XVI.
Беда.
Беда.
Мурочка уже вторую неделю жила в мезонине у Дольниковых.
Внизу были больные. Сначала заболело горло у Ника, на другое утро захворал и Дима. Приехал врач, читать дальшеосмотрел их, покачал головой. спросил: „Есть ли еще дети?" Сказали: „Одна девочка». — „ Перевести ее куда-нибудь». Мурочка была уже в постели. Ее одели, не дали проститься с братьями, увели наверх. Кстати забрали все её вещи и скрипку. Наверху тоже все всполошились при виде таких поздних гостей. Но Мурочке хотелось спать, и она тут же уснула на диване у тети Лизы.
Утром она с удивлением увидела, что находится на новом месте. Кутик спал у неё в ногах, свернувшись клубочком.
У мальчиков был дифтерит. Всякие сношения с нижней квартирой были запрещены.
Особенно сильно болел Дима. Доктор, хмурый и озабоченный, сказал отцу:
- Младший-то ваш останется жив, ну, а за этого я не ручаюсь.
Какими-то путями дошли эти слова до мезонина. Мурочка всплеснула руками, зарыдала и бросилась на диван лицом вниз.
- Успокойся, Мурочка,—говорила Аня. Она бросила шить на машинке и села к девочке на диван. - Еще, Бог даст, выздоровеет.
- Аня, Аня!— говорила Мурочка.—А мы то... А я-то… как ссорилась с ним и как терпеть его не могла! Да, очень часто терпеть не могла! Вот! А теперь, если он умрет, даже прощенья нельзя попросить. И еще на той неделе мы подрались и я его при-би-и-ла...
— Да,— сказала Марья Васильевна.—У Димы крутой нрав, надо правду сказать, но и ты, Мурочка, бедовая! Вас не разберешь, кто зачинщик, а ссоры-то каждый день, каждый день! Вот мои росли, право, ничего такого не было. А у вас война постоянно.
„Он меня обижает", подумала про себя Мурочка, но даже думать об этом было теперь грешно. Она поскорее оттолкнула воспоминание о прежних обидах и стала только жалеть, жалеть Диму.
Когда Гриша вечером пришел с урока, он в темной комнате подсел к Мурочке. Она ни за что не хотела идти туда, где у стола сидели все и работали при свете лампы.
Гриша подсел к ней и стал тихонько говорить:
— Знаете, Мурочка, у южных славян есть обычай: можно побрататься с чужим человеком. Например, был приятель, и вот мы с ним поменялись крестами и стали братьями и говорим друг другу „ты". Хотите, будемте тоже так? Вот у вас и будет лишний брат. Хотите?
Как мечтала Мурочка раньше о том, чтобы иметь такого брата! Но теперь она поняла, что это вместо Димы он хочет быть её братом. Значит, и он и все другие уверены, что Дима должен умереть!
Она помотала головой и снова уткнулась лицом в мокрый платок.
Но Гриша снял с шеи маленький крестик на черном старом шнурке и положил его в руку Мурочки.
- Ну, где твой крест, давай, сестричка,— сказал он.
Мурочка машинально вытащила из-за ворота
тоненькую серебряную цепочку и подала ее
Грише.
Ай-ай! — сказал Гриша.—Какой я стал теперь богатый! Да ты, пожалуй, моего крестика и надеть не захочешь. Твой красивый, с эмалью, а мой-то совсем простой, на шнурочке.
Но Мурочка живо надела на себя Гришин крест и улыбнулась, почувствовав, как холодный крестик скользнул по её груди.
- Что же, значит,—брат и сестра? Поце-
луемся.
Сначала было неловко говорить Грише „ты", Особенно при всех, но никто не обращал внимания на нее, и она была ужасно рада, и каждый раз краснела от удовольствия, называя своего нового брата „ты".
Медленно шло время. Все ждали, что - то будет.
Мурочка играла на скрипке, когда услышала за собою в передней голос Аннушки. Марья Васильевна быстро вскочила, выпроводила Аннушку в сени и стала с нею говорить через щелку в двери.
И Мурочка подбежала.
— Что, что, Аннушка?
- Ах ты, светик наш, Машенька, - ска-
зала Аннушка всхлипывая.—Смиловалась Царица
небесная. На поправку дело пошло.
На поправку? — вскричала Мурочка и радостно засмеялась.
Слава Богу! — проговорила Марья Васильевна.
Что же, Аннушка, они встали?
Куды! их и ноги почитай не держат. Лежат—и все тут. Да худые такие, желтые, как упокойнички.
