Любопытно

[silent-gluk]

Порт-Артурский Вася
Глава шестнадцатая. Неожиданность за неожиданностью

Токийский поезд медленно подползал к платформе. Сидевший в одном из его вагонов Вася был как на иголках; находясь подле молодого японского офицера, которому было указано доставить русского мальчика его отцу, Вася поминутно вскакивал и заглядывал в окно, желая проехать как можно скорее в маленький город, где находился в плену его папа, и сообщить ему радостную весть.

Но вот, наконец, замелькали фонари вокзала и через минуту, показавшуюся мальчику часом, поезд остановился. Вася вслед за своим спутником офицером вышел из вагона и… вскрикнул от радости. Первое лицо, которое он увидел, — был его папа. Приказ микадо опередил приезд Васи и Дмитрий Иванович оказался на свободе к приходу поезда, на котором приехал его сынишка. Он обнял Васю, горячо прижал его к сердцу и этот храбрый воин, защитник Артура, заплакал как ребенок при виде своего героя-сына.

А за ним мелькали лица Осуги-Сан, Мияки и Азамы… Все они уже знали о событии и пришли на вокзал встретить маленького героя и предложить ему с отцом приют в их заре до отъезда в Россию.

— Вот ты и снова с твоим благородным отцом, моя белочка, — проговорила Осуга-Сан, целуя Васю.

— Да, да! — вскричал восторженно мальчик, — и как счастлив, если б вы знали! Какая это радость — иметь отца, милого, дорогого папу! — добавил он, нежно ласкаясь к Дмитрию Ивановичу… И вдруг он сконфуженно умолк на минуту, потом, обращаясь к детям Осуги, смущенно пролепетал:

— Простите, ради Бога, простите меня! Я со своей радостью совсем забыл, что этой радости лишены вы. У вас нет папы: он убит на войне, он умер, тогда как мой…

И он снова горячо обнял отца.

— Нет, нет! Их любящий отец, а мой благородный супруг, благодаря небу, жив! — радостным голосом прервала его Осуга. — Нам пришло ошибочное известие о его смерти. Он — хвала светлым духам — только ранен и вернулся к нам, пока ты был в Токио. Но вот и он сам… Не правда ли, мой мальчик, ты узнаешь его?

Вася поднял глаза по тому направлению, куда указывала ему Осуга, и тихо ахнул от неожиданности. Перед ним был Уозан-Икеда, его Порт-Артурский защитник.

С радостным криком мальчик упал к нему на грудь…

Отсюда: vk.com/@-215751580-vasya16-17

@темы: текст, ссылки, Чарская, Порт-Артурский Вася

---

Любопытно

[silent-gluk]

А кто-нибудь читал "Кофулек"?.. Хотя бы те выпуски, что есть в библиотеках?..

@темы: вопрос, Чарская, Кофульки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Вот еще необычное упоминание о творчестве Чарской, так как речь идет именно об ее поэзии, что, по-моему, больше нигде не встречалось.

Книга Ольги Кушлиной «Страстоцвет или Петербургские подоконники», СПб, 2001 (о влиянии комнатного цветоводства начала 20-го века на поэзию того времени). Недавно её переиздавали - в издательстве Ивана Лимбаха в 2022 году.

«…Петр Петрович Потемкин ru.wikipedia.org/wiki/Потёмкин,_Пётр_Петрович – фигура почти анекдотическая в богемных кругах предреволюционного Петербурга. Например, оказался вдруг замешанным в скандальную историю «кошкодавов», с упоением раздуваемую прессой… Бульварные журналисты во все времена сочиняли любые нелепицы, и разобраться в происходившем 90 лет назад трудно. Да и желания нет, по правде говоря. Если подтвердилось бы, что Потемкин как-то обидел кошку, - заменила бы его на «чувствительную» писательницу Лидию Чарскую, в стихах которой цветочков более чем достаточно».

Стихи Чарской о цветах мы знаем, есть среди них и очень красивые, например, "Белый лотос".

БЕЛЫЙ ЛОТОС
В коронке белой, душистый, нежный,
Дитя полдневных восточных стран,
Весь тонкий, стройный и белоснежный,
Он чуть колеблет свой гибкий стан.
Как принц далёкий, он гость случайный
В темнице наших оранжерей,
Он полн туманной и тихой тайны
Во мраке наших сырых ночей.
Он грезит тихо, он грезит сладко
И точит слёзы, весь полн тоски,
И плачет тихо, всегда украдкой,
Склоняя долу все лепестки.
Цветок индийский, цветок прекрасный,
Цветок священный, он тих и нем...
Такой печальный, такой неясный,
Цветок Востока, ты здесь зачем?

Почитать стихи П.П.Потёмкина (а мне они понравились, как и Маяковскому с Брюсовым): az.lib.ru/p/potemkin_p_p/text_0020.shtml

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3021

По ссылке - фотографии О.Кушлиной, П.Потёмкина

@темы: текст, Стихотворения, ссылки, мнение о книге, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Любопытно, а почему на долю Николая 2 не пришлось описанного Чарской обожания (т.е. я имею в виду, почему институтки Николаевского времени не обожают императора, во всяком случае, это не описано)? Конечно, про институток этого времени вообще написано Чарской (или мне попалось, что не одно и то же) меньше, но тем не менее... Сама Чарская хуже относилась к Николаю 2, чем к Александру 2/Александру 3? Или что?

@темы: вопрос, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Порт-Артурский Вася. Глава 16
Сказка-правда Васи

— В большом городе, — так начал Вася свою сказку, — гремели выстрелы, разрывались снаряды и текла человеческая кровь. Это сыны Нипона пришли к стенам города белолицых русских, и полилась рекой русская и японская кровь. Город было трудно взять сразу, потому что всеми силами русские защищали его. Но русских было мало и припасов мало, и скоро у них наступил голод…

— Я знаю, ты рассказываешь про крепость Порт-Артур! — вскричал маленький принц, перебивая рассказчика. — Но зачем же русские не сдались нашим? Тогда бы они не голодали больше… Наши воины дали бы им рису и бобов и не убивали бы их тогда, — горячо заключил умненький принц-малютка.

— В одной русской семье, — продолжал Вася, не обращая внимания на восклицание маленького принца, — папа был солдат и защищал вместе с другими солдатами город. В крошечной землянке оставалась одна мама, две девочки и мальчик — их дочери и сын. Девочки были еще маленькие…

— Такие же, как и я? — снова перебил его малютка вопросом.

— Такие же, как и вы, ваша светлость, — отвечал Вася и продолжал свою сказку:

— Одной девочке было только четыре года, — продолжал свою сказку Вася. — Она не понимала, что в землянке почти не было хлеба, и все просила у мамы тоненьким голоском: «Дай мне покушать, мамочка, я так голодна!» И ее мама давала ей сколько могла хлеба и свою порцию отдавала своей крошке-дочурке, а сама оставалась голодная, исхудалая, почти без пищи целые дни.

На глазах рассказчика блеснули слезы. Ему живо представилось, как малютка Дуня, Маша и его неоцененная мамочка томились голодом в последние дни Артура, и сердце его сжалось от боли при этом воспоминании.

— Бедняжечка! — вскричал маленький принц, растроганный рассказом о голодной девочке. — О, если б я знал это, я попросил бы дедушку микадо послать им рису и кастелли из нашего дворца!

— И вот Порт-Артур, наконец, взят был силами Нипона, — немного отправившись, продолжал свой рассказ Вася, — русского папу они свезли в Японию, как пленника. Его мальчик решает ехать с ним вместе, но злой японский солдат не пускает его на пароход. Злой хэйсоцу гонит мальчика с пристани и смеется над ним. И другие солдаты смеются… А папа мальчика стоит на палубе, протягивает ему руки и плачет…

— О, злой хэйсоцу! — сердито вскричал принц, чуть не плача, и топнул своей крошечной ножкой. — Когда я вырасту большой и буду микадо, я велю этому хэйсоцу сделать харакири* и отрублю ему голову!

Казнь через вспарывание живота; сами японцы лишают себя таким образом жизни. — прим. авт.

Такую казнь надо было еще заслужить. А намереваясь отрубить голову Курукаве, будущий император оказывает ему великую честь. — Shunka Witko.

— Но тут, — продолжал рассказывать Вася, — появился добрый японский офицер; он приказал пустить мальчика к его папе, а в наказание злому солдату приказал дать несколько палочных ударов…

— О, какой хороший! — радостно сияя глазами, восторженно шепнул маленький принц. — Ты не знаешь, как его звать? Когда я буду микадо, я награжу доброго офицера. Я сделаю его генералом.

— И вот папа с сыном очутились в плену у японцев, — снова рассказывает Вася. — Злой солдат, который был представлен к пленникам, старался всячески отомстить им обоим за справедливо полученное им из-за них наказание. Он морил их голодом, не выпускал гулять и всячески досаждал им, делая невыносимой жизнь бедных пленных. Мальчик видел, как страдал и чах его папа, и, дрожа за его жизнь, решился бежать в Токио и просить микадо отпустить из плена отца. Он хотел предложить микадо взять его, маленького Васю, в пленники вместо папы, а папу отпустить обратно в Россию на его родину. Он знал, как добр и милосерден микадо и…

— Это правда, дедушка добр и милосерден, — снова прервал Васю восторженным голосом крошка-принц, — и я наверно знаю: он отпустит папу-пленника, если узнает, как ему тяжело в плену… Но, однако, рассказывай же, что было дальше, миленькая мусме; прошу тебя, рассказывай твою сказку; уверяю тебя, она мне очень, очень нравится.

Вася не заставил себя просить. Взволнованный, потрясенный пережитыми воспоминаниями, передавал он маленькому принцу историю своего бегства, нападение школьников, появление Белого Лотоса и ночь, проведенную в шайи… Маленький принц слушал с большим вниманием и не прерывал уже рассказчика ни одним словом.

Оба мальчика так увлеклись, что не заметили, как к ним приблизился какой-то пожилой офицер с черными, проницательными глазами, гордой осанкой, с умным лицом. На груди офицера сиял какой-то великолепный орден. Незнакомый офицер появился в самом начале Васиного рассказа и молча, незамеченным, притаился за деревом. Ни мальчики, ни няньки не могли видеть его.

Теперь Вася рассказывал маленькому принцу о том, как русский мальчик, под видом мусме Музуроки, проник в сад микадо и его увидел там маленький принц.

