Сказки голубой феи_2

[charskaya]

Продолжение темы Сказки голубой феи.
Это нехудожественное чтение, а научная работа. Так что, на любителя.

Сюжетостроение книги сказок Лидии Чарской

(Из монографии Александры Матвеевой «Лидия Чарская. Стиль сказочной прозы»).

Литературоведческая наука сегодня вновь обращается к феномену «внутренней формы», категории, которая рассматривалась философией и эстетикой297 и была сформулирована в учебнике А.А.Потебней.
Применение этого термина в изучении области индивидуального стиля писателя необычайно важно, поскольку, как отмечает автор концептуальной для нас работы, Ю.И.Минералов, на явлении, называемом «внутренней формой», «базируются взаимные отличия стилей. На нем строится художественная условность»298. Таким образом, в своей работе мы будем опираться на понимание этого термина Ю.И. Минераловым: «Внутренняя форма есть образ идеи (или образ идей), образ образа (образ образов)»299. Ученый понимает этот феномен, во-первых, как данность, а во-вторых, как принцип. В первом случае – это «созданный индивидуумом образ неких прообразов, неких сходных идей, присутствует во всех содержательно автономных, художественно целостных элементах словесного искусства», а во втором – «основа индивидуального стиля художника»300.
Изучая литературу серебряного века, следует помнить, что для ее представителей, осознававших свое время как эпоху «младенческой», естественно проявление глубокого интереса к области религиозной и религиозно-философской. Востребованность культуру христианства в целом укрепила интерес писателей и поэтов начала XX века к библейским темам, сюжетам, образам, мотивам, к христианской символике, к литургическому началу, к православному, церковному календарю, в частности. Духовная атмосфера серебряного века способствовала развитию этой темы в русской литературе того периода: от «Юлиана-отступника» Д.С. Мережковского и «Огненного ангела» (1907) В.Я. Брюсова, поэтических циклов А.А. Ахматовой «Белая стая» (1913-1916), К.Д. Бальмонта «Зеленый вертоград» (названного по аналогии с книгой С. Полоцкого «Вертоград многоцветный»), поэм А.А. Блока «Двенадцать» (1918), М.А. Волошина «Путями Каина» и поэзии Саши Черного до романов М.А.Булгакова «Белая гвардия» (1925) и «Мастер и Маргарита» (1938), прозы И.С.Шмелева («Лето Господне, 1927-1931, 1934-1944), А.М.Ремизова («Крестовы сестры»), З.Б. Зайцева («Афон», 1928), философского эссе В. Розанова («Уединенное», «Опавшие листья», 1913). Христианская образность, в целом, свойственна и произведениям Лидии Чарской. Надо сказать, что сама писательница себя характеризует как человека верующего: «Я религиозный человек…), – указывает она в письме Ф.К. Сологубу301. Из всего наследия Лидии Чарской ее сказочная проза, пожалуй, наиболее ярко воплощает в себе православную образность и символику.
«Сказки голубой феи» Лидии Чарской представляют собой книгу, куда включены восемнадцать сказок. Стоит заметить, что это не сборник не связанных между собой художественных произведений, это – книга302, предваряемая прологом («Вступление») и имеющая особое композиционное построение, генеральную мысль, идею, и что самое главное – развитие действия, то есть сюжет. Предметом повествования у Лидии Чарской становится сам человек как нравственный субъект: автор показывает динамику развития душевно-духовной сферы, приводящей к ПРЕОБРАЖЕНИЮ внутреннего человека. Каждая сказка в книге, являющаяся отдельным художественным произведением со своим сюжетом, своей внутренней формой, - это звено общего предмета повествования, ее можно охарактеризовать как «главу книги». Таким образом, необходимо говорить о метасюжете «Сказок голубой феи». Однако, если сюжет одной сказки – это средство воплощения только ее содержания, то сюжет всей книги – это средство выражения центральной мысли писателя, переданной через словесное изображение главных персонажей в их действиях и отношениях. Основными героями в книге являются сама писательница, погрузившаяся в детское мироощущение:
«Так хорошо, точно снова мне три года, и старая няня плетет мне венок из полевой ромашки»,
и ее маленькая рассказчица из вымышленного сказочного мира – фея, которая прилетела к героине, чтобы передать сказки для «маленьких людей»:
«Не птичка, не мотылек это, а веселая крошечная голубая девочка. Я знаю ее – это фея… А ты, большая, передашь эти сказки маленьким людям…»
Такая композиция отсылает читателя к андерсеновской сказке «Оле-Лукойе» (или, в пер. А.В. и П.Г. Ганзен, «Оле-закрой глазки»303), и «Пимперлэ» Н.П. Вагнера, написанной в традициях датского писателя. В обоих произведениях, построенных на основе метасюжета (вступление и семь частей), также присутствует и повествователь (сказочник Оле-Лукойе и весельчак Пимперлэ) и маленький слушатель (Яльмар и Теодор). С точки зрения подбора героев, книга Лидии Чарской – это своеобразная вариация андерсеновской традиции, поскольку и Оле-Лукойе, и Пимперлэ – образ сказочного проводника, раскрывающего маленькому читателю мир через фантастический рассказ.
У Лидии Чарской же наоборот: источник сказок – маленькая волшебная девочка, которая вводит в мир ребенка:
