Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

Экзамены ученицы сдавали и переходя из класса в класс, и оканчивая полный курс института. Различалось количество их, и сами предметы были разными в разные годы обучения. Наша нерадивая Наденька Таирова сдаёт в своём пятом классе (примерный возраст 13-14 лет) 8 экзаменов. Провалы у неё - в половине из них, по арифметике, немецкому и русскому языкам. А вот и история, русская и общая...

"Волшебная сказка".
"Вздрогнув всем телом, Надя быстро поднимается и идет к зеленому столу. На сукне лежат раскинутые красивым веером экзаменационные билеты. Тонкая трепещущая детская рука протягивается к ближайшему.

— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его... — шепчет Надя обычную школьную молитву, помогающую, по убеждению институток, во всех страшных и трудных случаях жизни, и левой рукой незаметно крестится под пелеринкой в то время, как правая уже несет неведомый билет.

— Господи, помоги, чтобы из первого десятка, из первого, из первого... — одними губами беззвучно шевелит Надя и, вспыхнув до ушей, переворачивает к себе лицевой стороной билет.

— Пятнадцатый... — говорит как будто не она сама, а кто-то иной, чужим незнакомым голосом. Пятнадцатый... все кончено... она пропала!.. В билете стоит: по древней истории — Перикл и украшения Афин; по русской — Иоанн III, его княжение. Про Перикла Надя помнит кое-что, совсем смутно, и вот это-то обстоятельство бесспорно погубит дело.

Может быть, кое-как еще выручит Иоанн? Она недавно читала про него в каком-то историческом романе. Правда, там больше описывались похождения какой-то цыганки-колдуньи, но было кое-что и про царя. Она, Надя, запомнила это "кое-что" и, может быть, сумеет рассказать экзаменаторам. Может быть, дело еще не так плохо обстоит; в сущности, и один из Иоаннов, которых так боялась Надя, выручит Перикла на этот раз.

— Помяни, Господи, царя Давида... — одними губами, побелевшими от волнения, лепечет Надя.
— Ну-с, госпожа Таирова, извольте начинать, — и глаза "Мишеньки" устремляются в лицо девочки пытливым вопрошающим взглядом. Он точно насквозь видит мысли своей ученицы и, вероятно, уже заранее уверен в неудовлетворительном ответе девочки.

Так не даст же она, Надя, ему торжествовать! Ни ему, Мишеньке, никому! Надо только быть храброй и смелой, как герцогиня Аделаида, как принцесса Изольда, как все те девушки, которых она так много знает и которым поклоняется в глубине души.

— Мы ждем. Итак, что вы можете сказать про Перикла? — спрашивает чужой преподаватель-ассистент, поднимая глаза на воспитанницу.
Надя густо краснеет, потом бледнеет сразу. Что-то словно ударяет ей в голову... Сердце стучит... руки стискиваются конвульсивно, зажав в пальцах смятую бумажку с номером билета.

— Перикл... Перикл... Он был... он был очень смелый... он был очень храбрый... и украшал Спарту... Нет, не Спарту, а Афины и носил на плечах хорошо задрапированный плащ... И греки ему за это поставили статую... — лепетала Надя, краснея снова до ушей, до корней волос и и до тонкой детской шеи.

— Хорошо-с, все это так, но слишком уж сжато. Необходимо указать пространнее заслуги Перикла перед Грецией, — звучит убийственно спокойно и совсем уже не в интересах Нади вопрос Звонковского, в то время как тонкая, все понимающая улыбка играет на его губах.
Надя молчит. На что она может указать? На какие заслуги Перикла? Ничего она не может указать, решительно ничего. Что она афинянка, что ли, что должна восторгаться заслугами перед родиной какого-то противного грека?

И Надя готова расплакаться от горя и острой ненависти не то к Периклу, не то к "Мишеньке", заставляющему ее так подробно заниматься делами Перикла. Она молчит, по-прежнему до боли, до судорог в пальцах, сжимая руки.

— Ну, в древней истории вы недостаточно, как видно, компетентны, госпожа Таирова. Перейдем к русской, — говорит снова чужой преподаватель-ассистент.

Словно гора падает с плеч Нади. Слава Богу, ей дают возможность поправиться по русской, если по древней провал, а она и не надеялась на такого рода снисхождение. Ну, роман про колдунью-цыганку, вывози! — проносится в ее голове, как птица, встрепенувшаяся мысль.

Девочка откашливается, поднимает глаза на экзаменующего и приступает к ответу. Теперь она говорит быстро-быстро, так и сыплет словами, извергая целый букет, целый фейерверк самых разнообразных событий из уст.

— Иоанн III был еще маленький, когда его мучили бояре. Потом он бросал кошек из окна... Потом людей давил на улице и при нем был пожар в Москве, и пришел Сильвестр и еще Адашев. А потом он созвал опричников, которые с песьими головами и метлами на седлах губили хороших людей из бояр и слушались одного Малюту Скуратова...

Речь Нади, вначале сбивчивая и отрывистая, делается все плавнее и последовательнее с каждой минутой. Упомянута Софья Палеолог и взятие Сибири. Кажется, все хорошо, по-видимому, идет. Так почему же с таким сожалением смотрит на нее начальница и с такой насмешкой "свой" преподаватель?

Смущенная на мгновение, она подбодряется, однако очень скоро и с новым жаром делает вслух открытие, что Иоанн III убил собственного сына в запальчивости и умер в муках раскаяния, видя призраки погубленных им людей.

Две молоденькие ассистентки-учительницы младших классов, не выдержав, фыркают в платки. Фыркает кто-то и из подруг там за спиною Нади, на партах. А у начальницы лицо делается таким страдающим и утомленным.

— Довольно, да довольно же, госпожа Таирова... — морщась, как от физической боли, говорит "Мишенька", повышая голос, — вы все перепутали... Мельком упоминаете про Иоанна III, а подробно рассказываете про Иоанна IV Грозного, про которого у вас в билете нет и помина. Простите, но вы совершенно не ознакомлены с предметом.

Такими знаниями я удовлетвориться не могу. — И, говоря это, Звонковский отыскивает в классном списке фамилий Надино имя и ставит против него в клеточке жирную двойку.

Пошатываясь, с подгибающимися коленями, Надя возвращается на свое место. В сознании мелькает одна только мысль:
"Все кончено... Она провалилась и будет исключена".

А это - иронический взгляд на институтские экзамены никогда не унывающей Тэффи: рассказ "Экзамены" ru.wikisource.org/wiki/Экзамены_(Тэффи)
"...Институтки на улицу не показываются, но всем и так известно, что именно в эти дни они пьют чернила и глотают апельсиновые косточки, за неимением под рукою более сильных ядов".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3213

По ссылке - иллюстрация к "Волшебной сказке" и обложка учебника Иловайского по истории.

@темы: текст, ссылки, Реалии, Чарская, Волшебная сказка, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

Во вчерашней статье было сказано, что "Записки сиротки" и "Приютки" очень похожи. Странно - мне казалось, они совсем о разном и разные... А вам как кажется?

@темы: вопрос, Чарская, Записки сиротки, Приютки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Диана Кайзер. Анализ переиздания: собрание сочинений Л.Чарской в 5-ти томах от издательства ТЕРРА.

Отрывок из книги Д.Кайзер «Планета Лидии Чарской», «Палласов кот», 2021 г.

В издательстве «ТЕРРА — Книжный клуб» в 2008 году вышло Собрание сочинений Лидии Чарской в 5 томах. Редактором издания является В. Алексина. Указан читательский адрес: для среднего школьного возраста.
Рассмотрим содержание каждого тома в отдельности. В 1-й том вошли следующие повести: «Записки институтки», «Записки маленькой гимназистки», «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская», «Генеральская дочка». В этом томе собраны повести в хаотическом порядке, который ничем не обоснован. Хронологический принцип расположения произведений не соблюдён: «Записки институтки» (1902), «Записки маленькой гимназистки» (1908), «Княжна Джаваха» (1903), «Люда Влассовская» (1904). Здесь не учтён не только конкретный цикл — джаваховский, а также и темы повестей: например, гимназические, приключенческие… Повесть «Записки институтки» является гимназической повестью и первой книгой «джаваховского цикла».

