Л.Чарская "Солнце встанет!"
XIV
— Где я? — широко раскрывая изумленные глаза, спросила Горная. Она лежала на низком турецком диване в неприглядной суровой на вид, неуютной комнате. — Где я? — еще раз произнесла Лика, с усилием припоминая, что могло привести ее сюда.
И вдруг ее глаза раскрылись еще шире, исполненные ужаса... Между окном и диваном, на котором она лежала, вырос знакомый силуэт, весь облитый лунным сиянием. Бледный, похожий скорее на призрак нежели на живого человека, Браун стоял перед ней.
— Всеволод! Ты, снова ты! Всеволод! — прошептала Лика и протянула вперед руки.
читать дальше
В один миг он был подле нее, упал на колена перед диваном, обхватил ее, всю тоненькую и трепещущую, своими сильными руками и, тесно прижавшись сердцем к сердцу, грудью к груди, замер в долгом, бесконечном объятии. Все свернулось в одну кипучую, клокочущую пену... Два долгих года труда и мучений, борьба с народом, потеря этой девушки и только что свершившееся событие — все минуло, кануло, исчезло... Две звезды, чистые, яркие — два любящих светлых глаза — сияли пред ним... Браун, холодный, спокойный, борец, скрылся без следа.
— Ты... ты... душа моя... жизнь моя! — шептали бледные губы. — Ты... ты... здесь... мы опять... снова...
— Всеволод! Всеволод! — неслось ответным стоном.
— Я... я... моя Лика... я, Всеволод Гарин, пред тобою! — шептал ей в ухо дрожащий голос, и снова они затихли оба, чтобы замереть без слов,, без признаний, уста в уста, сердце к сердцу.
Странное чувство наполняло сердце Лики. Она не думала ни о прошлом, ни о будущем. Двух последних лет не существовало. Она чувствовала себя тою прежней девочкой, Ликой, которая с нарядной эстрады пела свои неаполитанские песенки. И он, ее Всеволод, был теперь тем же, прежним. И прежняя любовь, безумная, жгучая, воскресла с новой силой в ее душе... Настойчивым призраком поднялась она из самых сокровенных тайников ее души и всю ее заполнила до краев. Прежняя, давно пережитая и дивная, как сказка, зимняя ночь воскресла снова... И снова он с ней, и снова сжимает ее, как тогда, в своих горячих объятиях и, как тогда, баюкает ее на руках, как ребенка... И, как тогда, как будто море плещется вокруг них и кто-то поет сладко и заманчиво где-то далеко-далеко.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! — шепчет Лика, и две топкие девичьи руки обвиваются вокруг шеи мнимого машиниста.
— Лика! Моя Лика! Моя вымученная радость! Моя гордая, гордая, милая девушка! Я нашел, нашел тебя! — несется ответным звуком.
И снова молчание, жуткое, сладкое, как мечта…Целая нирвана блаженства и любви.
— Лика! Счастье мое! Жена моя, Лика!
Что-то невероятное, дикое послышалось в последних трех словах молодой девушке. Быстрее молнии отпрянула она от груди князя и, схватив его за плечи, впилась в него помутневшимся взором.
За плечами Гарина мгновенно вырос пред ней другой образ. Простодушно и скорбно глянули из-за красивой фигуры Гарина чистые, детские глаза Силы. Глубоким укором сияли они.
— Не могу! — простонала обессиленная Лика, — не могу... Ты опоздал... Зачем ты пришел так поздно? Я не могу быть твоею... я — невеста другого!..
