История Мурочки. Повесть С.Орловского

[charskaya]

История Мурочки. Повесть С.Орловского

Типография Т-ва М. Д. Сытина, 1907г.


ГЛАВА ПЕРВАЯ

I.
Героиня.

История Мурочки еще невелика. Мурочке всего тринадцать лет.
Если вы не поленитесь пройтись по дорожке и заглянуть за кусты лиловой сирени, которые так пышно цветут, вы увидите ее. Она сидит на скамейке с книжкой. Она сплела тоненький веночек из белой кашки и еще какнх-то белых цветов и надела себе на голову. И уже забыла про него: так поглощена чтением;
Её двоюродный брат Роман подкрадывается сбоку и неожиданно захлопывает книгу. Му­рочка сердится, вскакивает, бежит догонять его, чтоб отшлепать его книжкой. Но у Романа ноги гораздо длиннее, чем у ней, и он бла­гополучно домчался до балкона и бросился на диван в то время, как Мурочка еще бежит по саду.
В саду весна.
Пышная лиловая сирень цветет. На лужайках ковер желтых одуванчиков, с которыми воюет дядя. Шиповник украдкой расцветает у забора. А главное—небо-то какое синее, глубокое!
Сладко, дивно дышится в саду и в полe,
Белые облака бегут по небу. Солнце то по­кажется, то опять скроется, играет в прятки. Дядя поглядывает на облачка и укоризненно качает головой: ну, какой от них толк? А дождь-то как нужен!
Мурочка теперь уже привыкла к этим разговорам о дожде и погоде и тоже радуется, когда сизая, хмурая туча вылезет из-за леса и начнет ползти - ползти к ним. Чудовище!.. А еще лучше, когда утром проснешься—глядь! - небо серенькое и дождик прилежно сеется на мокрую травку. Дядя ходит довольный, насвистывает песню, надевает высокие сапоги и отправляется куда-то...
На балконе Роман лежит на диване и смеется. Накрывают на стол. В столовой Женя занимается с двумя меньшими. Надежда Ива­новна, которую и старшие называют мамой (хотя она приходится мачехой Женe и Роману), ходит из кухни на балкон с кувшином молока.
Кончайте, господа, пора обедать,—говорит она.
Ваня и в особенности Катя радешеньки. Женя закрывает тетрадку и отмечает в учебнике, сколько нужно выучить на завтра из таблицы умножения.
Роман кричит с балкона:
- Микробы, обедать!
Начинается возня на балконе. Роман борется с Ваней. Ваня вырывается и мчится в сад, где налетает на идущего отца. Отец проходит в свою комнату умыться. Мать усаживает ма­лышей за стол, завязывает им салфетки.
Женя сидит рядом с Мурочкой. Приходит Григорий Степанович и садится возле них.
- Кто это тебя так увенчал?— смеется он, глядя на белый веночек в волосах племян­ницы, съехавший на бок.
Мурочка, красная, снимает его и бросает в сад.
- Цветы и стихи, стихи и цветы, - насмешливо бормочет Роман.
- Вовсе не стихи,— говорит Мурочка, - а просто, я думаю, всем людям надо хоть один раз прочесть Лермонтова.
Женя вступается.
- Ты не читал?
- Hет.
- Что-то удивительно. Студент, и вдруг не знать.
- А как же на экзаменe отвечал?—задорно спрашивает Мурочка.
— Этих билетов не знал, гдe стихи.
Девицы фыркают.
- У нас в седьмом классe проходили,— говорить Женя авторитетно.
Надежда Ивановна восклицает:
— Что же каши никто не берет! Вчера гово­рили, что давно ячневой каши не было.



Григорий Степанович начинает рассказывать о вчерашнем деревенском сходe. Школу но­вую затеяли в Горбатовке, и Женя очень за­интересована ею. Жене остался всего год в гимназии, потом она мечтает сделаться горбатовской учительницей. Надежда Ивановна, которая тоже была учительницей до своего замуже­ства, не менеe Жени интересуется новым делом. Уж сколько раз они вдвоем обсуждали его.
И теперь какая радость, что горбатовская школа, вероятно, осуществится!..
После обеда Роман, который целое утро сидел у себя в мезанине и писал, объявляет, что нужно промяться и сходить всем в лес.
— В лес! в лес!—пищит Катя.
Она вертится волчком на балконе, юбки её разлетаются, как у танцовщицы. Она любит кружиться, когда чему-нибудь рада. Ваня бежит к себе наверх за перочинным ножиком: хочет вырезать в лесу хлыстик. Надежда Ивановна суетится с Мурочкой. Они укладывают в корзинку хлеба и крутых яиц. Женя до­стала детское верхнее платье и затягивает его в ремень вместе с пледом. В лесу так хо­рошо, наверное, останутся долго, как бы детям не простудиться.
Григорий Степанович с ними не пойдет: он ушел к себе отдыхать.
Пока все суетится, Роман сидит на балконе и тренькает на гитаре. Он мастер петь.