А вот «Записки маленькой гимназистки» не имеют отношения к джаваховскому циклу, но почему-то вставлены перед следующими по порядку повестями джаваховского цикла — «Княжна Джаваха» и «Люда Влассовская».

Более того, «Записки маленькой гимназистки» и другая повесть — «Генеральская дочка», которая также не входит в джаваховский цикл, никак не связаны тематически друг с другом: одна из них — гимназическая, а другая — приключенческая. Из семи повестей джаваховского цикла в рассматриваемом собрании сочинений присутствуют всего четыре, которые можно было бы разместить вместе. Но повесть «Вторая Нина» (четвёртая книга) появляется лишь в середине второго тома.

Во 2-й том входят повести «Записки сиротки», «Приютки», «Вторая Нина», «Ради семьи». Повесть «Вторая Нина» должна находиться в 1-м томе, как продолжение джаваховского цикла. Повесть «Ради семьи» является первой повестью об Ие Баслановой. Остальные две повести («Тяжёлым путём», «Заслуженное счастье») отсутствуют в собрании сочинений вовсе. Повести «Записки сиротки» и «Приютки» настолько сюжетно похожи, что разумнее было бы поместить их с интервалом, и даже в разных томах, чтобы не утомлять юного читателя.

В 3-й том входят повести «Грозная дружина», «Паж цесаревны», «Счастливчик». Две исторические повести «Грозная дружина» и «Паж цесаревны» никак не сочетаются с повестью «Счастливчик». Повесть «Счастливчик» связана общими персонажами с повестью «Щелчок», которая расположена в 5-м томе рассматриваемого собрания сочинений. Ещё одна историческая повесть («Смелая жизнь») находится в 4-м томе, в то время как она была бы уместнее 3-м томе, где уже есть две исторические повести. Тем временем, «Счастливчик» и «Щелчок» воссоединились бы в 5-м томе.

В 4-й том входят повести «Смелая жизнь», «Лесовичка», «Лишний рот». Историческая повесть «Смелая жизнь», о которой упомянуто выше, в этом томе является лишней.

В 5-й том входят повести «За что? Моя повесть о самой себе», «Сибирочка», «Щелчок» а также сказки: «Царевна Льдинка», «Фея в медвежьей берлоге», «Чародей Голод», «Дочь Сказки», «Три слезинки королевны», «Дуль-Дуль, король без сердца», «Чудесная звёздочка», «Сказка про Ивана, искавшего счастье», «Весёлое царство», «Мельник Нарцисс», «Живая перчатка», «Сказка о Красоте», «Подарок феи».

Про повесть «Щелчок» уже упоминалось выше, она связана общими персонажами с повестью «Счастливчик» и должна бы следовать за ней. Повесть «За что? Моя повесть о самой себе» является первой из четырёх книг автобиографического цикла Лидии Чарской, поэтому её присутствие в 5-м томе, и в таком «окружении», явно излишне. Автобиографические повести уместно было бы издать отдельным томом.

Сборник Лидии Чарской «Сказки голубой феи» в 5-м томе представлен не полностью. В прижизненное издание сборника входили 18 сказок и вступление.

Сборник «Сказки Голубой Феи» имеет особую композицию, все произведения связаны между собой и представляют единое целое. Об этом пишет Александра Матвеева в своей кандидатской диссертации «Лидия Чарская. Стиль сказочной прозы». Поэтому нет никакого объяснения тому, что в 5-м томе собрания сочинений отсутствуют следующие шесть сказок: «Вступление», «Волшебный оби», «Король с раскрашенной картинки», «Галина правда», «Герцог над зверями», «Меч королевны».

В данном собрании сочинений встречается обработка текста. В отличие от полного собрания сочинений в 54 томах в издании в целом сохранены названия глав и их количество. В 1-м томе в повестях «Записки институтки», «Записки маленькой гимназистки», «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская» отсутствуют французские и немецкие фразы, которые были в авторском тексте: либо они вовсе убраны, либо их текст заменён на русский перевод. В повести же «Генеральская дочка» французские фразы остались без изменения. Таким образом, авторский текст, в большинстве своём, подвергся незначительному искажению.

В 1-м томе существенной обработке текста подверглись повести «Записки институтки» и «Княжна Джаваха». Например, повесть «Княжна Джаваха», представляющая собой дневник девочки Нины Джавахи, превратилась из дневника в обычный пересказ от третьего лица. Это полностью меняет произведение. В дневнике княжны много личного, он написан от первого лица, а в данной переработке читатель встречается с третьим лицом, от которого идёт повествование 12-летней девочки.

Во 2-м томе повести «Записки сиротки», «Приютки» и «Ради семьи» остались без изменений. Обработке текста подверглась повесть «Вторая Нина».

В 3-м томе исторические повести «Грозная дружина» и «Паж цесаревны» остались неизменными.

В 4-м томе текст всех повестей оставлен без изменений.

В 5-м томе основной текст также не подвергался литературной обработке.

В начале повести «Записки институтки» исчезло посвящение и стихотворение, написанные Лидией Чарской.

Из повестей «Записки институтки» и «Вторая Нина» убраны слова и словосочетания, выражающие эмоции.

Например, у Чарской: «Бедная, дорогая мама! Как она горько плакала!». А в 1-м томе: «Бедная мама! Как она плакала!»

У Чарской: «Быстрее, Смелый! Быстрее, товарищ! Айда! Айда!». А во 2-м томе: «Быстрее, Смелый! Айда! Айда!».

Переделанные фразы мало что меняют, но подлинность авторского текста и его эмоциональность нарушены.

Убраны эмоционально окрашенные описания природы. Например, у Чарской: «Потянулись поля, поля бесконечные, милые, родные поля близкой моему сердцу Украины». А в 1-м томе: «Потянулись бесконечные поля Украины». Здесь фраза полностью обезжизненна.

У Чарской: «Предгрозовой бурный и дикий вихрь кружил в ущельях, распевая свою удалую песнь и трепля верхушки каштанов и чинар, там внизу, в котловинах. Что-то жуткое было в природе, что-то страшное и грозное, как смерть». А во 2-м томе: «Предгрозовой вихрь кружил в ущельях, распевал удалую песнь и трепал верхушки каштанов и чинар». Картина природы обесцвечена.

Редакторы убирают неизвестные слова из текста, но при этом появляются недосказанности в повествовании, и читателю трудно понять их происхождение.

Из повести «Записки институтки» убраны прозвища классной дамы Фрейлейн Генинг, из-за этого невозможно понять в дальнейшем, кто такая «Кис-кис» и «Булочка». У Чарской: «Фрейлейн Генинг, «Булочка» или «КисКис», как её прозвали институтки, вышла из своей комнаты, помещавшейся на другом конце коридора, около девяти часов и, не дожидаясь звонка, повела нас, уже совсем готовых, на молитву». А в 1-м томе: «Фрейлейн Генинг вышла из своей комнаты, помещавшейся на другом конце коридора, около девяти часов и, не дожидаясь звонка, повела нас, уже совсем готовых, на молитву».

Сокращена сцена с вороной и батюшкой. Например, в собрании сочинений было удалено: «Славный был наш добрый институтский батюшка! Чуть ли не святым прослыл он в наших юных понятиях за тёплое, чисто отеческое отношение к девочкам. Рассказывает ли он о страданиях Иова или о бегстве иудеев из Египта, глаза его ласково и любовно останавливаются на каждой из нас по очереди, а рука его гладит склонённую перед ним ту или другую головку...».

Также удалено: «После класса мы все окружали батюшку, который, благословив теснившихся вокруг него девочек, садился на приготовленное ему за столиком место, мы же располагались тесной толпой у его ног на полу и беседовали с ним вплоть до следующего урока. Всех нас он знал по именам и вызывал на уроках не иначе, как прибавив к фамилии ласкательное имя девочки — А ну-ка, Манюша Иванова, расскажите о явлении Иеговы праведному Моисею. И Манюша рассказывала звонко, ясно, толково. Так было и в этот день, но едва Таня Покровская, особенно религиозная и богобоязненная девочка, окончила трогательную повесть о слепом Товии…». Таким образом, портрет батюшки становится бедным и безликим, а последующее отношение к нему гимназисток — необъяснимым.