«Я прилетела, – говорит она, – …рассказать о том, как живут, радуются и страдают маленькие королевы, как веселятся крошечные феи. И про суровых и кротких королей…»
Такие словосочетания, как «маленькие королевы», «крошечные феи», «кроткие короли», отсылают читателя к детскому мировосприятию. Ребенок легко узнает себя в этих персонажах, потому как в своем воображении девочки отождествляют себя с королевами и феями, а мальчики – с королями и воинами-победителями. Вместе с этим, детской речи свойственны неологизмы т оксюмороны, поэтому ребенку близки эти выражения. Так, автор подчеркивает – «маленькая королева», а не принцесса; «кроткий король» – ни добрый, ни справедливый, ни мудрый, а именно кроткий. Святой преподобный Иоанн Лествичник так характеризует эту добродетель: она «есть утверждение терпения, дверь, или лучше сказать, матерь любви, начало рассуждения духовного»304. Таким образом, Лидия Чарская создает христианский образ государя, который становится доступным пониманию ребенка благодаря введению в повествовательную канву, оксюморонного выражения. Одним словом, автор, сопоставляя не сопоставимое с точки зрения обыденности, пытается, в своих сказках разговаривать с ребенком на одном языке, близком и понятном ему. Этот прием позволяет не только привлечь и увлечь маленького читателя художественным словом, но и достичь дидактических целей. Так, например, в одном эпитете «кроткий» («кроткий король») сосредоточено несколько значений: «терпеливый», «любящий», «духовный» и т.д.
Сказки Лидии Чарской внутри книги расположены в соответствии с классической схемой развития сюжета. Здесь есть и завязка конфликта («Царевна Льдинка»), и его развитие («Волшебный оби», «Чудесная звездочка» и «Чародей голод»), и кульминация («Дуль-дуль, король без сердца»), и, наконец, развязка («Подарок феи» и «Меч королевы»). «Сюжет – пишет В.В. Кожинов, – это не сочетание событий, а вся сложнейшая последовательность совершающихся в произведении действий и взаимодействий людей, раскрывающаяся как ряд «историй характеров». Причем сюжет организуют характеры и в том смысле, что именно сюжет… создает перед нами в произведении эти характеры»305. Таким образом, сюжет книги Лидии Чарской «Сказки голубой феи» есть череда «историй характеров», имеющих разную степень духовно-нравственной основы личности: от полного ее отсутствия до высшей степени развития.
В начальной сказке «Царевна Льдинка», автор обнажает главный человеческий порок – гордыню, который воплощает в себе героиня. Будучи непокорной дочерью, гордой принцессой с «холодной» душой, царевна Льдинка не справляется со своими пороками и, в наказание, – погибает. Этим произведением Лидия Чарская задает важный вопрос себе и читателю: способен ли человек, «раздираемый» грехами, восстановить в себе образ Божий, стяжать в себе христианские добродетели и прийти к преображению своей души, или нет? Так, в начале книги возникает конфликт, предметом которого является человек, рассматриваемый как нравственный субъект и являющийся, таким образом, объектом борьбы между добром и злом. Сложные философские идеи автор преподносит детям в художественной доступной детскому мировидению форме.
В последующих произведениях – «Волшебный оби», «Чудесная звездочка» и «Чародей-голод» – вплоть до кульминации сюжета книги, которая аккумулируется в сказке «Дуль-дуль, король без сердца», происходит развитие этого конфликта. Герои, постигая нравственные и духовные уроки, вынуждены определять свое место между истиной и ложью. В начале повествования сказочные персонажи – мусме Хана, принцесса Эзольда и боярин Коршун – воплощают в себе образ гордыни. Именно поэтому они не выдерживают испытания властью и богатством и, в результате чего, совершают безнравственные поступки. Так, мусме Хана («Волшебный оби») поддалась искушению воспользоваться волшебной силой своего оби, желая попасть на бал к микадо и его сыну в числе знатнейших красавиц. Использование волшебного предмета в своих личных целях повлекло за собой нарушение сказочного завета не стыдится старого и потрепанного пояса и не желать нового и красивого:
«И он (певец Иеро) не жалел звуков, воспевая этот воображаемый, сказочно-роскошный оби… Сердце мусме под влиянием этих звуков наполнилось одним жгучим желанием получить такой оби».
Также и принцесса Эзольда («Чудесная звездочка»), привыкшая к мысли, что ее, дочь могущественного короля, любят все подданные уже за одно происхождение, требовала от своих слуг выполнения самых нелепых и неисполнимых желаний:
«Меня любят все подданные моего отца и охотно готовы жизнь свою положить, чтобы исполнить каждое мое желание… Они достали мне белого коня с черной звездочкой на лбу, достали золотую кошку с бирюзовыми глазами, достанут и звездочку с неба, да! Да! Они очень любят меня!»
Богатый и могущественный боярин Коршун («Чародей-голод») из честолюбия и гордыни содержал в достатке свою челядь, чтобы та восхваляла его, и при этом оставался черствым к горю, работавших на него крестьян. Считая себя всемогущим, он самонадеянно отправился на борьбу с Чародеем-голодом, который разорял его земли:
«Скуп боярин и не умел людей жалеть. Да и не для того в дальний он путь отправился, чтоб мужикам свои запасы отдавать. Другое его тешило и занимало: какой такой из себя Чародей-Голод, мыслил он, и как бы найти его, да на бой вызвать, чтоб он не смел ему, Коршуну, перечить? А то что ж это? Который месяц боярин дани со своих вотчин собрать не может, из-за какого-то Чародея-Голода убытки терпит!»
Вследствие нравственного падения герои получают жизненный урок, способствующий их возвращению в конце повествования на путь истинный. Так, мусме Хана вспомнила завет отца, не стремится к внешней, ложной красоте, какую она встретила во дворце микадо, а искать красоту душевную, как у певца Иеро:
«Доброта души Иеро покорила ее…»
А принцесса Эзольда из рассказа чудесной Звездочки узнала и поняла, что любовь людей друг к другу основывается на их поступках, направленных в первую очередь на служение ближним:
«…рыцари… стали терпеливо ждать нового приказания принцессы. Но прошел день, прошел другой, третий, – Эзольда ничего не требовала, ничего не приказывала. – Что же случилось с Эзольдой? – недоумевали рыцари и свита».
Получив урок смирения, изменился и боярин Коршун. Он познал голод, понял человеческую нужду и осознал, что человек существо не всевластное:
«С тех пор круто изменился боярин Коршун: …голодных кормит, бедняков наделяет щедро и таровато своей казной».
Итак, перечисленные выше сказки составляют развитие конфликта, предметом которого является мысль о напряженной внутренней борьбе человека между истинной и ложью, добродетелями и пороками, борьбе, в которой все же побеждает добро в его вселенском масштабе.
В развитии конфликта книги Лидии Чарской участвуют и сказки «с плохим концом», создающие гнетущее ощущение господствующих несправедливостей в мире. В этих произведениях – «Король с раскрашенной картинки», «Фея в медвежьей берлоге», «Три слезинки королевны» – положительные герои страдают, оказываясь в кругу фатальных событий, ход которых они бессильны изменить. Так, нарисованный король, наблюдая с витрины магазина за несправедливостью мира, хочет переменить его и сделать счастливыми всех людей. Но, превратившись в настоящего короля, он сталкивается с невозможностью осуществить свои намерения:
«Я хотел облагодетельствовать мою страну, хотел сделать всех людей счастливыми… Я хотел, чтобы каждый в моем королевстве был счастлив и доволен, сыт и одет. Но теперь я вижу, что сделать все это мне одному не по силам».
Этой сказкой автор утверждает, что не достаточно правителю только лишь одной доброты, необходимы еще и сила духа, стойкость, воля. Фатальной является и встреча героев сказки «Фея в медвежьей берлоге» – насмешницы феи Лианы и серого Мишки. В этой грустной истории любовь не смогла победить стремления к славе: героиня, вселившая в одинокого медведя надежду, не захотела пожертвовать ради него возможностью стать королевой:
«Ей было бесконечно жаль оставить доброго, славного Мишку, которого она успела приучить к себе и которого заставила забыть его одиночество; но в тоже время ее неудержимо тянуло в царство маленьких фей…».
Однако автор не ставит точку в разрешении конфликта этой сказки, допуская, что героиня все же полюбила, а не приучила к себе Мишку. Только в этом случае она вернется к своему одинокому другу:
«Но королева смотрела печально на всех своими красивыми глазами… Ей представлялась… берлога, …и одинокий, бедный, думающий с тоской о ней – королеве…».
Героиней последней сказки этого ряда – «Три слезинки королевны» - является королевна Желанная. Несмотря на всю любовь, которую испытывали к ней родители (об этом говорит уже само имя), они все же нарушили сказочный запрет, по которому королевна не должна была плакать, так как уже третья слезинка будет для нее смертельной. Но, для того, чтобы восприимчивое сердце Желанной не страдало, король должен был изменить устои не только своей страны, но даже и самих людей, что само по себе невозможно. И все-таки смерть королевны, сколь горька бы она ни была, принесла счастье жителям ее страны:
«…умерла королевна, но не умерла память о ней. Король прекратил воины и набеги, распустил войска, открыл тюрьмы и подземелья и выпустил на волю измученных узников, и все это сделал в память своей дочери Желанной. <…> Милосердие и мир воцарились в стране».
Итак, указанные сказки, имеющие оттенок фатальности и несущие, таким образом, трагическое, подготавливают читателя к высшей точке развития выделенного нами хода действия, предмет которого – внутренний конфликт человека, борьбы его совести с его же внутренним эго.
Кульминацией данной тенденции является сказка «Дуль-дуль, король без сердца», герой которой человек жестокий и злой, не имеющий сердца в прямом и переносном смысле. Безусловно, такой человек лишен знания и понимания добра, сострадания и справедливости:
«Бедный король… он не знает своей жестокости, потому что у него нет сердца. Во что бы то ни стало, ему надо достать сердце! – И я, старый солдат Иван, достану его ему».
И, только благодаря любви близкого человека – солдата Ивана, отдавшего чародею Гаю свои плачущие глаза взамен сердца для своего воспитанника, король обретает свою душевную полноценность и гармонию. Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий в своем труде «Дух, душа и тело» указывает, что сердце есть центральный орган чувств, важнейший орган познания, мысли и восприятия духовных воздействий, то есть, в целом, – это область души306. Сравним с текстом Лидии Чарской.
