Тоже нашла в инете, но где не помню. Статьи написаны доктором культурологи (Лишнее указание на серьезное отношение к творчеству Чарской). Размещаю отдельные статьи.
читать дальше
О литературных корнях
«Приключений Незнайки» Н. Носова
Специалистам известно, что в 1913 году в приложении к журналу «Задушевное слово» вышел «Дневник Мурзилки». В нем повествовалось о «лесных малютках», живущих в траве:
«Есть между ними Фунтик, есть два брата Знайка и Незнайка, из которых один очень много читал и поэтому знает все, между тем как другой ничего не знает; есть ловкий художник-живописец Мазилка, есть даже свой собственный доктор Мазь-Перемазь».
Среди их приключений – и полет на воздушном шаре, и эпизод с обучением игре на музыкальных инструментах. В этом же году вышла книга Пальмера Кокса «Новый Мурзилка. Удивительные приключения и странствования маленьких человечков». По-видимому, Пальмер Кокс (если это не псевдоним) являлся автором и «Дневника Мурзилки».
В данном сообщении мне бы хотелось пролить свет на фамилию одного из героев носовского «Незнайки». Как уже цитировалось выше, пальмер-коксовского доктора звали Мазь-Перемазь, а у Николая Носова доктор носит фамилию Пилюлькин.
В 1882 году в свет вышла юмористическая книга «Супружеские тайны» с рисунками В. Буша и русским текстом под ними, принадлежащим некоему М. Иерихонскому (псевдоним?).Вот несколько строк из нее:
«Пилюлькин, славный врач, любимый доктор дам…»;
«Вот и Пилюлькин-врач той самою дорогой…»;
«Сознаньем доблестным Пилюлькин просветлен…».
Вот, вероятно, откуда заимствовал фамилию для доктора-коротышки Николай Носов.
Известное приключение Незнайки, когда тот, не умея управлять, садится за руль автомобиля и терпит катастрофу, также имеет «предшественников» в дореволюционной литературе.
У русской писательницы Лидии Чарской, прославившейся повестями из жизни институток, есть книга «Тринадцатая». Она включает следующий эпизод. В деревне впервые появляется автомобиль. Шофер уходит в дом попить воды, а девочка Кодя садится на «мягкое сиденье автомобиля» и несколько раз поворачивает «какое-то небольшое колесико на передке». В ту же минуту машина рывком движется вперед, гонка и – «машина со всех сил врезывается в стену дома».
Данное сообщение демонстрирует литературную базу, на которой взрастало творчество талантливого детского русского писателя.
Благородные девицы,
«беспредел» и некоторые вопросы политической истории СССР
Переход к открытому рассмотрению явлений, считавшихся несуществующими в условиях социализма, получил свое воплощение, в частности, в появлении серии статей о системе «неуставных отношений» в Вооруженных Силах СССР, в местах лишения свободы, а также разного рода современных «неформальных» объединениях. На наш взгляд, эта тема требует своего дальнейшего развития, в том числе, в области исследования исторических и логических корней, предпосылок и архетипов «неофициальных» моделей группового поведения. Мы хотим предложить читателям очерк «неуставных отношений» самой, казалось бы, неагрессивной социальной группы – воспитанниц женских учебных заведений дореволюционной России – на основе социологического анализа ряда произведений Лидии Чарской.
Несколько слов об их социологической достоверности.
Трудно отыскать в детской и подростковой литературе феномен, аналогичный феномену Чарской. Пожалуй, можно вспомнить только Ж. Верна. Даже отчаянный враг Чарской, Корней Иванович Чуковский, не может не признать, что «вся молодая Россия поголовно преклоняется перед нею» [1].
Следует учесть, что Л. Чарская оставалась популярна в течение десятилетий, и лишь с зачислением её в стан буржуазных, «монархических» авторов, с прекращением публикации её новых произведений и переиздания старых, она насильственно к началу 1930-х годов была отлучена от детских сердец. Удивительно упорство, с каким талантливая русская писательница замалчивается свыше 70 лет. Удивительно тем более, что при дефиците хорошей детской литературы выпускаются отнюдь не лучшие книги, а 70 только крупных произведений Чарской, дающих прекрасный выбор издателям, остаются для детей недоступными.