Внук императора, внимательно слушавший до сих пор, вдруг пристально взглянул на рассказчика и после долгого, сосредоточенного молчания, во время которого он с головы до ног рассматривал Васю, неожиданно сказал:

— Это ты! Мусме и сын пленного русского — это одно и то же. Это ты! Да? Я угадал ведь?

Дыхание захватило в груди Васи.

— Да, мой принц! — ответил он срывающимся от волнения голосом. — Вы угадали, добрый, маленький принц: я — сын русского пленного, а не девочка-японка!

— И ты пришел к дедушке-микадо просить у него милости для твоего папы? — допытывался ребенок.

— Да, мой принц, и предложить себя вместо него, как пленника.

— О, какой ты славный, храбрый мальчик!.. Нет… девочка… Нет… то есть мальчик… — нерешительно оглядывая Васино киримоно и оби, каких не носят мальчики, вскричал в замешательстве принц. — Дедушка-микадо, самый милосердный и добрый из всех дедушек-микадо, любит таких. Клянусь небом Токио и моей каната*, — и царственный ребенок, вынув свою крошечную саблю из ножен, потряс ею над своей черной головкой.

Катана. — Shunka Witko.

— Клянусь моей каната, — повторил он еще раз, — и милосердием дедушки-микадо: он исполнит твою просьбу, храбрый русский мальчик!

— Вы правы, светлейший принц. Дедушка-микадо исполнит просьбу отважного русского мальчика-героя, — послышался голос над обоими детьми, и из-за высокого дерева выступил черноглазый офицер со звездой на груди.

— Дедушка-микадо! Дедушка-микадо! Вот он сам! — вскричал крошка-принц, бросаясь на шею незнакомцу и указывая на него Васе.

— Я все слышал, мальчик, — проговорил микадо* (так как это на самом деле был он), кладя на плечо Васе свою руку, обтянутую белой перчаткой.

Это Муцухито (яп. 睦仁), император Мэйдзи (1852—1912). — Shunka Witko.

— Я все слышал, и счастлив же твой отец, имея такого сына! принц дал клятву исполнить твою просьбу… а принцы не должны преступать своих клятв, чего бы им это ни стоило. К тому же твое мужество, отвага и благородство, мальчик, не могут остаться без награды. Твой отец может завтра же ехать на родину с первым торговым судном, а ты…

— Я останусь за него, Ваше Величество, — горячо вырвалось из груди Васи, упавшего на колени перед императором.

В груди мальчика клокотало рыдание… Глаза были полны слез восторга. Он задыхался от радости при мысли о том, что спас от плена своего отца. О том, что ему, Васе, придется остаться в плену вместо папы, мальчик не горевал. Ведь папа умер бы в тоске по России, зачах бы в плену, а жизнь папы нужнее для семьи, нежели его — Васина жизнь! Нет, нет, пусть папа едет в Россию, к маме, Маше и Дуне, благодаря милости чужого императора, а он, Вася, останется здесь, в плену за него.

И он еще раз вскричал с горячностью, бесстрашно глядя в лицо микадо открытым честным взглядом:

— Ваше Величество, я с гордостью остаюсь вашим пленником вместо моего отца.

— Этого не надо, мальчик, — ласково погладив Васю по курчавой головке, сказал император. — Вы, русские, дурно думаете о нашем народе; но знай, что и у ваших врагов-японцев есть сердце и справедливость: ты поедешь с твоим отцом на родину, мой храбрый мальчик… Вот тебе приказ японского микадо, твоего врага.

Вася тихо, радостно вскрикнул и упал без чувств к ногам маленького принца.

В тот же час микадо послал курьера с приказом освободить пленного русского и отправить его с сыном на первом же судне в далекую Россию. И еще долгое время потом японский император думал о беззаветной храбрости маленького русского мальчика, не задумавшегося пожертвовать собой для отца.

Отсюда: vk.com/@-215751580-vasya16

По ссылке - оригинальная иллюстрация

@темы: текст, ссылки, Чарская, иллюстрации, Порт-Артурский Вася

---

Любопытно

[silent-gluk]

Любопытно, а когда идея о том, что таланту позволено больше, чем "простым людям", сменилась противоположной - что таланту позволено меньше, его ответственность больше и т.д.?.. Чарская уже относится ко второму типу. Или это зависит не от времени, а от автора?..

@темы: вопрос, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

В СТАРОМ САДУ. Стихотворение Л.Чарской

Я люблю эту тишь полудикого сада,
Где берёзы и липы цветут,
Где и тень и покои, аромат и прохлада
Обрели неизменный приют.
Я люблю говорливой струи трепетанье
Серебристых ручьёв голубых,
Я люблю ветерка молодого дыханье
И глаза незабудок живых.
И люблю возвращаться я под вечер с нивы
Мне знакомой садовой тропой,
Когда липы, берёзы, стоят, молчаливы,
Когда сумрак царит голубой.
И мне чудится, как из живого потока,
Извиваясь в студёных струях,
Выплывает русалка в мгновение ока
И скрывается в тёмных ветвях.
И кивает и манит меня водяница
И лепечет: — «Со мною побудь,
Ты работала много. Погасла денница
И ты можешь теперь отдохнуть.
Старый сад так хорош. Много песен я знаю —
Жизнь русалок весельем полна,
Целый день я резвлюсь и пою, и играю,
Ты ж, бедняжка, работать должна!»
Но минута... другая... и кончена грёза.
Нет русалки. Лишь старой соседке своей
Шепчет что-то, красиво белеясь, берёза
Тихим шёпотом пышных ветвей...

Из сборника "Голубая волна".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3014

@темы: текст, Стихотворения, Сборники, ссылки, Чарская, Голубая волна

---

Любопытно

[silent-gluk]

Порт-Артурский Вася. Глава 15
Маленький принц заколдованного сада

Свежее, ясное утро повисло над улицами и домами Токио. Синее небо сияло своей ласковой улыбкой. Пенящиеся волны океана, набегая на берег, тихо плескались. Вдалеке на горизонте очерчивалась золотом в солнечных лучах высокая красавица гора Фузи-Яма.

Священная гора японцев поблизости Токио, столицы Японии. — прим. авт.

яп. 富士山 Фудзи-сан ‘гора Фудзи’. Слова «Фудзияма» в японском языке нет. — Shunka Witko.

Несмотря на то, что было только семь часов утра, по улицам Токио уже сновали пешеходы, бежали курумы, везя седоков, и тащились кули со своими тяжелыми поклажами.

У ворот, ведущих в императорский парк, остановился нарядный паланкин, в котором сидела Белый Лотос и еще какая-то маленькая мусме в скромном киримоно, подпоясанном темным оби и в гетах* на ногах; на голове девочки была наброшена легкая прозрачная ткань, которая скрывала ее личико.

Обувь в виде скамеечек. — прим. авт.

яп. 下駄 гэта ‘гэта, японская деревянная обувь’. — Shunka Witko.

У ворот паланкин остановила стража.

— Кто идет? — приближаясь к носилкам, спросил офицер, начальник караула.

— Я, Омедзе-Сан, гейша из шайи Белая Хризантема. Меня допускает радость нашей жизни, пресветлая императрица Гарука, перед свои ясные очи, — надменно проговорила молоденькая гейша, гордо взглянув на караульных солдат, — а это со мною моя служанка Музуроки, — добавила она, указывая на свою спутницу.

— У вас есть пропуск? — снова спросил офицер.

— Вот кольцо радости моей души, пресветлой императрицы, — произнесла Белый Лотос, снимая небольшой алмазный перстень со своего крошечного пальчика и поднося его к глазам офицера.

Офицер взглянул на кольцо: внутри его было вырезано имя императрицы Гаруки; с этим кольцом Омедзе-Сан и ее спутницы могли беспрепятственно проникнуть во дворец.

Офицер махнул рукой. Солдаты открыли ворота и пропустили паланкин, который, мерно покачиваясь, поплыл дальше.

У вторых и третьих ворот наших путешественниц останавливали так же, как и у первых, и опять Белый Лотос снимала с пальчика кольцо императрицы и показывала его страже.

Наконец, они миновали последние ворота и очутились в роскошном саду, посреди которого бил фонтан в виде огромного дракона, из пасти которого лилась вода. Здесь стояла последняя почетная стража дворца микадо.

Омедзе-Сан велела кули спустить паланкин на землю и, подойдя к начальнику стражи, сказала ему, любезно кивнув головкой:

— Здравствуйте, Иеритома, да хранят светлые духи ваше бесподобное здоровье… Нет, нет! — поспешила она прибавить, когда знакомый стражник-офицер распахнул перед ней калитку, ведущую из парка в сад. — Я не пойду сегодня во дворец. Мне надо только послать туда мою маленькую служанку к одной из фрейлин нашей милосердной императрицы.

И обернувшись назад к паланкину, Омедзе-Сан сказала своей спутнице так громко, чтобы ее могли слышать караульные и офицер:

— Иди во дворец, Музураки, и скажи немедленно благородной госпоже Иосмогиве, что Омедзе-Сан шлет ей тысячу приветствий и столько же поклонов до земли и что ждет приказаний, когда будет угодно ее величеству пресветлой Гаруке назначить день, чтобы снова послушать песенок Белого Лотоса.

Затем, быстро наклонившись к самому уху сидевшей в паланкине девочки, она прибавила шёпотом:

— Старайся увидеть Иосмогиву и рассказать ей все. Она может устроить тебе свидание с императрицей.

Девочка-служанка проворно выскочила из паланкина и прошла мимо стражи через калитку в сад, а Белый Лотос снова поместилась в своем паланкине, который немедленно поплыл обратно на руках несущих его кули.

Маленькая спутница Омедзе, очутившись одна в большом саду, с тревогой оглянулась кругом и, убедившись, что никого нет поблизости, сорвала с головы покрывавшую ее лицо ткань: вместо лукавого японского личика маленькой мусме с его желтоватой кожей и раскосыми глазками из-под покрывала выглянуло встревоженное белое, настоящее русское лицо настоящего русского мальчика. Читатели, конечно, догадались, что под видом своей служанки Музураки догадливая Омедзе-Сан провезла к дворцу микадо нашего старого знакомца Васю.

Теперь мальчик с тревогой оглядывался на большие деревья, которые, уже лишившись своей листвы вот пору, казалось, снова приготовлялись зазеленеть в самом скором времени. Повсюду краснели кусты камелий, единственных цветущих в это время цветов. На большом озере плавали утки и лебеди, а по берегу преважно разгуливали длинноносые аисты на высоких ногах. Вася оглядывался во все стороны, ища глазами самый дворец, который представлялся ему в виде громадного чиро*, но нигде его не видел.

