Беседа с Евгенией Оскаровной Путиловой.

[charskaya]

Благодаря Марфе и ее диплому по Чарской, эти летом нам довелось побеседовать с Евгенией Оскаровной Путиловой.
Если честно то это очень странно что с автором статей, без которых нельзя представит детское литературоведение можно просто побеседовать, как и слюбым другим человеком....
Я записывала эту встречу. Естественно с разрешения Евгении Оскаровны.
И первую,самую интереснуя часть этой записи я вам сегодня представляю.
Хотелось бы сразу заметить, что это запись устного монолога, потому конечно он не будет таким гладким как статья.
Но, мне кажется , что это и хорошо.
Набирала текст с диктофонной записи  change-ange


Итак:
Беседа с Евгенией Оскаровной Путиловой.

Я очень долго искала могилу Чарской, не могла понять, почему о ней не знают.
Помогали мне искать сотрудники Леннаучфильма. Мы объездили всё, что можно, она ведь работала в Александринском театре – мы посетили ветеранов сцены Александринского театра, мы ездили по каким-то адресам и – ничего. И где-то кто-то вот вроде как шепнул мне (ведь если ищешь – все-таки ему помогают) - надо на Смоленское кладбище поехать. Есть два – лютеранское и православное. Я пошла на православное, все-таки я знала, как она верует. С собой я захватила на всякий пожарный случай разнородные подарочки, там ведь старая смотрительница - одни, может и молодая смотрительница есть - другие. Захватила детские книги, много – тогда страшный дефицит был.
Попалась мне молодая, хорошенькая смотрительница Оля. Сразу я стала ее просить – знает ли она. Она отвечает – да знает. Кончилось дело хорошо, добром. Повела она меня с большим трудом. Февраль был, зима. Снегу было навалом. Мы пробрались к могиле. И я была поражена.