Читая в ее произведениях о традициях девической среды, нельзя не заметить прямых параллелей с симптоматичными традициями «воровской» и «армейской» субкультур. Прототипом «прописки» в зоне, издевательств старослужащих над молодыми солдатами, являлась травля новеньких в женских школах. Читаем в повести «Некрасивая»:
«Около трех десятков девочек окружали меня, забрасывая вопросами, на которые я едва успевала отвечать ... А маленькие мучительницы, как бы не замечая моего волнения, подступали ко мне все ближе и ближе, закидывая меня все новыми и новыми вопросами, которым не предвиделось конца» [2, 157].
Вот отрывок из «Записок маленькой гимназистки»:
«...И веселая, живая как ртуть, Соболева изо всей вилы дернула меня за косичку.
– Ай! – невольно вырвалось у меня.
– Ага! Знаешь, где птичка “ай” живет!” – захохотала во весь голос шалунья, в то время как другие девочки плотным кругом обступили меня со всех сторон.
У всех у них были недобрые лица» [3, 55-56].
Травля новеньких – средство ломки индивидуальной модели поведения, где слово большинства – закон для всех. «Прописка» распространялась не только на учениц, но и на преподавателей. Коллективные действия гимназисток по отношению к последним назывались «бенефисом». Обратимся на этот раз к повести К. Филипповой «В гимназии»:
«На второй урок класс готовил “бенефис” новому преподавателю русского языка. Девочки ещё не видели своего нового преподавателя, но сразу же... решили устроить ему бенефис.
– Чтобы не задавался!» [4, 29–30].
Обратим внимание – модель поведения «включается» независимо от личности, на которую это поведение направлено. В последней безличной, безавторской реплике, являющейся как бы групповым гласом, выражена суть действия: «чтобы почувствовал силу группы, чтобы знал, что его может ожидать в дальнейшем». Любопытен следующий эпизод: новенькая Ирина Лотоцкая впервые слышит о «бенефисе», и тем не менее сила группового сознания уже подчинила ее себе:
«– ...Ну ты как, Ирина, будешь участвовать в бенефисе?
– Я – как все! – решительно ответила Ирина.
– Тогда тебе сейчас же надо сделать репетицию.
...Ирина оказалась способной ученицей и к началу „бенефиса" была готова» [4, 31].
Далее, как только в класс входит преподаватель, следует театрализованное действо, напоминающее «театр абсурда»:
«Сначала опустилась на парту одна девочка, потом другая, третья, четвертая, пока не сели все. Это проделывалось серьезно, без единого слова, без улыбок, с деревянными лицами и нарочито вытаращенными глазами.
Ника негромко кашлянула. Враз поднялись правые руки, пальцы ударили по губам: “Брусси-брусси-бруссисем!” Пальцы били по надутым щекам: “Пути...” Опять по губам: “Бриня...” По щеке и по губам: “Пути-бром!” Затем все начиналось сначала» [4, 32–33].
Как мы сейчас увидим, за любую обиду – мнимую или действиительную – гимназистки мстят зло, используя идеологему «товарищества» и «подчинения меньшинства большинству». Вот какова реакция «старослужащих» на то, что учитель похвалил новенькую:
«–...Всем нам в пример ставил. Всем старым ученицам – новенькую. Срам! Позор! Осрамил нас Яшка! – кричала ... девочка по фамилии Ивина...
– Срам! Позор! Правда, Ивина! Правда! – подхватили в один голос все девочки.
– Травить Яшку! Извести его за это хорошенько! В следующий же урок затопить ему баню – кричали в одном углу.
– Истопить баню! Непременно баню, – кричали в другом» [3, 56].
Замечательно описан Л. Чарской психологический механизм превращения вырвавшегося в запальчивости против новенькой крика в искреннее мнение подавляющего большинства. Параллельно можно привести аналогичную цитату и весь эпизод «бенефиса» из повести «Записки институтки», где гимназистки поочередно отказывались отвечать, якобы изнемогая от запаха лекарства, которым учитель смазывал больные ноги [5]. Эпизод из уже цитировавшейся повести «Некрасивая»:
«Спичке бенефис завтра. На все вопросы ни слова. Молчок. Начнет спрашивать – отречься... Отречься! Отречься! И друг за друга стоять горою» [2, 218–221].
Итак, большинство приняло решение. При помощи угроз и демагогии оно сколачивает в классе единую группу:
«– Новенькая, смотри, если ты не будешь для Яшки баню топить, мы тебя изживем живо!
– Только смотри, не выдавать, не по-товарищески это! Слышишь!.. А то берегись!
– Берегись! Берегись! Если выдашь, мы тебя сами травить будем! Смотри!