Описание танца Нины, которое есть у Чарской, в собрании сочинений удалено. Сцена прощания с Ниной, её похороны сокращены.

В повести «Вторая Нина» убраны многие детали, которые раскрывают читателю образ главных героев. Отредактированные таким небрежным образом повести таят в себе много загадок для читателя, а порой вызывают неприятие логики происходящих событий.

В 3-м томе присутствуют недопустимые сокращения в авторском тексте. В повести «Счастливчик» удалена глава 40, которая по сути является эпилогом. В главе 39 логически не завершены сюжетные линии.

В оригинальном тексте Л. Чарской повесть завершается награждением лучших учеников. Читатель узнает, что Аля поправился, что бабушка сдержала своё слово и помогает его матери. А в собрании сочинений повествование заканчивается намного раньше.

Редакторы неоднократно вставляют объяснения в текст Л. Чарской, выдавая свой текст за авторский.

Редакторы, возможно, считают то, что они делают, адаптацией текста, но нет даже упоминания об адаптировании авторского текста.

Изменение реалий. Имена героев остаются такими же, как в произведениях Чарской, в отличие от полного собрания сочинений, где происходила подмена имён.

В собрании сочинений присутствует искажение фактического материала.

Например, у Чарской: «…третьи, окружив пожилую даму в синем платье, отвечали ей урок на следующий день».

А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «…третьи, окружив пожилую даму в синем платье, что-то обсуждали». Авторский текст искажён без причины.

У Чарской: «Просто запоздавшая прислуга торопилась к себе в умывальню, а они — крик, скандал, обморок!». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «Просто старшая воспитанница торопилась из гостей, а они — крик, скандал, обморок!». Здесь, по небрежности редакторов, допущена серьёзная фактическая ошибка: старшие воспитанницы не могли расхаживать ночью по гостям. В институте был определённый порядок дня и общие для всех правила.

У Чарской: «…принималась за калач, намазанный маслом и густо посыпанный зелёным сыром». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «…принималась за калач, намазанный маслом и густо посыпанный тёртым сыром». Здесь с легкостью заменяются «детали» эпохи и меняется картина. Достаточно было сделать подстрочное примечание.

У Чарской: «Не знаю, что это было, но это что-то разом прорвало всякую грань натянутости и этикета между прирождённой столичной аристократкой и вольной, свободной татаркой княжной». А во 2-м томе в повести «Вторая Нина»: «Не знаю, что это было, но это что-то разом прорвало грань натянутости и этикета между столичной аристократкой и вольной лезгинкой княжной».

У Чарской: «Вместо ответа, я горячо поцеловала её, и мы, крепко обнявшись, поднялись в дортуар. Мы обе не спали в эту памятную для меня ночь. До самого утра текла наша пылкая дружеская беседа.

Синее небо, чинаровые рощи и исполины горы как будто отодвинулись от меня в эту ночь. Вместо них выдвинулась предо мною хрупкая, тоненькая фигурка, и два зелёные глаза сияли мне в предутренней полутьме осеннего дня...». А во 2-м томе в повести «Вторая Нина»: «Вместо ответа я горячо поцеловала её, и мы, крепко обнявшись, поднялись в дортуар.

Теперь я твёрдо знала: что бы ни ждало меня в жизни, я сумею выстоять». Изменения в авторском тексте абсолютно необъяснимы.

Стилистическая переработка. В собрании сочинений оригинальный стиль Чарской, её эмоционально окрашенная лексика сведены к минимуму.

Например, у Чарской: «Я крепко обняла дорогую, прижалась к ней». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «Я крепко обняла маму, прижалась к ней».

У Чарской: «…вся застланная коврами комната». А в 1-м томе в повести «Записки институтки»: «…вся устланная коврами комната». Изменения во имя самих изменений?!

В 5-м томе в повести «За что? Моя повесть о самой себе» Павловский институт превратился в Павлинский.

Следует отметить, что текст повестей из «джаваховского цикла» в данном собрании сочинений идентичен отредактированному тексту повестей сборника «Начало жизни», вышедшего в издательстве «Захаров» в 2007 году. В этот сборник вошли повесть «Записки институтки» с переименованным названием — «Начало жизни», повести «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская» и «Вторая Нина». Редактор сборника Игорь Захаров.

Подводя итоги редакторского анализа основного текста собрания сочинений в 5 томах, можно сделать вывод о том, что в отличие от текста полного собрания сочинений в 54 томах, обработка основного текста рассматриваемого собрания более щадящая.

Переименований повестей и сокращений количества глав в собрании в 5 томах не было. Фамилии и имена героев не менялись.

Литературной обработке подверглись повести «Записки институтки», «Княжна Джаваха», «Вторая Нина» и «Счастливчик»: исключены практически все описания природы, упрощено описание переживаний героев. Редакция меняет повествование от первого лица на третье лицо («Княжна Джаваха»). Обработка текста проведена небрежно: например, в повести «Счастливчик» убрана последняя глава, что изменило сюжет повести. В этом отношении повести «Княжна Джаваха» и «Счастливчик» выглядят предпочтительнее в собрании сочинений в 54 томах.

Имеется целый ряд общих ошибок: повести собраны в произвольном порядке совершенно безосновательно. В собрании в 54 томах джаваховский цикл представлен шестью произведениями из семи, а в собрании в 5 томах — четырьмя из семи.

В 5-м томе собрания сочинений не хватает шести сказок из сборника Чарской «Сказки Голубой Феи», а в полном собрании сочинений в 54 томах этот сборник отсутствует полностью.

Внешнее и внутреннее оформление издания в 5 томах характеризуется полным отсутствием внутренних иллюстраций. Переплётные крышки имеют однообразное и трудно объяснимое оформление. Оформление полного собрания сочинений бесспорно выигрывает в сравнении с собранием в 5 томах.

Отсюда: vk.com/@-215751580-diana-kaizer-analiz-pereizda...

---

Любопытно

[silent-gluk]

А почему К.Лукашевич в "Моем милом детстве" практически никогда не использует слово "надеть" - только "одеть" ("На бабушке одето широкое, пестрое, шелковое платье, на плечах шаль, а на голове белый «фаншон» с лиловыми лентами. Дедушка в праздники одевал вице-мундир с массой каких-то медалей и орденов; при этом высокий воротничок с углами так странно подпирал ему голову.", "Тетя Саша и тетя Надя должны были одеть белые тарлатановые платья",

Так тогда было принято или то ее "авторский стиль"? (Или "стиль редактора"?)

@темы: текст, вопрос, Лукашевич

---

Любопытно

[silent-gluk]

Дети Рудиных
Повесть для детей младшего возраста
ЛИДИИ ЧАРСКОЙ (продолжение)

Часть 1

Глава VII.
Наказанная.

В небольшой чистенькой комнате Дарьи Федоровны, выходившей окнами в сад, было прохладно от тени деревьев, густо разросшихся по соседству с окном.

— Ну-с, — произнесла Дарья Федоровна, входя сюда впереди Тины и усаживаясь в кресло у окна, — подойди ко мне, смотри мне прямо в глаза и отвечай правду: где ты была, когда отделилась от прочей компании, что делала и откуда у тебя эта корзинка?

Тина взглянула на корзинку, потом в строгое лицо Дарьи Федоровны и снова опустила глаза.

Она молчала.

Это молчание раздражало старую гувернантку.

— Что же, дождусь от тебя ответа или нет? — совсем уже сердито прикрикнула она на девочку.

Но желанного ответа не последовало.

— Ты даже не желаешь говорить со мною?— прозвучал новый вопрос Дарьи Федоровны, который, однако, остался без ответа, как и предыдущий.

Тина молчала.

— Ты не ответишь? Тина, тебе я говорю или нет?

Опять молчание со стороны девочки... Только лицо её загорелось сильнее, да глаза упорнее приковались к рисункам коврика, постланного на полу.

Прошла минута, показавшаяся Тине едва ли не часом. Дарья Федоровна встала. Ея худощавые руки легли на плечи девочки.

— Ну, так пеняй же за свое упрямство на самое себя! Ты будешь наказана по заслугам! Когда все поедут в «Марьино» на именины Наденьки, ты останешься дома.