— Невеста другого! — рассмеялся князь, и холодок прошел по телу Лики от звуков этого странного смеха. — Невеста другого... Силы Романовича Строганова. Знаю. Его невеста... Так что ж? Разве ты любишь его, а не меня! Неужели я не выстрадал тебя ценою самых жгучих страданий? Неужели я не завоевал тебя? Нет! Нет! Ты моя, моя! И ты поняла это... возврата нет. Я унес тебя оттуда, из этой толпы бунтующих крикунов, унес, как хищник уносит добычу... так неужели же я сделал это для того, чтобы вручить тебя будущему твоему мужу? Этому простаку Силе, этому несмышленому большому ребенку, к которому тебя влечет одна только жалость, ошибочно принятая за любовь? Нет, ты будешь моею, исключительно моею, Лика! женою или подругой, чем хочешь. Без тебя пет жизни у меня. Я — консерватор во всем и в моем чувстве консерватор. Ты — моя единственная, ты — мое все. Ты пойдешь со мною... Я отдам тебе жизнь, всю мою цыганскую, кочующую жизнь отдам я тебе. Я унесу тебя, Лика, к счастью, которое тебе во сне не снится... Люблю тебя... люблю тебя... радость! Светлая моя! Ребенок мой! Жизнь моя! Жизнь!
Последние силы оставили Лику... Снова зашумели волны снова запела песнь далекая, нежащая, сладкая как мечта.
Колебаний больше не было. Этот человек унес из избы Кирюка, где была сходка, унес от людей, которые были ей близки, как родные. Сама судьба, значит, вмешалась в это дело. Тьма прояснилась. Свет блеснул снова. Сомнения исчезли. Сердце Лики точно выросло в эти мгновения. Болезненное ощущение исчезло из него, огромная радость затопила его до краев. Она поняла, что борьба бесполезна. Всеволода Гарина она одного любила с той минуты в собрании, когда увидела его в первый раз, и, значит, ему одному она должна принадлежать по праву. Жизнь коротка и далеко не сулит одни розы; так если розовый дождь льется на нее в эти мгновения, почему не ловить его обеими пригоршнями?
— Да, да! — лепетала она, задыхаясь от счастья, — да, да... возьми меня! Унеси меня к счастью! Всеволод мой! Радость моя! Милый! Милый!
И, как тогда, около трех лет тому назад, он легко и быстро поднял ее на руки и понес...
Бесшумно распахнулась пред ним дверь его комнаты, и маленькая фигурка вся в белом, с распущенными по плечам волосами, иссиня черными и блестящими, как сталь, предстала пред ними.
— Хана! — вырвалось из груди князя и Лики.
— Тс-с-с! — прошептала маленькая японка, прикладывая свой крошечный пальчик к губам. — Тс-с-с! тише. Хана видела странные вещи... Хана видела сейчас Гари... он стоит там на крыльце... И весь сад полон серыми, грязными людьми. Они прячутся за деревьями и ищут тебя, черный, злой человек, и тебя, девушка с волосами, как солнце, тебя, златокудрая мусме. Они видели, как вы пришли сюда, и позвали Гари... Гари встал из гроба и вышел к ним. Злой человек, уйди, и ты, красавица мусме, уйди тоже!.. Здесь место Гари, здесь царство Гари... Наконец-то, Гари, твоя Хана дождалась тебя! Войди, Гари, с именем милостивой Кван-Нан на устах!
И, сверкая своими безумными глазами, маленькая сумасшедшая протягивала вперед руки и манила, и звала кого-то в окно.
Князь Всеволод бережно опустил на ноги Лику, испуганную, потерявшуюся при виде маленькой японочки. Эта женщина, уже раз сыгравшая роль в ее жизни, снова появилась пред ней.
Лика забыла о самом существовании маленькой японочки и теперь при виде ее прежнее отчаяние воскресло в ее сердце. Неужели снова ее Всеволод хотел обмануть ее?
Но спрашивать было некогда. Шум нескольких десятков голосов привлек ее внимание. В саду замелькали тени быстро бегущих по всем направлениям людей. Вскоре весь дом был окружен.
При мягком лунном сиянии: Лика успела разглядеть около самого крыльца дома красное платье Анны Бобруковой, ярко выделявшееся во тьме. Кирюк был подле и хриплым голосом отдавал приказания. Герасим Безрукий сновал тут и там и помахивал своим зловещим обрубком с пустым рукавом.
