VII.
Повальная болезнь.
Повальная болезнь.
Мурочка стоит с Лизой Шарпантье у стены рекреационной залы и играет в мяч.
Она, как и все, увлекается этой игрой и теперь читать дальшеоказывается самой рьяной во всем классе.
- Положительно повальная болезнь!—говорят, смеясь, учителя и .учительницы.
Евгения Саввишна вызывает Лизу к карте
Азии отвечать урок, а та и не слышит. Сидит
и думает: „На чем я давеча остановилась? Кажется, на большой масленице".
Потому что они играют по всем правилам искусства.
Есть у них большой и малый „гвоздь", есть „галка", есть „свечка", есть большая и малая „масленица", да разве перечтешь все фигуры? А „вертушка", а „туалет"?..
Проделав все эти хитрости, нужно еще настоящему, заправскому игроку пройти через все „классы": играть обеими руками, потом одной рукой, потом стоя на одной ноге.
Сначала безумство это охватило Валентину, и она, несмотря на свою хохлацкую лень, и в гимназии и в общежитии, играла с утра до вечера. Наконец мадам Шарпантье отняла у неё мяч, потому что она совершенно забросила уроки; тогда она выдумала играть своей туфлей и играла ею с таким же азартом, как в настоящий мяч. Но потом она вдруг остыла и играла, когда к ней очень приставали. Но её увлеченье оказалось заразительным, как насморк, и весь класс был им обуян, в большей или меньшей степени.
Мурочка любила состязаться с Лизой, и они даже подружились из-за этого. Лиза и Валентина расшевелили приунывшую Мурочку, и она стала почти такая, какая была дома. Ей ничего не стоило перелезать через столы и бегать по скамейкам; и вспыльчива она была на старый лад; главное же, перестала бояться учителей и учительниц, кроме строгого Андрея Андреича.
Главной причиною такой перемены было то, что Мурочка вскоре оказалась одной из лучших учениц, уже не говоря о том, что она так же хорошо знала языки, как Андриевская. Авенир Федорович относился к ней так же благосклонно, как к Лизе, и даже редко безпокоил; потому что она писала без ошибок и могла бы поступить даже в третий класс.
Мурочка привыкла к жизни в общежитии и к шумной гимназии. Она чувствовала себя несчастной тогда, когда около неё не было человека, который мог бы ее приласкать и утешить. Тогда ее обуревала тоска, она бродила унылая, становилась раздражительна и охладевала к любимым занятиям. Ей, выросшей без матери, нужна была ласка, как солнечный луч зеленому растению.
Но стоило судьбе послать ей кого-нибудь,
кто бы ее согрел и приголубил,-—милую няню,
Гришу и Аню Дольниковых, Доротею Васильевну,—как она становилась весела, резва,
деятельна, и в душе её водворялось спокой-
ствие.
Так случилось и этот раз.
Доротея Васильевна была добра и заботлива; как родная мать, и Мурочка знала, что есть перед кем и горе выплакать и поделиться тем, что на сердце.
Но, слава Богу, горя никакого не было, письма от отца и Агнесы Петровны приходили часто и были веселы, и Мурочка жила себе отлично.
Новые чувства узнала она. С „квартетом" связывали ее уже тесные дружеские отношения, и она гордилась своими подругами. Не зная еще, которую из них предпочесть, она любила всех одинаково и стояла за них, как за себя. Чувство чести и сознание своей тесной связи с ними иногда становилось так ярко, что Мурочка рада была повоевать, заступиться за своих и бросить в неприятеля метким словечком. Она была уже не одна в классе; она была членом маленького кружка, где все друг друга любили и защищали, все знали хорошо друг друга, потому что все жили под одной крышей и виделись с утра до позднего вечера.
Мурочка легла спать и долго не могла уснуть. Все уже замолкли и спали, а она ворочалась на жесткой казенной постели. Она ужасно много читала эти дни и только перед самым вечером кончила „Капитанскую дочку". Вереницей воскресали в памяти события, и жутко было вспоминать в темноте про Пугачева и казни. Разгоряченная голова не хотела успокоиться. Все яснее представлялись страшные сцены, виселица, убийства, крики казнимых, ужас и смятение. Страшно было даже лежать, повернувшись лицом к стене: а вдруг он подойдет и схватит за спину? Мурочка повернулась спиною к стене, но оказалось, что лежать так было еще страшнее. Луна светила с боку в окно, и через занавеску ложились какие-то странные тени, и даже видно было, как они ходили и двигались в зловещей тишине, жутко было смотреть туда: уж не стоял ли там кто притаившись?..
Мурочка не шевелилась, не дышала, а только смотрела неотступно на тени. Такая тишина была кругом, верно, уже поздно, глубокая ночь. Все спят и ничего не видят, а она видит и боится пошевельнуться. Она готова закричать от страха. Бывало, прежде, в раннем детстве, находил такой безумный ужас, тогда можно было спрятаться у няни. А теперь,—не побежать ли к Тее?..