Я хорошо помню, как рассказывали, что Чарская умерла от голода, в 1937 году. Это роковой год, это всё равно, что убиенная она была, и что ее хоронили (это потом я уже узнала – встречалась с очень старыми людьми). Жила она на улице Марата( это оговорка , видимо, правильно – Разъезжая) дом 7, в крошечной квартирке и на площадке ведь были и другие квартиры и что они её видели, помнили Чарскую, как жуткую старуху, а ей ведь было 62 года всего, когда она умерла. Когда в книжках - и почетных книгах же (!), пишется, что Чарская прожила долгую, длинную и спокойную жизнь, мне просто нехорошо делается. (Я читаю книгу одной исследовательницы о 20-м веке, о 20-х годах, узнала – сколько ей лет, ей столько уже лет, а она не причисляет себя к старым). Чарская часть жила в прошлом веке, часть – в Серебряном веке, пережила революцию, Гражданскую и прожила после революции еще 20 лет в совершенно новом государстве. Потому такое ощущение, что она бесконечно жила. Это ощущение распространяется не только на нее, а и на других, родившихся в 75-м-85-м годах 19 века. Такое ощущение, что они прожили четыре жизни. Мне сказали, что люди забеспокоились, что очень давно не видели её – сунулись к ней в дверь, а дверь заперта. Сломали дверь. Она ушла из жизни уже дня три. В комнате ничего не было по рассказам, ну может, была какая-то мебель, которую не продашь. Но она лежала в ужасном состоянии, кровать её – всё это было очень бедное, уже непригодное для жизни и на ободранных обоях был номер телефона записан. Я узнала, чей это был телефон. Это был номер Мих.Мих.Зощенко.
Как я потом горевала: я долгие годы встречалась с воспитанницей Зощенко, я могла видеть вдову Зощенко. Я один раз в жизни сидела рядом с Зощенко и могла с ним долго разговаривать. Но я тогда не занималась Чарской и я не знала, что у них бы могла много узнать о Чарской. Потом я узнала, что воспитанница Зощенко - она сказала, «да», это так, но она была девочкой еще. Она не могла знать, какие у них были связи. Они её подкармливали, ей помогали, но то, что это единственный номер телефона – это был именно его номер. Он был написан на обоях чернильным карандашом. Хоронили её эти соседи, взяли старые дроги, никаких ведь автобусов этих еще не было. Её провожали два человека. Смоленское кладбище в центре Ленинграда было самое близкое и самое доступное. Соорудили над ней маленький холмик, над ним две палки крест-накрест и чернилами написали «Л.Чарская». Всё.
Когда я увидела эту богатую могилу, я ничего не поняла. Это серебряный крест у изголовья, ухоженная могила, большая территория, просто огромное пространство даже. Хорошая ограда, стол, скамейка – всё выкрашено. Я не поняла – кто всё это сделал. И она (смотрительница) сказала, да, за ней ухаживают. Но как это получилось, я не знаю. Вот в книге моей «Детское чтение – для сердца и разума», в статье о феномене Чарской, там эта история, это просто детектив – как из маленького холмика постепенно вышло такое, нет, не так, не постепенно, а урывками, с помощью каких-то людей, нам и не знакомых... Кто-то и из иностранцев был. Летом, выяснилось, приезжала сюда подруга жены сына из Харбина. Он ведь умер в Харбине, почти одновременно с матерью, они ничего друг о друге не знали.
Я спрашиваю у Оли – если такая прекрасная могила, если так ухаживают, почему никому неизвестна – мы же её два года ищем. А она отвечает – потому что не зарегистрирована. А вот тогда был 1988 год примерно. Тогда сплошь были статьи, что бесхозные могилы грабят. Выбрасывают усопших и забирают землю для своих будущих похорон или кого-то надо похоронить. И я прямо закричала – это бесхоз!? А почему те, кто ухаживает - они же годами ухаживают, не могут зарегистрировать?! Мне ответили, что, во-первых, они боятся, не было тогда этого ощущения свободы – попробовать сделать, что хочешь. А во-вторых, они домохозяйки, кто-то сестра домохозяйки, и так как её бабушка читала Чарскую и у неё осталась эта Чарская, вот они и ухаживают, а так - они не могут. И затем Оля спросила – а у Вас случайно паспорт не с собой? Случайно с собой, говорю. Это было действительно случайно. Я никогда не носила паспорта с собою, это был перст судьбы. Ну, говорит, тогда пойдемте в канцелярию кладбищенскую. И зарегистрируем на Вас эту могилу. И я пошла. Вот с этого момента она стала зарегистрированной. Получила номер, статус. И вот теперь я ездила на кладбище, я немного забыла – второй раз я была весной со своей приятельницей из Москвы, и не могла никак найти могилу, потому что весна, всё изменилось совершенно. Пошли в канцелярию, а там – есть адрес, есть номер. Нам объяснили - против большой часовни Ксении Блаженной. Часовню всегда посещают, там ВСЕГДА молятся, очень красивая, благородная часовня. То, что это еще недалеко – как-то помогает людям, способствует тому, что посещают могилу Чарской. Честно говоря, она не стала лучше, очень многое пограбили, что-то исчезло. Когда я была первый раз там, были медные дощечки с выгравированными стихами Чарской. У нее же больше 200 стихотворений. Сейчас я покажу, как я издала эти стихи. И вот этих дощечек нет. Понимаете, это бронза и это делала художница…
А вот теперь мы подойдем к ее подарку.
А второй подарок, который я получила – это из Америки.
Тоже письмо большое было, конверт большой. Пакет. Там было письмо, написанное человеком, который когда-то может быть, чуть-чуть знал русский язык. Я вот так поняла, ведь у отца Лиды Вороновой, Лидии Чуриловой, псевдоним «Лидия Чарская», нет, «Л. (точка) Чарская», не Лидия, ведь у отца была вторая жена и у жены были дети. Она об этом пишет в первой автобиографической книге «За что?». Там она описывает свою ненависть, свой побег - ненависть к мачехе, побег из дома, потому что эта необузданная девочка не могла примириться с тем, что кто-то у неё похитил любовь отца. И потом, вы помните эту историю, когда она болела черной оспой и сиделка ее выходила, и она услышала разговор врача о том, что, в общем-то, у этой сиделки дети и что она, рискуя своей жизнью, выходила девочку. И Лида полюбила всей душой эту сиделку и хотела, чтобы она была её мамой. Это такая очень трогательная, немного сентиментальная, история и вот видимо какое-то продолжение этих детей вероятно они уже эмигрировали, или друзья или какое-то очень отдаленное потомство. Оттого, что Лида бежала из дому, когда ей было 11 лет, значит это был, 1875 и 11 это 1886 год, а когда она через один-два года заболела черной оспой, то уже шел разговор, что есть уже дети по второму браку. И она их полюбила, но никогда о них не писала. Родились они в 80-х годах, нынче это уже прапраправнуки какие-нибудь. Но видимо переходит тоже любовь к Чарской и лично к ней, и книги её сохранились. За границей есть они. Было письмо у меня, в подарок получила три книжки, я тоже очень ценю их. Это видный, вы знаете, кто такой Константин Романов, князь, он К.