— Спряталась лисица в нору, беду почуяла! — долетело до ушей Лики.
Вне себя схватила она за руку князя и, со скошенным от страха лицом, проговорила, едва произнося слова от волнения:
— Спасайтесь... ради Бога... берите Хану и бегите. Я задержу их, как умею. Я выйду к ним...
— Вы желаете, чтобы я спрятался за вашу спину? — прозвучал насмешливый голос в ответ. — Нет, Лика, мы уйдем оба... или я умру на твоих глазах! — и князь так сильно сжал пальцы Лики, что она вскрикнула от боли.
С испугом взглянула девушка на Хану... Но поведение Гарина не произвело, казалось, никакого впечатления на маленькую японочку. Ее пустые глазки смотрели безучастно в окно, а губы шептали что-то.
— Она ничего не понимает, — поторопился пояснить князь Лике. — Несчастная помешалась еще в мою бытность в Вене... Она не узнает меня и не слышит, что мы говорим. Лика, радость моя! Бежим со мною... с нами... Я отвезу Хану на ее родину, обеспечу несчастную и сдам на руки ее родным. Теперь я не нужен ей... Ее сердце полно тем Гари, которым я был когда-то и который к ней уже не вернется никогда, никогда. А мы уйдем, Лика... Я дам тебе счастье, я окружу тебя роскошью и лаской, я увезу тебя к лучшим чудесам мира... Жена моя, дорогою женою ты будешь моей, Лика... Всю мою жизнь, все мои чувства отдам я тебе... Радость моя! Идем же от этих грязных, серых людей, от этой затхлой обстановки, из этого отвратительного медвежьего угла, где рабство хочет подняться из тьмы мира и создать себе царство независимости и свободы. Я презираю их, потому что они слабы и борьба их — борьба букашек, которых одним проглотом может уничтожить крупнейшее творенье. Они не добьются победы, потому что победа дается избранным. Брось их и иди за мною! На вечный праздник, на роскошь счастья поведу я тебя! — и князь Всеволод Гарин глубоко заглянул в бледное, изможденное лицо Лики.
Девушка вздрогнула под этим взглядом. Точно ударом хлыста обожгли ее эти слова князя.
— Они — мои братья! — произнесла она и гордо выпрямилась. — Я не вижу убожества в их стремлении и борьбе. Я вижу влечение к солнцу, свободе и лучшей доле и я не смею, не могу не поддержать их. Они — мои братья, повторяю я вам, Всеволод, и я должна жить для них! Исключительно для них!
— И для Силы Строганова! — насмешливо произнес князь.
— Да, и для него... Он, как и они, — брат мой. Милый брат! — произнесла с нежностью Лика.
— А я? Я что же для вас? Кто я вам? — желчно произнес Гарин и его острые глаза снова впились в Лику.
И снова этот властный взгляд заставил ее онеметь... Снова туман поднялся с глубины ее души и застлал мысль.
— Я люблю вас! — прошептала чуть слышно девушка.
— Так идем же со мною! — вырвалось из самых недр его сердца и он схватил ее в свои объятия.
На минуту Лика потеряла голову. Розовый туман захлестнул ее. Она снова чувствовала на себе фатальные глаза этого человека, снова его сильные руки сжимали ее плечи, а страстный шепот впивался в уши: Пойдем! Пойдем!
И вдруг пронзительный крик Ханы заставил их быстро отпрянуть друг от друга. Она стояла на подоконнике и, дико сверкая глазами, указывала рукою в окно, крича:
— Гляди, гляди, злой человек!.. И ты гляди, златокудрая мусме... Оба глядите... Вон Гари; вон идет Гари, окровавленный Гари... Помогите ему! Он падает, он истекает кровью. Великий Дух, покровитель Дай-Нипона! милостивая Кван-Нан, дайте ему жизнь! Дайте ему жизнь или возьмите ее у Ханы... Гари! Гари! Солнце дня моего! Бедный, любимый повелитель! Иду к тебе!