«Лодка моя легка,
Весла большие...»

напевает он, пощипывая струны.
Ну уж, Рома, оставь, а то когда же соберешься,—говорит Женя и отнимает у него гитару. Он молодецки надвигает фуражку, на
самый затылок и берет стянутый в ремень
тючок.
Сверху бежит, сломя голову, Ваня, и все отправляются, наконец, в лес, куда просто ру­кой подать из сада: минут 15 ходьбы.
А небо-то — синее, глубокое! А воздух-то какой! Трава как щелк, а как выйдешь из сада—простор, зеленые поля во все стороны - рожь и пшеница, и овес голубоватый и еще короткий, как щетка, а справа выгон, где па­сется стадо.
Но еще лучше в зеленом, свежем, прохладном лесу. Уж тут так хорошо, что и рассказать невозможно!



II.

История только еще начинается.

И не снилось Мурочке, что она попадет в Горбатовку. Деревню она увидела в первый раз в тот день, когда ей минуло тринадцать лет.

Мурочка родилась в высоком, мрачном каменном доме. В этом доме прошли первые годы её жизни,
Конечно, она не помнит их, но отец говорил, что жили они тогда в городе зиму и лето, по обыкновению. Кормилица, а потом няня носили Мурочку на руках в ближайший садик при церкви, в „ограду", как они говорили. Садик был невелик, и дорожки его были замощены плитами, как тротуары. Но все-таки тут была зеленая травка и зеленые деревья, и можно было посидеть на зеленой скамеечке и поиграть песочком.
Нянюшки и мамушки сидят себе на скамейках, разговаривают, перемывают косточки господам, сплетничают, жалуются.
А дети заняты. Те, что поменьше, играют у кучи желтого песку под высокой белой ко­локольней, лепят пироги, печки, города и кре- поста с глубокими рвами. И богатые и бедные отлично веселятся вместе.
Большие дети, которые умеют уже играть, держатся тоже вместе,— и нарядные и простые, и с перчатками и без перчаток. Раскраснеются, как маков цвет; щечки так и пылают. Играют в кошки-мышки, в горелки, в пят­нашки, в прятки. Хорошо прятаться за коло­кольню, за пристройку у её стены, где сложены дрова, за скамейки и за нянюшкины широкие юбки.
Визг, писк, смех, иногда ссоры и слезы.
Но как тут обижаться и плакать, когда так чудно хорошо играть на открытом воздухе? Вот уже бойкая девочка иабирает компанию для новой игры. Все становятся в кружок, и девочка ходить вокруг и поет:

«Заря-заряница,
Красная девица...»

А там три мальчика, из которых двое— братья Мурочки, играют в лошадки, и серди­тый кучер без жалости хлещет своих ло­шадей.
Мурочка опоздала и не захотела играть в зарю-заряницу. Пришли две девочки, дочери соседнего булочника, две прехорошенькие розовые немочки с светлыми косичками и голубыми глазами. Их зовут Розочка и Минна. Мурочка очень любит их. Они веселые, никогда не де­рутся, не дуются, а бегают как шибко! И вот втроем они затевают свою игру — пятнашки, Нужно сосчитать, кому догонять. Мурочка начи-нает, как учила ее няня:

«Первенчики, другенчикп,
Чикири, микири,
По кусту, по насту,
По лебедю—коренью,
Свистень—корень,
Татарский ворот,
Шапка—татарка,
Зеленчик—вон!»

Минна — пятнашка. Мурочка и Роза бегут от неё в разные стороны. Потом они втро­ем вступают в большую игру в кошки-мышки, и нельзя даже сказать, как они весе­лятся.
Время идет, плывет, уходит... Вот уже протяжно и гулко ударили к вечерне: «дон!..» Загудел воздух. И солнца уже нет. Давно спряталось оно за высокие дома, только никто этого не заметил. «Дон!.. дон!..» гудит боль­шой колокол. Мурочка закидывает голову назад и хочет увидеть того, кто звонить там, наверху. Но никого не видать; точно колокол сам собою гудит и звонить.
Розочка и Минна прощаются. Мама пришла за ними. Мурочке скучно. Нянюшки и мамушки зашевелились, кое-кто уходить уж собирается. Няня зовет Диму и Ника, зовет Мурочку, и они выходят из ограды и лениво и нехотя идут домой но большой улице, где нет ни единого деревца, где стоять с двух сторон высокие, мрачные каменные дома, гдe каменные мостовые и каменные тротуары, и где хлопот­ливо бежит и звонить красная конка.


