Агафонова, Н.С.
"Проза А. Вербицкой и Л.Чарской как явление массовой литературы"
"Проза А. Вербицкой и Л.Чарской как явление массовой литературы"
Глава I. А. Вербицкая и Л. Чарская в современной им прессе ( не полностью)
К началу XX века, то есть к тому периоду, когда Вербицкая и Чарская вступали в литературу, в языке русской критики не было ряда базовых понятий, необходимых для понимания и адекватного осмысления творчества этих писательниц. Прежде всего, речь идет об отсутствии таких категорий как "массовая литература" и "женская литература".
Дело в том, что вся русская литературная критика конца XIX - начала XX вв. была ориентирована на исследование и оценку феноменов, принадлежащих к так называемой "высокой литературе". Рядовой читатель мог сколько угодно "нести с базара" "Блюхера и милорда глупого" вместо Белинского и Гоголя - критика не обращала на его вкус никакого внимания. Некоторые изменения в этой сфере начали происходить как раз в рассматриваемый период, однако на критическом (в обоих смыслах слова) отражении прозы Вербицкой и Чарской это практически не сказалось.читать дальше
Соответственно и весь критический аппарат состоял из понятий и категорий, вполне пригодных для рассмотрения творчества Достоевского, Некрасова или Льва Толстого, но абсолютно не работающих, когда критик переходил к тем явлениям, которые сегодняшние исследователи определили бы как "формульную словесность". Любопытно, что ожесточенные критические баталии и размежевания рубежа веков практически не оказали влияния на отношение критиков к этому сегменту литературы. Адекватного языка для описания подобного рода прозы не было ни у одной из многочисленных критических группировок: ни у неонародников, ни у декадентов и символистов, ни у постсимволистов, ни у марксистов. Они могли спорить по всем остальным пунктам, однако заведомо пренебрежительный подход к массовой беллетристике объединял их всех.
Между тем, именно в первые годы XX века значительно возрос интерес массового, низового читателя к литературе. Это было обусловлено несколькими факторами - и резким скачком уровня грамотности населения, и снятием большей части цензурных ограничений, и, наконец, появлением особой разновидности общедоступной словесности, "особого жанра выше бульварного, по типу французских романов с занимательной интригой, идеями и доступной всем эрудицией", как писала ленинградская "Красная газета", откликаясь на смерть Вербицкой [103. С. 1]. Практически одновременно с основными произведениями Чарской и Вербицкой выходят романы Арцыбашева, Каменского, Нагродской, создающие целый специфический субкультурный пласт.
Массовая популярность этих книг (фактически именно в эти годы в России возникает феномен бестселлера) сочеталась с практически единодушным осуждением их в критике. И традиционалисты, и модернисты отказываются принимать их всерьез - причем, что характерно, модернисты обвиняли массовых беллетристов в консерватизме художественных форм ("Тип нового "естественного человека", нового апостола борьбы с "условностями" в области пола привился и размножился. Арцыбашев еще грешит кое-где объективной художественностью. А. Каменский стоит уже вне этих слабостей... Ввиду того, что этот роман совершенно лишен каких бы то ни было художественных достоинств, которые могли бы подкупить эстетические вкусы наших читателей, можно пожелать ему наиболее широкого распространения. Он с редкой наглядностью выявляет известные слабые стороны русского идейного романа" (М.А. Волошин)[107. С. 43-45]), тогда как их оппоненты видели в романах Арцыбашева и Каменского свидетельство декаданса и сопутствующего ему упадка нравов ("Осуществление проповеди Санина в жизни означало бы отказ от полувековой традиции разночинской интеллигенции и прежде всего отказ от служения угнетенным классам - в общественной жизни, отказ от императива долга - в личной" (В.В. Воровский) [108. С. 217]). Эта путаница вполне объяснима: традиционная литературно-критическая иерархия эпохи не предусматривала "клеточки" для подобных явлений. Не случайно Каменский и сам с недоумением констатировал: "Декаденты называют меня реалистом, а реалисты -декадентом... Я и сам не знаю, кто я такой» [24. С. 16].