Девочки со всех сторон надвинулись на меня, крича и угрожая. Лица их разгорелись. Глаза сверкали.
– Не смей выдавать! Слышишь! Не смей, а то мы тебе покажем, гадкая девчонка! – кричали они» [3; 56, 57].
Но существует и меньшинство, которому есть что терять и которое отнюдь не в восторге от предстоящего сражения с учителем. Посмотрим, как большинство достраивает себя до единого целого.
«– Так помните: травить Яшку сегодня же!
– Травить! Травить! – эхом отозвалось сразу несколько голосов.
– Что вы, mesdam-очки! Разве это можно? – робко прозвучали голоса трех-четырех учениц, считавшихся самыми прилежными и благонравными из всего класса.
– Ну уж вы, “тихони”, молчите! – напустилась на них рыженькая Рош. Не смейте идти против класса! Это гадость! Слышите ли, все должны дружно действовать и травить Яшку, все до одной. А кто не станет делать этого, пускай убирается от нас. Да!» [3, 83–84].
Потенциальной фракции пригрозили оргмерами и та поспешила «разоружиться перед классом»:
«Тихони как-то разом смолкли и присмирели. Одна из них, Тиночка Прижинцова, высокая, бледная девочка, первая ученица младшего класса, неторопливо (именно! Надо соблюсти “солидность”. – С.Б.) поднялась со своего места и сказала, обращаясь к Рош:
– Ты напрасно горячишься, “толстушка”, раз всем классом решено травить Яшку, – мы не можем отстать от класса» [3, 84].
А вот как героиня отрекается от того, что ей кажется справедливым:
«– Кто смел сказать это? – послышались звонкие металлические звуки и стройная красивая девочка в тот же миг очутилась на кафедре. – Или ты, Грибова, не знаешь меня? Не знаешь, что Надежда Колынцева никогда не предавала своего класса? И даже все ваши нелепые “девчонские” выходки покрывала всегда и всюду. И всегда, и теперь, и завтра будет то же самое. Несмотря на то, что мне глубоко противна ваша лень, слабость... Я пойду заодно с классом и отрекусь (! – С. Б.) от урока, хотя я и первая ученица у вас и знаю его наизусть.
Фея сошла с кафедры под оглушительные “браво” и аплодисменты подруг» [2, 221].
Мы как-то незаметно перешли от механизма «беспредела» зоны и армейской «дедовщины» к прекрасно известному уже нам механизму, использованному Сталиным для захвата власти. Опосредствованная традициями дореволюционных институток (а мы проанализировали именно женские, «благородные» группы, чтобы показать полную независимость механизмов ломки личности от «мужской» жестокости, агрессивности – анализ мужских учебных заведений продемонстрировал бы это куда ярче) связь между механизмами «зоновского беспредела» и сталинской модели власти уже подмечена Л. Баткиным, показавшим сходство Сталина с воровским «паханом» [6].
Вернемся к нашим благородным девицам. Не будем осуждать даже лучшую из них за то, что она «предпочла позорную отметку нарушению правил товарищества» [2, 228]. В тонкостях этих правил, воплощенных в сталинском понимании демократического централизма, не смогли разобраться куда более знающие и опытные люди. Не смогли и пали, кто морально – под оглушительные «браво» и «аплодисменты подруг», а кто – физически в целях «социальной защиты».
Перечитаем Чарскую – вот как реагируют подруги на «нарушение правил товарищества»:
«– Шпионка! Доносчица! Mesdames! Смотрите, душки, шпионка пришла!..
– Госпожа шпионка! – услышала я над своим ухом...
Остальные поддерживали их замечаниями о том, что в их чистый товарищеский (партайгеноссе! – С. Б.) кружок, где до сих пор не было предателей, затесалась шпионка и доносчица, достойная всякого презрения и справедливого гнева...
– Отвращение вы такое, шпионка, доносчица...
– А вы, оказывается, не только шпионка, сплетница и кисляйка, но и изменница класса!» [2, 177–184].
«– Предательница! Изменница! Отступница!..
– В нашем классе предательница, отступница! Срам, срам, срам!
– Господа! Подвергнем ее остракизму, изгнанию из нашей среды!.. Выгнать ее от нас нельзя, но и оставаясь с нами, она будет чужая, ненавистная нам с этого дня» [3, 231].
Бедный товарищ Сталин! Все придумали до тебя - даже переименование в шпионов людей, всего лишь нарушивших правила товарищества».