Замок. — прим. авт.

яп. 城 сиро ‘замок’. — Shunka Witko.

Зато всюду в саду были разбросаны всевозможные домики, беседки, гроты, красивые, как маленькие сказочные дворцы. Да и весь сад — с его хрустальным озером, на котором стояли прелестные маленькие джонки, с его затеями: фонтанами, беседками и дорожками, усыпанными золотым песком и выложенными фарфоровыми кубиками, — был похож на какой-то сказочный заколдованный мир. Но в этом сказочном мире не было волшебника, который бы оживил тишину прекрасного сада. Так, по крайней мере, думалось Васе. И вдруг, как бы в ответ на его мысль, мальчик услышал звонкий детский голосок, прозвучавший где-то поблизости за кустами камелий. Нежданно-негаданно, откуда ни возьмись, в аллее показался крошечный мальчик лет четырех, одетый в офицерский мундир, брюки и штиблеты, в военной кепи на голове, с игрушечной саблей в руке.

Маленький офицерик был очень забавен и походил на карлика-воина какого-то игрушечного царства.

За ним бежали две женщины: одна — толстая маленькая японка, другая — высокая рыжая дама в европейском платье с буклями на голове.

— Остановитесь, принц, остановитесь! — громко кричала толстая женщина-японка, — куда вы? Подождите, ваша светлость, вы упадете! Не бегите же так быстро, тут озеро, храни вас светлые духи от несчастья! Идите на солнышко, ваша светлость! Смотрите, ваш любимец аист просит кушать!

Но принц не возвращался. И потеряв надежду догнать мальчика, обе женщины тяжело опустились на первую попавшуюся скамейку.

— Не пойду на солнышко, — кричал маленький офицерик. — Ацы! Ацы!* — капризно тянул он.

Жарко! Жарко! — прим. авт.

яп. 暑い ацуй ‘жаркий; жарко’. — Shunka Witko.

Но тут толстая женщина опять вскочила со скамьи и, поймав его за рукав военной курточки, с силой посадила подле себя на скамейку.

Недолго, однако, просидел на одном месте бойкий мальчик. Через секунду он надул губки, забавно сморщился и, крикнув:

— Самуи! Самуи!* Буду бегать, чтобы согреться! — соскочил со скамейки и побежал снова по аллее, прямо за кусты камелий, где стоял, притаившись, Вася.

Холодно! Холодно! — прим. авт.

яп. 寒い самуй ‘холодный’. — Shunka Witko.

Няньки на этот раз оставили в покое крошку и, не видя для него опасности, занялись каждая своим делом: толстушка-японка стала дремать, пригретая солнышком, а рыжая дама, вынув из кармана книжку, углубилась в чтение.

Маленький проказник заглянул в кусты и вдруг отскочил назад, увидя там Васю.

— Ай! Ай! девочка! — в недоумении и в страхе вскричал он, собираясь разреветься от неожиданности.

— Не плачьте, пожалуйста, не плачьте, — прикладывая руки к груди, умоляющим голосом просил его Вася, — я не сделаю вам ничего худого! Не бойтесь меня, умоляю вас!

— Да я и не боюсь тебя, с чего ты взяла? — преважно заметил маленький офицерик, разом успокаиваясь и подбирая губки, сложившиеся было в плачущую гримаску, — ведь ты девочка, а Онуки говорит, что…

— Кто это Онуки? — спросил Вася, заинтересованный словами малютки-офицерика.

— А вон, видишь, та добрая толстушка, что спит на скамейке; это и есть моя няня Онуки. Она знает много сказок, но только все уже успела пересказать мне и теперь я скучаю без сказок. А мисс Пинч… видишь, та желтоголовая госпожа — это моя англичанка; она вовсе не знает сказок и совсем уже скучная и молчаливая, как рыба; только и твердит, что я принц и что у меня не должны быть грязные ладони. Она моет мне руки по двадцати раз в день, а мой дедушка, микадо, находит, что и с грязными руками я самый хорошенький принц в мире!

— Кто находит? — переспросил в волнении Вася.

— Дедушка микадо, потому что микадо и есть мой дедушка. Самый мудрый, самый добрый из дедушек в целом мире. Но это вовсе не интересно быть внучком микадо, когда няня Онуки пересказала все свои сказки, а мисс Пинч только и знает, что велит мыть руки… Мне скучно без сказок… Очень скучно! Не можешь ли ты рассказать мне сказку, миленькая мусме? Ты верно их знаешь много? Девочки всегда умеют рассказывать сказки, тогда как мальчики только шалят и играют в солдаты. Расскажи мне какую-нибудь сказку, хорошенькая мусме!

Вася задумался на мгновение. В его умной головке вихрем промелькнула мысль… Перед ним был внучок микадо Мутцу-Хито, очевидно, любимец японского императора*.

Вася встретил маленького Хирохито (яп. 裕仁), принца Мити, будущего императора Сёва (1901—1989). До трех с половиной лет принца растили вдали от императорской семьи. Во дворец он вернулся только в ноябре 1904 года, то есть за пару месяцев до встречи с Васей. Император Муцухито видел внука раз в год в формальной обстановке. Вероятно, к моменту встречи с Васей дед и внук еще не виделись. Подробнее о детстве и юности Хирохито можно прочесть тут - konnichiwa.ru/4522/ . — Shunka Witko.

«Что если уговорить маленького принца попросить дедушку о милости для отца?..»

И, не колеблясь больше, Вася сказал дрожащим голосом:

— Ваша светлость, я расскажу вам не сказку, а быль. А вы, добрый маленький принц, передадите эту правдивую сказку вашему дедушке. Да?

И Вася с мольбою заглянул в черные глазки малютки.

— Разумеется, расскажу, если она будет интересна, — с истинно царственной важностью ответил ему маленький принц.

Отсюда: vk.com/@-215751580-vasya15

По ссылке - оригинальная иллюстрация.

@темы: текст, ссылки, Чарская, иллюстрации, Порт-Артурский Вася

---

Любопытно

[silent-gluk]

Почему некоторые произведения из "Джаваховского цикла" довольно регулярно переиздают (ту же "Княжну Джаваху", "Записки институтки"), а остальные - днем с огнем не найдешь, разве только в ПСС?..

@темы: вопрос, Чарская, ПСС, Княжна Джаваха, Записки институтки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Елена Трофимова. ОТНОШЕНИЯ БЕЗ ОТНОШЕНИЙ: цветаевская рефлексия на повесть Лидии Чарской
ОТНОШЕНИЯ БЕЗ ОТНОШЕНИЙ: цветаевская рефлексия на повесть Лидии Чарской

С ноября 1902 года в журнале «Задушевное Слово» начала печататься повесть Л.А.Чарской «Княжна Джаваха». Подписчики почти сразу стали откликаться на это произведение, и их письма, отзывы размещались в разделе «Почтовый ящик». Дети и подростки высказывали свои мысли, впечатления, чувства о новой повести полюбившейся им писательницы, которая, начиная с 1901 года, на десятилетия стала «властительницей сердец и дум» русского подрастающего поколения. Вот несколько эпистолярных примеров по поводу печатавшейся повести.

«Мне очень хотелось бы знать, есть ли среди читателей “Задушевного Слова” кто живёт или бывал в Гори, и действительно ли это город так чудно расположен <…>» (Настя Алышевская, СПб., 1903); «Я грузинка, и многие черты моего характера похожи на черты княжны Нины <…>»(Фата Джорзадзе, Тифлис, 1903); «Я живу в деревне, у меня нет подруг; мои подруги – это те девочки, про которых говорится в рассказах… Я часто, например, воображаю, что я знаю княжну Джаваху и Люду Влассовскую, что они у меня бывают, со мной играют <…>» (Катя Цветкова, село Вилково, Орловской губ., 1903); «Милые товарищи и подруги по журналу! <…> повести Чарской, правда или сказка? Мне думается правда <…>» (Гриша Степановский, М., 1912); «Недавно мне случалось проезжать через Гори и Мцхету, и, Боже мой, с каким благоговением смотрела я на эту Куру и горы, на которые когда-то смотрела, я уверена, моя любимая княжна Джаваха <…>» (Лина, 1907).

О героинях Чарской и к самой Чарской писали дети, назвав имена которых, я перекину мостик к нам, живущим здесь и теперь. Они как бы говорят нам: помните, не забывайте тех, кого любили и читали мы, на чьих книгах вырастали, становились взрослыми, жили, любили своё отечество и умирали за него.

Наташа Поленова, Лёля и Наташа Бахрушины, Коля Семанов, Елена Гоголева, Юля Пуни, Шура Монигетти, Маруся Серно-Соловьёвич, Оля Нарбут, Маруся Ковальджи, Андрюша Боярский, Вера и Вилли Асмус, дети Пиотровские, Митя Набоков, Саша Лейхтенбергская, Гриша Кузьмин-Караваев, Вера Митурич, Соня Кнабе, Павел Герман, Фёдор фон Крузенштерн, Сёма Галлай и многие, многие другие.