— Ах! вырвался отчаянный вздох из груди Тины, едва дослушавшей последнее слово старой воспитательницы, и она закрыла лицо руками.

— Кроме того, — продолжала неумолимая Дарья Федоровна, — остаток сегодняшнего дня ты просидишь в моей комнате, сюда же тебе подадут ужин. А. чтобы тебе не было скучно, я задам тебе выучить несколько десятков строк французских стихов.

И проговорив все это, она вышла из комнаты, еще раз сурово взглянув на поникшую головой Тину. Через минуту Дарья Федоровна вернулась с книгой французских стихов и басен и, раскрыв последнюю, проговорила, обращаясь к Тине:

— Ты выучишь первые два куплета басни «Deux pigeons» («Два голубя», басня Лафонтена). Да помни: чистосердечным признанием еще можно поправить дело и от тебя зависит — попасть на семейный праздник твоей любимицы Наденьки или нет.

Дарья Федоровна снова вышла, и на этот раз ключ щёлкнул в замке. Тина очутилась запертою в комнате старой воспитательницы.

Грустно было на душе у девочки... Худшего наказания Дарья Федоровна, казалось, не сумела бы для неё и придумать. О поездках в «Марьино» дети Рудины мечтали уже чуть ли не целый месяц. Хозяева «Марьина» генерал Раецкий с женою и двумя детьми— двенадцатилетней Наденькой, и десятилетним Петей — были ближайшими соседями Рудиных.


Не смотря на разницу лет, Тина крепко дружила с Наденькой.

Уже помимо радости встречи с юной Раецкой, Тина любила поездку в «Марьино» потому, что там было всегда особенно весело. Масса удовольствий ждало там детей. На большом Марьинском пруду имелась моторная лодка; в конюшнях находились четыре презанятные крошечные лошадки-шведки, выезжанные под верх для детей Раецких и их маленьких гостей. Кроме того, генерал Дмитрий Сергеевич приобрёл недавно автомобиль, в котором катал гостей по огромному Марьинскому парку.

А как весёлые, интересные игры затевались там! В Марьине всегда бывало много детворы. Там гостили по месяцам близкие и дальние родственники Раецких с детьми, а на семейные праздники туда съезжались все дальние и близкие соседи, и веселье закипало ключом.

Обо всем этом теперь вспомнила Тина... Вспомнила, что именины её любимицы Наденьки будут через полторы недели и что, увы, ей не суждено будет попасть на этот праздник. И при одной мысли об этом она готова была заплакать.

«Господи, за что? — мысленно говорила себе девочка, — За что все это? Уж лучше бы мне было не встречать веселую Любашу в лесу, не идти в гости в лесную избушку, чем переносить такие горькие минуты и не видеть Наденьки!

«Не видеть Наденьки! »—повторила она вслух и, упав головой на подоконник, подле которого сидела, залилась слезами.

— Опять никак плачешь? Да что это у тебя, деточка, глазыньки-то на мокром месте? Не глазыньки, а фонтан, можно сказать! — услышала, словно сквозь сон, у самого своего уха знакомый голос Тина и, изумившись подняла голову.

По ту сторону окна стояла Любаша и улыбалась ей во всю ширину своего алого рта.

— Любаша! Ты как сюда попала? — испуганно прошептала Тина.

— Известно как, через калитку... Калитка-то задняя у вас была открыта настежь. Кто хошь — входи. Ну я, известно, девушка не промах, взяла и вошла. Дай, думаю, проведаю приятельницу. Прокралась самою гущею к дому-то, гляжу: ин, ты у окна сидишь, одна-одинехонька и ревмя ревешь... И с чего бы это?..—полу-шутливо, полу-участливо говорила Люба.

— Ах, Любаша, —прошептала с горечью Тина и, не переставая плакать, поведала своей новой приятельнице обо всём, что случилось с нею.

Люба внимательно выслушала её рассказ.

— Так вот оно что! — протяжно проговорила она,— выходит, ты из-за меня протерпела столько?
_ — Не из-за тебя, а из-за того, что ты с твоей бабушкой мне запретили говорить про наше знакомство, —со вздохом проговорила Тина, — а я лгать совсем не умею, да и ивовый кузовок твой меня с головой выдал,
— Ах, я глупая, глупая!..— ударив себя ладонью по лбу, проговорила Люба,—а бабушка моя забывчивая. Ну, да у неё горя да забот не мало, ей простительно рассеянной быть, а вот я!.. И зачем я тебе дала эту корзинку! Выдала она тебя. Ну, да ладно уж. Теперь вот что: про наше знакомство все же никому ни гу-гу, потому что здесь нас с бабушкой не любят ни помещики, ни крестьяне, и дурная слава про нас идёт. И хуже еще нам будет, если узнают, что мы тебя к себе зазывали. Так уж ты молчи. Молчи и не верь тому, что про нас говорят. Бабушка моя хорошая, добрая, и врут про нее злые люди. А чтобы тебя больше не подводить, уйду-ка я лучше и больше к тебе сюда носа не суну... И ты меня забудь. Будь здорова, прощай!

И Люба кивнув головой Тине, исчезла также быстро, как и появилась, оставив девочку еще в большом недоумении.
(продолжение будет)

Орфография и пунктуация оригинала в целом сохранена.


Отсюда: vk.com/wall-215751580_3195

@темы: текст, ссылки, Чарская, Дети Рудиных

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот интересно: у Чарской в нескольких произведениях упоминается у отрицательных героинь отдельная "прислуга, ответственная за животных". Я помню "Наташин дневник" и "Волшебную сказку", и кажется мне, что где-то в цикле про Марго такое еще было, но я не уверена.

Так вот, интересно, откуда такой прием показания "нехорошести"? У положительных персонажей тоже есть домашние любимцы, но, даже если они вполне богаты, отдельной прислуги им не полагается (вообще как-то не упоминается, кто занимается ими - конюхи не в счет).

@темы: Чарская, Волшебная сказка, Наташин дневник

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

В одном из эпизодов "Второй Нины" Чарская пишет о случае травли ученицы учителем, насмешки над её фамилией. Институтки, конечно же, тоже не остаются в долгу и одаривают географа грубыми прозвищами... Но более серьёзным и человечным поступком становится прямое выступление Лидии Рамзай, которая объясняет, почему учитель поступает неблагородно: "...задеваете ее фамилию, ее честное доброе имя, имя ее отца...".

"Вторая Нина".
"Вероятно, эти блуждания заняли немало времени, потому что, когда я нашла, наконец, свой класс, там уже шел урок, на кафедре сидел маленький человечек с язвительными, рысьими глазками и жидкой козлиной бородкой, которую он поминутно щипал.

Маленький человечек быстро обернулся на скрип отворившейся двери, и мы встретились взглядами.
— Это наша новенькая, господин Ренталь, — представила меня фрейлен Линдер, пустив в ход ту из своих улыбок, которую наша "финка" считала очаровательной.

Господин Ренталь, преподаватель географии в старших классах, одобрительно кивнул мне и жестом пригласил садиться.

Место возле Марины Волховской было свободным, и я заняла его.

Географ рассказывал об островах Средиземного моря и о том, что добывается жителями этих островов. Но мне не было решительно никакого дела до островов вместе со всеми жителями и полезными ископаемыми, потому что мне порядком надоели эти острова еще дома, когда Люда готовила меня к поступлению в институт.

"Эльба... Сардиния... Сицилия..." — как сквозь сон слышался голос маленького человечка, не мешая, впрочем, занятию, которому я предалась с большим интересом... Я рассматривала своих одноклассниц.

Подле черненькой, как мушка, Игреневой сидит Женя Лазарева, по прозвищу "мышонок". Не в пример соседке, Женя внимательно слушает урок, широко раскрыв голубые глаза, и по-детски хлопает ресницами. На второй парте — Мила Перская, она совершенно погружена в чтение какой-то большой тяжелой книги, которую держит на коленях, под крышкой своего пюпитра. Тоня Коткова лепит из воска маленькие круглые шарики и время от времени бомбардирует подруг — к немалому их удовольствию... Рослая, сильная и здоровая Маша Щупенко то и дело обращает к учителю свое свежее, румяное лицо с демонстративно скучающим выражением.