Уходи, уходи, Аннушка!—сказала Марья Васильевна.—Еще заразу занесешь.
Аннушка обиделась ужасно.
— И вы туды же! Кака така зараза? Божья воля—и все тут. Што я, поганая, прости Господи?
Но Марья Васильевна уже притворила дверь
и защелкнула задвижку.
XVII.
Вся прежняя жизнь рушится.
„Пришла беда—отворяй ворота". Эта народная примета оправдалась в доме Тропининых.
После выздоровления мальчиков, когда врач позволил Мурочке вернуться домой, жизнь все как-то не налаживалась по-старому. Дима стал ходить в гимназию, младшие учились, как прежде, а в доме было тоскливо, как будто над всеми лежало тяжелое предчувствие нового несчастия.
Дождливая холодная осень глядела в окно, и все были пасмурны, как серое ненастное небо. Мурочка с сожалением вспоминала свою жизнь у Дольниковых. Дома на нее обращали мало внимания. Все были озабочены здоровьем мальчиков и в особенности Ника, который после болезни очень вырос, но стал слаб и хрупок, как осенний цветочек. От слабости с ним и случались обмороки. Отец тоже ходил мрачный. Он был, очевидно, занять неприятными мыслями и редко разговаривал с детьми.
Мурочка после болезни братьев старалась установить добрые отношения к ним; но Ник стал ужасно похож на Диму и обижал ее без зазрения совести. Никто не ценил того, что она старалась быть уступчивой и кроткой, а, напротив, кричали на нее и командовали ею.
Ник играл по целым дням в карты, и
Мурочка должна была без конца сидеть и играть
в „свои козыри". Она просила хоть переменить
игру, предлагая „дурачки" и „носы"; Ник злился
и колотил ее колодою карт, и они опять играли
в „свои козыри".
С Димой дела шли не лучше.
На все уступки Мурочки он не обращал никакого внимания. Он грубо кричал на нее, а иногда давал ей подзатыльник. Обыкновенно он играл с Ником в карты или же столярничал у себя и раздражался, когда ему мешали.
Заметно было, что он вышел из-под влияния Гриши и возвращался к старым привычкам.
Никогда еще Мурочка не чувствовала себя такой одинокой, как в эту злополучную осень. Только и было светлого, что у Дольниковых. Но, к её удивлению, отец запретил ей бывать там часто.
— Что за беготня! Чтобы этого не было!— приказал он.
Отец часто теперь раздражался и сердился на Дольниковых, и прежних хороших отношений уже не было между хозяевами и жильцами. Дольниковы бывали все реже и, наконец, совсем перестали ходить. Мурочка встречалась с Гришей случайно.
Гриша!—умоляюще говорила она своему названному брату.—Скажи сестрам, чтобы они пришли... отчего они не хотят?
Но Гриша тоже был мрачен и молчал.
- Что же, Гриша, ты не скажешь им?
- Нет, не беспокойся,—скажу непременно. Только знаешь, Мурочка, они ведь очень заняты, не могут часто.
- А раньше могли, — уныло говорила Мурочка. - Нет, я вижу, и ты и все твои ужасно переменились. Только я не понимаю, отчего?..
- Что ты, сестренка! Не печалься. Мы все тебя любим по-прежнему.
А между тем Мурочка угадывала верно.
Дольниковы барышни, несмотря на обещания, не
являлись; не являлся и Гриша.
Скука и уныние царили в доме.
Потом она услышала от Гриши, что мать ищет другую квартиру. Сердце у неё дрогнуло. Они собираются уезжать! Вот только этого нехватало!
И Марья Васильевна сказала ей, что они собираются уехать. Мурочка растерянно смотрела то на одного, тo на другого. У всех были такие сумрачные лица. Даже тетя Лиза оставила свои обычные шутки и была грустна.
Мурочка боялась уже спросить, почему они приняли вдруг такое решение, когда еще недавно говорили, что так любят свой уголок?.. Она тоже сидела печальная и смущенная, точно сама была виновата перед ними.
И Михаил Иванович не являлся на уроки. Он схватил сильную простуду и сидел в своей каморке.
Леля, видя, как приуныла Мурочка, предложила ей пойти вместе навестить Михаила Ивановича. Но он даже не принял барышен. Он только чуть-чуть приотворил дверь, проворчал что-то про непрошенных гостей и сейчас же защелкнул изнутри задвижку.
Так прошло несколько времени.
Николай Степанович редко бывал дома, все ездил куда-то и возвращался озабоченный и сердитый. Между бровями у него залегла глубокая складка. На детей он не обращал никакого внимания и даже покрикивал на Ника. А Ник, как известно, был его любимец.