Маленькие читатели просто писали о своей любви к Чарской («Скажите тёте Чарской, что я её люблю за её повести, хотя местами она заставляет нас плакать <…>» - Нина Русиева, Телави, 1907), называли в честь её героинь своих кукол («Я получила на ёлку куклу в кавказском костюме и назвала её княжна Джаваха», - написала 8-летняя Надя Чаплыгина из СПб.). Подростки уже серьёзно и даже обстоятельно обсуждали в книгах Лидии Чарской темы, героев, их поступки. «Сколько хороших мгновений я провела за чтением повестей Л.Чарской! <…> Крепко полюбила я её повести за те 9 лет, [что выписывала журнал]. Я благодарна Чарской за её повести, с которыми провела столько чудных минут <…>» (Наташа Зубова, 16 лет, М.,1912); «Я прочла сочинения многих писателей <…>, но ни одно не производит на меня такого сильного впечатления, как произведения Лидии Алексеевны. [В них] какая-то непонятная, чарующая, целиком захватывающая читателя сила. Какая чудная, благородная княжна Джаваха, Андро, Керим, <…> Люда Влассовская! Как хотелось бы знать, существовали ли эти симпатичные лица, и над этим я часто, да, очень часто задумываюсь <…>. [Бывает], выйду к лесному озеру, так тихо, тихо; ничто не шелохнётся, точно вся природа замерла. <…> Луна озаряет окрестность, и деревья бросают от себя длинные тёмные тени <…> Как хорошо, как чудно хорошо! И вся природа как бы навевает моему воображению далёкие, милые картины беззаветно любимого мною Кавказа <…>» (Зинаидка, 1909); «Люда славная, добрая, но обыкновенная девочка. Нина же - дитя гор, смелая, решительная, умеющая страстно любить и так же ненавидеть. Но на свете нет человека вполне счастливого, у всякого есть своё горе, добралось оно и до жизнерадостной княжны. И кто же нанёс это горе? Отец, которого она любила больше всего на свете <…>» (Михаил Одинский, 1903). Вот ещё одно послание, меня растрогавшее: «<…> Я благодарен Лидии Алексеевне Чарской за её чудную повесть. Чтоб её отблагодарить, я ей сочинил, как умел, вальс «Воронёнок» [Ноты приложены. – Е.Т.]. Мне бы хотелось лучше что-нибудь сочинить для неё, но, к сожалению, я музыке не учусь, так как вот уже целый год страдаю сильными головными болями день и ночь, а между тем мне слышится музыка во всём: в стуке колёс, в скрипе полозьев, в журчанье ручья, в вое ветра <…> С удовольствием буду читать «Княжну Джаваху» (Александр Берхман, СПб., 1903).

Читатели настолько верили в существование героинь Чарской и в реально существовавшую Нину Джаваху, что искали на Новодевичьем кладбище её могилу. «Нам очень понравился тип княжны Джавахи, и мы давно собирались в Новодевичий монастырь, чтобы отыскать её могилку <…>. Придя туда, мы справились в конторе, и нам сказали: “Такой княжны здесь нет. Может она и похоронена, но под другим именем, а в книгах это имя, вероятно, вымышлено. Многие приходят и справляются о ней”. <…> Но, что Нина существовала – мы убеждены. Мы слышали даже, что род Джаваха есть и теперь» (Лида Охлобыстина и Маруся Чеглокова, СПб.)1

Итак, Лидия Чарская – знаковое имя в литературе России начала ХХ века. Как видим, дети и юношество зачитывались её произведениями. Лидия Алексеевна Чурилова, в девичестве Воронова (1875-1937), в 1893 окончила Павловский женский институт в Санкт-Петербурге, который располагался на Знаменской улице (кстати, там, на улице Восстания, до сих пор находится гимназия, а ранее – школа). Несколько позже, в 1900 году, по окончании Драматических курсов при Императорских театрах, её, единственную из выпуска, принимают на женскую вакансию в труппу театра - известнейшую «Александринку», на сцене которой она прослужила до декабря 1924 года. «На театре» и родился её псевдоним.

Нагрузка сильнейшая: днём и вечером репетиции, спектакли (за театральный сезон бывало до 90 выходов!), а вечером - сочинительство, что неудержимо влекло её (первые стихотворные строчки были написаны ещё в детстве). Лидия, расставшись с мужем, жила одна с маленьким сыном, денег катастрофически не хватало, и по легенде, она однажды предложила в известнейшее в те поры издательство «Товарищество Вольф и сыновья» свою рукопись в виде дневников, ведомых ею в институте. Через неделю получила письменное сообщение от одного из хозяев (скорее всего, это был Е.М.Вольф, который занимался детской литературой, а основатель издательства и журнала М.О.Вольф к тому времени скончался), где было сказано: «Печатаю. Дам вам сто рублей гонорара. Книга будет называться “Записки институтки”».2 Повесть начала печататься на страницах «Задушевного Слова» с ноября 1901 года, и послужила прологом триумфальной литературной жизни замечательной русской писательницы Л.А.Чарской. Хотя на самом деле её произведения в журнале «Задушевное Слово» печатались и ранее, уже в подписном 1900-01 году писательница опубликовала пятнадцать стихотворений и рассказов: «За книгой», «Сироты», «Кэт», «Брат», «Горе матери», «Две жертвы», «Под шум бури» и другие.

Продолжением вышеназванной повести была «Княжна Джаваха», которая печаталась в 1902-03 подписном году. Работала Л.Чарская очень много, каждый год на страницах «Задушевного Слова» и для младшего, и для старшего возраста появлялось по крупной повести, а также много стихотворений, коротких и больших рассказов, миниатюр, сказок, очерков (библиография неполна, не закончена, но до настоящего момента мною насчитано более 280 произведений). Ежегодно выходили книги в издательствах Вольфов, Губинского, Кнебель и других. Это столь успешное литературное шествие, как теперь видим, продолжалось весьма недолго – до марта 1918 года, когда была оборвана журнальная публикация повести Чарской «Мотылёк».

Но читатель читает, а критик ругает; действительно, критика более чем недоброжелательно относилась к произведениям Чарской. Особенно отличился К.Чуковский, назвав её произведения пошлостью в своей статье «Лидия Чарская», вышедшей в сентябре 1912 года в газете «Речь». Не скрывая, Чуковский злится, что «вся молодая Россия поголовно преклоняется перед ней», негодует, что «какая-то Маня Тихонравова» обратилась за советом не к родителям, а к «дорогой писательнице», думается, не без зависти перечисляет города её адресантов – Москва, Тифлис, Минск, Вознесенск, Томск, простодушно-хамски добавляет «какие-то Гвоздки». И этим своим презрительным «какая-то, какие-то» подчёркивает своё истинное отношение (да нет, пожалуй, что и не к Чарской, а к русским уездным городкам и живущим там, но столь не нравящимся ему детям). Всего лишь одна цитата: «Она стихами и прозой любит воспевать институт, это гнездилище мерзости, застенок для калечения детской души, <…> только Чарская может с умилением рассказывать, как в каких-то отвратительных клетках взращивают ненужных для жизни, запуганных, суеверных, как дуры, жадных, сладострастно-мечтательных, сюсюкающих, лживых истеричек».3

Но всё же «<…> успех автора «Княжны Джавахи» среди читателей представляет собой явление небывалое… Её не только читают, её любят. Хоть за последнее время и раздаются голоса против Чарской, но безуспешно: дети и юношество за г-жу Чарскую», - так написал известный до революции критик и писатель Мариан Гловский в «Вестнике литературы» (февраль 1910г).4 И это было чистой правдой.

Встречались утверждения, что успех Чарской проистекает лишь из-за отсутствия «настоящей» детской литературы в России, что произведения её любимы детьми чиновников и мещан, что в интеллигентных семьях их не читают… Но я процитирую несколько высказываний, подтверждающих, что книги Чарской входили в круг детского и юношеского чтения весьма многих русских деятелей культуры, притом из разных социальных слоёв и разного культурного уровня. Выше приводились мнения «массового» читателя, но и персональные впечатления не менее интересны и важны в нашем исследовании.

«Критика совершенно не поняла её, увидев в ней только восторженность и не угадав смысла, легкомысленно осудила одно из лучших явлений русской литературы. Популярность вполне была заслужена Чарскою, энергичен и твёрд её стиль <…>» (Фёдор Сологуб).5

«Я был околдован Андерсеном и его сказками. А год-два спустя ворвалась в мою жизнь Лидия Чарская. Сладкое упоение, с каким читал, с каким я читал и перечитывал её книги, отголосок этого упоения до сих пор живёт во мне – где-то там, где таятся у нас самые сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны <…> благодарен за всё, что она дала мне как человеку и, следовательно, как писателю тоже» (Леонид Пантелеев).6

«Чарская имела головокружительный успех, и теперь, поняв, как это трудно – добиться успеха, я вовсе не нахожу, что её – был незаслуженным. <…>Воздадим должное писательнице, покорившей в свой час столько сердец» (Вера Панова).7

Восторг перед историей родной страны и первые уроки любви к ней «я получил из «Грозной дружины», «Княжны Джавахи» и других повестей Лидии Чарской» (Борис Васильев).8

«Я <…> начиталась книг писательницы Лидии Чарской, откуда почерпнула немало сведений о проказах воспитанниц пансионов» (Лидия Вертинская). 9

«Уже взрослой я прочитала о ней остроумную и ядовитую статью К. Чуковского. Вроде и возразить что-либо Корнею Ивановичу трудно… упреки справедливы. И всё-таки дважды два не всегда четыре. Есть, по-видимому, в Чарской, в её восторженных юных героинях нечто такое – светлое, благородное, чистое, - что <…> воспитывает самые высокие понятия о дружбе, верности и чести… В 41-м в военкомат меня привел не только Павел Корчагин, но и княжна Джаваха» (Юлия Друнина).10

Этих высказываний немного, точнее, они нам почти неизвестны, а вот статья Чуковского от 1912 года публикуется и поныне, считаясь «основным источником знания», и многие недобросовестные критики, солидаризуясь с его мнением, повторяют и выносят бездоказательные оценки, делают вздорные выводы. Например: «Ныне Чарскую любят за трогательную верность старым моральным устоям, за <…> проповедь нравственности и порядочности (sic! – Е.Т.), за слезливость, которой стандартная детская книга боялась, как огня. <…> Ей вполне удалось доказать незыблемость мещанского вкуса»11.

Чарской в героях своих произведений – детях, подростках, в молодёжи - сосредоточены высокие моральные качества: верность в дружбе, обострённое чувство справедливости, незлобивость, уважение, кротость и честность. Её герои никогда не ожесточаются, памятливы и сердечно благодарны, отзывчивы на милосердие и добрые дела. В конечном итоге эти «маленькие герои» и побеждают, потому что побеждает их душевная красота, доверчивость, бескорыстие, вера в добро и Бога! И это всё - замечательные качества человеческой души, и хотя, будучи доверчивы, мы рискуем получать удары, но, без сомнения, лишь на этом пути мы имеем возможность обрести полноценное счастье.

Писательница будила в душах читателей и читательниц сострадание, сопереживание, раскаяние от плохого поступка, призывала добротой, приветливостью, дружественностью размягчать холодные сердца, помогала находить и видеть хорошие черты даже в изгоях, в отверженных. Надежда Тэффи, согласная с такой жизненной позицией, писала в своих «Воспоминаниях»: «В каждой душе, даже самой озлобленной и тёмной, где-то глубоко, на самом дне, чувствуется присушенная, пригашенная искорка. И хочется подышать на неё, раздуть в уголёк и показать людям – не всё здесь тлен и пепел».12

Лидия Алексеевна считала, и главное, писала, что надо стремиться облегчать участь другого – поддержкой ли в трудный период, протянутой рукой в момент, когда он всеми оставлен или же приходом на помощь в тяжёлую минуту. Ибо, как позже скажет Марина Цветаева, увидев другого в трудном, нелепом или просто смешном положении, прыгай к нему туда, в это положение, ведь вдвоём легче выбираться.