И, наконец, рядом с Машей — "она" — странная, чудная, необычайная девочка, злая и непонятная "чудачка", как ее называют подруги... Добра или жестока она? Умна или ограничена? Да что же она, в самом деле, такое — эта бледная, тоненькая, зеленоглазая баронесса Рамзай? Кто она?

— Госпожа Пуд! Уделите нам несколько фунтов вашего внимания! — все-таки отвлек меня неприятный, гнусавый голос обладателя козлиной бородки.

Я взглянула на Пуд. Апатично-сонное лицо ее казалось какой-то широкой и плоской маской безучастности. Бесцветные глаза спали с открытыми веками. Ни единого проблеска мысли не было в этих тусклых зрачках.

Оклик учителя отнюдь не вывел Пуд из сонного оцепенения.
— Мадемуазель Пуд! Потрудитесь сказать нам, сколько весит пудовая гиря? — язвительно проскрипел неприятный голос Ренталя.

Классная дама сдержанно захихикала, девочки разразились дружным хохотом. Я сама не могла сдержать улыбки, наблюдая тупую растерянность Пуд. Даля Игренева и отчаянная Коткова упали головами на крышки пюпитров и, захлебываясь от смеха, прямо-таки взвизгивали от удовольствия.

Вдруг, перекрывая смех и гам, прозвенел, как натянутая струна, негодующий голос:
— Это не относится к уроку географии, господин учитель!
— Госпожа Рамзай, чем вы недовольны? — сразу перестал смеяться Ренталь и настороженно сощурился.

Все притихли, поняв, что затевается "история", поскольку Рамзай "подцепила" географа, и все это грозит серьезным скандалом. И не ошиблись. Ренталь густо покраснел, не сводя злого взгляда с тоненькой зеленоглазой девочки, осмелившейся сделать ему замечание.

Но не так-то просто было смутить Рамзай. Взгляды скрестились — злой с вызывающе презрительным. Ренталь отвел глаза.

Глядя на Лидию исподлобья, географ повторил свой вопрос:
— Госпожа Рамзай, чем вы недовольны?
— Это гадость! Да, гадость, — быстро и горячо заговорила Рамзай. — Пуд — лентяйка! Пуд — последняя ученица, это знает каждый. Но все-таки вы напрасно задеваете ее фамилию, ее честное доброе имя, имя ее отца. Вы должны говорить нам о Сицилии и Сардинии, а не изощряться в дешевом остроумии на наш счет. Пуд не виновата, что она — Пуд, а не Иванова или Петрова, и забавляться на этот счет дешевыми каламбурами, по меньшей мере, неостроумно и гадко. Да, гадко!

Бледные щеки девочки вспыхнули ярким румянцем, гордые смелые глаза горели зеленым огнем. Она казалась мне красавицей, которой нельзя не любоваться.

— Рамзай! Безумная! Молчи! Тебе попадет, Рамзай! — со всех сторон шептали подруги, дергая ее за платье, — вольность, на какую девочки не решились бы в других обстоятельствах.
— Рамзай! Вы получите шесть за дерзость, за невозможное поведение в классе! — фрейлен металась по классу, тщетно пытаясь скрыть растерянность и испуг.

Но Рамзай не унималась, продолжая повторять, как заведенная, точно обет дала — растолковать суть дела до конца:
— Нехорошо, гадко насмехаться над чужой фамилией! Чем она виновата? Который раз вы так смеетесь... Над фамилией, над именем... Так нельзя! Нельзя... нельзя!

— Отлично-с! Превосходно-с! Прекрасно-с!.. Я в восторге от вашего возмущения... Можете продолжать... я мешать не буду... Вы хотите разыгрывать рыцаря — пожалуйста... Наша баронесса-начальница не знает, должно быть, как вы ведете себя во время моих уроков. Непременно доложу-с! Да-с! И весьма скоро!.. Невоспитанные девицы-с! Невоспитанные-с!.. Можно сказать, девочки по возрасту, и вдруг демонстрация-с, учителя критикуют! Все будет известно баронессе, сию же минуту известно, да-с!

Ренталь вскочил со стула и, кубарем слетев с кафедры, метнулся к дверям. Злой, как индюк, маленький и потешный. Под стать своему нелепому прозвищу — "Мыс Сингапур".
— К начальнице! Сейчас же к начальнице! — шипел он на ходу.
"Мыс Сингапур!", "Мокрица!", "Фискал!", "Чахоточная бацилла!" — неслось вдогонку.
— Рамзай! Вы будете наказаны! — подскочила к Лидии немка, которой все-таки удалось придать строгое выражение своей блеклой физиономии".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3190

@темы: ссылки, Чарская, Вторая Нина, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот интересно - жаргон ("синявки" и т.д.) в разных институтах совпадал или были отличия? И если совпадал, то как это получалось?..

@темы: вопрос, Реалии

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вам нравятся "злободневные" произведения Чарской?.. Мне вот нет. Хотя "Порт-Артурский Вася" еще туда-сюда...

@темы: вопрос, мнение о книге, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Вот две части автобиографии К.Лукашевич я знаю - "Мое милое детство" и "Жизнь пережить - не поле перейти". А продолжение, третья часть, есть?

@темы: вопрос, Лукашевич

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

В книгах Чарской о старых школах часто мы встречаем незнакомое сейчас понятие "обожания". Она пишет о нём иногда просто констатируя факт наличия его в институтах благородных девиц, а иногда - с легкой иронией. Даже гордая Нина Джаваха "обожает" ещё более гордую Ирочку Трахтенберг...

В статье подробно разобраны история, психологическая и педагогическая стороны вопроса этого явления.

В.А.Возчиков. Обожание как становление человека счастливого.

Обычай дружеского «обожания», бытовавший в женских учебных заведениях дореволюционной России, интерпретируется как естественное стремление воспитанниц к доброте, любви, нежности; во многом благодаря традиции «обожания» годы, проведенные в закрытых институтах, вспоминались русским дворянкам как самое счастливое время в жизни.

В. А. Возчиков «Обожание» как становление человека счастливого

Обычай дружеского «обожания», бытовавший в женских учебных заведениях дореволюционной России, интерпретируется как естественное стремление воспитанниц к доброте, любви, нежности; во многом благодаря традиции «обожания» годы, проведенные в закрытых институтах, вспоминались русским дворянкам как самое счастливое время в жизни.

Из лицейского дневника Пушкина: «Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не видно было! Наконец, я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, – сладкая минута!.. <…> Как она мила была! как черное платье пристало к милой Бакулиной!» [5. С. 338].

Сколько восторженных мальчиков и девочек с чистой и светлой душой точно так же томились «под окошком», «случайно» подкарауливали «на лестнице» «предмет» своей мечты и восхищения!.. Во времена Пушкина, кажется, еще не использовали для описания чувств слово «обожание», но, по сути, речь именно об этом: бескорыстном, искреннем любовании Другим!.. В дворянских институтах благородных девиц обожание стало принимать характер доброй игры, однако к основе ее была все та же потребность в дарении своего внутреннего мира и стремлении приобщиться к иной духовности, воспринимаемой в качестве идеальной. Над «обожанием» насмехались, им умилялись, находили «вредным», ненужной тратой времени, о нем порой помнили всю жизнь как о чем-то светлом, радостном… Собственно, оно всегда было и будет в том или ином виде, нужно только со всей искренностью вопросить собственную душу!..

Специфику девического институтского «обожания» тонко подметил современный исследователь [см.: 1. С. 18–19].

Во-первых, «обожание» допускалось только между лицами, занимавшими в институтской иерархии разное положение, причем «обожание» должно было как бы «приподнимать» того, кем владеет это чувство, над его действительным статусом. Так, младшие могли «обожать» старшеклассниц (но не наоборот!..), а еще – учителей, классных дам, священника, словом, взрослых, входящих в сферу института. Для старших девочек, кроме «местных» взрослых, предметами восторгов могли становиться приходящие на свидание родственники и даже молодые люди, появляющиеся на институтских балах!..

Во-вторых (нередко даже вследствие того, о чем сказано «во-первых»), «обожание» могло быть более ритуалом, «игрой», нежели чувством, для искреннего проявления последнего предназначалась дружба, которая связывала ровесниц часто даже не только в институтские годы.