Сказанного достаточно, чтобы понять, что в описываемый период читающая Россия все сильнее дифференцировалась. "В начале XX в. читательская аудитория не представляла собой единого целого, - отмечает современный нам исследователь. - Это был сложный конгломерат разных социокультурных групп, имеющих свои читательские пристрастия... Каждый пласт литературы имел своего читателя. "Идейную", "серьезную" литературу преимущественно читали широкие слои интеллигенции (учителя, врачи, инженеры и др.), учащаяся молодежь (студенты, курсистки, гимназисты). "Легкое" же чтение было, как правило, интересно "низовым" читателям: служащим невысокого ранга, приказчикам, грамотным рабочим и т.п. Подобное разделение достаточно условно. К тому же надо учитывать, что значительную массу читателей составляли женщины, принадлежавшие к разным социальным слоям, но во многом объединяемые специфическими "женскими" запросами" [ 143. С.61-62].
Однако, несмотря на это обстоятельство, к только возникавшему в то время понятию "женская литература" критика относилась едва ли снисходительнее, нежели к явлениям массовой беллетристики. Понятно, что в рядах традиционалистов-общественников (народники и отчасти марксисты) спецификация подобного понятия и его осмысление было едва ли возможным - женщина-писатель, как правило, рассматривалась в качестве товарища по борьбе, преследующего цель, внеположную литературе как таковой. Ближе к концу XIX столетия в этом лагере зарождается тот тип дискурса, который можно с некоторой долей условности определить как "предфеминистский", появляется ряд новых тем: подчиненное положение женщины, борьба за ее права, новое устройство семейного быта и т.д.
Однако, рассматривая этот феномен с позиции дня сегодняшнего, легко впасть в некоторый анахронизм. Если мы обратимся к критике конца XIX - начала XX века, то убедимся, что современники вовсе не были склонны рассматривать подобную литературу как некий особый феномен, принципиально отличный от тогдашнего мейнстрима. Борьбе за освобождение женщин придавалось прежде всего социальное, а не гендерное значение. Не случайно в борьбе этой едва ли не более активно, чем сами женщины, участвовали и литераторы-мужчины, от Чернышевского до Слепцова.
Более того, по-видимому, таким же образом рассматривали свои тексты и их авторы-женщины. Как доказательство этого тезиса можно привести тот факт, что они не выработали особого типа письма, адекватного новым темам. Достаточно сравнить их безразличие в этом вопросе с теми усилиями, которые прикладывали к разработке нового языка феминистские литераторы XX века, чтобы увидеть всю разницу между двумя подходами.
На первый взгляд, гораздо ближе к современному пониманию женской литературы те процессы, которые происходили в недрах модернистской культуры, в среде декадентов, символистов и постсимволистов. Имена таких литераторов-женщин, как Зинаида Венгерова, Зинаида Гиппиус, Анна Map или Лидия Зиновьева-Аннибал, казалось бы, говорят сами за себя. Однако обращение к периодике того времени свидетельствует, что лишь в редких случаях феминизации литературы придавалось самостоятельное значение. Большинство критиков-модернистов были склонны рассматривать этот процесс лишь как составляющую, пусть и очень важную, тех изменений, которые происходят в культуре в целом. С этой точки зрения, изменение гендерной позиции повествователя и расшатывание силлабо-тонических основ традиционного стиха выглядели явлениями примерно одного порядка, в равной степени способствующими отходу от застывшего канона XIX века.
Таков был, в самых общих чертах, тот фон, на котором вступали в литературу Чарская и Вербицкая. После всего вышесказанного более или менее ясно, что они находились в ситуации начала XX века в положении "дважды отверженных": как литераторы, принципиально ориентированные на самого массового читателя, и как писательницы, акцентировавшие женскую основу своих текстов, подчеркивавшие их гендерную специфику. Во многом этим и объясняется неизменно негативная реакция критики на творчество этих прозаиков.
<………отсутствует фрагмент текста…...……>
Критическая судьба произведений Лидии Чарской очень напоминает историю восприятия рецензентами книг Вербицкой. Та же невероятная читательская популярность, такое же единодушие критиков в отрицательной оценке ее произведений. Современный автор Коваленко С.А. замечает, что "Лидии Чарской удивительно не повезло с критикой, не захотевшей (или не сумевшей) ее понять. Резко критические оценки нарастали как бы пропорционально ее успеху у юных читателей. Феномен Чарской вызывал недоумение" [154. С.4].