Р. знаменитый, замечательный поэт и такого трехтомничка у нас нету. Вот это Париж, 1967 год, это замечательное издание, я им очень дорожу и у меня письмо, где вот этим же почерком, старая женщина, безусловно, это писала, это уже дрожащая рука писала и неправильные обороты… ну человек, который помнил и еще дорожил этой памятью русского языка. Поклон и благодарность, что я из небытия вывела Чарскую, столько о ней написала и столько опубликовала статей. В общем, у меня статей восемь, вплоть до английской, Британской энциклопедии. Я сейчас покажу Вам эту статью. И я первой издала – вы наверно видели синенькую книжечку.
У этой книжечки очень интересная история – почему я пришла к Чарской. Я даже в мыслях не имела, я никогда и имени её не слышала. Вот я работала над этой книгой, вот это 2-хтомник – «Русская поэзия детям». Это мой. Библиотека поэта. Вы никогда не видели ее? 1997 год, том 1 и том 2, но до этого вышел том первый только, где с 1634 по 1917, я собрала всю поэзию. Я работала много лет над этим, это уже потом в 1997 году вышел двухтомник, то есть я уже с 1917 до 41 года сделала. Сейчас у меня в печати уже трехтомник: «Четыре века русской поэзии детям». И когда я работала над первыми томом, меня интересовали только стихи. Я страницу за страницей исследовала каждый журнал, то когда я дошла до «Задушевного слова», то первые годы я пробежала хорошо, а начиная с 1901 года я не смогла работать – Чарская… Чарская… Чарская, Чарская! Чарская! Журнал выходил еженедельно в одном варианте и раз в месяц в другом варианте. И какой вариант не возьмешь – для самых маленьких или для среднего возраста – там - одна Чарская, здесь - другая, но всё – Чарская!
Она мне так мешала, что я решила так – вот беру год, вот такой томище огромный, тонкая бумага, это в фондах, сейчас это уже недоступно, это вот, слава Богу, я сделала эту работу, я собрала. Теперь это недоступно. Они перевели это на микрофильмы, потому что стали разорять это – вдруг возник интерес у всех, когда начались коммерческие издательства, все кинулись искать детскую литературу в Публичную библиотеку, тогда она была Публичка.
Я решила так: чтобы отвязаться от этой Чарской, я прочту за год всё. А ведь Вольф очень остроумно и очень хитро ее печатал. Он, ну, начал печатать с «Записок институтки», но не кончил, он каждый год не кончал, а анонсировал, что продолжение будет в первых номерах следующего года и обеспечивал себе такую подписку, какую никто себе не слыхивал и не видывал. И я вот так и делала – я прочитывала. И тогда я могла совершенно спокойно заниматься своей поэзией. И так я ее прочла всю от 1901 до 1918 года. Больше мне уже для первого тома ничего не надо было. 1 том кончился, 1734-1917.
Но я поняла, что Чарскую надо вернуть и я в Детгизе, где я печаталась в каждом ежегоднике (наверно Вы видели - «О литературе для детей», а московский назывался «Детская литература») и я предложила статью о Чарской. Мне сказали – нет. Не надо. Эта статья вышла в 1989 или 1988 году. Я тогда пошла к директору, я много печаталась в Детгизе и была там своим человеком с молодых лет, и сказала, что надо издать Чарскую. Она мне сказала: «Вы не совсем здоровы? Больше Вы ничего не могли предложить?» Я говорю, ну что ж, как хотите. Когда стал собираться следующий ежегодник и мне предложили написать статью, я сказала – только Чарская, иначе я участвовать больше не буду. В общем, они посоветовались-посоветовались, и сказали, ну, пусть она напишет о Чарской.
Может быть, это самая дорогая для меня статья. Вот эта - «О феномене Чарской». Потому что это первая. Потому что я выговорила всё, что могла, хотела выговорить. Вот когда человек захлебнулся в материале, он первое выговаривает. И может быть это самое лучшее, потом ты думаешь и соображаешь, и примеряешь всё это… Я сдала эту статью в наш ежегодник. Обычно он шел на утверждение в Москву, ведь ленинградский Детгиз был филиалом московского. Рукопись сборника должна была завизировать Москва.
И прошло так 2-3 месяца, после того, что рукопись отправили сборником в Москву, звонок мне: немедленно хватайте такси и немедленно приезжайте в издательство. Я говорю – в чем дело?! Я просто перепугалась. Мне – не могу объяснить. Не по телефону. Скорее, скорее в издательство. Я выскочила. Схватила какую-то машину и прилетела туда. И прямо ко мне – она добавила. Вхожу в ее кабинет, думаю: что, пожар, что ли? Сидит она и еще какая-то женщина. Ну я успокоилась – сидят две женщины. Я спрашиваю «Что случилось?» Она говорит: «Евгения Оскаровна, случилось вот что. Я только что вернулась из Москвы, несколько дней тому назад. Я посмотрела московские планы на следующий год – там стоит Чарская! «А-а», - сказала я. «И это из-за Вашей статьи». Они завизировали сборник. Внимательно прочли статью и включили в свой очередной план Чарскую. Я говорю – очень хорошо, а в чем дело? А что от меня зависит? «Евгения Оскаровна, вот директор Петрозаводской типографии берется зеленой улицей опередить их. Давайте материал». Я говорю – а что у них? Я же должна знать, что у них в плане. Она говорит – у них только «Княжна Джаваха». Я отвечаю – тогда всё в порядке, мы сделаем «Повести». Две повести – «Записки институтки» и «Княжну Джаваху», я сделаю вступительную статью, и таким образом будет совершенно другая книга. Повести Чарской со вступительной статьей – это уже совершенно другое дело. Ура! И зеленой улицей вышла вот эта красивая книжечка. По существу, если моя статья о Чарской - первая, то и это - первая книга Чарской.