III.
В царcтве Мурочки.

Мурочке семь лет. Дима старше её на два года и совсем уже большой мальчик, учится в школе. Ник еще мал, он меньше сестры, толстый бутуз, трехлетний буянь и задира.
Дома у Мурочки и хорошо и худо. Хорошо в детской, где они втроем спят, и няня тоже на своем сундуке за печкой. Хорошо играть всем вместе, слушать нянины сказки вечерком, в полутьме, когда только лампадка теплится перед образами. Мурочка давно знает наизусть все нянины сказки: и про Василису Прекрасную, и про морского царя, и про лебединых дев, которые по утрам скидывают у реки свои белые перистые сорочки и становятся царевнами... Чего-чего не знает она! А все-таки каждый раз жмется, к няне и трепещет, когда опять баба-яга догоняет девочку или Кощей-бессмертный губить царевича... Страшно!
Дима, с тех пор как в школе, сталь важничать и уже не с прежним интересом слушает нянины сказки.
~ Ну уж, все старье! говорить он.
У Димы теперь товарищи — мальчики и учи­теля—мужчины, и он свысока начинает смотреть на баб: на няню и Мурочку, и даже на тетю Варю.
Он боится, как и прежде, тети Вари, но уже начинает храбриться и важничать с нею, впрочем, покамест только в своих мыслях.
Зато с няней и Мурочкой нечего стесняться! Вот он и разгуливает по детской, задрав нос, и критикует, и все, что прежде ему нра­вилось, кажется теперь вздором и глупостями, не стоящими внимания. И — что всего хуже—он выучился в школе таким словам, как „на­плевать", „дурачье" и даже „свинья..."
— Димка! на Лизу наступил! — взмолилась Мурочка, бросаясь спасать свое сокровище—ста­рую, полинявшую куклу.

— Бабье!—небрежно говорить Дима. — Что она, живая, что ли?
Да что ты озорничаешь, батюшка,— гово­рить старая няня, которая сидит у окна и, надев очки, штопает детские чулки на деревянной ложке. —Погоди, тете скажу.
- Очень боюсь!— бойко отвечает Дима, однако уходить подальше от сестриных игру-шек.и начинает что-то строгать.
Мурочка вытирает слезы себе и кукле (надо же думать, что Лиза заплакала, когда очутилась под Диминым сапогом) и начинает ее ука­чивать, напевая нежным голоском:

«Спи, дитя мое, усни!
Сладкий сон к себе мани!..»

Хи - хи! это днем-то! — смеется Дима у своего окна.—И днем и ночью спить.
Тебя не спрашивают, - говорить обиженно Мурочка.
— Даже игры придумать не умеют, —не­брежно ворчит Дима.
Ник усталь бегать в саду и теперь сидит тихо, не балуется. Он строить себе вавилон­скую башню на полу, и когда она с треском разваливается, опять собирает кирпичи и снова воздвигает стены,
— Ох-ох! Царица небесная, Миколай угодник...— вздыхает няня, штопая чулки.— Что-то косточки мои ноют. Видно, быть непогоде.
Она смотрит в окно на небо, а неба видать только краешек, потому что окно выходить на двор; с четырех сторон стены, и в них окна. Даже можно видеть напротив у соседей, как шьют на машинке портнихи: там ма­стерская. Шьют и шьют весь день, с утра до ночи, и Мурочка часто подходить к окошку со своей Лизой на руках и долго задумчиво смотрит, как, нагнувшись, шьют большие девушки и девочки...
Они знают уже Мурочку, потому что не раз кланялись друг дружке через окна, и раз— какая радость!—оттуда прибежала тонень­кая стриженая девочка, в розовом платье и черном переднике, и принесла Мурочке целый ворох ярких лоскутиков: красных, зеленых, голубых, желтых и розовых.
Мурочка даже оторопела, увидев такое со­кровище. Ома звонко и крепко расцеловала девочку. Няня попросила себе лоскуточков, чтоб - сшить сумочку: „Некуда,— говорить,— наперсток спрятать, катушки и все", и Мурочка с такой радостью отдала ей, сколько надо было, и все-таки осталось еще на роскошные наряды для Лизы.
И потом она еще чаще смотрела в окошко и кланялась и улыбалась им, и думала про себя: „Чем бы только мне отблагодарить их, чем бы показать, как я довольна?"
Но у Мурочки, кроме старых игрушек, не было ничего.
К тому же она и не знала, как живут они там, в мастерской. Сыты ли они, хорошо ли им так шить с утра до вечера, не хочется ли им побегать и посмеяться или, может-быть, поплакать, как Мурочка плакала иногда, уткнув­шись лицом в нянины колени. Она не знала их жизни, и никто не рассказывал ей про них. Она знала пока только свою крошечную жизнь и жизнь братьев, и еще знала вол­шебную, страшную, удивительную жизнь разных царей и царевичей: Ивана-царевича, Салтана, Гвидона, Еруслана и Синагриппа, которые жили где-то в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, — там, где летают страшные змеи и ковры-самолеты, и где живет, чудная огненная Жар-птица.