Раз он приехал домой поздно вечером. Дети уже спали. Только одна Мурочка проснулась от звонка и, заслышав шаги отца в столовой, вскочила и осталась сидеть на кровати. Она слышала, как Аннушка подала самовар, как Агнеса Петровна заварила чай. Все было, как обыкновенно; но Мурочка, притаив дыханиe, слушала, что будет дальше. Ей холодно стало сидеть; она завернулась в одеяло и прислонилась к стене. И так сидела она и слушала, что говорил отец Агнесе Петровне.
Он говорил негромко, и Мурочка едва могла уловить отдельные слова, Она была уверена, что речь идет о Дольниковых. Ведь они каждый день ждали, что Николай Степанович попросит их съехать. И Мурочка жадно ловила слова: „через две недели уезжать" и „решено окончательно", и все что-то упоминалось о переезде, о вещах. Мурочка слышала, как Агнеса Петровна взволнованным голосом отвечала отцу и, кажется, плакала.
Долго потом вспоминала Мурочка этот вечер.
Утром Мурочка убедилась, по заплаканным глазам Агнесы Петровны, что произошло нечто необычайное. День проходил в суете. Ученья не было; никто не спрашивал, чем заняты дети. Агнеса Петровна разбирала вещи в шкапах, записывала их и откладывала. Она была расстроена и сердита.
Мурочка не вытерпела и робко спросила ее, о чем говорил вчера отец. Она нахмурилась, помолчала и ответила кратко, что отец сам расскажет ей, когда приедет.
— Только одно скажите: Дольниковы останутся?
Как захотят,—загадочно ответила Агнеса Петровна.
В каком томленьи прошел этот день! Ник капризничал; Мурочка, скрепя сердце, играла с ним в свои козыри и все оставалась в проигрыше, потому что была очень рассеянна.
Отец вернулся домой уже к вечеру. Хмурый и озабоченный, он сел за стол, пообедал. Потом пошел к себе в кабинет и долго сидел там один, разбирая деловые бумаги. Мурочка бродила бесцельно по комнатам и тоскливо смотрела, как суетилась Агнеса Петровна. Голос отца заставил ее встрепенуться. Отец звал ее и Диму.
Дима, ничего не подозревая, столярничал у себя в комнате и явился к отцу с черными руками и весь в стружках. Мурочка тихонько вошла за ним. Отец сидел на диване и пристально взглянул на детей. Он помолчал, потом заговорил:
- Я должен сообщить вам о большой перемене в нашей жизни.
Дима удивленно посмотрел на отца, а Мурочка вздрогнула и побледнела.
Вот в чем дело - продолжал отец.— Меня перевели по делам службы далеко отсюда - в Сибирь. Через три недели я должен быть уже на новом месте. Мы больше не станем жить в этом доме. Я хочу его продать. Я уеду с Ником и Агнесой Петровной. Ник еще очень слаб, ему нельзя учиться. Вы оба останетесь здесь. Ты, Дима, будешь жить у твоего инспектора. Я был у него сегодня, все уже решено и улажено. Инспектор будет следить за твоим ученьем. Надеюсь, что ты не заставишь его прибегать к строгости.
- У инспектора! — воскликнул Дима. — Инспектор был самый строгий из преподавателей, и жить у него было не особенно сладко, как говорили его пансионеры.
- Да. Решение это окончательное,— сказал твердо отец. -Ты переедешь к нему накануне того дня, когда мы отправимся в путь. А тебе, Мурочка, уже одиннадцать лет. Тебе пора серьезно учиться. Там, где мы будем жить, нет хорошей гимназии для девочек. Так что ты поступишь в гимназию здесь.
Мурочка слушала молча, бледная и растерянная.
Отец взглянул на нее, нахмурился и промолвил:
Так ты поняла? Послезавтра Агнеса Петровна поведет тебя экзаменоваться. Надеюсь, что ты достаточно подготовлена. Ты будешь жить там в общежитии. Весною Агнеса Петровна приедет за вами, и мы проживем вместе все лето. Как приятно будет встретиться после такой разлуки!
Он обнял Мурочку и крепко поцеловал ее.
— Ведь до лета недолго. Одна только зима. И не увидим, как время пролетит. Хорошо будешь учиться?.. Ну, то-то же.
В эту минуту вошла Агнеса Петровна и стала говорить о том, куда уложить серебро.
Мурочка вышла из кабинета, пробралась в свою комнату, где было совсем темно, и села на кровать.
Никогда еще в жизни ей не было так страшно.
Конец 1 части.