Да, благородные девицы, склонные к сантиментам и экзальтации, выглядят совсем не «ах», когда механизмы «товарищеской солидарности» превращают их в толпу. А многие думают, что «Чучело» – это выдумка Железнякова-Быкова или, в крайнем случае, нечто исключительное для детской среды.
А вот и расправа:
«– Вон ее! Не хотим шпионку! Прочь из класса! Вон, сию же минуту, вон! Вокруг меня были грозящие, искаженные до неузнаваемости лица («“Банду шпионов и убийц – к ответу”» – С.Б.); детские глазки горели злыми огоньками, голоса звучали хрипло, рвано, крикливо...» [3, 90].
Мы могли бы такой же объем текста посвятить сравнительному анализу «любовных» проявлений в замкнутых группах. А именно: институтско-гимназическому «обожанию» учителей и старших воспитанниц, с одной стороны; извращенным формам реализации любовно-сексуального чувства в замкнутых армейских и лагерных группах, с другой; восторженной любви к вождю, переходящей в культ, с третьей.
Удивительнейшие совпадения здесь налицо: выцарапывание булавкой вензеля «обожаемой» на руке выше кисти, крики в спину прогуливающейся: «Обожаемая! Прелестная! Божественная! Милая!»; обязательные «ритуальные» подарки обожаемой; вопли восторга на демонстрациях перед Сталиным на трибуне и аплодисменты в кинотеатрах при появлении изображений вождя; музей подарков Сталину в Москве.
Вот еще один ряд: «альбомчики» со стихами, пожеланиями, рисунками и т. д. у гимназисток и «дембельские» альбомы у старослужащих, аналогичные «блокноты» с изощреннейшей отделкой у заключенных.
Пусть эти явления из сферы «любви» и «самодеятельного художественного творчества» послужат просто подтверждением неслучайности обнаруженного нами сходства.
Сделаем два резюме теоретического и практического свойства. Первое: любая группа людей, объединившихся добровольно (партия) «добровольно-принудительно» (уличная, дворовая компания; класс или учебная группа, армия) или недобровольно (места лишения свободы), не имеющая осознанной стратегической целью своего бытия свободное, творческое развитие каждого как условие свободного развития всех, с неизбежностью приходит к превращению инструментально, прагматически годных в определённых условиях моделей групповой самоорганизации и самозащиты (устав, «кодекс чести», «товарищество», «один за всех», «круговая порука» и т. д.) в высшие нравственные (безнравственные?) ценности группы.
Это ведет с неизбежностью к нравственному перерождению и вырождению группы, к отчуждению составляющих ее личностей от норм и ценностей, которым они вынуждены (часто вопреки своему желанию) следовать, к происходящему в результате этого переходу власти к «гениальной посредственности», умело использующей в своих целях господство надличностных норм и ценностей над любым членом группы.
Второе резюме более локально: широкая публикация с современными комментариями и включение книг Л. Чарской в школьную программу по литературе (их читали взахлеб и 5-7 и 15-17-летние, и не только девочки – книги были рекомендованы для кадетских училищ) способны выработать у подрастающего поколения сильнейший иммунитет против слепого поклонения так называемым «нормам товарищества», против бездумной веры в принцип «безусловной правоты большинства». Тем самым общество получит людей, умеющих осмысленно отстаивать свое мнение вопреки мнению большинства. Возникнет мощная ментальная структура, препятствующая развитию таких уродливых явлений, как «дедовщина», «беспредел», «вождизм».
Источники
1. Чуковский К. Чарская. // Речь. 1912. № 1679.
2. Чарская Л. Белые пелеринки. Две повести. СПб., 1906.
3. Чарская Л. Записки маленькой гимназистки. СПб., 1906.
4. Филиппова К. В гимназии. Свердловск, Свердгиз, 1938.
5. Чарская Л. Записки институтки. СПб., 1906.
6. Баткин Л. Сон разума // Знание – сила. 1989. № 3. – С. 84.
Упоминания о Чарской есть еще в других его статьях:
Девичий рукописный любовный рассказ
К вопросу об особенностях жанра
Латентные феномены культуры
(опыт социологического исследования
личных документов девушек)
К вопросу о времени появления Деда Мороза
как действующего персонажа-дарителя
новогоднего праздника
Женские гимназии: история, быт, обычаи
Полная версия трудов здесь – narod.ru/disk/26160819000/borisov.doc.html
читать дальше
О литературных корнях
«Приключений Незнайки» Н. Носова
Специалистам известно, что в 1913 году в приложении к журналу «Задушевное слово» вышел «Дневник Мурзилки». В нем повествовалось о «лесных малютках», живущих в траве:
«Есть между ними Фунтик, есть два брата Знайка и Незнайка, из которых один очень много читал и поэтому знает все, между тем как другой ничего не знает; есть ловкий художник-живописец Мазилка, есть даже свой собственный доктор Мазь-Перемазь».