К оценочной составляющей этого высказывания можно относиться по-разному, но фактическая его сторона неоспорима. В отчете одной детской библиотеки в 1911 году сообщалось, что читатели требовали 790 раз книги Чарской и лишь 232 раза - книги Жюля Верна. В том же году журнал "Русская школа" сообщал: "В восьми женских гимназиях (I, II и IV классы) в сочинении, заданном учительницей на тему «Любимая книга», девочки почти единогласно указали произведения Чарской. При анкете, сделанной в одной детской библиотеке, на вопрос, чем не нравится библиотека, было получено в ответ: «Нет книг Чарской» [121. С. 123]. Обозреватель журнала «Новости детской литературы» в заметке с характерным названием «За что дети любят и обожают Чарскую?» также писал о невероятном успехе Л. Чарской в детской среде [ 32. С.1].
«Критики начала века не вникали в природу столь внезапного успеха на литературном поприще молодой актрисы, - констатирует Д. Шеваров. - Они считали ее дилетанткой, взявшейся случайно за перо. Когда стало ясно, что Чарская не останется автором одной книги, ее представили хитроумной дамой, которая, потакая вкусам подростков, печет свои повести как пирожки, наживая огромные капиталы. Пролистывая книги Чарской, критики вряд ли боялись упустить в них что-то таинственное, неуловимое. Все им казалось банальным, смешным, наивным. Герои Чарской влюблялись, прятали слезы в подушку, много мечтали, много ахали и часто падали в обморок. А взрослые переживали смуты, войны, разгоны Думы, царские манифесты и разгул терроризма, они читали по утрам «сводки с театра военных действий». Какое дело им было до Чарской с ее «кукольным» страстями? Нет, Чарская их только раздражала своей сентиментальностью, трогательностью и, главное, несвоевременностью всех этих тонких и нежных чувств. Никто из критиков не увидел в прозе Чарской, безусловно, слабой и абсолютно беспомощной рядом с Чеховым и Толстым, ее редкого достоинства - эмоционального тепла, столь необходимого детям в неуютные переломные эпохи. Никто не заметил в повестях Чарской первой школы чувств, столь важной для подростков, которые погружены в чувственный мир, но пока не умеют выразить то, что их переполняет" [172. С.5].
Как видим, на первый взгляд, путь Чарской практически шаг в шаг повторяет путь Вербицкой. Впрочем, между литературными репутациями двух писательниц были и существенные отличия, на которых имеет смысл остановиться подробнее.
Во-первых, Чарскую относили тогда не к "женской", а к детской литературе, то есть писательница могла рассматриваться современниками в рамках феномена гораздо более изученного, с четкими границами и ясными критериями оценки. Тот факт, что Чарская по сути скрестила традиционную детскую прозу с приемами литературного бульвара, формульной словесности критиками в большинстве своем игнорировался.
Принято считать, что первым о феномене популярности Чарской заговорил К. Чуковский. На самом деле он не был ни первым, ни единственным критиком Чарской: дискуссия о ее творчестве началась задолго до появления в 1912 году в газете «Речь» знаменитой статьи Чуковского. Небывалый читательский успех книг Чарской к тому времени уже несколько лет озадачивал литературных обозревателей. Чуковский лишь перенес полемику со специальных «площадок» - педагогических журналов и обозрений детского чтения - на страницы массовой печати.
Среди предшественников Чуковского в деле развенчания Чарской в первую очередь следует назвать З. Масловскую, автора статьи «Наши дети и наши педагоги в произведениях Чарской», прямо предвосхитившей многие наблюдения и выводы критика «Речи». Именно она едва ли не первая констатировала, что писательница «поет пошлые мелодии жизни, дает мишуру, побрякушки ложно понятого героизма, заставляет детей любить их - и заводит их в то болото пошлости, из которого нет возврата» [121. С. 125]. Причину успеха Чарской Масловская усматривала в бедности русской детской и подростковой литературы.
В журнале "Новости детской литературы" появилась уже упоминавшаяся нами статья В. Фриденберг «За что дети любят и обожают Чарскую?». Успех произведений писательницы сопоставлялся здесь с успехом романов о Нате Пинкертоне. Тут же указывалось, что секрет их популярности - в тех особенностях подростковой женской психологии, которые эксплуатировала Чарская.