Марина Ивановна Цветаева (1892-1941) без сомнения была читательницей психологических повестей Чарской и любила её произведения, и её героинь. Вряд ли мы посмеем обвинить поэтессу в литературной пошлости или дурном вкусе. В первый же свой сборник «Вечерний альбом» (1910) она, тонко почувствовав поэзию художественных образов Чарской, включает стихотворение, написанное в канун Рождества 1909 года и названное «Памяти Нины Джаваха»13 .

Всему внимая чутким ухом,

Так недоступна! Так нежна! –
Она была лицом и духом

Во всём джигитка и княжна.

Ей все казались странно-грубы:

Скрывая взор в тени углов,

Она без слов кривила губы

И ночью плакала без слов.

Бледнея, гасли в небе зори,

Темнел огромный дортуар;

Ей снилось розовое Гори

В тени развесистых чинар…

Ах, не растёт маслины ветка

Вдали от склона, где цвела!

И вот весной раскрылась клетка,

Метнулись в небо два крыла.

<…>

Порвалась тоненькая нитка,

Испепелив, угас пожар…

Спи с миром, пленница-джигитка,

Спи с миром, крошка-сазандар.

Как наши радости убоги

Душе, что мукой зажжена!

О да, тебя любили боги,

Светло-надменная княжна!

Во многих читательских письмах по поводу княжны Джавахи, говорилось, что этот человеческий тип замечательный; Нина – девочка смелая, решительная, отважная; и пр, и пр. Всё это так, но лишь поэтический дар Цветаевой смог в нескольких стихотворных строчках показать всю притягательность натуры княжны Джавахи: силу её духа, утончённость натуры, правдивость.

Цветаевой импонировал созданный Чарской тип личности Джавахи, в котором сочетались тонкость восприятия и трепетность, приверженность правде и дружбе, открытость и широта души, смелость и умение противостоять окружению, целому классу, если правда, даже и не очевидная, была за ней. Подобному типу было присуще отторжение и низких качеств: грубости чувствования, лживости, криводушия, предательства.

Конечно, следует отметить, что эти черты давались на фоне романтической приподнятости, иногда даже некоторой экзальтированности героини, что придавало им особенно возвышенный оттенок. И данный романтический образ покорял, прежде всего, те сердца, которые и сами были настроены на подобную романтическую ноту.

Эта мелодия увлекла и Марию Ивановну Цветаеву, и если мы рассмотрим её последующую жизнь с такой точки зрения, то увидим поступки человека, обладающего, как и героиня Чарской, открытым, отзывчивым сердцем, готовым к самопожертвованию, и стремившегося к высоким идеалам правды. Можно с полным основанием считать, что литературные судьбы героинь Чарской преломилась в реальной судьбе Цветаевой: возвышенные порывы постоянно разбивались о пошлую прозу жизни, поиски идеального приводили к очередным разочарованиям и потерям.

Следование нравственным идеалам требует высокой цены, которую пришлось заплатить и героине повести Чарской, и Марине Цветаевой. Трагическое является органической и неотъемлемой частью романтического мировосприятия, создавая в нём то творческое напряжение, нравственное усилие, позволяющее преодолевать мертвящую «теплохладность» материального бытия на пути к вершинам духа.

За поиски истины плата велика: такова была судьба и княжны Нины Джаваха, и поэтессы Марины Цветаевой.

ЛИТЕРАТУРА

Письма читателей журнала «Задушевное Слово» (для старшего возраста) – 1903, 1907, 1909, 1912 гг. – СПб.: «Товарищество М.О.Вольф и сыновья».
Полонская Е. Из литературных воспоминаний// Час пик (газ.) 1994. 21 сентября.
Чуковский К.И. Лидия Чарская//Сочинения в 2 тт. - М., 1990. Т.1. СС. 438-439.
Гловский М. Задушевная поэтесса//Вестник литературы. 1910. № 2. СС.40-44.
Сологуб Ф. Статья О Чарской//Архив Ф.К.Сологуба, фонд 289, опись 1, ед. хр. 571.
Пантелеев Л. Как я стал детским писателем//Собр. соч. в 4 тт. – Л., 1984. Т.3. С. 316.
Панова В. Заметки литератора. – Л., 1972. С. 150.
Васильев Б. Летят мои кони//Повести и рассказы. – М.,1988. Т.2. С.40.
Вертинская Л. Синяя птица любви: Воспоминания. – М., 2004. С.38.
Друнина Ю. «С тех вершин» (страницы автобиографии). Избранное. В 2 тт. – М., 1989. Т.2. С.279.
Щеглова Е. Возвращение Лидии Чарской//Нева (журн.). 1993. № 8. С.269, 271.
Тэффи Н. А.И.Куприн//Моя летопись. – М.,2004. С.180.
Цветаева М. Памяти Нины Джаваха//Книга стихов. – М.,2004. СС. 18-19.

Отсюда: vk.com/@-215751580-elena-trofimova-otnosheniya-...

@темы: Стихотворения, статьи, ссылки, мнение о книге, Мотылек, Чарская, Рассказы, Княжна Джаваха, Записки институтки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Узнала я тут, что первая часть автобиографической повести К.Лукашевич называется "Мое милое детство" и в сравнительно недавнее время она переиздавалась. Но помечено, что "печатается ( в сокращении и с изменениями)". Так вот, не знаете ли вы, много ли там этих самых сокращений и изменений и какие они?..

@темы: вопрос, Лукашевич

---

Любопытно

[silent-gluk]

Порт-Артурский Вася. Глава 14
Белый Лотос из шайи Душистая Хризантема

— Омас-ва кидзуо оотан ка?* — заботливо наклонившись к Васе, спросила хорошенькая Омедзе-Сан, когда они были уже далеко от злых токийских школьников и торгаша рыбой.

Ты не ранен. — прим. авт.

яп. お前は傷を負うたのか？ Омаэ-ва кидзу-о оута но ка? ‘ты не ранен?’ — Shunka Witko.

— Кажется, нет, хотя они порядочно избили меня своими саблями, — отвечал Вася, болезненно морщась от боли.

— Но ты так измучен, так ужасно измучен, бедняжка! — ласково проговорила Омедзе. — Хорошо еще, что мне пришла в голову счастливая мысль назвать тебя сыном русского бонзы, иначе этот гадкий полицейский повел бы тебя в тюрьму, как шпиона.

— Благодарю вас! — горячо произнес Вася, с восторгом смотря в прелестное, кроткое и веселое личико своей соседки.

Впрочем, не один Вася любовался Омедзе-Сан.

Люди, попадавшиеся им навстречу, нарядно одетые японцы и барыни, важно восседающие в своих паланкинах, при встрече с Омедзе ласково кивали и кричали ей всякие приветствия.

— Но вас все знают, — удивленно проговорил Вася, поднимая глаза на прелестное личико своей спутницы.

— Ха, ха, ха, — засмеялась она звонко своим музыкальным смехом. — Меня знает весь Токио… Все знают, от императора до последнего кули, маленькую гейшу Белый Лотос из шайи Душистая Хризантема. И ты ее скоро узнаешь, мой мальчик, узнаешь, как только услышишь ее песенку, которой никто не умеет так петь, как она… Только раньше расскажи мне о себе: я хочу знать, кто ты и как попал в нашу славную столицу?

Вася не заставил повторить эту просьбу и через несколько минут рассказал Омедзе все, что случилось с ним, начиная со взятия Артура и кончая его бегством с целью спасти отца из плена.

Маленькая гейша внимательно слушала мальчика. По временам ее личико хмурилось, временами оно улыбалось светло и ясно, как лицо ребенка. Когда Вася кончил, на его плечо легла крошечная ручка Белого Лотоса и хорошенькая мусме сказала важно:

— То, что ты задумал, очень серьезно, мальчик, и трудно, очень трудно исполнить; заранее говорю тебе.

И видя, как разом опечалилось от ее слов лицо Васи, Белый Лотос поспешила добавить своим нежным голоском:

— Но нет вещи, которую было бы невозможно исполнить. И я помогу тебе как могу, бедняжка. Слышишь ли, мальчик: Белый Лотос поможет тебе. Клянусь тебе цветом моих очей и звуками моего голоса — я помогу тебе.

Вася радостно вспыхнул от этих слов Омедзе. Он бы с восторгом бросился на шею доброй мусме, но не посмел сделать этого и только взглянул на нее благодарными, полными счастья глазами.

— Слушай, бедняжка, — продолжала Омедзе, наморщив свои темные бровки. — Наш мудрый, могучий микадо — да хранят его Великие духи! — живет за многими воротами, среди роскошных парков, окруженный рвами и стенами, в своем великолепном дворце. Никто без его разрешения не может проникнуть в его дворец. Ни одна душа. А гейша Омедзе может, Белый Лотос может. Недаром же, говорю я тебе, Белый Лотос — птичка-соловушка. А птички перелетают через высокие стены и глубокие рвы. Белый Лотос поет как соловей, и сама пресветлая императрица — свет очей наших — Гарука*, да спасет ее небо, — любит песенки Омедзе-Сан, за которые люди прозвали Омедзе соловушкой токийской ночи.

Имеется в виду императрица Сёкэн (яп. 昭憲皇后 Сё:кэн-ко:го:, 1849—1914), жена императора Мэйдзи (императрица-консорт) и приёмная мать императора Тайсё. Ее настоящее имя — Итидзё Масако (яп. 一条 勝子). После обручения с имератором Мэйдзи взяла имя Харуко (яп. 美子). — Shunka Witko.

— Омедзе-Сан не раз плясала и пела во дворце императрицы, спаси ее светлые духи, и может прийти к пресветлой императрице в ее дворец*. И Омедзе-Сан перепорхнет, как птичка, через ограды и стены, окружающие дворец, и перенесет туда на своих крылышках тебя, мой мальчик… Хочешь?

Сама возможность подобного знакомства — плод фантазии Чарской. — Shunka Witko.

Вася не мог ответить ни слова своей благодетельнице. Его сердце билось так сильно, точно желало выскочить из груди. Он задыхался от волнения и счастья и только полными благодарности глазами смотрел в прекрасное лицо Белого Лотоса.