«Дай его (сердце), Гай, Дуль-дулю, и возьми от меня, что только не поделаешь. <…> …я был жестоким королем! Но благодаря жертве, принесенной мне моим благодетелем Иваном, я стал другим.
Важная деталь: имя Чародея Гая, отнявшего сердце у короля в младенчестве, созвучно с именем героя сказки Х.К. Андерсена «Снежная королева» – Гай – Кай. Такая трансформация неслучайна и связана она с портретированием мотива потери/приобретения сердца: У Кая оно стало куском льда, а чародей у Лидии Чарской и вовсе не имеет его и более того, отнимает сердце и у героя сказки.
В данной сказке идея нравственного самоопределения человека достигает сильнейшего напряжения: апофеоз бессердечности в человеке и, одновременно, гимн истинной Любви, из чего следует, что это произведение есть высшая точка развития конфликта книги в целом.
Во второй половине книги развитие действия подходит к своему логическому завершению, а значит, меняется и тип героя. На смену противоречивой личности приходит более гармоничная, как, например, Галя из сказки «Галина правда», Лео – «Герцог над зверями», мельник Нарцисс – «Мельник Нарцисс» и, наконец, угольщица Мария из сказки «Подарок феи» и королева Мира – «Меч королевны». Отметим, что внутренняя форма персонажей, создающая в целом образ нравственного человека (может быть даже и шире – образ христианина) раскрывается уже в именах героев. Так, Галя (полное имя Галина) с греческого языка переводится как тишина, спокойствие307, а Лео (производное от Лев) ассоциируется с царственностью, благородством, величием, мудростью, высшей справедливостью и т.д. Имя «мельник Нарцисс» на первый взгляд воплощает в себе образ самовлюбленности, напоминающий мифологический персонаж («Нарцисс и Эхо». Овидий. Метаморфозы. III, 339-510). Однако вторая составляющая имени – «мельник» – не столько указывает на род деятельности, сколько характеризует его как доброго, веселого и свободолюбивого. Наконец, два последних имени – Мария (в переводе с еврейского – госпожа308) и Мира – говорят сами за себя: первое напоминает об имени Пресвятой Богородицы, следовательно, воспринимается читателем в контексте евангельских событий, а второе – производное от существительного мир – «отсутствие ссоры, вражды, несогласия, войны; лад, согласие, единодушие, приязнь, дружба, доброжелательство, тишина, покой, спокойствие» (В.И. Даль II, 328). На это значение слова указывают и грамматические признаки (поскольку имя героини пишется через «и», а не через «i»309), и контекст сказки. Таким образом, имена героев раскрывают содержание образов уже в начале повествования, что и подтверждается впоследствии текстом.
Так, Галя («Галина правда»), исполняет завет умершей матери всегда говорить только правду. Воплощая в своем образе такую христианскую добродетель, как смирение, героиня выдерживает силу искушения сойти с истинного пути в поисках этой самой правды:
«Неси меня туда, птица, – шепнула ей Галя, – где люди любят правду и слушают ее».
Поиски птицы не только не увенчиваются успехом, но и закончились трагично: ей пришлось заплатить жизнью за свое правдолюбие:
«…закричала на Галю королева, … – Как смеешь ты порицать меня! За это ты должна немедленно умереть! … Упала в озеро Галя, погрузилась в холодные волны и опустилась, мертвая, на самое дно».
Следующий персонаж, Лео, дан как исключительно положительный герой:
«…золотое сердце у него».
Он забыл зло, причиненное ему братом, жестоким герцогом Рональдом, и пришел ему на помощь в тяжелую минуту, он не покинул зверей, спасших его от злодея Чура:
«Не оставлю своих зверей милых ни за что на свете… Приютили они меня в горькую минуту, дали мне радость и любовь…».
Не менее гармоничен и герой сказки «Мельник Нарцисс». Познав по волшебному наитию колдуньи Урсулы истинную жизнь королей, Нарцисс, простой сельский паренек, не прельстился властью, богатством и титулом. Он возвращается к своей мельнице, поняв, что дворцовая роскошь и свободная воля не совместимы:
«Что за ужас, что за скука быть королем!.. Не только не смеешь распорядиться своим временем, но и любить не смеешь того, кого выбрало сердце!.. Все отдам я тому, кто превратит меня снова в прежнего скромного мельника Нарцисса!».
Смена типа героя влияет также и на общий тон повествования. С развитием сюжета изменяется образ душевного строя человека, он совершенствуется и приближается к преображению. Иным предстает и образ повествователя «Сказок голубой феи». Если на уровне завязки конфликта он сам задавал вопросы своему читателю о возможности (или, невозможности) духовного роста человека, то уже во второй половине книги, приближаясь к развязке, повествователь мыслит в свете христианского мировоззрения. Автор использует больше реминисценций из Священного Писания, аппелирует к библейским образам, парафразирует жития святых, выделяет из характеров героев духовную сторону.
Трагическая, на первый взгляд, история Гали оборачивается совсем иной стороной и утверждает, что, даже если человек не может найти любовь среди людей, то он обязательно ее обретет на небесах:
«Проснись, пробудись, милая Галя! Ты попала в царство правды, одной правды, чистой и прекрасной, которой не встретить на земле!».
Короткая жизнь мужественной маленькой героини сопоставима в данном случае с житием святых мучеников, большее число которых составили люди, защищавшие христианскую истину и отдавшие за нее свою жизнь в первые три века после Рождества Христова. «Христиане… хорошо знали, – пишет православный педагог С.С. Куломзина в книге о святых, предназначенной детям 310, – что никакую власть на земле нельзя признавать за Бога». За что римские власти их преследовали. Христиан «казнили, сжигали, топили (как, например, в житиях святых мучеников Антонины (1/14 марта), Виктории, Леонида, Галины, Василисы и др. (16/29 апреля), Марины (17/30 июля), Евгении (24 декабря/6 января)311 бросали на съедение диким зверям в цирках, обвиняли во всяких выдуманных преступлениях…<…> Но чем больше преследовали христиан, тем крепче делалась их вера, тем сильнее становилась Церковь». После мученической кончины святые обретали вечное царство. Таков финал и жизни маленькой Гали:
«За твою правду Господь соединил меня снова с тобою, чтобы никогда уже нам не разлучаться больше. <…> Роскошный сад благоухал, и бледноликие ангелы пели гимн о Галиной правде».
Этой сказкой Лидия Чарская воплощает одну из заповедей блаженства, принесенных Христом человеку Нового Завета, а именно: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство небесное» (Матф. 5: 10). Мотив воскресения, выраженный во встрече умерших Гали и ее мамы, тема вечности, портретирование литературного и иконографического образа рая, обозначенное словообразами «царство правды», «роскошный сад», «бледноликие ангелы пели гимн», «лазурное царство» – все это формирует в воображении читателя образ Царствия Небесного.
Христианский тон повествования присутствует и в следующей сказке – «Герцог над зверями», где особо рассматривается тема братской любви, тема кротости и смирения, тема святости человека. Так, антиподные друг другу образы братьев – старший Роналд, отличающийся особой жестокостью, и младший Лео – являются парафразисами с библейских персонажей Каина и Авеля, где первый есть образ братоубийцы, а второй – любви и прощения. Эту идею о безмерном гневе в распре и безмерной воле прощения Лидия Чарская воплощает также и вслед за Н.П. Вагнером, который в сказке «Великое», парафразируя сюжет евангельской притчи о милосердном самарянине, показывает, как «великая» злоба и жажда мести сменяется «великим» состраданием.
«Сначала, когда я слушал стоны Самуила (еврейского вождя), каждый стон и каждое его слово волновали мое сердце и оно просило его крови. Но когда он лежал беспомощно на моей груди, измученный и разбитый болью…, то чувство ненависти во мне смягчилось, стихало – и я чувствовал только одно сострадание»312.
Отмеченный нами фрагмент из вагнеровой сказки является как бы продолжением следующих евангельских слов, переложенных специально для детского чтения:
«Увидал он (самарянин) израненного и сжалился над ним. Самарянин подошел, перевязал ему раны; потом <…> привез его в гостиницу и стал ухаживать за ним»313.
Следует также отметить, что в образе главного героя сказки «Герцог над зверями», юноши Лео, просматриваются ангельские черты. На это указывает не только его особая внешняя красота:
«прелестный мальчик с голубыми глазами»,
но и внутренняя:
«…о кротости и доброте Лео…»
Однако первостепенное значение в портретной характеристике придается глазам героя, описание которых сопровождается различными эпитетами и метафорами – «мальчик с голубыми глазами», «прекрасные глаза», «двумя голубыми незабудками», «глаза – точно звезды на небе». Как известно глаза есть зеркало души, поэтому, начиная с характеристики этой части лица, автор продолжает затем говорить о душевных качествах юноши, вообще:
«…прекрасные глаза Лео светились двумя голубыми незабудками. Целое море чувства отразилось в этом взоре… Вся чистая, хрустальная, добрая и честная душа Лео выглянула на него…»
Еще не маловажная деталь, указывающая на ангельское в образе Лео, – это сравнение его с голубем:
«голубь: не мальчик, золотое сердце у него».
Как известно, эта птица имеет несколько символических значений в Священном Писании314, по одному из которых голубь – птица, воплощающая в себе образ кротости.
Христианская составляющая книги Лидии Чарской наиболее полно воплощается в сказке «Подарок феи», где образ героини, угольщицы Марии, портретируется с евангельского образа Пресвятой Богородицы. На это указывает не только имя (Мария), в котором происходит соположение христианского и сказочного, прозаического, и такие составляющие характера, как доброта, любовь, жертвенность, но и ряд параллелей с житием Пресвятой Богородицы и реминисценции из него.
Важной деталью, указывающей на богородичное в образе угольщицы, является знак, которая фея обещает подать королю, выбирающему себе дочь. Знак этот – белая голубка на плече замарашки. Известно, что и на фресках, и в акафистах Богородица изображается отроковицей с белым голубем. Более того, обращаясь к житию Пресвятой Богородицы, мы находим подобное описание, когда знак свыше – знамение, обещанное ангелом, также становится решающим фактором при выборе, и знак этот – белая голубица.