Что делала «обожательница» для своей фаворитки?.. Чинила перышки для письма, шила тетрадки, публично восхищалась своим «предметом», помогала, между прочим, при утреннем туалете… Взрослому можно было незаметно положить в карман пальто надушенный духами платочек, а то и «вкусно» надушить шляпу «божественного» учителя, порой сверх всякой разумной меры, – ниже мы еще скажем, как такое внимание возмутило однажды Ушинского!..

Сегодня мне представляется, что наша детская игра в конце 60-х гг. прошлого века в школе Советского Союза была отголоском не только относительно недавно закончившейся Великой Отечественной войны, но и своеобразным преломлением традиции «обожания». Игра называлась «Мой солдат» и состояла в следующем. Нужно было постараться утром первым увидеть мальчика, с которым накануне договорился играть, и, так сказать, «засолдатить» его, то есть крикнуть: «Мой солдат!» Успел это сделать раньше товарища – значит, тот на весь день у тебя в подчинении: может носить за тебя портфель, поделиться булочкой, оказать какие-то иные мелкие услуги… Проблема была не «переусердствовать», так как на следующий день в роли «солдата» мог уже оказаться ты сам!.. В общем, игра совершенно беззлобная, развивающая фантазию, взаимовыручку… В «Мой солдат» играли несколько дней, через какое-то время начинали снова… Кажется, игра не перешагнула границы начальной школы.

Насколько позволяют судить наши наблюдения, «обожание» в его распространенном понимании – явление уже XIX века, причем даже не первой его четверти. Во всяком случае, «первая смолянка» Глафира Алымова (Г. И. Ржевская), выпущенная из Смольного в 1776-м с золотой медалью первой величины и золотым шифром после двенадцатилетней учебы, о нем в своих воспоминаниях даже не упоминает [см.: 6]. Правда, она пишет об удивительной и, в общем-то, трагической любви к ней знаменитого Бецкого, но это если и обожание, то иного рода, поистине, сюжет для осмысления писателя высочайшего уровня, например, Макса Фриша!..

Ничего не сообщает в 20-х гг. XIX века об обожании и Елизавета Аладьина, воспитанница Санкт-Петербургского Дома трудолюбия для благородных девиц (позднее – Елизаветинский институт). Однако в плане наших рассуждений весьма интересен обычай, сложившийся в Доме, о чем Елизавета Васильевна вспоминала так: «Каждая из девиц, оканчивавшая курс учения в Институте и отличившаяся своими успехами в науках, имела неоспоримое право на титло старшей девицы. Ей отдавали новеньких на руки, т. е. поручали непосредственный надзор за этими новенькими.

… Я не была больше новенькою, и других новеньких уже отдавали мне на руки. О! Каким восторгом пламенела юная душа моя, – какое чистое чувство благородной гордости волновало грудь мою – при этом отличии (!) я радовалась, важничала, и даже осмеливалась покрикивать на ту или другую новенькую, разумеется, только тогда, когда они учились дурно, или резвились через чур» [3. С. 21, 55]. Думается, данное отношение можно интерпретировать как «обожание сверху», т. е. «обожание» организованное, разрешенное, приносящее пользу. Обожание как ритуал, игра, о котором говорим мы, – своеобразная разновидность такой воспитательной практики, когда «сильные» помогают «слабым» (именно такой метод Песталоцци называл «развивающим обучением!..).

К слову, какие же замечательные воспоминания оставила Аладьина!..

Приведем хотя бы описание ею знаменитого наводнения в российской столице в 1824 году: «В один день, день памятный Северной столице России (это было 7 Ноября 1824 года), я не знала урока из Математики, со страхом и трепетом ожидала роковой минуты, в которую позовут меня к доске, и оштрафуют за незнание урока; делать было нечего, я сидела у окна, и булавочкой отцарапывала зеленую краску со стекол. Вдруг, как грозный звук трубы Ангела, зовущий на суд живых и мертвых, голос Dame de Classe зовет меня к грозной Математике; я встаю, механически заглядываю в окно, и кричу моей Dame de Classe; посмотрите, посмотрите – у нас на улице речка! Dame de Classe бежит к окошку, выглядывает на улицу, – Математика забыта! – и я не на коленях! Стихии бушевали, память всемирного потопа осуществлялась пред нами, все засуетилось, забегало, таскают то и се с низу на верх, кастрюльки, белье, плавают в воде, Ай! Ах и Ох! – раздается всюду, мы смеемся и плачем, плачем и смеемся. Начальница унимает нас, говоря, «Бог посетил нас бедствием: надобно молиться Ему!» – и мы молились Богу от души. Все Институтки пали на колени, старшая дама, держа молитвенник в руках, читала вслух каноны и стихиры; когда уставала она, то продолжали читать старшие девицы попеременно. Так прошло несколько часов; напоследок, Господь внял усердным мольбам, воссылаемым к Нему из глубины сердец чистых и невинных: буря затихла и вода начала убывать» [3. С. 41–44].

Упоминание Л. Ф. Гиргас об «обожании» в контексте истории Смольного института относится к временному отрезку ближе к середине XIX века, во всяком случае, уже ко времени начальствования М. П.Леонтьевой (с сентября 1839 г., после смерти Ю. Ф. Адлерберг): «От однообразия и скуки, а может быть и потому, что нежные чувства детей, оторванных от дома, искали себе пищи, затевались обожания подруг и учителей, нужно было непременно, под каким-нибудь предлогом, убежать из класса или из дортуара, чтобы лишний раз посмотреть на обожаемое лицо («висеть на лестнице», по выражению классных дам)» [7. С. 9].

Елизавета Водовозова (супруга известного педагога), вспоминая о своей жизни в Смольном институте в 50-х гг. XIX в., едва ли не с отвращением описывает практику «обожания»:

«Постепенно утрачивая естественное чувство (следствие закрытого характера учебного заведения. – В. В.), институтки сочиняли любовь искусственную, пародию, карикатуру на настоящую любовь, в которой не было ни крупицы истинного чувства. Я говорю о традиционном институтском “обожании”, до невероятности диком и нелепом. Институтки “обожали” учителей, священников, дьяконов, а в младших классах и воспитанниц старшего возраста.

Встретит, бывало, “адоратриса» (так называли тех, кто кого-нибудь обожал) свой “предмет” и кричит: “adorable” (обожаемая), “charmante” (очаровательная), “divine” (божественная), “celeste” (небесная), целует обожаемую в плечико, а если это учитель или священник, то уже без поцелуев, только кричит ему: “божественный”, “чудный”.

Наиболее смелые из обожательниц бегали в нижний коридор, обливали шляпы и верхние платья своих «предметов» духами, одеколоном, отрезали клочья шерсти от шубы и носили их в виде ладанок на груди. Некоторые воспитанницы вырезали перочинным ножом на руке инициалы обожаемого “предмета”, но таких мучениц, к счастью, было немного» [2. С. 145–146].

К. Д. Ушинский, только-только приступивший к работе в Смольном институте (1859 г.), был буквально взбешен девчоночьими шалостями. Константин Дмитриевич, и так-то не отличавшийся сдержанностью характера, устроил настоящий нагоняй, как с обидой отмечает Водовозова, «взрослым девушкам»:

«Однажды, когда у нас только что кончился урок, в класс вбежал, буквально вбежал, худощавый брюнет, который, не обращая внимания на наши реверансы и нервно комкая свою шляпу в руках, вдруг начал выкрикивать:

– Вы здесь изучаете нравственность, а не знаете, что портить чужую вещь духами или другою дрянью неделикатно!.. Не каждый выносит эти пошлости! Наконец, почем вы знаете… может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу… Да куда вам думать о бедности! Не правда ли… ведь это fi donc… совсем унизительно! – И с этими словами он выбежал из класса.

Мы были так ошеломлены, что стояли неподвижно. И было отчего: хотя классные дамы ежедневно осыпали нас бранью, но от мужского персонала, от наших учителей и инспектора мы никогда не слышали грубого слова...

“А это что за инспектор? Не успел появиться, – и уже осмеливается орать на нас, взрослых девушек, как на базарных мужиков!” “Неужели такое преступление – облить шляпу духами? Мы всегда так делали, и порядочные мужчины были только польщены этим!.. ”

“Какой-то невоспитанный, некомильфотный!.. ”

“И как неприличны его слова о бедности!..! ”» [2. С. 183].