— Да, да… — между тем продолжала та, — Омедзе-Сан проводит тебя до дворца, мальчик, но увидеть микадо она не может помочь тебе. Только проводит… Слышишь? Большего тебе не может сделать Белый Лотос. — И она печально вздохнула, огорченная тем, что не может принести большей пользы своему маленькому знакомому.

В это время паланкин опустился на землю перед прелестным домиком, помещавшимся в красивом саду, где чуть зеленела зимняя травка и кругом росли с почти опавшей листвой красные клены и другие деревья (зима у японцев похожа на нашу осень, и некоторые цветы цветут у них в январе).

Среди деревьев, по большей части маленьких и низкорослых, находились хорошо утоптанные желтые дорожки; некоторые из них были выложены фарфоровыми квадратиками наподобие паркета. Там и тут били крошечные фонтаны, встречались гроты, беседочки и бассейны — тоже крошечные по размеру. Садик был прехорошенький и очень напоминал красивую игрушку.

Белый Лотос, крепко держа Васю за руку, провела его по желтой аллейке в чайный домик, переступив порог которого, они очутились в просторной комнате, где стояли столики и стулья, как во всяком европейском доме.

Навстречу им выбежала целая толпа хорошеньких девушек в нарядных шелковых киримоно с широкими золотыми узорчатыми оби на талиях:

— Какой прелестный мальчик! — кричала одна из них, разглядывая Васю.

— У него волосы как шелк, — кричала другая.

— А глаза точно синее небо в летнюю пору, — вторила им третья.

— Он похож на девочку с этими волосами, — пищала четвертая.

— Или на христианского ангела, — перебивала пятая.

— Из него вышла бы прекрасная гейша! — восклицает шестая.

И, схватив руки Васи, она со смехом вскричала, тормоша его:

— Свет очей моих! Пламя сердца моего! Хочешь, мы нарядим тебя в наш пестрый киримоно, и ты будешь гейшей?

И все девушки разразились звонким смехом при этой шутке веселой подруги.

— Тише! Тише вы, сороки, веселые птички! — прикрикнула Белый Лотос на своих товарок. — Не видите разве, мальчик валится с ног от голода и усталости. Ты, Красный Мак, — обратилась она к одной из них, — принеси ему кусок мормотуо* и засахаренного чернослива; ты, Белая Лилия, — приказала она другой девушке, — дай сюда нам бобов; ты, Алая Гвоздика, добудь ему рюмку крепкой саке для подкрепления, а ты, хорошенькая Хризантема, приготовь ему постель, чтобы бедный ребенок мог у нас выспаться хорошенько.

Жареный кролик — кушанье, которое хорошо готовят в чайных и гостиницах Японии. — прим. авт.

Едва ли, ведь имеется в виду яп. モルモットморумотто ‘морская свинка’. —Shunka Witko.

Едва только девушки выслушали приказания Белого Лотоса, как все кинулись врассыпную исполнять их и, не дольше как через пять минут, они кормили Васю сочным мормотуо, черносливом, бобами и засахаренными фруктами; поили его саке и ароматичным чаем, поданным по японскому обычаю в крошечной чашечке, величиной с наперсток.

Пока он ел свой ужин, Белый Лотос рассказывала подругам, таким же хорошеньким маленьким гейшам, как и она, прозванным именами цветов, историю маленького русского мальчика, стремящегося увидеть микадо, чтобы просить у него милости для отца.

И Белая Лилия, и Хризантема, и Красный Мак, и Алая Гвоздика и прочие маленькие мусме в цветных и пестрых киримоно, похожие на бабочек, внимательно слушали рассказ Омедзе-Сан, во время которого они всячески старались приласкать Васю, выражая ему свое полное сочувствие.

— Ну, а теперь ложись спать, — произнесла Омедзе, когда Вася покончил с кроликом, десертом и чаем.

И она отвела его в крошечную комнатку во второй этаж шайи, откуда с балкона открывался чудный вид на воды океана.

Когда Вася уже лежал на своей циновке и глаза его слипались от дремоты и усталости, вдруг он услышал тихие серебристые звуки и нежный голосок, похожий на голос ангела, напевающий песню.

Это Белый Лотос перебирала струны самиса*…

Музыкальный инструмент. — прим. авт.

яп. 三味線 сямисэн ‘сямисэн, распространённый трёхструнный щипковый инструмент’. — Shunka Witko.

…и пела своим чудным голоском, звуки которого восхищали всех, начиная от императрицы и кончая последним кули* в Токио.

Носильщик, рабочий. — прим. авт.

Омедзе-Сан пела своим дивным голосом, и Васе казалось, что это поют Божьи ангелы на небе. И под звуки этого дивного голоса своей спасительницы глаза мальчика закрылись и он уснул, убаюканный ее пением. А во сне ему снились его дорогие родители и сестры… Ему снились пушки и выстрелы, и далекая милая Россия, и неведомый микадо, которого так боялся Вася и от кого теперь зависела вся его участь.

Отсюда: vk.com/@-215751580-vasya14

@темы: текст, ссылки, Чарская, Порт-Артурский Вася

---

Любопытно

[silent-gluk]

В ПСС "Джаваховское гнездо" тоже уредактировано. В этом ничего неожиданного нет, вот если бы оно было _не_ уредактировано - вот это было бы удивительно. И пост посвящен не этому и не различиям двух вариантов. А тому, как быстро отличить вариант ПСС от нормального варианта. Так вот, если волны Куры именуются дикими - это нормальный вариант.

Вот для сравнения часть первой главы.

"ВЕСЬ день бушевала Кура...
Клокотали с бешеным ревом дикие волны, седея под брызжущей пеной, белой как снег. Косматые, страшные, о чем-то грозно ликуя и плача, набегали они и разбивались вдребезги о каменную грудь подножия гор...
Поднималась черная жуткая глубь, мчалась с ужасающей быстротой к противоположному берегу, туда, где не было ни высей, ни твердынь, с клокотанием и воем грозила затопить долину и снова, в стихийной пляске, торопливо и грозно отливала назад, чтобы опять метаться, выть и стонать на тысячи разных голосов.
Весь день бушевала река. Не успокоилась и к ночи...
На синем бархате небес залучились огромные, алмазные звезды... Тихий вечерний ангел с темными очами затеплил высоко золотые огни лампад...
Черные развалины крепости на высоком столообразном утесе, расположенном в самом сердце Гори, призрачно жуткие и днем, теперь оделись темной, какой-то непонятой людьми и неузнанной миром, мрачной тайной.
Подползала, сверкая алмазными блестками своей диадемы, черная, непроницаемая и гордая кавказская ночь.
А Кура все бушевала..." - оригинал.

"Весь день бушевала Кура. Ревели волны, косматые, страшные, о чем-то грозно ликуя и плача, набегали они и разбивались о подножия гор.
Весь день бушевала река. Не успокоилась и к ночи.
На небе залучились звезды. Тихий вечерний ангел с темными очами затеплил высоко золотые огни лампад.
Черные развалины крепости на высоком утесе, расположенном в самом сердце Гори, оделись темной, не узнанной миром, мрачной тайной.
Подползала, сверкая алмазными блестками, черная, гордая кавказская ночь.
А Кура все бушевала." - ПСС.

Интересно, что вся фраза про вечернего ангела в ПСС уцелела. (Впрочем, уцелели и 2 фразы про бушующую реку, так что это, наверное, ни о чем не говорит.)

@темы: текст, сравнение, Чарская, Джаваховское гнездо, ПСС

---

Любопытно

[silent-gluk]

Голоса самых юных читателей

Какая интересная книга "Княжна Джаваха". Я ее прочла несколько раз и никогда бы не отказалась бы ее слушать, если бы кто-нибудь читал вслух. Кто из вас прочел эту книгу и нравится ли она вам?"

Муза, 9 лет

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3007

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская, Княжна Джаваха

---

Любопытно

[silent-gluk]

Порт-Артурский Вася. Глава 13
Токио. Шпион. Спасительница

Большая, пестрая толпа беспорядочно движется по улицам Токио… Омнибусы звенят всеми своими звонками, курума мчат, сломя голову легкие дженерикши с седоками, полицейские и жандармы с длинными бамбуками в руках всеми силами стараются удержать толпу. Но толпа мчится в беспорядке по направлению храма, у дверей которого стоит изображение главного японского божества в виде громадного идола из бронзы.

— Банзай! Банзай!* — кричат мужчины, женщины и дети; многие пляшут на месте и хлопают в ладоши.

Клик японцев, вроде нашего «ура». — прим. авт.

яп. 万歳, 万才 бандзай ‘банзай!; ура!; да здравствует…!’. — Shunka Witko.

Купцы поспешно закрывают свои лавочки и присоединяются к толпе. Тут же снуют газетчики с только что выпущенными вечерними газетами и громко выкрикивают, надрываясь от усилия перекричать толпу:

— Новая победа над русскими! Новая победа! Три цента, ваша милость, только три цента за листок!

Японцы и жены и дети наперегонку раскупают газеты и бегут с ними к храму, где их ждут бонзы*, чтобы принести благодарственную жертву богам.

Священники. — прим. авт.

яп. 坊主 бо:дзу ‘буддийский монах’. — Shunka Witko.

Весь Токио шумит, беснуется и ликует. Японцы одержали победу на войне и вот почему такое ликование в городе.

Одно только маленькое существо не разделяет общего веселья. Измученный, усталый мальчик пугливо жмется к какому-то большому белому дому, стараясь быть незамеченным среди веселой толпы. Это — Вася. Он только час тому назад вышел на платформу Токийского вокзала. Он ехал всю ночь на поезде и измученный, после долгих часов тряски и бессонницы, очутился, наконец, среди этой шумящей и снующей толпы.

Вася ничего не ел со вчерашнего вечера и голод давал себя сильно чувствовать бедному мальчику. У него сосет под ложечкой, в глазах стоят черные круги, голова кружится и он едва держится на ногах. Несколько раз уже опускал мальчик руку в карман своего киримоно в надежде найти там хоть один оставшийся цент, но там не оказывалось ни копейки денег: они все пошли на покупку билета в Токио. А вокруг него сновали разносчики с сушеной рыбой, рисовыми хлебцами и плодами, точно умышленно раздразнивая его аппетит.

