Статья:
Жила в Ленинграде в 30-е годы старая писательница. Она была одинока и едва сводила концы с концами. Даже голодала. Её книги перестали печататься: их признали вредными, безвкусными. А те, что уже были изданы, изъяли из библиотек; затрепанные, зачитанные до дыр, они тайно передавались из рук в руки. читать дальше Девочки и мальчики, знакомцы старой писательницы, жалели её. Приходили в гости. Убирали комнату. Мыли пол. Этой писательницей была Лидия Алексеевна Чарская. Вспоминая свое детство, она писала: «Почему я переживаю всё острей и болезненней, чем другие? Почему у других не бывает странных мечтаний, какие бывают у меня?» С десяти лет сочиняла стихи, с пятнадцати вела дневник. Окончила Павловский женский институт в Петербурге. Стала актрисой. А публиковаться начала в 1901 году на страницах двух детских журналов – для младшего и для старшего возраста – выходивших под одним названием «Задушевное слово». Её повести, рассказы, стихи вскоре стали необычайно популярны. Имели головокружительный успех. Чарскую читали со сладким упоением, с восторгом. Казалось, она обладает особой магией привлекательности… Последняя повесть Чарской «Мотылек» печаталась в «Задушевном слове» в 1918г., но вскоре журнал прекратил свое существование.
Только сейчас, после многолетнего перерыва, книги Чарской возвращаются к читателю.
Среди заслуг писательницы – статья «Профанация стыда», изданная отдельной брошюрой в 1909 г. Здесь Чарская выступила против телесных наказаний. «…Одним из непременных условий здорового, трезвого (…)воспитания я считаю удаление, полное и безвозвратное удаление, изгнание розог и плетки, этих орудий умерщвления стыда, собственного достоинства, составляющего залог будущего гордого человеческого «я» в ребенке». С телесными наказаниями связана склонность к садизму: «Я помню мальчика в детстве. Мы выросли вместе. Он был худенький, бледный и какой-то жалкий. Ему всё как-то не удавалось, и его секли нещадно. Сначала он бился и кричал на весь двор (мы жили рядом с его родными), потом крики и стоны во время экзекуций прекратились. Как-то раз я вошла в детскую, когда он был там, и ужаснулась. Одна из моих больших кукол лежала поперек постели с поднятым на туловище платьем, и мой маленький товарищ бичевал куклу снятым с себя ремнем. Его лицо было очень бледно, губы закушены…» Чарская закончила так: «Дети – ведь тоже люди, правда маленькие люди, но гораздо более пытливые, чуткие, анализирующие и сознательные, нежели взрослые, даже более сознательные. Порой их гордое маленькое «я» глухо волнуется, протестует и каменеет в конце концов, если посягать на их человеческое достоинство… Щадите же это детское «я», лелейте его, как цветок тепличный, и всячески оберегайте проявляющийся в них человеческий стыд. Потому что стыд - красота».
Перечитывая забытые страницы, посмотрим вокруг: теперь-то проблема уж точно принадлежит истории?.. Пылкая публицистика, проливая свет на педагогические воззрения автора, вводит нас и в душевный мир Чарской.
Рассказ Чарской «Электричка» с подзаголовком «Сценка из петербургской жизни» был напечатан в «Задушевном слове» в 1908 г. и с тех пор не переиздавался. Сюжет рассказа, в котором мальчишка-извозчик пытается перегнать трамвай, заставляет вспомнить более позднее, есенинское, о красногривом жеребенке, догоняющем поезд:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
( «Сорокоуст», 1920)
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
( «Сорокоуст», 1920)
Читал ли Есенин Чарскую?
Рассказ «На край света» вышел отдельным изданием в 1912 г. Переиздается также впервые.
У Чарской три книги стихов: «Веселая дюжинка» (1907), «Голубая волна» (1909), «Смешные малютки» (четыре выпуска – 1913). Многое в сборники не вошло… Осталось затерянным в подшивках «Задушевного слова».
Поэзия Чарской развивалась в двух направлениях. Первое – романтическое. Это мир Рождества и Пасхи («Гулко звуки колокольные улетают в твердь небес, за луга, за степи вольные, за дремучий темный лес»), а также «странных мечтаний»: дивных сказок, молодых царевен, легкокрылых фей, старых замков, рыцарей и голубых струй. Стихи, в которых слова сливаются в единую музыкальную волну; стихи, восходящие к Жуковскому… Апухтину, Надсону, Фофанову. Греза, сон ли? Лилии, наклонясь над водой, шелестят о подводном дворце,
Где сверкают алмазные прялки,
Где чудесные песни поют,
Где с зарей молодые русалки
Серебристую пряжу прядут.
Где чудесные песни поют,
Где с зарей молодые русалки
Серебристую пряжу прядут.
Но, как говорится в «Княжне Джавахе»: «Жизнь – не сказка, в которой розовые феи с золотыми посохами создают в один миг дворцы и замки для своих златокудрых принцесс…» По словам Веры Пановой Чарская знала и обыденную жизнь с её нуждой и лишениями. Второе направление её поэзии – бытовое. Реалистическое. Стихи из «Веселой дюжинки», «Смешных малюток» рассказывают о шалостях, радостях и мимолетных огорчениях малышей. Эти мотивы детской лирики были развиты впоследствии у Саши Черного и Михалкова, Благининой и Барто, Заходера и Токмаковой…
А вот исчезнувший, благодаря бессердечному лицемерию послереволюционных властей, мотив. Девочка Таня заглянула в каморку служанки: там её старые, выброшенные игрушки, заботливо подлатанные. Для чего? Нянька собирается отвезти их в деревню, внукам, которые ничего подобного не видели. Девочка задумывается о социальном неравенстве, о том, что есть на свете бедные дети… Они есть и сегодня.
Рассказы и стихи Чарской не просто страница литературной истории. Из них, тщательно отобранных, может быть составлена книжка для пытливых, чутких, анализирующих и сознательных юных читателей. Она обращена к чувствам ребенка.