Среди их приключений – и полет на воздушном шаре, и эпизод с обучением игре на музыкальных инструментах. В этом же году вышла книга Пальмера Кокса «Новый Мурзилка. Удивительные приключения и странствования маленьких человечков». По-видимому, Пальмер Кокс (если это не псевдоним) являлся автором и «Дневника Мурзилки».
В данном сообщении мне бы хотелось пролить свет на фамилию одного из героев носовского «Незнайки». Как уже цитировалось выше, пальмер-коксовского доктора звали Мазь-Перемазь, а у Николая Носова доктор носит фамилию Пилюлькин.
В 1882 году в свет вышла юмористическая книга «Супружеские тайны» с рисунками В. Буша и русским текстом под ними, принадлежащим некоему М. Иерихонскому (псевдоним?).Вот несколько строк из нее:
«Пилюлькин, славный врач, любимый доктор дам…»;
«Вот и Пилюлькин-врач той самою дорогой…»;
«Сознаньем доблестным Пилюлькин просветлен…».
Вот, вероятно, откуда заимствовал фамилию для доктора-коротышки Николай Носов.
Известное приключение Незнайки, когда тот, не умея управлять, садится за руль автомобиля и терпит катастрофу, также имеет «предшественников» в дореволюционной литературе.
У русской писательницы Лидии Чарской, прославившейся повестями из жизни институток, есть книга «Тринадцатая». Она включает следующий эпизод. В деревне впервые появляется автомобиль. Шофер уходит в дом попить воды, а девочка Кодя садится на «мягкое сиденье автомобиля» и несколько раз поворачивает «какое-то небольшое колесико на передке». В ту же минуту машина рывком движется вперед, гонка и – «машина со всех сил врезывается в стену дома».
Данное сообщение демонстрирует литературную базу, на которой взрастало творчество талантливого детского русского писателя.
«Человек. Текст. Культура». 2000.
Благородные девицы,
«беспредел» и некоторые вопросы политической истории СССР
Переход к открытому рассмотрению явлений, считавшихся несуществующими в условиях социализма, получил свое воплощение, в частности, в появлении серии статей о системе «неуставных отношений» в Вооруженных Силах СССР, в местах лишения свободы, а также разного рода современных «неформальных» объединениях. На наш взгляд, эта тема требует своего дальнейшего развития, в том числе, в области исследования исторических и логических корней, предпосылок и архетипов «неофициальных» моделей группового поведения. Мы хотим предложить читателям очерк «неуставных отношений» самой, казалось бы, неагрессивной социальной группы – воспитанниц женских учебных заведений дореволюционной России – на основе социологического анализа ряда произведений Лидии Чарской.
Несколько слов об их социологической достоверности.
Трудно отыскать в детской и подростковой литературе феномен, аналогичный феномену Чарской. Пожалуй, можно вспомнить только Ж. Верна. Даже отчаянный враг Чарской, Корней Иванович Чуковский, не может не признать, что «вся молодая Россия поголовно преклоняется перед нею» [1].
Следует учесть, что Л. Чарская оставалась популярна в течение десятилетий, и лишь с зачислением её в стан буржуазных, «монархических» авторов, с прекращением публикации её новых произведений и переиздания старых, она насильственно к началу 1930-х годов была отлучена от детских сердец. Удивительно упорство, с каким талантливая русская писательница замалчивается свыше 70 лет. Удивительно тем более, что при дефиците хорошей детской литературы выпускаются отнюдь не лучшие книги, а 70 только крупных произведений Чарской, дающих прекрасный выбор издателям, остаются для детей недоступными.
Читая в ее произведениях о традициях девической среды, нельзя не заметить прямых параллелей с симптоматичными традициями «воровской» и «армейской» субкультур. Прототипом «прописки» в зоне, издевательств старослужащих над молодыми солдатами, являлась травля новеньких в женских школах. Читаем в повести «Некрасивая»:
«Около трех десятков девочек окружали меня, забрасывая вопросами, на которые я едва успевала отвечать ... А маленькие мучительницы, как бы не замечая моего волнения, подступали ко мне все ближе и ближе, закидывая меня все новыми и новыми вопросами, которым не предвиделось конца» [2, 157].