«Жизнеописание Богородицы»315
«Кроме того, что жезл расцвел, на нем сидела голубица…»

«Подарок феи»
«А на плече девочки сидит белая, как снег, голубка…»

Сравнивая сюжет сказки и сюжет жизнеописания Богородицы, легко обнаружить отличие: по преданию священники должны были выбрать «номинального» мужа для девы Марии, коим и стал праведный Иосиф, заменивший в действительности сироте Отца. В сказке же Лидии Чаркой король Серебряная Борода выбирает дочь. И все мотив выбора подчеркивает синтетический характер литературной сказки детской писательницы.

«Жизнеописание Богородицы»
«Ангел сказал первосвященнику: «Захария, собери неженатых мужей колена Иудова, из дома Давидова… И кому Господь покажет знамение, тому ты и вручишь Деву чтоб он стал хранителем Ее…»

«Подарок феи»
«И решил наконец король выбрать из дочерей своих подданных одну…»

В тоже время Лидия Чарская отступает от сказочной традиции, по которой король-вдовец или сын короля, принц, как, например, в «Золушке» (обработка братьев Гримм, пер. Г. Пестникова), выбирает себе молодую жену. Сравним:
«Но вот случилось однажды, что король затеял пир…и созвал на праздник всех красивых девушек страны, с тем, чтобы сын его мог выбрать невесту».
Однако по преданию известно, что в действительности Дева Мария стала не женой как таковой Иосифу, а дочерью. В таком отступлении Лидии Чарской от сказочного канона наблюдается проявление православных традиций.
В сказке автор отображает и менее яркие детали, указывающие на богородичное начало в образе угольщицы, однако, не менее существенные. Среди них, во-первых, сиротство:

«Жизнеописание Богородицы»
«…обречена была испытать горькое сиротство…»

«Подарок феи»
«Она (Мария) круглая сирота…»

Во-вторых, отмечены и глубокий ум, и доброе сердце, и кротость, и трудолюбие. Сравним нравственную составляющую в образах Девы Марии и девушки-угольщицы при их описании.

«Жизнеописание Богородицы»
«…Та, Которая впоследствии должна была исцелять сиротство всех одиноких, покинутых людей, стать Матерью, Утешительницей и Заступницей…».

«Подарок феи»
«И сделалась королевной маленькая угольщица. Она взяла к себе во дворец слепую и заботилась о ней, как родная дочь, окружила себя бедными детьми, учила их и придумала для них разные занятия и развлечения, вызвала во дворец умных стариков, с которыми советовалась, как бы лучше помогать королю Серебряной Бороде в его добрых делах. И обо всех людях пеклась и заботилась добрая королевна».