Наконец, еще до Чуковского предпринимались и попытки высмеять романы Чарской, использовать в качестве оружия для борьбы с ними иронию и сарказм. В том же номере журнала "Новости детской литературы" появились издевательские рецензии-аннотации на новые книги беллетристки: «Писательница она, к несчастью, очень плодовитая и строго следит за спросом. Не дожидаясь, пока «божественный глагол» коснется ее уха, г-жа Чарская любезно идет навстречу читателю. Дети любят героев, - вот вам «Княжна Джаваха», самоотверженность - вот вам «Маленькая гимназистка» и т. д. без конца. Не беда, если это неправдоподобно и грубо сделано - было бы интересно и дух захватывало бы» [113. С. 15].
Кампания против Чарской на страницах специальных журналов продолжалась и после выхода статьи Чуковского. Так, уже в 1915 году в том же журнале была напечатана рецензия на ее повесть из жизни театральной богемы "Цель достигнута". В ней в частности говорилось: "Поклонники Чарской, в доказательство достоинств ее произведений, прежде всего и приводят то увлечение, с каким дети ее читают. Но нам
совершенно понятны причины и ценность такого увлечения. Иной взрослый человек, попадая в плохонький кинематограф, отлично осознает это, однако досиживает до конца - его завлекает безостановочность движения. Подобное же действие оказывают и повести Чарской, и можно судить, как захватывают они юного, неокрепшего читателя! Манит и опутывает его паутинная ткань нарочно подобранных эффектов, безостановочных движений и мешает видеть за ней более существенное" [115. С. 29].
Даже критики-марксисты не проявляли к Чарской, в отличие от Вербицкой, никаких симпатий. Это вполне объяснимо: Чарская ориентировалась на совсем другой социальный слой, и ее "целевая аудитория" едва ли была марксистам близка. Один из первых критических отзывов на произведения начинающей писательницы принадлежал ведущему рецензенту многих социал-демократических изданий начала 20 века В. Воровскому - его беллетризованный этюд "Цыпочка" появился в журнале "Зритель" еще в 1905 году. Уже в этой рецензии можно заметить ту откровенную иронию, которая впоследствии будет сопровождать большинство заметок и статей о творчестве Чарской: «Когда после окончания института раскрасневшаяся от мороза «Цыпочка» в простенькой, но модной изящной кофточке, в хорошенькой шапочке явилась в редакцию одного иллюстрированного журнала и подала секретарю, уже обрюзгшему пожилому мужчине, свою рукопись, тот сказал ей: "Приходите за ответом через две недели, Цы...» - он хотел было сказать «Цыпочка», так и пришлось это слово, глядя на нее, маленькую, хорошенькую, свеженькую, но поправился и серьезно добавил: «...сударыня...». С тех пор «Цыпочка» стала настоящей писательницей» [109. С. 11].
Таким образом, Чуковский вовсе не был первооткрывателем недостатков Чарской, однако именно он создал тот портрет писательницы, который на долгие годы закрепился в сознании читающей публики, именно он с исчерпывающей полнотой вскрыл механистичность ее произведений, их заданность и предсказуемость, характерные для формульной литературы вообще. « Она так набила руку на этих обмороках, корчах, конвульсиях, что изготовляет их целыми партиями (словно папиросы набивает); судорога - ее ремесло, надрыв - ее постоянная профессия, и один и тот же «ужас» она аккуратно фабрикует десятки и сотни раз!» [136. С.З].
Оспорить эту характеристику достаточно сложно. Справедливость оценок критика признает, хотя и с оговорками, даже автор современной апологетической работы о Чарской: «Да, конечно, Корней Чуковский был во многом прав. Повторы ситуаций, восторженность, пылкие страсти девочек, козни их врагов, чудесные избавления из самых безвыходных положений - все это кочевало из книги в книгу. И все же...» [161. С. 6]. Естественно поэтому, что статья Чуковского оказала решающее воздействие на репутацию Чарской в интеллигентской среде и вспоминалась при разговорах о писательнице годы спустя - даже теми, кто забыл имя ее автора. Характерный эпизод приводит в своих мемуарах ленинградский литератор и библиофил Л. Борисов, рассказывая о визите известной актрисы, жены М. Горького М.Ф. Андреевой в сопровождении театрального критика А. Кугеля на книжный склад, где в то время работал мемуарист:
«Я разложил перед Андреевой целую выставку скучнейшей, паточной писательницы.