Что-то яркое блеснуло в лучах месяца... Короткий, легкий крик и, как подкошенная, Хана упала с окна на пол.
Кинжал звонко брякнул на пол. Темная змейка поползла по полу, тоненькая и быстрая, как ртуть.
— Кровь! Кровь! — в ужасе прошептала Лика, — она зарезалась, Всеволод, она погибла!
Князь уже был на коленах подле маленькой женщины, глядевшей на него во все глаза. Зияющая рана на груди истекала кровью. Одежда была залита ею.
— Несчастная! — прошептал Гарин, бережно поднимая малютку на руки и прижимая к груди, — я не сумел углядеть за ней.
— Можно еще спасти ее, — быстро проговорила Лика, прикладывая руку к слабо бьющемуся сердечку японочки, — она еще жива. Бегите с ней и укройтесь в доме Силы, а оттуда в город скорее... пока они все не успокоятся! Я задержу их здесь!
— Поздно, Лика! Или вы сами не чувствуете, что поздно? Вы слышите, они сейчас ворвутся в дом.
Действительно, крики в саду усиливались с каждой минутой и скоро перешли в сплошной, несмолкаемый рев. Угрозы и ругательства гремели под самыми окнами. Отдельными выкриками звучали они, и эти выкрики не предвещали ничего хорошего.
Неожиданно и гулко зазвенело что-то ... Лика кинулась к окну. Толпа была уже на крыльце и под ее напором рухнула и разбилась вдребезги стеклянная дверь веранды. Сотня ног загремела, застукала и зашуршала на террасе.
— Выходи! Куда запрятался, собака Браун? — послышался совсем уже близко голос Кирюка.
— Блудлив, как заяц, труслив, как кошка! У-у! Проклятая немчура! Вылезай к ответу! — вторил голос Анны, охрипший от злобы.
— Я покажу им, какой я трус! — прошептал, сжимая кулаки, князь Всеволод, — Я выйду к ним, и мой браунинг достойно встретит гостей.
— Ради Бога и этой несчастной девушки не делайте этого, Всеволод! — молящим голосом прошептала Лика. — Она умирает. Спасите ее! Дайте ей умереть спокойно. Уйдите отсюда другим ходом и спрячьтесь пока... А я уведу их... Есть здесь где спрятаться?
— Есть... Старый бельведер за садом. Туда можно проникнуть через дверь моей спальни и кухонный коридор. Но зачем мне спасаться, когда... Я теряю вас, не правда ли, Лика?
— Вы должны спасти ее или дать ей последнюю минуту спокойствия. Вы должны подумать об этом несчастном ребенке!
— Но... потом, когда... все утихнет, Лика... Ты вернешься... ты моя? Ведь, да, да?
Жилы вздулись на бледном лбу князя... Его горячее дыхание дошло до Лики, обжигая ее. Еще минута — и она забудет все — несчастную раненую, свой долг, совесть, свою любовь к этим несчастным, слепым братьям, которые готовы на преступление, на убийство в своей слепоте. Он, этот человек, презирающий их, враг всего того, что она считает священным, он ей дорог до безумия, до боли, до смерти... Он влечет ее за собою.
— Нет! — крикнула она дико, зажмурив глаза, чтобы не видеть его душу сжигающих глаз, — нет! Мы чужие! Спасайте Хану или будет поздно... Прощайте, князь!
— До свидания! — прозвучало в ответ настойчивым звуком. — Мы еще увидимся с тобою! — и, прижимая свою хрупкую, истекающую кровью ношу к груди, князь Всеволод Гарин исчез.
XV
Шаги, крики и угрозы приближались. Дикая брань висела в воздухе. Страсти разошлись и все слилось в одно общее стремление толпы: убить, уничтожить во чтобы то ни стало. Дверь спальни, закрытая на задвижку, вся вздрагивала под ударами сильных мужицких кулаков.
