты, с голоду сдохла бы... А... а... Господи... При мамкиной жизни все же много лучше было... Жили ничего, как и все прочие люди, которые милостыней живут... И с Сережкой ладили... А как померла мамка в больнице, мы вскорости тут к дядьке Савлу попали... Ну, а тут разве жизнь?.. Только и радости, когда с тобой...
Уж который раз она поверяла Диме свою несложную повесть. Но никогда еще мальчику не было жаль ее так, как сейчас. И гнев и глухая злоба против обидевшего ее Сергея закипали все сильнее и сильнее в его душе.
— Ну, вот что! Ты успокойся прежде всего... Перестань плакать, Маша... Что хорошего в слезах-то? Ими, ведь, горю не поможешь, только глаза зря испортишь. А портить жалко: они у тебя красивые какие! Да и вся ты славная такая. Точь-в-точь сказочная Сандрильона...
— Кто такой? Я что-то не пойму, — подняла она на Диму изумленный, все еще подернутый слезами, взор.
— А помнишь, сказку тебе про Золушку рассказывал?
— Это — которая башмачок свой потеряла у королевича на балу?
— Эта самая. И нашел её башмачок тот королевич. И пошел с ним по всему своему королевству примерять туфельку Сандрильоны всем первым красавицам. И только одной девушке пришелся впору хрустальный башмачок. И стала Золушка Сандрильона женою королевича, а потом королевой, потому что принц её вступил на престол и стал королем. Вот и ты похожа на такую Золушку-Сандрильону. Сама в рубищах, босая, бедная, а лицо как у принцессы.
Вадим говорил правду. По странной игре судьбы, маленькая нищенка была лицом похожа на девочку из самой родовитой, самой знатной семьи.
Маша вся просияла от похвалы своего друга, которым восхищалась и гордилась как каким-то сверхчеловеческим существом.
Мало-помалу её слезы высохли, и черные глаза снова засверкали как звезды.
— Ты не беспокойся, Сережка будет наказан. И новую блузку я тебе добуду, только не горюй. Сказочная Сандрильона никогда не плакала и стойко переносила все невзгоды, все нападки злой мачехи и её сварливых, злых дочерей,— говорил Вадим.
— И за это-то она полюбилась принцу?
— За приветливость и доброту.
— И за красоту? Она была красива?
— Она была не лучше тебя, Маша,— серьезно ответил мальчик.
Девочка просияла снова. На алых губках заиграла улыбка. Слабо зарумянились бледные, худенькие щеки. Ей живо-живо представилось сейчас, что она именно и есть маленькая Сандрильона. Что злая мачеха-судьба гонит и бьет ее, заставляя нищенствовать на пристанях и дорогах...
Она так задумалась, что уже не слышала слов Димы, и он принужден был повторить их, дотронувшись до её плеча.
— Ну, прощай, до завтра, Маша. Завтра я расправлюсь с Сережкой, а тебе принесу что-нибудь не хуже отнятой у тебя кофточки. А теперь ступай, ступай домой, маленькая Сандрильона!
Она улыбнулась, блеснув глазами и кивнув черной головкой, исчезла за деревьями.
А Дима, лишь только она скрылась в чаще, нагнулся, подобрал в носовой платок свои ландыши и, подняв с земли бездыханное тело змеи, пере кинул его себе, как боа, через шею.
«Трофей победы!»— мелькнуло в голове мальчика, и он, насвистывая свою любимую песню, служившую паролем ему и его приятелям-оборванцам, твердой мелкой походкой направился к дому.
«Как ныне сбирается вещий Олег»...— раздалось над синим озером, и стоголосое эхо повторило в чаще стройных, как колонны, деревьев:
— Лег... Лег... Лег...
Дальше будет во вторник - я постараюсь.