Около одного из них — торговца рыбами и устрицами — собралась толпа маленьких школьников из городской школы. Они с аппетитом хрустели кусочками вкусного кушанья и весело болтали между собой. Торговец рыбой, с улыбающимся лицом и раскосыми японскими глазами, также присоединился к их разговору, не забывая в то же время бойко навязывать свой товар.

Вася приблизился к ним и с жадностью смотрел на разложенную на лакированном лотке сушеную рыбу.

— Хочешь? Эй-аната! — заметив мальчика, предложил ему торговец.

Вася нерешительно протянул руку, взял рыбу и принялся ее есть с жадной поспешностью, прислушиваясь к тому, о чем беседовали школьники.

— Слава Светлому духу, — говорил один из них, высокий мальчик в темном киримоно, — наши бьют русских. Скоро эти белолицые варвары поймут, что им не под силу драться с нашими храбрецами, и уйдут в свою ужасную Россию, где по улицам день и ночь бегают волки и медведи.

И он рассмеялся грубо и насмешливо.

— Хорошего же мы им задали звона! — подхватил другой мальчик с надменным, недобрым лицом, особенно старательно записывая себе в рот кусочки рыбы.

— Русские варвары не что иное, как трусливые собаки! — сказал торговец рыбой, вмешиваясь в разговор.

— Их надо бить без сожаленья, не правда ли, Ту-но? — обратился первый школьник ко второму.

— Неправда! Неправда! — неожиданно, не помня себя, вскричал Вася, забыв и свой голод, и усталость, и заботы. — Неправда! русские — герои! Как они дрались! Как защищали крепость! Как… — и Вася не кончил, задохнувшись от охватившего его волнения.

— Наидеска? Наидеска? Наидеска*? — зашумели и засуетились вокруг него школьники. — Как смеет он…

Что такое? Что такое? Что такое? — прим. авт.

яп. 何ですか？нандэсу ка? ‘что?’. — Shunka Witko.

— Да, да! Смею! Смею, — продолжал в волнении выкрикивать Вася, весь охваченный раздражением и обидой за родных героев России, — да, я смею, потому что это правда! Потому что… Трусы не русские, а японцы! Да! Да! А русские —смелые, отважные храбрецы!

— Пошел вон, мальчишка, — неожиданно приходя в ярость, закричал на Васю торговец, —заплати мне полтора цента за рыбу и проваливай от нас.

— Но у меня нет денег, — смущенно пролепетал мальчик, точно падая с облаков на землю при этих словах торговца. — Вы дали мне рыбу…

— Не даром же я тебе ее дал, дурак! — вскричал торгаш, свирепея с каждой минутой все больше и больше.

— Да он вор! — вскричал первый школьник. — Ту-но, не правда ли, он вор и, должно быть, русский!

— Он одет по-японски… но голова его похожа на голову барана… Детям Нипона бреют головы. Это русский, без сомнения, русский! — глубокомысленно заключил Ту-но, внимательно разглядывая Васю.

— Он бранил нашу славную страну! Он русский шпион. Наверное шпион! — завизжали школьники, совсем оглушая растерянного и испуганного мальчика.

— Шпион! Шпион! — кричали они со злостью, прыгая вокруг него, как настоящие маленькие бесенята.

Ту-но выхватил из-под полы киримоно игрушечную, но отлично отточенную саблю и замахнулся ею над головой Васи. Другой школьник последовал его примеру, и через минуту около десяти маленьких детских сабель плашмя ударяли Васю по плечам и спине, причиняя ему боль и страданья.

— Шпион! Шпион! — твердили злые мальчики, — бейте его! Бейте шпиона!

— Вор! Вор! — вторил им продавец рыбы, — он украл у меня карпа. Он вор! Я докажу это при свидетелях. Позвать сюда полицейского…

Вокруг них собиралась толпа, привлеченная шумом, и на место происшествия со всех ног бежал полицейский.

— Мы поймали шпиона! Мы поймали шпиона! — орали во все горло токийские школьники, в то время как Вася стоял среди них бледный и взволнованный, с сильно бьющимся сердцем. Удары детских сабель причиняли ему сильную боль, но еще большую боль терпел он от горя и обиды, доставленных ему его мучителями.

В ту самую минуту, когда Ту-но занес еще раз свою саблю над плечами Васи, к ним подбежал полицейский и крикнул свирепым голосом:

— Кто позволил вам распоряжаться и нарушать порядок на улице?

— Он русский шпион! Он русский шпион, ваша милость! — не унимались мальчуганы, указывая полицейскому на Васю.

— Ты русский? — спросил тот сурово.

— Да, — отвечал мальчик дрожащим голосом.

— Тогда изволь следовать за мною! — приказал полицейский строгим голосом.

— Его надо повесить — он шпион! — сверкая глазами, орал Ту-но, перекрикивая товарищей.

— И вор! — вторил ему торговец с рыбой.

— Что такое? Что здесь за шум? — послышался нежный, как звук арфы, голосок.

И Вася увидел перед собой красивые носилки под красным бархатным балдахином, которые называются у японцев паланкином и в которых носят только знатных и богатых людей. Два кули несли эти носилки, имевшие вид красивой бонбоньерки вроде тех, что вешают у нас на елке в Рождество. Из-под навеса паланкина выглядывало очаровательное личико юной девушки-японки, почти ребенка, матово-бледное, с чуть косыми, смеющимися глазками и алым ротиком, похожим на спелую вишню.

— Это Белый Лотос! Белый Лотос-Омедзе-Сан из «шайи»* Душистая хризантема!

Чайный домик. В чайных домиках японцы и европейцы пьют чай, обедают, завтракают, слушают игру на разных инструментах и любуются пляской гейш. — прим. авт.

Чайный домик как увеселительное заведение называется お茶屋 о-тяя в Киото и 待合 матиай в Токио. — Shunka Witko.

— Маленькая гейша*, Омедзе-соловушка токийской ночи! — при виде нее вскричали школьники, подбрасывая вверх свои фуражки.

Танцовщица и певица в шайи. — прим. авт.

яп. 芸者 гэйся ‘гейша’. — Shunka Witko.

Маленькую гейшу Омедзе-Сан, или Белый Лотос по прозванию, знали все на улицах Токио. Ее, очевидно, очень любили, потому что ей улыбались ласково и приветливо и полицейский, и торгаш, и школьники-мальчуганы, Васины враги. И сама Омедзе-Сан улыбалась им, как знакомым.

— Что это за мальчик? — спросила она, указывая на Васю своим розовым пальчиком, — и куда его хочет вести суровый полицейский?

— Его поведут в тюрьму, потому что он русский шпион и воришка вдобавок, — вскричал Ту-но, выступая вперед из толпы детей.

— Не может быть, — недоверчиво покачала Белый Лотос своей хорошенькой головкой, — у мальчика ясные синие глаза и открытый взгляд. Он не может быть дурным человеком. Ба! да я знаю его, этого мальчика, — вскричала неожиданно Омедзе после небольшого раздумья. — Это сын русского священника. Я знаю его отца и его также. Клянусь моим именем, это сын христианского бонзы!

Вася с удивлением взглянул на девушку и открыл было рот, желая сказать, что Белый Лотос ошибается и что он, Вася, — сын русского пленника, а не бонзы, которого знает Омедзе. Но хорошенькая мусме незаметно приложила пальчик к губам, как бы приказывая ему хранить молчание. Потом она весело рассмеялась и захлопала в ладоши, радуясь как ребенок.

— Ну да, ну да, конечно! — вскричала она, — я знаю его отлично! Как это я сразу не узнала сына бонзы. А вы все, — внезапно нахмурив брови, обратилась она к притихшим и сконфуженным мальчуганам, — вы все злые, гадкие дети! За что вы избили его? И ты тоже, — прикрикнула она на торговца рыбой. — Велика важность, что он взял у тебя одного сушеного карпа! Получай за него твои центы и оставь в покое мальчика, который никому не причинил ни малейшего вреда.

И ловким движением она бросила под ноги торговца блестящие новенькие центы, которые звонко прозвенели по мостовой… Потом она снова обратилась к Васе со словами:

— Ну, а ты, мальчик, ступай со мной. Садись в мой паланкин и едем. Твой киримоно весь изорван, а сам ты так измучен и устал, мой бедняжка. Ты отдохнешь у нас до вечера в шайи и потом мои кули отнесут тебя в дом твоего отца, благочестивого бонзы христиан.

Говоря это, Омедзе-Сан подвинулась немного и дала место Васе на подушках паланкина. Вася занял указанное место по соседству с нею. Потом Белый Лотос звонко крикнула кули повернуть домой, и через минуту алый паланкин мерно закачался в воздухе, унося в себе Васю и его спасительницу.

Отсюда: vk.com/@-215751580-vasya13

По ссылке - оригинальная иллюстрация.

@темы: текст, ссылки, Чарская, иллюстрации, Порт-Артурский Вася

---

Любопытно

[silent-gluk]

Скажите, а вы тоже ждали, что в финале "Заслуженного счастья" Ия выйдет замуж за отца Славушки?..

@темы: вопрос, Чарская, Заслуженное счастье

---

Любопытно

[silent-gluk]

Из статьи Н. И. Илиева, М. Ю. Барабановой "ДЕТСКОЕ ОТНОШЕНИЕ К СМЕРТИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ":

В русской литературе есть и другой гендерный вариант детского столкновения со смертью: героями (героинями) произведений являются маленькие девочки, и написаны эти произведения женщинами – писателями.

В повести Лидии Алексеевны Чарской «Княжна Джаваха» главная героиня, одиннадцатилетняя Нина, теряет свою мать, больную чахоткой. Можно предположить, что реакция на смерть матери девочки будет схожей с реакцией мальчиков у И. С. Шмелева и Л. Н. Толстого или даже будет превосходить её по силе. Однако Нина переживает свое горе совсем иначе. Эмоциональный шок оборачивается для нее чувственной немотой, периодом, когда ее эмоции, кажется, умирают вместе с матерью: «Я не могла плакать, хотя ясно сознавала случившееся. Точно ледяные оковы сковали мое сердце...». В языковом плане в тексте при описании момента смерти матери Нины и последующих переживаний девочки Л. А. Чарская использует большое количество многоточий с целью создания особенного паузирования.
Со временем первичное отрицание случившегося сменяется тоской и скорбью, а затем «тихой грустью». Любовь отца, ни на минуту не оставлявшего Нину, а также величественная, почти волшебная природа Кавказа возвращают девочке утерянное ощущение счастья, исцеляют израненное сердце.