— Отопри, немецкая гадина! — слышался грубый голос, — отопри добром, не то худо будет...
Лика хотела ответить — и не могла, хотела сделать шаг к дверям — и тоже не могла. Она стояла, не шевелясь, вся бледная, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногою. Вся ее мысль сосредоточилась на одном: Всеволод в безопасности, Всеволод успел скрыться и унести Хану.
— Эй, ты! долго ли шутки шутить с нами будешь? А и мы же пошутим... Дай только добраться до тебя, ехидна треклятая! — звучали еще с большим озлоблением голоса за дверью.
Потом дверь вдруг сразу поддалась, и люди ворвались в комнату, опьяневшие от злобы и ненависти, но сразу остановились на пороге.
— Кто это? — дико вскрикнул одинокий голос Анны Бобруковой и она метнулась в ту сторону, где белело светлым пятном платье Лики.
— Хозяйская невеста! Нескучневская барышня! — послышались голоса рабочих. — Братцы! Да как же она сюды-то попала?
Лика чувствовала, что ее силы уходят, падают с каждой минутой
— Братцы! — делая невероятное усилие над собою, проговорила она, выступая вперед, — я пришла сюда, чтобы предупредить ужасное, зверское дело. Вы ответили бы за него и Богу, и закону. Братцы! Сам Господь отвел вашу руку. Машинист Герман Браун, узнал от меня об угрожающей ему опасности и бежал из наших мест навсегда... Забудьте о нем!
— Улизнул-таки, собака!
— Вот бы догнать и, как следует, поздравить его с отъездом... — сострил Гараська Безрукий.
Кто-то засмеялся в ответ... И этот смех разом разрешил до нельзя сгущенную атмосферу.
— Да как же ты здесь-то очутилась? Ведь, ты, Лидия Валентиновна, у Кирюка в избе совсем сомлела, как Чуркина Васютку ранил этот дьявол окаянный? — обратился один из рабочих к Лике.
Но Лика не отвечала. Последние силы покинули ее, она тяжело опустилась на подоконник.
Тотчас же Анна Бобрукова подбежала к ней.
— Лидия Валентиновна, вам домой надо. Я провожу вас, пока они тут Брауна искать будут. Не успел, ведь, злодей скрыться, как Бог свят! Чует сердце мое.
Временная слабость мгновенно покинула Лику.
— Искать Брауна? Зачем? — вырвалось не то криком, не то стоном из ее груди.
— Известно, зачем! Пришибить его, собаку, надо, не то он крови еще православной на своем веку немало выпьет.
Гараська Безрукий, словно призрак, вырос пред Ликой. Подле него стоял Василий Чуркин, юноша, почти мальчик, с изможденным от непосильной с детства фабричной работы лицом, с окровавленной кистью руки, куда попал заряд Гарина.
— Руку мне, подлец, попортил! Куды я теперь с такой-то рукой денусь? Хошь как у Гараськи отхватываий! — жалобно проныл он.
— Вот бы и его так-то искалечить... Убить не убить, а помять так, чтобы ноги волочил! — предложил кто-то.
Вся кровь прихлынула к сердцу Лики... Зверь, притихший было подле нее, просыпался снова. Не было сомнения, что эти люди бросятся на поиски Всеволода, отыщут и искалечат его. При одной мысли об этом мозг Лики холодел от ужаса.