Вот отрывок из «Записок маленькой гимназистки»:
«...И веселая, живая как ртуть, Соболева изо всей вилы дернула меня за косичку.
– Ай! – невольно вырвалось у меня.
– Ага! Знаешь, где птичка “ай” живет!” – захохотала во весь голос шалунья, в то время как другие девочки плотным кругом обступили меня со всех сторон.
У всех у них были недобрые лица» [3, 55-56].
Травля новеньких – средство ломки индивидуальной модели поведения, где слово большинства – закон для всех. «Прописка» распространялась не только на учениц, но и на преподавателей. Коллективные действия гимназисток по отношению к последним назывались «бенефисом». Обратимся на этот раз к повести К. Филипповой «В гимназии»:
«На второй урок класс готовил “бенефис” новому преподавателю русского языка. Девочки ещё не видели своего нового преподавателя, но сразу же... решили устроить ему бенефис.
– Чтобы не задавался!» [4, 29–30].
Обратим внимание – модель поведения «включается» независимо от личности, на которую это поведение направлено. В последней безличной, безавторской реплике, являющейся как бы групповым гласом, выражена суть действия: «чтобы почувствовал силу группы, чтобы знал, что его может ожидать в дальнейшем». Любопытен следующий эпизод: новенькая Ирина Лотоцкая впервые слышит о «бенефисе», и тем не менее сила группового сознания уже подчинила ее себе:
«– ...Ну ты как, Ирина, будешь участвовать в бенефисе?
– Я – как все! – решительно ответила Ирина.
– Тогда тебе сейчас же надо сделать репетицию.
...Ирина оказалась способной ученицей и к началу „бенефиса" была готова» [4, 31].
Далее, как только в класс входит преподаватель, следует театрализованное действо, напоминающее «театр абсурда»:
«Сначала опустилась на парту одна девочка, потом другая, третья, четвертая, пока не сели все. Это проделывалось серьезно, без единого слова, без улыбок, с деревянными лицами и нарочито вытаращенными глазами.
Ника негромко кашлянула. Враз поднялись правые руки, пальцы ударили по губам: “Брусси-брусси-бруссисем!” Пальцы били по надутым щекам: “Пути...” Опять по губам: “Бриня...” По щеке и по губам: “Пути-бром!” Затем все начиналось сначала» [4, 32–33].
Как мы сейчас увидим, за любую обиду – мнимую или действиительную – гимназистки мстят зло, используя идеологему «товарищества» и «подчинения меньшинства большинству». Вот какова реакция «старослужащих» на то, что учитель похвалил новенькую:
«–...Всем нам в пример ставил. Всем старым ученицам – новенькую. Срам! Позор! Осрамил нас Яшка! – кричала ... девочка по фамилии Ивина...
– Срам! Позор! Правда, Ивина! Правда! – подхватили в один голос все девочки.
– Травить Яшку! Извести его за это хорошенько! В следующий же урок затопить ему баню – кричали в одном углу.
– Истопить баню! Непременно баню, – кричали в другом» [3, 56].
Замечательно описан Л. Чарской психологический механизм превращения вырвавшегося в запальчивости против новенькой крика в искреннее мнение подавляющего большинства. Параллельно можно привести аналогичную цитату и весь эпизод «бенефиса» из повести «Записки институтки», где гимназистки поочередно отказывались отвечать, якобы изнемогая от запаха лекарства, которым учитель смазывал больные ноги [5]. Эпизод из уже цитировавшейся повести «Некрасивая»:
«Спичке бенефис завтра. На все вопросы ни слова. Молчок. Начнет спрашивать – отречься... Отречься! Отречься! И друг за друга стоять горою» [2, 218–221].
Итак, большинство приняло решение. При помощи угроз и демагогии оно сколачивает в классе единую группу:
«– Новенькая, смотри, если ты не будешь для Яшки баню топить, мы тебя изживем живо!
– Только смотри, не выдавать, не по-товарищески это! Слышишь!.. А то берегись!
– Берегись! Берегись! Если выдашь, мы тебя сами травить будем! Смотри!
Девочки со всех сторон надвинулись на меня, крича и угрожая. Лица их разгорелись. Глаза сверкали.
– Не смей выдавать! Слышишь! Не смей, а то мы тебе покажем, гадкая девчонка! – кричали они» [3; 56, 57].
Но существует и меньшинство, которому есть что терять и которое отнюдь не в восторге от предстоящего сражения с учителем. Посмотрим, как большинство достраивает себя до единого целого.