Весьма пренебрежительно, в духе Водовозовой, высказывается об «обожании» Анна Энгельгардт, закончившая московский Екатерининский институт в 1855 г. На ее взгляд, «пресловутое обожание, этот в высшей степени глупый, хотя, в сущности, весьма невинный обычай», возникает случайно и объясняется очень просто:

«В сущности же ларчик просто открывался: приласкает, бывало, кто-нибудь из больших новенькую из чувства жалости или за ее миловидность. Новенькая, охваченная суровой обстановкой, запуганная, смущенная, растает от неожиданной ласки. Старенькие заметят это:

– А ты, значит, должна обожать ее!

– Что значит обожать? – спросила новенькая.

– Это значит, что она будет твоим objet, а ты ее adoratrice.

– Да что ж это такое? – допытывалась новенькая.

– А вот что. Ты будешь кричать, когда она будет проходить мимо тебя:

«Charmante! divine! adorable!», будешь целовать ее в плечо! будешь посылать ей конфекты, которые тебе привезут родные. А она будет тебя счастливить, т. е. иногда в рекреацию позволит ходить рядом с собой и разговаривать, и когда ты поцелуешь ее в плечо, то поцелует тебя в голову.

Новенькая следует совету и начинает обожать.

Вот и все, буквально все. Иногда дело происходило еще проще, еще глупее, еще комичнее. Заявит кто-нибудь:

– Mesdames! давайте обожать кого-нибудь!

– Давайте! кинем жребий» [9. С. 163–164].

Впрочем, не только К. Д. Ушинский в тогдашних женских учебных заведениях весьма экспрессивно выражал свое отношение к девичьему «обожанию». Весьма выразительные эпизоды приводит в своих воспоминаниях Людмила Худзинская-Гоельская, учившаяся в 1892–1896 гг. в Рязанском епархиальном училище: «Один раз я запоздала на урок, и когда вошла, наш законоучитель сидел за кафедрой и громил двух маленьких третьеклассниц Бурову и Дуванову, стоявших за первой партой, смущенных и раскрасневшихся:

– У меня есть жена для того, чтобы пришивать вешалки, а вам никакого дела нет до этого. Вы вот мне лучше учите уроки, а то вы еле натягиваете тройки, и стыдно барышням такими пустяками заниматься да записочки по карманам раскладывать.

Потом я помню еще сцену. Одна приходящая шестиклассница во время большой перемены всегда встречала и провожала из класса до учительской этого же законоучителя и часто обливала его духами. Он ужасно злился, кусал губы, но все же не решался оборвать ее. Наконец обернулся один раз внезапно, почти наткнувшись на нее, и распушил ее. Ну, на время прекратили проводы, но потом опять начались. Это самый частый прием обожания. Одному бедняге учителю пения Ляля С. залила все глаза духами. Он вскрикнул от боли и, как сумасшедший, вместо того чтобы идти в класс на урок, побежал в учительскую промывать глаза. Конечно, была ей проборка за это. Этот учитель бывал у нас в доме, и Ляля С. очень просила меня познакомить ее с ним, но они все как-то не встречались. И вот как-то мы гуляли по Большой. Он тоже гулял с каким-то господином. Она все делала ему глазки, но он этого не замечал, тогда она толкнула его, проходя мимо.

Он обернулся, посмотрел на нее. Мне страшно неловко сделалось, и я сконфузилась, так как он мог подумать, что я участвовала в этом поступке, я разозлилась на нее и сказала, что не буду с ней больше гулять, если она еще что-нибудь себе позволит подобное, но она опять его толкнула, только чуть-чуть. Я ушла от нее, тогда она на другой день облила его духами и так неудачно, что он только рассердился на нее и, конечно, не мог чувствовать к ней никакой нежности за причиненную боль.

Я как-то не чувствовала никакого тяготения ни к кому, да и как-то мне не по душе было подобное проявление любви, держалась в стороне, была вежлива со всеми, но осторожна и не доверяла, так как несколько насмешек отбили у меня охоту доверять» [8. С. 87].

Татьяна Морозова, поступившая в Харьковский институт благородных девиц незадолго до революционных событий в России, возражает – совершенно, на наш взгляд, справедливо – против неадекватно резкой оценки явления, типичного для любого учебного заведения, не обошедшего даже советскую школу: «Я убеждена, что “обожание” имеет место в среде любого учебного заведения. В институте оно усиливалось замкнутостью жизни и бедностью серьезных внешних впечатлений. По опыту собственной восьмилетней работы в средней школе знаю, что и советскую школу не миновала влюбленность юных в старших, трогающих молодое воображение, несущих в себе зерно прекрасного или кажущихся воплощением идеала» [4. С. 453].

Все дело в «жажде дружеского общения», утверждает Татьяна Морозова: «В мое время в нашем институте “обожание” было явлением совсем незаметным. Я бы даже сказала: Его не было. Но я “обожала”. Сначала я познакомилась с девочкой старше меня на один класс – Марусей Синицкой. Я встречала ее в рекреационном зале, подходила к ней, и мы обменивались несколькими словами. Мне нравилось ее правильное овальное личико и синие глаза. Мы были на “вы”, я относилась к ней с некоторым почтением, как к старшей, но нас, смею думать, связывала простая взаимная симпатия. Почему это называлось “обожанием”?» [4. С. 451].

Какой же это был трогательный, бескорыстный, добрый обычай «обожания» в российских девических институтах!.. Девушки словно сами воспитывали себя через нежные фантазии, осознание необходимости душевной привязанности к кому-либо!.. Наверное, с позиции так называемого здравого смысла «обожание» нерационально и неразумно, однако русскую школу традиционно волновал не объем формальных знаний, который освоит ученик, а насколько возвышенна и чиста будет у него душа!.. Спонтанно или осознанно возникающее «обожание» – важный этап становления человека счастливого.

Список литературы

1. Белоусов, А. Ф. Институтки / А. Ф. Белоусов // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент. В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф. Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2001. – 576 с. – (Серия «Россия в мемуарах»).

2. Водовозова, Е. Н. На заре жизни / Е. Н. Водовозова. – Ленинград: Гос.изд-во детской лит-ры Мин-ва просв.РСФСР, 1963. – 431 с.

3. Воспоминания институтки. Сочинение Ел… Ал… – Санкт-Петербург: Типография Конрада Вингебера, 1834. – III, 95 с.

7. Статс-дама Мария Павловна Леонтьева – Киев: Типография Императорского университета Святого Владимира, 1895. – 71 с.

8. Худзинская-Гоельская, Л. А. Записки епархиалки / Л. А. Худзинская-Гоельская // Епархиалки: Воспоминания воспитанниц женских епархиальных училищ / Сост., предисл., подгот. текста и коммент. О. Д. Поповой. – М. : Новое литературное обозрение, 2011. – С. 84–108. – (Серия «Россия в мемуарах»).

9. Энгельгардт, А. Н. Очерки институтской жизни былого времени. Из воспоминаний старой институтки / А. Н.Энгельгардт // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент.В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ.статья А. Ф. Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2008. – С. 127–214. – (Серия «Россия в мемуарах»).

4. Морозова, Т. Г. В институте благородных девиц / Т. Г. Морозова // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент. В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф.Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2008. – С. 389–506. – (Серия «Россия в мемуарах»).

5. Пушкин, А. С. Из лицейского дневника / А. С. Пушкин // Пушкин А. С. Собр. соч. в шести томах. Т. 6. Критика, публицистика, историческая проза. – М. : Правда, 1969. – С. 335–343. – (Б-ка «Огонек»).

6. Ржевская, Г. И. Памятные записки / Г. И. Ржевская // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подгот. текста и коммент. В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф. Белоусова. Изд. 4-е. – М. : Новое литературное обозрение, 2008. – С. 33–66. –

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3183 , vk.com/@-215751580-v-a-vozchikov-obozhanie-kak-...

@темы: ссылки, Реалии, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

Любопытно, а множество многоточий в издании "Мое милое детство" К.Лукашевич 1994 года - это стиль автора или указание на множественные мелкие (или не очень?) сокращения?..