Возвращаясь к образу короля Серебряная Борода, заметим, что Лидия Чарская сополагает в нем черты не только образа Иосифа как посланного отца, но и Иоакима – родного отца Богородицы, которому на момент рождения Марии было около восьмидесяти лет. Отметим сразу, что имя короля подчеркивает его внешние портретные черты: борода, да еще серебряная. В древней и христианской культуре она являлась символом старчества и мудрости: «Седая борода доселе еще считается у жителей Востока символом мудрости, равно как мерилом преклонных лет и почтенной старости»316. Используя данную деталь во внешнем облике и в составе имени короля, автор объединяет, таким образом, в герое все старческое, праведное, отеческое, указывая и на Иосифа, восьмидесятилетнего старца, и на Иоакима.
Король Серебряная Борода так же, как и отец Марии был добр, богат и мудр, однако также и несчастен из-за отсутствия любимого чада.

«Жизнеописание Богородицы»
«Они (родители Богородицы) жили безбедно… Отличительной чертой их характера было милосердие к бедным <…> Однако горе… омрачало жизнь этих добрых людей. У них не было детей…»

«Подарок феи»
«Он (король Серебряная Борода) много помогал бедным, несчастным, кормил голодных, давал приют бездомным…»
«Одинок был король, ни семьи у него, ни жены любимой, ни любящих деток – никого не было…»

Соединение сказочной и христианской традиций позволяет Лидии Чарской обращаться к образу феи, приходящей на помощь человеку в скорбную минуту:
«Я добрая фея… <…> …я хочу сделать тебе подарок. <…> Я подарю тебе такую дочь, что ты будешь самым счастливым отцом в мире…».
Это еще один пример, указывающий на богородичное начало в образе угольщицы Марии, ведь и Иоакиму ангел провозвестил о рождении дочери (что, несомненно, стало даром), и Захарии – о знамении, которое определит выбор супруга Девы Марии:
«Между тем ангел явился и Иоакиму в пустыне и сказал ему: «Бог услышал твою молитву, у жены твоей Анны родится дочь и станет вашей общею радостью»;
«Ангел сказал первосвященнику: «Захария…»
Итак, автор сополагает в одном персонаже – король Серебряная Борода – образы трех старцев, известных из жития Пресвятой Богородицы: Иоакима – родного ее отца, Захария – духовного отца и Иосифа – посланного отца. Воспитанная в христианской традиции, Лидия Чарская знала, что в сущности, с точки зрения православного учения, Пресвятая Богородица была дочерью Отца Небесного, по воле Которого она появилась на свет, трудилась и была избрана, чтобы стать матерью Спасителя, Богочеловека. Поэтому логично говорить о четвертой составляющей в образе короля – Бога-Отца как Отца Небесного. Подтверждением этому является и имя главного персонажа – Серебряная Борода, так как в иконографии (иконы «Отечество», «Троица Новозаветная»317) Бог-Отец изображается именно как старец с седой, убеленной или «серебряной» бородой, что указывает на царское в образе героя и ассоциируется с Царем Небесным.
Таким образом, можно наблюдать, как христианская традиция обнаруживает себя в литературных сказках Лидии Чарской, когда автору достаточно использование лишь детали, насыщенной глубоким символическим значением. Христианская составляющая в тексте – насущный элемент, расширяющий его художественное пространство сказки как жанра.
Последняя сказка «Меч королевны» структурно напоминает первую – «Царевна Льдинка»: начало повествования рассказывает о счастливом детстве принцессы в любящем родительском доме, о веселом и беззаботном нраве королевской дочери и, наконец, о замужестве. Содержание организуется по принципу антитезы.
Возраст героинь:

«Царевна Льдинка»
«…три дочери царя… Зато младшая сестра – царевна Льдинка – совсем иная: разговорчива, словоохотлива…»

«Меч королевны»
«Три дочери было у короля… Но лучше всех была старшая, веселая да радостная…»

Временная координата

«Царевна Льдинка»
«Царевны весело живут… Днем они пляшут, играют да дивные сказки старшей царевны Вьюги слушают, а ночью на охоту за барсами и оленями выезжают»

«Меч королевны»
«Жизнь вокруг королевны ключом кипит. Что ни вечер – то бал во дворце, что ни день – то королевская охота наряжается».

Субъект и объект действия:

«Царевна Льдинка»
«Пришла пора замуж царевен выдавать… … – Не люб мне принц Снег, батюшка, не хочу идти за него замуж!

«Меч королевны»
«…пришла пора замуж выходить, и выдали принцессу Миру за короля дальней страны».