«– Так помните: травить Яшку сегодня же!
– Травить! Травить! – эхом отозвалось сразу несколько голосов.
– Что вы, mesdam-очки! Разве это можно? – робко прозвучали голоса трех-четырех учениц, считавшихся самыми прилежными и благонравными из всего класса.
– Ну уж вы, “тихони”, молчите! – напустилась на них рыженькая Рош. Не смейте идти против класса! Это гадость! Слышите ли, все должны дружно действовать и травить Яшку, все до одной. А кто не станет делать этого, пускай убирается от нас. Да!» [3, 83–84].
Потенциальной фракции пригрозили оргмерами и та поспешила «разоружиться перед классом»:
«Тихони как-то разом смолкли и присмирели. Одна из них, Тиночка Прижинцова, высокая, бледная девочка, первая ученица младшего класса, неторопливо (именно! Надо соблюсти “солидность”. – С.Б.) поднялась со своего места и сказала, обращаясь к Рош:
– Ты напрасно горячишься, “толстушка”, раз всем классом решено травить Яшку, – мы не можем отстать от класса» [3, 84].
А вот как героиня отрекается от того, что ей кажется справедливым:
«– Кто смел сказать это? – послышались звонкие металлические звуки и стройная красивая девочка в тот же миг очутилась на кафедре. – Или ты, Грибова, не знаешь меня? Не знаешь, что Надежда Колынцева никогда не предавала своего класса? И даже все ваши нелепые “девчонские” выходки покрывала всегда и всюду. И всегда, и теперь, и завтра будет то же самое. Несмотря на то, что мне глубоко противна ваша лень, слабость... Я пойду заодно с классом и отрекусь (! – С. Б.) от урока, хотя я и первая ученица у вас и знаю его наизусть.
Фея сошла с кафедры под оглушительные “браво” и аплодисменты подруг» [2, 221].
Мы как-то незаметно перешли от механизма «беспредела» зоны и армейской «дедовщины» к прекрасно известному уже нам механизму, использованному Сталиным для захвата власти. Опосредствованная традициями дореволюционных институток (а мы проанализировали именно женские, «благородные» группы, чтобы показать полную независимость механизмов ломки личности от «мужской» жестокости, агрессивности – анализ мужских учебных заведений продемонстрировал бы это куда ярче) связь между механизмами «зоновского беспредела» и сталинской модели власти уже подмечена Л. Баткиным, показавшим сходство Сталина с воровским «паханом» [6].
Вернемся к нашим благородным девицам. Не будем осуждать даже лучшую из них за то, что она «предпочла позорную отметку нарушению правил товарищества» [2, 228]. В тонкостях этих правил, воплощенных в сталинском понимании демократического централизма, не смогли разобраться куда более знающие и опытные люди. Не смогли и пали, кто морально – под оглушительные «браво» и «аплодисменты подруг», а кто – физически в целях «социальной защиты».
Перечитаем Чарскую – вот как реагируют подруги на «нарушение правил товарищества»:
«– Шпионка! Доносчица! Mesdames! Смотрите, душки, шпионка пришла!..
– Госпожа шпионка! – услышала я над своим ухом...
Остальные поддерживали их замечаниями о том, что в их чистый товарищеский (партайгеноссе! – С. Б.) кружок, где до сих пор не было предателей, затесалась шпионка и доносчица, достойная всякого презрения и справедливого гнева...
– Отвращение вы такое, шпионка, доносчица...
– А вы, оказывается, не только шпионка, сплетница и кисляйка, но и изменница класса!» [2, 177–184].
«– Предательница! Изменница! Отступница!..
– В нашем классе предательница, отступница! Срам, срам, срам!
– Господа! Подвергнем ее остракизму, изгнанию из нашей среды!.. Выгнать ее от нас нельзя, но и оставаясь с нами, она будет чужая, ненавистная нам с этого дня» [3, 231].
Бедный товарищ Сталин! Все придумали до тебя - даже переименование в шпионов людей, всего лишь нарушивших правила товарищества».
Да, благородные девицы, склонные к сантиментам и экзальтации, выглядят совсем не «ах», когда механизмы «товарищеской солидарности» превращают их в толпу. А многие думают, что «Чучело» – это выдумка Железнякова-Быкова или, в крайнем случае, нечто исключительное для детской среды.