«Помешать! Удержать их во чтобы то ни стало!» — вихрем пронеслось в ее мыслях, и, не отдавая себе отчета в том, что произойдет сейчас, собрав последние силы, она вскочила на кресло, стоявшее посреди комнаты, и, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу проговорила внезапно окрепшим голосом:
— Братцы! Вы добиваетесь спокойствия и более светлой жизни. Вам нужно облегчение труда, нужно человеческое отношение начальства, нужна здоровая атмосфера на фабрике, нужен короткий восьмичасовой день, нужна свобода, как ее принято понимать в человеческом смысле. Все люди — братья и должны стоять друг за друга. Браун не держался этого закона в силу своих убеждений... Но Браун мог заблуждаться, как может заблуждаться каждый человек. Неужели за простое человеческое заблуждение надо карать смертью? Товарищи, братья! Я никогда не шла против вас, наоборот, всей моей душой я стремилась к вам навстречу. Я ушла сюда от роскоши и богатства, чтобы дышать одним воздухом с вами, чтобы прислушиваться к вашим нуждам и всячески помогать вам по мере сил и возможности. Именем моей любви к вам, умоляю вас, оставьте Брауна, не ищите его, забудьте его, не берите на душу греха! И я обещаю всю мою жизнь положить вам на пользу! Как мать может заботиться о детях, я буду заботиться о вас... Сила Романович и я отдадим все, что имеем, чтобы улучшить вашу жизнь... А за это вы должны оставить в покое человека, который неумышленно, по слепоте своей, причинил вам зло.
— Это бесполезно, Лидия Валентиновна, — послышался в дверях знакомый спокойный голос, — она бесполезна, ваша блестящая речь! Хана скончалась сию минуту там, в бельведере, и я могу отдаться теперь в руки этих глупцов! — добавил он тихо.
Лика ахнула. Ахнули и все остальные. На пороге комнаты стоял Браун. Его всклоченные волосы, дико блуждающие взоры и бледное лицо напоминали собою облик сумасшедшего. Почти с паническим ужасом смотрели на него рабочие. Но вот из толпы, расталкивая ее, вытиснулась Анна. Она быстро подскочила к Брауну и дернула его за плечо.
— Что же вы стоите, братцы? Не видите разве? Наш кровопийца сам пожаловал на суд и расправу? — закричала она, — Что же вы стоите?
Ее глаза загорелись, как у тигрицы. Она заглядывала в самое лицо князя, готовая ежеминутно, как кошка, вцепиться в него.
— Уйдите! Что вы делаете, безумный! — внезапно очутившись по другую сторону Гарина, прошептала Лика, — они убьют вас!
— Хана умерла, вы не идете за мною! Что же мне оставалось делать? — беззвучно произнес он.
— Примириться с ними! Служить их интересам! Жить для них! — прозвучал подле него вдохновенный голос.
— Жить для этих животных? — было ответом и, обернувшись к толпе, Гари крикнул вызывающе: — что же вы медлите? Убивайте меня!
Толпа издала какой-то звук по то одобрения, не колебания. Василий Чуркин очутился пред спокойно стоявшим в прежней позе Гариным и снова затянул ноющим голосом:
— Пошто мне руку испортил? Куды я с рукой такой денусь? Убить тебя надо собаку, да!
Какая-то решимость снова охватила толпу.
И вдруг точно брызнуло свежей и прохладной струею в эти волнующиеся умы и сердца.
— Если кто-либо осмелится коснуться его пальцем — отчетливо и звонко прозвучал голос Лики, — весь рабочий состав фабрики будет распущен и вы все останетесь без хлеба.
Мощно и гневом повеяло от всей хрупкой фигурки девушки, когда она произнесла эти слова. Явная решимость отразилась на ее лице, освещенном сиянием месяца. И рабочие поняли это. Поднялся гул, в котором можно было разобрать только:
— Неладное дело затеяли, братцы... смертное, уголовщина! Барышня права... Зачем народ убивать?.. Кому охота тундры топтать в Сибири?.. Идем-ка подобру-поздорову... От греха дальше...
— И то идем. Место здесь точно нечисто. Недаром молва идет про усадьбу-то. Ну его к шуту, Брауна... Выгнали — и делу конец... Аида, братцы, домой!
— Черти! Дурни! кого слушаетесь, дьяволы? Да она — его люб... — прокричал было и сорвался голос Анны: Кирюк увесистой ладонью закрыл ей рот.