«Меч королевны» – это сказка, полемически выстроенная по отношению к «Царевне Льдинке», что проявляется уже в семантическом отличии имен героинь: Льдинка (холодная, бездушная) и Мира (мирная, миролюбивая). Таковы и финалы произведений: в первом героиня гибнет, во втором же, наоборот, проявляет всю свою любовь, доброту и самое главное жертвенность. Доминанта душевного строя героинь – царевны Льдинки и Миры-королевы – также антиномична:

Гордыня:
« – Глупые, маленькие, ничтожные дочери воздуха посмели смеяться надо мной, могучей царевной, их будущей повелительницей.
Накажи их, король Солнце, накажи тотчас!» («Царевна Льдинка»)

Кротость:
«И больно и стыдно стало королеве» («Меч королевны»)

Гордыня и властолюбие
– …Я невеста короля Солнца, и вы должны мне, как вашей повелительнице-королеве.
А Льдинка растаяла, умерла…

Любовь и жертвенность
Чем больше узнавала Мира от своих подданных правду-истину, тем ярче и ярче разгоралась в ее сердце любовь к ним. И тут же дала себе слово Мира-королева бросить веселье да потехи и всю свою жизнь отдать на служение своему народу. …И сдержала свое слово свято и твердо светлая Мира-королева.
Данный пример иллюстрирует, как развивалась идея нравственного и духовного восхождения человека, являющаяся предметом метасюжета книги, от начальной сказки к финальной. Лидия Чарская представляет образы – царевна Льдинка и Мира-королева – зеркальные по отношению друг к другу. Так, Льдинка, поддалась искушению славой, роскошью, а самое главное, властью и сделалась еще более горделивой и надменной, а Мира, наоборот, раскаялась и, как следствие, исполнилась любви.
В сказке «Меч королевы» происходит развязка конфликта, который обозначает автор в «Царевне Льдинке» вопросом: способен ли человек, раздираемый искушениями, соблазнами, восстановить в себе образ Божий, стяжать в себе христианские добродетели и прийти к преображению своей души или нет? И сказкой, завершающей книгу, Лидия Чарская отвечает: не только способен, но таков путь каждого человека к Истине:
«И тут же дала себе слово Мира-королева бросить веселье да потехи и всю свою жизнь отдать на служение своему народу <…> И сдержала свое слово свято и твердо светлая Мира-королева».
Итак, следует отметить, что «Сказки голубой феи» – это не набор сказок, не просто сборник, а книга, в которой присутствует четкая сюжетная линия, предмет повествования, динамика развития действия, строящаяся по традиционной схеме (завязка, кульминация, развязка), где сюжеты сказок входят в метасюжет всей книги, где главенствующим является мистериальный путь героя от «нисхождения в ад пороков» к восхождению к Богу, к восстановлению себя и самой души по образу и подобию Божьему.

Окончание будет.


297См. Минералов Ю.И. Указ. соч. – с. 31
298Там же
299Там же
300Там же – с. 351
301 Чарская Л.А. Письмо Ф.К. Сологубу. 17 января 1927 г.
302«В детской литературе, - отмечает исследователь детской литературы И.Г. Минералов, – употребимы оба слова и «книга» и «сборник», с явно доминантным «книга» применительно к сказкам, которое зачастую выносится в заглавие «Книга сказок», а не «Сборник сказок» <…> Ребенок знает слово книга, ему разъяснено слово «собрание», «сборник» и странно, неблагозвучно и долго «умонепостижимо» - «цикл»…» Минералова И.Г.Библия как Книги Книг и книга как художественно-семантическое целое // Гуманитарные науки и православная культура. Материалы Всероссийской научной конференции. Вторые Пасхальные чтения. – М., 2004. – С. 3-10.
303 Андерсен Х.К.Полное собрание сказок, рассказов и повестей. Т.1. – СПб., 1894
304 Иоанн, преп., игумен Синайской горы. Лествица, возводящая на небо.– М., 1997 – С.
306 – (Репринт: Сергиев Посад, 1908).
305Кожинов В.В. Сюжет, фабула, композиция // Теория литературы. – М., 1965 –
С. 426.
306 См.Лука, архиепископ (Войно-Ясенецкий) Дух, душа и тело. – М., 1997 – С. 28
307 Православный церковный календарь. – М., 2002. – с. 290.
308 Православный церковный календарь. – М., 2002. – с. 294.
309 В случае написания имени героини как «Мiра», оно обладало бы иной семантикой «…мiр – вселенная…, все люди…, община…» В.И.Даль II, 330).
310Рассказы о святых./Сост. С.С. Куломзина. – М., 1994. – с. 13
311Жития святых./Сост. Димитрием, свт., митр. Ростовским
312Вагнер Н.П. Сказки Кота-Мурлыки. – с. 196
313Библия для детей./ Сост. Прот. Александр Соколов. – М., 1990. – С. 297. – (Репринт: СПб., 1896).
314См.: Библейская энциклопедия./Сост. Никифор, архимандрит. – М., 1990 – С. 168. – (Репринт: М., 1891)
315Здесь и далее цитаты указаны по издании.: Поселянин Е. Богоматерь на земле//Сказание о чудотворных иконах и Ея милости роду человеческому. – Коломна, 1994 – с. 22 – (Репринт)
316Библейская энциклопедия – с.96
317См.: Алексеев С. Энциклопедия православной иконы. – СПб., 2001. – с. 129.