А вот и расправа:
«– Вон ее! Не хотим шпионку! Прочь из класса! Вон, сию же минуту, вон! Вокруг меня были грозящие, искаженные до неузнаваемости лица («“Банду шпионов и убийц – к ответу”» – С.Б.); детские глазки горели злыми огоньками, голоса звучали хрипло, рвано, крикливо...» [3, 90].
Мы могли бы такой же объем текста посвятить сравнительному анализу «любовных» проявлений в замкнутых группах. А именно: институтско-гимназическому «обожанию» учителей и старших воспитанниц, с одной стороны; извращенным формам реализации любовно-сексуального чувства в замкнутых армейских и лагерных группах, с другой; восторженной любви к вождю, переходящей в культ, с третьей.
Удивительнейшие совпадения здесь налицо: выцарапывание булавкой вензеля «обожаемой» на руке выше кисти, крики в спину прогуливающейся: «Обожаемая! Прелестная! Божественная! Милая!»; обязательные «ритуальные» подарки обожаемой; вопли восторга на демонстрациях перед Сталиным на трибуне и аплодисменты в кинотеатрах при появлении изображений вождя; музей подарков Сталину в Москве.
Вот еще один ряд: «альбомчики» со стихами, пожеланиями, рисунками и т. д. у гимназисток и «дембельские» альбомы у старослужащих, аналогичные «блокноты» с изощреннейшей отделкой у заключенных.
Пусть эти явления из сферы «любви» и «самодеятельного художественного творчества» послужат просто подтверждением неслучайности обнаруженного нами сходства.
Сделаем два резюме теоретического и практического свойства. Первое: любая группа людей, объединившихся добровольно (партия) «добровольно-принудительно» (уличная, дворовая компания; класс или учебная группа, армия) или недобровольно (места лишения свободы), не имеющая осознанной стратегической целью своего бытия свободное, творческое развитие каждого как условие свободного развития всех, с неизбежностью приходит к превращению инструментально, прагматически годных в определённых условиях моделей групповой самоорганизации и самозащиты (устав, «кодекс чести», «товарищество», «один за всех», «круговая порука» и т. д.) в высшие нравственные (безнравственные?) ценности группы.
Это ведет с неизбежностью к нравственному перерождению и вырождению группы, к отчуждению составляющих ее личностей от норм и ценностей, которым они вынуждены (часто вопреки своему желанию) следовать, к происходящему в результате этого переходу власти к «гениальной посредственности», умело использующей в своих целях господство надличностных норм и ценностей над любым членом группы.
Второе резюме более локально: широкая публикация с современными комментариями и включение книг Л. Чарской в школьную программу по литературе (их читали взахлеб и 5-7 и 15-17-летние, и не только девочки – книги были рекомендованы для кадетских училищ) способны выработать у подрастающего поколения сильнейший иммунитет против слепого поклонения так называемым «нормам товарищества», против бездумной веры в принцип «безусловной правоты большинства». Тем самым общество получит людей, умеющих осмысленно отстаивать свое мнение вопреки мнению большинства. Возникнет мощная ментальная структура, препятствующая развитию таких уродливых явлений, как «дедовщина», «беспредел», «вождизм».
Источники
1. Чуковский К. Чарская. // Речь. 1912. № 1679.
2. Чарская Л. Белые пелеринки. Две повести. СПб., 1906.
3. Чарская Л. Записки маленькой гимназистки. СПб., 1906.
4. Филиппова К. В гимназии. Свердловск, Свердгиз, 1938.
5. Чарская Л. Записки институтки. СПб., 1906.
6. Баткин Л. Сон разума // Знание – сила. 1989. № 3. – С. 84.
«Социологические исследования». 1990, № 6.
Упоминания о Чарской есть еще в других его статьях:
Девичий рукописный любовный рассказ
К вопросу об особенностях жанра
Латентные феномены культуры
(опыт социологического исследования
личных документов девушек)
К вопросу о времени появления Деда Мороза
как действующего персонажа-дарителя
новогоднего праздника
Женские гимназии: история, быт, обычаи
Полная версия трудов здесь – narod.ru/disk/26160819000/borisov.doc.html
-
-
30.06.2009 в 11:55Спасибо!
Социология, в отличое от литературоведения мне попадалась очень редко...
-
-
16.10.2010 в 00:04Заранее большое спасибо!
-
-
16.10.2010 в 09:51Вот кто нам неработающие ссылки проверит.Спасибо.
Я ищу пока на компе, как найду- напишу.
-
-
16.10.2010 в 10:05Борисов
Хе, нашла.