В повести Л. А. Чарской «Записки институтки» мы вновь встречаем Нину уже в качестве подруги главной героини – Люды Влассовской. У девочек много общего, обе они тоскуют по родным краям и стеснены новой непривычной обстановкой Павловского института. Однако их дружбе не суждено было продлиться долго: не дожив до летних экзаменов, Нина умирает от чахотки, так же, как и ее мать.
Реакция Люды на смерть подруги во многом схожа с реакцией Нины на смерть матери. Подобно Нине, Люда скована изнутри, парализованы все ее чувства: «… у меня не было слез. Точно клещами сдавило мне грудь, мешая говорить и плакать». Несмотря на то, что вокруг нее учителя и однокурсницы, Люда чувствует себя брошенной и одинокой. Подобно произведениям И. С. Шмелёва и Л. Н. Толстого в повести Л. А. Чарской возникает мотив сна, нереальности происходящего: «Все это я видела, как сквозь сон. В ушах моих, заглушая пение и голос институток, звучали только последние слова моей дорогой Ниночки…». Несмотря на сильное горе, которое переживает Люда после смерти лучшей подруги, она не забрасывает учебу, даже напротив – начинает еще больше времени проводить за книгами, пытаясь отвлечься, и сдает все экзамены на отличный результат, становясь лучшей ученицей в классе. Можно предположить, что её успех был посвящен памяти покинувшей ее подруги и эти экзамены она сдавала не только за себя, но и за Нину Джаваха.

Полностью статья: cyberleninka.ru/article/n/detskoe-otnoshenie-k-...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_2999

По ссылке - иллюстрация из "Записок институтки" чешского издания.

@темы: текст, статьи, ссылки, Литературоведение, Чарская, иллюстрации, Княжна Джаваха, Записки институтки, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Вот в "Приютках" тетя Леля объясняет обожание так: "Бедные дети, сироты, сами лишенные ласки с детства, имеют инстинктивную потребность перенести накопившуюся в них нежную привязанность к кому бы то ни было, до самозабвения. Но это стремление, эта потребность, благодаря неправильному доприютскому воспитанию, часто извратившему фантазию ребенка, принимает уродливую форму в выражении любви романтического характера, в обожании учителей, административного персонала, старших подруг, друг друга…"

Но ведь и в институтах благородных девиц обожание процветает, а там дети совсем другие... Или и в этом случае имело место неправильное воспитание в семье?

@темы: вопрос, Чарская, Приютки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Порт-Артурский Вася. Глава 12
Новое решение. Бегство

«Наш благословенный микадо милосерден и справедлив. Он исполняет многие просьбы и помогает бедным».

Ежеминутно звучит в ушах Васи голос Азамы, сказавший эти слова. С той минуты, как он услышал эти слова от своего друга, Вася не может их выкинуть из головы, не может забыть их ни на минуту:

«А что, если, — думается мальчику, — что, если попросить этого незнакомого, чужого, но милосердного микадо отпустить их с папой назад в Россию, к маме и к сестрам? Что ему, микадо, до бедного Васиного папы? У него и без него достаточно пленных. А вдруг и в самом деле, если попросить его хорошенько, он отпустит папу домой? Он милосерден и исполняет просьбы подданных, говорит Азама, — мучительно и упорно размышляет Вася, — почему бы и не испробовать его доброты? Но только как добраться до него?.. Он в Токио, далеко отсюда… Так что же? Разве он, Вася, не сумеет убежать из казарм, пробраться в Токио, благо туда из этого гадкого городка, где томится его папа в плену и где его мучает, моря голодом, этот ужасный Курукава, ведет железная дорога… Благодаря Осуге-Сан у Васи есть деньги; правда, кое-что он истратил уже, покупая отцу и дяде Матвею еду в те дни, когда Курукава не приносит им обедать. Скоро этих денег не будет больше, и бедному папе и всем им придется голодать еще больше, нежели теперь.

Вася вздрагивает при одной мысли об этой печальной участи, грозящей его отцу… Бедный, дорогой папа! Как он исхудал от тоски и забот. Нет! Нет! так не должно продолжаться! Он, Вася, должен спасти папу во что бы то ни стало, а то он зачахнет в плену от тоски по дорогой России, по жене и девочкам и умрет в плену!

И весь взволнованный, дрожащий, потрясенный до глубины души своими мыслями, Вася решился пойти на новое, трудное, почти невозможное дело: пробраться в Токио и умолить микадо об избавлении от плена отца.

Тихая январская ночь повисла над маленьким японским городом… Это не наша родная северная холодная ночь, а ясная, слегка прохладная и бесснежная, с темным ласковым небом и ароматом свежей и чистой осени.

Вася лежит на своей циновке, чутко прислушиваясь к тому, что происходит за стенами казармы. Вот прозвучали громко слова караульного. Это Курукава спросил своего помощника, все ли благополучно в помещении пленных. Курукава всегда сам караулит пленных по ночам. Его глаза зорки, как у коршуна, и их боится Вася, как огня. Если попасться Курукаве, он не спустит, он не пощадит… Вася вздрагивает при одной мысли о том, что может сделать с ним Курукава, если узнает о его плане.

А план свой Вася задумал смело, отважно. Он должен, он решил бежать сегодня же ночью прямо в Токио, постараться увидеть микадо и упросить его отпустить в Россию ненаглядного папу.

Мальчик, воодушевленный одной мыслью о предстоящем ему трудном деле, чуть слышно поднимается с циновки и крадучись, как кошка, подходит к отцу. Его папа спит, широко разметав руки, бледный, измученный, усталый. Он спит и сладко улыбается во сне. Должно быть, ему грезится милая родина, любимые детки, Маша, Дуня…

— Бедный, бедный, дорогой папочка! — лепечет, задыхаясь, Вася и с трудом удерживает слезы. — Милый ты мой, родной, желанненький! Ты проснешься завтра и не увидишь своего Васю. И, может быть, горячо поплачешь о нем. Но знай, папочка, не на дурное дело пошел твой сынишка. Не сердись на него, папочка, пожалуйста, не сердись. Может быть, он принесет тебе большую радость, твой Вася! Прости, папочка! Прощай, милый! Господь с тобою! — И сказав это, мальчик тихо отошел от отца и стал медленно красться к выходу казармы.

Из-за тонких перегородок до него доносился храп других пленных, находившихся в соседних помещениях.

Чутко прислушиваясь к этим звукам, Вася быстро миновал длинный коридор и изо всей силы застучал у выхода в дверь своими крошечными кулачонками.

— Эй аната*, Курукава! — зашептал он, прикладывая губы к двери, чтобы не разбудить спавших пленных, — откройте мне, я должен вам сообщить важную новость сию минуту.

Эй вы! — прим. авт.

яп. おい、あなた！ ой, аната! ‘эй ты!’. — Shunka Witko.

За дверью послышалась возня. Слышно было, как Курукава и другой караульный, его помощник, долго возились с ключами, как наконец ключ попал в замочную скважину и дверь отворилась. На Васю тотчас же пахнуло свежим прохладным воздухом и ароматом ночи.

— Что тебе надо, мальчишка? Какие темные духи мешают тебе спать? — заворчал сердито Курукава при виде Васи. — Дэро! Дэро!* — заорал он во весь голос, стараясь поймать мальчика в полутьме и снова толкнуть его в казарму.

Уходи! уходи! — прим. авт.

яп. 出る дэру ‘выходить’. — Shunka Witko.

Но было уже поздно. Вася вьюном проскользнул между рук солдат и со всех ног кинулся бежать по направлению центра города, где, он знал отлично, должен был находиться вокзал.

— Утэ! утэ!* — кричал пораженный неожиданностью Курукава своему помощнику, — этот бледнолицый русский мальчишка провел нас с тобою, как безмозглых баранов. Стреляй же, тебе говорят, или ты получишь сто бамбуковых палок по пятам! Утэ! Утэ!

Стреляй! стреляй! — прим. авт.

яп. 撃て утэ ‘огонь!’. — Shunka Witko.

Испуганный угрозой Курукавы, солдат выстрелил в темноту ночи наугад и, конечно, не попал в Васю.

А маленький беглец был уже далеко и все прибавлял и прибавлял ходу, боясь погони. Сердце Васи усиленно билось в груди. Дух захватывало от скорости бега и от страха. Он мчался так скоро, как только мог. Зубы его стучали, ноги подкашивались… Вот-вот, казалось ему, сейчас его нагонит этот ужасный Курукава и убьет его на месте — и тогда прощай, милый, дорогой папочка!.. Он никогда больше не увидит своего бедного маленького Васю!.. И маленький Вася уже не бежит и не мчится, а чуть ли не летит по воздуху, едва касаясь земли.

Вот, наконец, и ярко освещенное здание вокзала… Вася хорошо расспросил как-то Азаму о местоположении этого вокзала в одно из посещений своего маленького желтолицего друга.

Так и есть — это вокзал. Большие фонари висят у входа. Высокий жандарм с длинной бамбуковой тростью наподобие шеста ходит по платформе.

— Через пять минут поезд в Токио! — кричит какой-то кули*, бегущий со всех ног с большой корзиной на голове мимо Васи, и Вася со всех ног бросается к кассе.

Носильщик. — прим. авт.

— Билет до Токио! — говорит он робко и голос его дрожит помимо воли.

«Что, если кассир назначит такую сумму, которой у меня не найдется?» — думает он, замирая от страха.

Но, слава Богу, билет стоит ровно столько, сколько у него осталось центов, подаренных Осугой.

Через пять минут он уже сидит в вагоне, забившись в самый угол. Он доволен и счастлив уже тем, что Курукава не настиг его и что он поедет сейчас в Токио. А кто знает? — может быть, спасет своего папу из плена.

Отсюда: vk.com/@-215751580-vasya12

По ссылке - оригинальная иллюстрация

@темы: текст, ссылки, Чарская, иллюстрации, Порт-Артурский Вася

---

Любопытно

[silent-gluk]

Вот "Порт-Артурский Вася" явно написан "по горячим следам", когда война либо еще шла, либо только что закончилась (причем неудачно для России). Но японцы далеко не все показываются там исчадиями ада (и даже просто плохими людьми). Какая разница с рассказами из сборника "Свои, не бойтесь!", где приличного немца нет как класса (даже те, кто до войны выглядел вроде бы приличным человеком, с началом войны показывают свое истинное нутро).

Интересно, почему так?..

@темы: Сборники, Чарская, Рассказы, Порт-Артурский Вася, История