- Подумать только - все это когда-то я читала, даже нравилось, честное слово! В чем тут дело, а?
- В доверии ребенка к тому, что ему говорит взрослый, - пояснил Кугель. - И еще - в степени большей - в том, что взрослый спекулирует на желаниях читателя своего. И еще: жантильное воспитание, полное пренебрежение к родному языку - вот вам и готов читатель мадам Чарской! А так - дама она как дама, и может быть, пречудесная женщина. Мне говорили, что она очень добра, щедра, хорошо воспитана...
Недели три спустя Мария Федоровна принесла Чарскую..., положила книги на мой стол и, глядя мне в глаза, вдруг неистово расхохоталась...
- Княжну Джаваху вспомнила, - коротко дыша, отсмеявшись, проговорила Мария Федоровна. - Не понимаю, как могли издавать сочинения Чарской, почему по крайней мере никто не редактировал ее, не исправил фальшь и порою, очень часто, неграмотные выражения? Кто-то, забыла кто, хорошо отделал эту писательницу" [15. С.80-81].
По выходе статьи Чуковского обнаружилось второе и, может быть, главное отличие Чарской от Вербицкой. Выяснилось, что автор "Княжны Джавахи" в намного большей степени, нежели ее "взрослая" коллега, является рыночным продуктом, как сказали бы сейчас, брэндом. Для ее продвижения с самого начала использовались разнообразные рекламные технологии. Понятно поэтому, что на "черный пиар" К. Чуковского заинтересованные в дальнейшем успехе Чарской издатели, (книги Чарской выходили в товариществе Вольфа, который нещадно эксплуатировал ее, платил гроши, а за переиздания не предлагал гонорара вовсе) немедленно ответили "контрпиаровскими" акциями. Была заказана и в кратчайшие сроки издана книга В. Русакова (С.Ф. Либровича) "За что дети любят Чарскую?", автор которой стремился доказать несправедливость критического приговора Чуковского и его единомышленников. Кстати, издатели достигли своей цели: на протяжении нескольких лет после появления статьи в "Речи" популярность Чарской по данным продаж и библиотечным отчетам продолжала неуклонно расти.
Не перестали сочинения Чарской пользоваться спросом и после революции. Хотя журнал "Задушевное слово", где было напечатано большинство ее произведений, закрылся в 1918 году, а сама она могла теперь печататься только под мужским псевдонимом Н. Иванов (Здесь у автора неточность. Псевдоним был женский. «Н. Иванова», предположительно: Иванова – по третьему мужу, Н – от любимого имени Нина.( см. каталоги библиотек, статьи Е.Трофимовой, Исмагуловой. - Telwen) ее книги все равно оставались исключительно популярны. В середине 1920-х годов они были изъяты из библиотек, после чего по школам было разослано письмо Наркомата просвещения с рекомендацией устроить суды над Чарской, подобно тому, как сулили в те годы литературных героев - Онегина, Печорина, Рудина.
Завершая разговор о восприятии А. Вербицкой и Л. Чарской в современной им критике, мы бы хотели сделать следующие выводы:
1. Несмотря на указанные различия в отношении данных писательниц, их имена в сознании критиков начала XX века часто сливались либо взаимодополнялись.
2. Среди недостатков произведений исследуемых авторов критика выделила и такие, которые характеризуют тексты А. Вербицкой и Л. Чарской как явление массовой литературы (повторяемость, мелодраматический пафос, развлекательность, вульгаризация современных идей, установка на отвлечение от действительности).
3. В прессе начала XX века была отмечена (пусть и вскользь) ориентация произведений А. Вербицкой и Л. Чарской на целевую аудиторию: женскую.
4. При всех отличиях романов Чарской и Вербицкой, судьбы писательниц завершились одинаково - обе они оказались заложницами своей дореволюционной репутации.
Список использованной литературы