И.Ерёмина. Послесловие к книге Лидии Чарской «Три слезинки королевны». Детская библиотека «Семьи и школы». 1993г.
Лидия Алексеевна Чурилова (1875-1937), известная под сценическим и литературным псевдонимом Лидия Чарская, была не слишком заметной актрисой петербургского Александринского театра и писательницей для юношества, чья слава, кажется, не имела себе равной в русской литературе начала века.
Не считая рассказов и сказок, с 1901 года по 1917-й Чарская выпустила десятки повестей, получивших неслыханную популярность. «Записки институтки», Мой первый товарищ», «Княжна Джаваха», «Белые пелеринки» - вот несколько наиболее громких названий.
В прошлом сама воспитанница Павловского женского института, Чарская главным образом описывала институтский или гимназический быт, переживания девочек, становящихся барышнями; точнее говоря, этот быт и эти переживания служили как бы постоянной канвой для рисования психологических узоров и картин красочной фантазии. Чего только не было в этих повестях! Жгучая влюбленность и романтические драмы на почве «разбитого сердца», упоительный экзотический Кавказ, невероятные случайности, роковые злодеи, попирающие добродетель, приключения, каких. Как правило, не знает обыкновенная жизнь; гремучая смесь чувствительности с авантюрностью, которую при желании легко было не принимать всерьёз. Действительно, строгие литературные судьи иронизировали над книгами Чарской. Зато и читательской благодарностью она не была обделена. Читатели, вопреки критикам, восторженно относились к ней. Её не только читали – ей верили. Исповедовались ей в письмах. Спрашивали, как жить. Несколько лет перед революцией Чарская была кумиром и «учителем жизни» русских подростков. Это факт.
Об излюбленной героине Чарской, восточной княжне Нине Джавахе сочиняла стихи юная Марина Цветаева:
Бледнея, гасли в небе зори,
Темнел огромный дортуар;
Ей снилось розовое Гори
В тени развесистых чинар.
читать дальшеЛ.Пантелеев, один из авторов «Республики Шкид», вспоминая свои ранние читательские впечатления, писал: «…ворвалась в мою жизнь Чарская. Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал её книги, отголосок этого упоения до сих пор живет во мне – где-то там, где таятся у нас самые сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны».
Сама она очень просто объясняла свой феноменальный успех: «Я сохранила детскую душу и свежесть детских впечатлений». Скорее всего, так и было. Она была доброй, отзывчивой женщиной, верившей в силу добра. Свидетельство тому – её сказки, собранные в этой книге.
Как ни странно, быть может, покажется, сказки Чарской гораздо менее «фантастичны», чем её реалистические повести. То есть в них, разумеется, есть и чудеса, и волшебники, и всё остальное, чему и полагается быть в сказках; растения, птицы и животные общаются с людьми, чувствуют как люди и так далее, только почти всегда речь идёт не о полупридуманных «переживаниях», а действительных чувствах, которыми всякий человек с детства живет в действительной жизни, которые в каком-то смысле и есть сама жизнь. Это, если хотите, маленькие уроки доброты, верности, любви, милосердия. Не подумайте, что Чарская морализирует. Да ничуть! Просто, сочиняя и фантазируя, она естественно, как дышит, думает и говорит на усвоенном с детства языке христианской морали. Просто не знает другого языка.
«Естественность» - вот ключевое слово к сказкам Чарской, их главное достоинство да, пожалуй, главное впечатление от них. Слово и жест, слово и чувство, слово и реальность сливаются у неё в неразрывном единстве. И радость, и горе, совсем как детей, захватывали её целиком и полностью. Она не старалась экономить эмоции. Возможно, она бывала наивной, зато никогда не лгала. Можно смело сказать, что в этих сказках нет ни одной фальшивой интонации.
А это, кстати, большое умение – естественно говорить о простых вещах. У Чарской оно, что называется, от Бога. И возможно, здесь будет небезынтересно упомянуть, что Борис Пастернак, добиваясь предельной естественности в «Докторе Живаго», старался, по его собственным словам, писать «почти как Чарская».
После революции имя Чарской было вычеркнуто из литературы, а книги запрещены. Помочь ей пытался Корней Чуковский, когда-то, в пору её наибольшей известности, написавший злую статью о ней. Впрочем, его вмешательство изменить ничего не могло. Вот свидетельство какой-то комиссии по обследованию писательского быта середины 20-х годов: «У Чарской туберкулёз в третьей степени, муж безработный и тоже туберкулёзный, средств к существованию никаких. Она всё время лежит, оживляется редко, и оживление это нездоровое, нервное».
Она умерла в нищете и забвении.