— Про барышню нашу не смей так! Харю сворочу, если про барышню... Святая она, Лидия Валентиновна! Слышишь, не тебе чета! — произнес он сурово.
Бобрукова хотела ответить что-то, но толпа увлекла ее за собою.
Комнаты «Старой усадьбы» опустели. Рабочие бесшумно, точно сконфуженные чем-то, вошли на крыльцо, сошли в сад и двинулись по дороге...
Лика и Гарин снова остались одни. Точно свинцом налитые ноги Лики не могли двигаться следом за толпою. Она стояла, опираясь на косяк двери, де отрывая взгляда от Гарина, словно чувствуя, что в последний раз видит его, а потом, сделав над собой невероятное усилие, проговорила:
— Я ухожу, Всеволод. Прощайте. Мы — люди разных полюсов... Иначе быть не может. Страна рабов и господства — ваш несокрушимый идеал навеки... Мой девиз — жизнь за серых братьев. Прощайте! Мы не увидимся никогда больше!
Она с усилием подняла руку и протянула ее князю. Но он не принял руки... Он посмотрел на нее безумными глазами и глухо произнес:
— Ложь! Ложь! Мы увидимся снова. На горе себе вы спасли меня, Лика! Не протягивайте же мне руки! Мы — враги, да, враги, и все силы моей души я направлю на то, чтобы победить моего злейшего врага — вас, Лика! Любимого, безумно любимого врага, — добавил он тихо и вдруг снова произнес убежденным, пророческим голосом: — да, мы увидимся. Но Герман Браун исчез навеки. Князь Всеволод Гарин выступает вашим врагом отныне и рано или поздно победит вас, непобедимую!
Вдалеке пронесся звук колокольчика.
— Это Сила возвращается с пристани. Он ездил в город, — вздрагивая, прошептала Лика и снова последним прощальным, движением протянула руки к князю. — Одно слово! Всеволод! — прошептала она, — одно слово пред разлукой навсегда.
— Оставь их, иди со мною! Они родились для рабства, труда и нужды в угоду избранным! Оставь их! Ты — дитя праздника и солнца! Идем со мною! — произнес над ней тяжелый, металлический голос.
И снова черные глаза жгли ее своим взглядом. Она снова теряла силу под ним а звуки бубенцов становились все слышнее со стороны дороги...
— Нет! — крикнула Лика, отталкивая князя, — никогда! Мое солнце будет тускло и мертво, если над ними не встанет оно яркое, золотое! И оно встанет:… Народ вздохнет свободно под его лучами и вы, «избранные слепцы», о, как пожалеете вы то время, когда не понимали этого серого мира.
— Ты бредишь, дитя! Оставь свои грезы, пока не поздно... Ведь, ты любишь меня! — снова залепетал ей на ухо страстный голос.
Лика замерла на минуту под тяжелым, упорным, магнетическим взглядом князя.
«Уснуть... забыться... отдаться ему навеки и черпать блаженство без края, без конца! — мелькала где-то внутри нее, задурманенная мысль. — А те? Твои братья? Что скажут они? Предательницей, изменницей ты будешь перед ними !» — властно заглушая все остальное, поднялся трезвый голос со дна ее души.
— Прощайте, Всеволод! Я не могу быть вашей! — вырвалось из груди Лики и, выскользнув из рук князя она, как безумная, метнулась на крыльцо, оттуда в сад и на дорогу, прямо навстречу заливающимся во весь голос бубенцам.
— Сила! Сила! Спаси меня! — простонала Лика и неслась навстречу летевшей по дороге брички.
Через минуту-другую она сидела уже подле на смерть испуганного Строганова и передавала ему все случившееся на фабрике и в «Старой усадьбе». Ни одним словом, конечно, не обмолвилась Лика о том, что Всеволод Гарин и управляющий Браун были одно лицо. Тайна Германа Брауна была ее тайной, которую она схоронила в своей душе навеки.
@темы: текст, Солнце встанет!, Чарская