Эта мысль блеснула как молния, и Мурочка, не помня себя, в трепете и волнении, вскочила, завернулась в одеяло и босиком бросилась в дверь направо, побежала длинным темным коридором во весь дух, точно за нею мчалась погоня, и порывисто постучала в дверь Доротеи Васильевны.
Доротея Васильевна, въ капоте, съ распущенными волосами, сидела и читала книгу. Было
всего половина одиннадцатого. Она удивилась, услышав стук, встала, отворила дверь, и еще более удивилась, увидев Мурочку, босиком, закутанную в одеяло, с расстроенным лицом.
— Что с тобой? Ты заболела?—спросила она тревожно.
Но Мурочка, тяжело дыша, вскочила на диван и вдруг заплакала.
— Да что случилось?
— Я испугалась,—пробормотала она.—Там так страшно... У окна точно Пугачев стоит... Я боюсь.
Доротея Васильевна укутала ее в теплый платок.
- Какие глупости, откуда Пугачев?.. Уже больше 100 лет, что его нет на свете.
- Все равно, кто-то там стоит, страшный.
- Вот пустяки. Пойдем вместе, я покажу тебе, что никого там нет. Просто тень от деревьев, луна светит.
Не могу, не могу,—пробормотала Мурочка, дрожа всем телом.—Я там умру от страху. Тея, ангельчик, не гоните меня, я боюсь.
Молодая девушка посмотрела внимательно на её бледное, осунувшееся лицо, вспомнила, сколько пережила Мурочка за последнее время, и пожалела ее.
- Не стыдно ли,—большая девочка!—проговорила она. — Послушай, сейчас, так и быть, оставлю тебя здесь, но другой раз ни за что. И книг таких больше не получишь... Полезай на мою кровать.
Доротея Васильевна постлала на диване простыню, положила подушку и уложила Мурочку, покрыв ее платком и казенным одеялом, в котором она прибежала. Но Мурочка никак не могла успокоиться и дрожала всем телом, несмотря на то, что в комнате было тепло.
Тогда Доротея Васильевна зажгла бензиновую лампочку, вспыхнула звездочка белых огоньков, и молоко в синей кастрюльке живо закипело.
- Беспокойное мое дитя!—сказала Тея.—На, выпей чашечку теплого молока и усни поскорее.
Мурочка нырнула под одеяло.
- Ну, что, заснешь здесь?—спросила, смеясь, Тея.—Иль сюда тоже заберется Пугачев?
- Нет, нет, дорогая... простите! Как я вас люблю!
Доротея Васильевна села к столу и стала читать, а Мурочка тут же уснула.
На другой день пришла гимназическая докторша. Она запретила Мурочке игру в мяч до одурения и всякое чтение после уроков. Она посоветовала Мурочке работать на гимназическом дворе,—расчищать дорожки от снега вместе с другими гимназистками.
VIII.
Святки.
Подошли рождественские праздники.
Мурочка, облокотившись о перила лестницы, смотрела, как все прощались и расходились. Грачева вышла с матерью, веселая и радостная. Прошла мимо Костырина и сказала: „Прощайте", и Мурочка тоже смягчилась и сказала ей дружески: „До свиданья". Сзади кто-то вдруг налетел на нее, и четыре руки обхватили ее. Валентина и Гандзя чуть не задушили ее.
- Мурка, до свиданья! Прощай! До нового года!—кричали они наперерыв, красные от волнения. Внизу у подъезда ждала в санях их мать. Они уезжали к себе в деревню.
Неустроева и Мурочка, проводив всех, грустные, пошли вместе в общежитие.
Из живущих оставалось на праздники всего семь человек; из второго класса—Мурочка, Люсенька и Лиза, да еще одна приготовишка-Леночка Петрова, да две взрослые из шестого класса, Чернышева и Березовская, да еще из третьего класса Микулина.
Все они сидели у окна и о чем-то горячо спорили.
— Мало ли что, много работы!—говорила Березовская.—Времени у всех много свободного. — Я все равно не стану!—вскричала Лиза.—Что за скука, и так довольно сидели.
— Что же, можешь и не помогать,—сказала Чернышева.
— Елку затеваем, как в прошлом году, сказала Микулина Мурочке.
— Не для себя,—объяснила Березовская.—Себе не интересно. Для детей наших гимназических. У Лаврентия сторожа двое мальчиков, у Степаниды дочка Маша, которая учится у белошвейки, и другие еще,—наберется человек десять. Катерина Александровна позволила тогда и теперь позволит.
—Я пойду просить!—вскричала Лиза.
— Вот и прекрасно,—сказала Люсенька.— Видишь, и для тебя дело нашлось.
Затея эта всех воодушевила. Отпросились у Доротеи Васильевны в писчебумажный магазин за покупками. Всякий дал, сколько мог, а елку положили просить у Катерины Александровны, потому что дедушка покупал всегда для внучат великолепное дерево.
Лиза и Чернышева отправились за разрешеньем къ начальнице, а Березовская съ Люсенькой взяли лоскуток бумаги и карандаш и составили список нужных вещей.