IV.
Тетя Варя всем недовольна.
Раз, поздно вечером, когда Мурочка уже убирала игрушки, а Ник, уже раздетый, в одной рубашонке, прыгал на своей постели, раздался звонок.
Звонок как звонок, никто на него не обратил внимания. Кому-то отворили двери, кто-то вошел, чьи-то вещи вносили в комнаты, отец с кем-то разговаривал.
Димы не было дома, он отпросился к то­варищу и в первый раз один пошел в гости. За ним хотели послать кухарку Аннушку. Дима, конечно, выскочил бы посмотреть, кто приехал, по Мурочка не так была любопытна.
Её мир ограничивался детской, и она не любила заглядывать, что делается в других местах.
Но не успела она сложить все вещи в шкапчик, как случилось нечто необыкновен­Ное. Дверь растворилась, и вошел отец с незнакомой барыней.
Незнакомка была высокая, стройная женщина в темном платье с белым воротничком и рукавчиками. Её волосы были пышно зачесаны наверх. Серые глаза смотрели строго и решительно.
Мурочка застенчиво приподнялась и, молча, смотрела на вошедших. Ник так и присел на постели.
Отец подозвал к себе дочь.

— Это Мария, или Мурочка, как ее зовут у нас, — сказал он.
Барыня поцеловала ее в лоб.



А где же няня?
Няня в кухню ушла,— прошептала Мурочка.
— А этот разбойник — меньшой, Ник. Старшего нет: отпросился в гости.
— Как, один?—удивилась барыня.
— Тут недалеко,— сказал отец. Он погладил по головке дочь, которая прижалась к нему.— Друзей у себя в школе приобрел.— Он нагнулся к Мурочке и, взяв ее за подбородок, сказал добродушно:— Ведь это тетя Варя приехала.
Вошла няня с вычищенными сапожками Ника.
- Няня, вот Варвара Степановна приехала, будет жить с нами,—сказал отец.
Мурочка удивленно посмотрела на тетю Варю. Низко поклонилась няня и сказала:
Добро пожаловать, матушка.
Варвара Степановна несколько времени раз­глядывала старушку, потом обвела глазами детскую.
Как душно здесь. Отворяют ли фор­точки?
Отворяем, матушка, по утрам. Варвара Степановна обратилась к брату и сказала:
Надобно сейчас сходить за Дмитрием. Восемь часов—детям давно спать пора.
Так началось царствование тети Вари.
Оказалось, что она всем осталась недовольна. Недовольна была она и тем, что дети много шалили, недовольна и тем, как ходила за ними няня.

Няня была старый человек и воспитывала детей по простоте, как умела, не мудрствуя лукаво. И шлепнет, бывало, Ника, если он заупрямится или очень расшалится, и в кухне посидит с Аннушкой, чайку попьет, но зато уже строго-настрого прикажет детям не ша­лить. И дети слушались и вели себя смирно.
С первых же дней тетя Варя нашла, что многое в жизни детей надо изменить.
Прежде всего, каждое утро их стали обти­рать холодной водой. И не няня, а сама Варвара Степановна приходила, брала большую губку и обтирала холодной водой сначала Ника, а потом Мурочку. Ник плакал и капризничал, но ни слезы, ни капризы не помогали. Мурочка, молча, подставляла спину и живот и только смертельно боялась, когда в первый .раз прикоснется к её телу холодная губка.
- Что ты, Мари, корчишься;— строго гово­рила тетя Варя.
Понемногу дети, однако, привыкли к хо­лодной воде, и все пошло, как следует.
Вторая новость, которую ввела тетя Варя, касалась Димы, или Дмитрия, как она его на­зывала. Надо сказать, что эта новость чрезвы­чайно понравилась ему. Тетя Варя раз пришла в детскую и сказала:

- Няня, Дима уже большой мальчик, его надобно перевести из детской. Николай Степанович желает, чтоб он спал на диване в столовой.
- Ну, что ж, матушка, воля ваша,— сказала
няня.
Позвали Аннушку, и в детской поднялась кутерьма. Убрали Димину кровать, перенесли его шкапчик в столовую, поставили его рядом с диваном, где должен был с этих пор спать Дима. В датской стало просторнее и даже пусто как-то с непривычки.
Няня, пригорюнившись, сидела на своем сундуке и перебирала чистое датское белье и откладывала в сторону худое, что нужно было зашить и поштопать. Мурочка подошла к ней.
Нянечка, ведь так лучше?— спросила она. - Дима все смеется надо мной.
— Лучше, матушка, лучше, - проговорила няня.— Папаша захотел, значить, лучше.
Тетя Варя заняла маленькую комнату, ко­торая была рядом со столовой. Там она си­дела и работала, туда являлись кухарка Аннушку и няня за приказаниями. Тетя Варя строго распре­делила свое время, и все в доме теперь дела­лось по часам. Она вставала рано, будила Диму, приказывала ему идти в детскую обтираться холодной водой, и через 10 минут уже являлась в столовую, отворяла форточку; Аннушка накрывала на стол, подавала самовар, и Ни­колай Степанович пил чай вместе с Димой, и потом оба уходили,— один на службу, дру­гой в школу.
И не случалось теперь, чтобы Дима опоздал. Напротив, он являлся из первых.
Отпустив племянника, тетя Варя входила в детскую. После чаю Ник и Мурочка оставались с Варварой Степановной в её комнате. Ник плел полоски и коврики из красных и зеленых бумажных ленточек и постоянно рвал эти ленточки. Мурочка училась читать: ау, рама, рука, рак и так далее, а потом тоже брала ручную работу: вязала крючком.
Это вязанье было для неё истинным мученьем. Толстая бумага и крючок скрипели в потных ручонках, нитки становились грязны, черны, и то, что получалось, было так некра­сиво, грязно и жалко. "Но разве можно было сказать тете Варе! Мурочка молча сидела и, скрепя сердце, ковыряла крючком бессмысленную работу и о чем-нибудь думала, чтобы стало повеселее на душе, но от такого думанья слу­чалась беда: она спускала столбики в вязанье, и выходила уже совсем чепуха.
Просидев у тети Вари часа два, дети ухо­дили с няней гулять.
И опять веселились они в „ограде", опять бегала Мурочка с Розой и Минной в пятна­шки, а Ник играл в лошадки. Счастливые часы! Чудные, золотые минуты!
Много нового ввела Варвара Степановна в жизнь детей. Дима боялся её, как огня. Она заставляла его каждый день играть на рояли и сидела с ним рядом и неумолимо поправляла каждый раз, когда он ошибался. Дима не понимал, что такое он делает, и не любил этой музыки, но все-таки играл и даже делал успехи, как говорила отцу тетя Варя. Она хотела было и Мурочку учить музыке, но отец сказал, что ей можно еще подождать, и так отложили музыку на будущий год. Когда Дима кончал свои упражнения, приходили Мурочка и Ник. Тетя Варя играла песенки, и сама пела, и дети должны были петь. Мурочка скоро полю­била это занятие и выучила много песен.
Но всего больше было жаль прежних задушевных веселых вечеров, когда все играли и шумели в детской и переворачивали комнату вверх дном. Няня, бывало, принимала участие в игре, и чего-чего не выдумывали они вчетвером! А потом слушали сказки. Для сказок теперь просто не оставалось времени. Варвара Степановна, если была дома, весь вечер сидела в детской, работала и читала свои книги. Няня шила, Дима готовил уроки и отвечал их тете Варе, все до последнего словечка, а Му­рочке оставалось только играть с Ником да не очень шуметь.
Только когда Варвара Степановна уходила в гости, в детской опять поднималась шумная возня. Аннушка приходила из кухни, подперев локоток, стояла у дверей и смотрела, улыбаясь, на игру и проказы, и няня по-прежнему покорно обращалась и в слона, и в медведя, и в волка, к общему шумному восторгу.