Потом вся компания оделась и отправилась в магазин. Улица, где стояла гимназия, была не та захолустная, мирная улица, на которой находился дом Тропининых; тут была суета, конка пролетала мимо за углом, и дома были высокие, каменные. Теперь, накануне праздников, езда и движение стали еще оживленнее. В магазине девушки застали невообразимую толкотню и давку. Увидев множество безделушек и елочных украшений, все растерялись; глаза разбежались! Но Чернышева напомнила, что нельзя увлекаться; они накупили по списку золотой и серебряной бумаги, картинок, звездочек и бортов, купили тонкой бумаги для цветов, проволоки и листьев.
Уже темнело, когда они вернулись, и весь вечер прошел в хлопотливой веселой работе: клеили звезды, коробочки, мельницы, домики и фонарики, делали негров из изюма, вырезали золотые цепи, приготовляли цветы.
И Лиза с особенным усердием складывала бумажную цепь своей выдумки, так, чтобы с обеих сторон звенья были золотые.
В сочельник убрали готовые вещи в коробки и спрятали материалы, чтобы приняться опять за работу на второй день Рождества.
Вечером Мурочка пошла в темную спальню—
вынуть из шкапчика почтовой бумаги. Она чувствовала себя как раз, в ударе, чтобы написать отцу и Нику письмо, полное нежности и
радости. Она нагнулась к шкапчику, отворила
дверцу и вдруг вскрикнула.
Что-то большое, мягкое и живое выскочило
оттуда, метнулось ей прямо в руки, оцарапало и
с громким мяуканьем шарахнулось в сторону.
Из темноты раздался довольный, заразительный смех Лизы Шарпантье: |р
- Это ты? — кинулась к ней Мурочка. — Гадкая!
— Ах, удивительно! — сказала обиженная Лиза.—Подумаешь, какая беда. Испугалась кошки.
— Это злая шутка! — вскипела Мурочка. — Я знаю, что кошка. Но она меня всю исцарапала.
. — Неправда, не злая.
Так я знать тебя не хочу.
Скажите, какая принцесса!
И Лиза побежала в припрыжку в коридор.
После этого происшествия обе они стали говорить друг другу вы и перестали играть вместе. Люсенька напрасно старалась узнать, что случилось; обе упрямо молчали.
Елку зажгли у детей Катерины Александровны в первый день Рождества, а под Новый год Лаврентий вместе с полотером приволок огромное дерево в общежитие, и по всем комнатам запахло хвоями.
С утра принялись убирать елку. Даже жарко стало всем от беготни и суеты. Микулина с Леночкой Петровой убирали нижние ветки; Березовская, взобравшись на лесенку, украшала верх.
Пришла Доротея Васильевна и принесла большую куклу: „Дедушка-Мороз", в белой шубе и шапке с длинной бородою из пакли. Его прикрепили к верхушке елки.
От начальницы прислали пряников и других сластей; нужно было разделить их по числу гостей и наложить в бумажные мешочки.
Степанида и дочка её Маша помогали украшать елку. Степанида говорила, что такой богатой елки и в прошлом году не было.
Что значит—ученье!—говорила она.—Ишь ты, мельница! Придумали же барышни!
А я настоящей мельницы никогда не видала,— проговорила Мурочка, прикреплявшая конец золотой цепи.
- Мельница—что,—сказала Степанида.—Из-вестно, мужикам надо же зерно молоть. Чего и смотреть. Разве с городом сравнишь? Тут и туртуары, и ликтрийские фонари, а там, известно, деревенское все, ну, и мельница.
- А мне хотелось бы жить в деревне,— сказала Мурочка.—Как хорошо, я воображаю.
— Что вы, барышня! — возмутилась Степанида.—В городе, какой ни есть человек, за деньги все ума купит, а там, в деревне-то, одна шантропа. Люди темные, пням Богу молятся, одно слово.
Все засмеялись, а Маша покраснела и стыдливо промолвила:
— А я бы сичас в деревню!
Ну, и дура,—сказала мать и пошла за булавками к Доротее Васильевне.
Сидишь-сидишь и небу-то не видишь, какая она? неба-то?..— заговорила. Маша. — Шьешь и шьешь, а перед глазами стена серая. А там я побегала бы шибко и в речке покупалась бы.
Елка, наконец, была готова. Все отошли, любовались ею, обходили со всех сторон. Оставалось только ждать вечера.
Мурочка и Лиза все еще дулись друг на друга. Им надоело уже сердиться, но ни та ни другая не желали сказать первое слово. Люсенька посматривала на них и что-то придумывала.
Вечером, перед тем, как зажигать елку, Люсенька заманила Лизу в тесную каморку рядом с прихожей. Эта каморка была заставлена ящиками, корзинками, хозяйственною мелочью. Потом Люся позвала Мурочку, поскорее втолкнула ее туда же и защелкнула дверь на крючок,
— Миритесь поскорее! Раньше не выпущу. Лиза и Мурочка, спотыкаясь в темноте о ящики, наткнулись друг на дружку, сконфузились, засмеялись и помирились.
Глупая ссора кончилась. Можно было теперь веселиться от души.
Вскоре собрались маленькие гости: поднялся шум, смех, веселье, и елка торжественно засияла огнями и золотыми украшениями среди ликующей и прыгающей детворы.