@темы: текст, вопрос, Лукашевич

---

Любопытно

[silent-gluk]

Л.А.Чарская - кумир детей. Ее читают запоем, с увлечением. Чарская по числу читателей - одна из самых популярных писательниц.

"Синий журнал", № 36, 1913 год

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3177

@темы: ссылки, мнение о книге, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

По идее, Чарская скорее отрицательно относится к обожанию - это мелькает хоть в той же "Та- и-те", к примеру. Но в то же время Нина Джаваха вполне обожает Ирочку Трахтенберг, и это ей не в упрек...

Или дело в том, что такими глупостями, как обожание, можно заниматься только в младших классах?..

@темы: Чарская, Т-а и-та, Княжна Джаваха, Записки институтки

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

В "Записках институтки" есть яркие описания уроков, которые были обычными для учениц 7 класса института благородных девиц (то есть 10-11-летних девочек). Как пример, это французский язык и чистописание. Предполагалось, что девочка, поступающая в учебное заведение, уже в какой-то мере знала язык, поэтому на уроке институтки отвечают наизусть басню Лафонтена, которые были довольно объёмны по размеру. Два обязательных иностранных языка всегда изучались в институтской системе (ещё - немецкий); в гимназической иногда был один, иногда два современных языка и два мертвых - латынь и греческий в мужских гимназиях. Латынь в женские гимназии стала проникать только в конце 1910-х годов.
Чистописание было очень важным для обучения, оно также развивало речь. Часто мы видим рукописи 19-начала 20 века, написанные очень красивыми почерками - это следствие обучения чистописанию. В разные годы в советское время ученики тоже осваивали эту науку.

7 класс - это начальный класс. 12 баллов - лучшая отметка.

"Записки институтки".
"Худенький и лысый, он казался строгим благодаря синим очкам, скрывавшим его глаза.
— Он предобрый, этот monsieur Ротье, — как бы угадывая мои мысли, тихо шепнула Нина и, встав со скамьи, звучно ответила, что было приготовлено на урок. — Зато немец — злюка, — так же тихо прибавила она, сев на место.

— У нас — новенькая, une nouvelle eleve (новая ученица), — раздался среди полной тишины возглас Бельской.
— Ah? — спросил, не поняв, учитель.
— Taisez-vous, Bielsky (молчите, Бельская), — строго остановила ее классная дама.
— Всюду с носом, — сердито проговорила Нина и передернула худенькими плечиками.
— Mademoiselle Ренн, — вызвал француз, — voulez-vous repondre votre lecon (отвечайте урок).

Очень высокая и полная девочка поднялась с последней скамейки и неохотно, вяло пошла на середину класса.
— Это — Катя Ренн, — поясняла мне моя княжна, — страшная лентяйка, последняя ученица.
Ренн отвечала басню Лафонтэна, сбиваясь на каждом слове.
— Tres mal (очень плохо), — коротко бросил француз и поставил Ренн единицу.
Классная дама укоризненно покачала головою, девочки зашевелились.
Тою же ленивой походкой Ренн совершенно равнодушно пошла на место.
— Princesse Djiavaha, allons (княжна Джаваха), — снова раздался голос француза, и он ласково кивнул Нине.

Нина встала и вышла, как и Ренн, на середину класса. Милый, несколько гортанный голосок звонко и отчетливо прочел ту же самую басню. Щечки Нины разгорелись, черные глаза заблестели, она оживилась и стала ужасно хорошенькая.
— Merci, mon enfant (благодарю, дитя мое), — еще ласковее произнес старик и кивнул девочке.

Она повернулась ко мне, — прошла на место и села. На ее оживленном личике играла улыбка, делавшая ее прелестной. Мне казалось в эту минуту, что я давно знаю и люблю Нину.

Между тем учитель продолжал вызывать по очереди следующих девочек. Предо мной промелькнул почти весь класс. Одни были слабее в знании басни, другие читали хорошо, но Нина прочла лучше всех.

— Он вам поставил двенадцать? — шепотом обратилась я к княжне.
Я была знакома с системой баллов из разговоров с Анной Фоминишной и знала, что 12 — лучший балл.
— Не говори мне "вы". Ведь мы — подруги, — и Нина, покачав укоризненно головкой, прибавила: — Скоро звонок — конец урока, мы тогда с тобой поболтаем.

Француз отпустил на место девочку, читавшую ему все ту же басню, и, переговорив с классной дамой по поводу "новенькой", вызвал наконец и меня, велев прочесть по книге.

Я страшно смутилась. Мама, отлично знавшая языки, занималась со мною очень усердно, и я хорошо читала по-французски, но я взволновалась, боясь быть осмеянной этими чужими девочками. Черные глаза Нины молча ободрили меня. Я прочла смущенно и сдержанно, но тем не менее толково. Француз кивнул мне ласково и обратился к Нине шутливо:

— Prenez garde, petite princesse, vous aurez une rivale (берегитесь, княжна, у вас будет соперница), — и, кивнув мне еще раз, отпустил на место.

В ту же минуту раздался звонок, и учитель вышел из класса.

Следующий урок был чистописание. Мне дали тетрадку с прописями, такую же, как и у моей соседки.

Насколько чинно все сидели за французским уроком, настолько шумно за уроком чистописания. Маленькая, худенькая, сморщенная учительница напрасно кричала и выбивалась из сил. Никто ее не слушал; все делали, что хотели. Классную даму зачем-то вызвали из класса, и девочки окончательно разбушевались.

— Антонина Вадимовна, — кричала Бельская, обращаясь к учительнице, — я написала "красивый монумент". Что дальше?
— Сейчас, сейчас, — откликалась та и спешила от скамейки к скамейке.

Рядом со мною, согнувшись над тетрадкой и забавно прикусив высунутый язычок, княжна Джаваха, склонив головку набок, старательно выводила какие-то каракульки".

На фото: типичный учебник французского для дореволюционных школ, так называемый "марго" (автор D.Margot).
Страница учебника по чистописанию, прописи авторства моего (автора статьи в ВКонтакте - Ангелины Кравченко) прадеда.

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3169

@темы: текст, ссылки, Реалии, Чарская, Записки институтки, Цитаты

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот любопытно... Конфликт в "Детях Солнцевых" начинается с того, что героиню хотят остричь по форме. И Люду Влассовскую, поступившую в институт, тоже стригут. Но в то же время упоминаются длинные косы ее одноклассницы Нины Джавахи. Интересно, почему так?.. Конечно, Нина умеет сама заплетать косы, но ведь и про Люду обратного не сказано...

@темы: вопрос, Реалии, Кондрашова, Чарская, Княжна Джаваха, Записки институтки

---

Любопытно

[silent-gluk]

ИЗНАНКА. Не только Чарская.

В дореволюционной России издавался "Синий журнал" - обилие всяких быстроразвлекательных новостей для читателей. Он заслуженно считался самым бульварным журналом России начала ХХ века. Авторы тут смеялись и над навязчивой рекламой, и над популярностью Чарской, и над детскими увлечениями наполеоновской героикой...

«Сперминольная» реклама.

Талантливые изобрѣтатели чудодѣйственныхъ средствъ отъ мозолей, отъ облысѣнія и прочихъ непріятностей, знакомятъ публику со своими изобрѣтеніями старымъ, давно испытаннымъ способомъ: вынимаютъ изъ своихъ семейныхъ альбомовъ карточки родственниковъ и знакомыхъ, пишутъ подъ ними благодарственныя письма, снабжаютъ мифическими адресами — и всю эту портретную галлерею печатаютъ на цѣломъ листѣ ходкой газеты...
Не знаемъ, отчего помогаетъ журналъ «Задушевное Слово», но находимъ, что пріемы его для саморекламы поразительно сходны съ пріемами мозольныхъ изобрѣтателей.
На-дняхъ, напр., «Задушевное Слово» дало дѣтямъ въ видѣ приложения книжечку о Наполеонѣ I.
Это событіе вызвало цѣлый каскадъ писемъ признательныхъ ребятишекь, внезапно проникнувшихся къ Наполеону такимъ глубокимъ уваженіемъ и неподдѣльной любовью, что, даже «талантливая» Чарская отошла временно на задній планъ.

Норочка Сахаръ 13 лѣтъ пишетъ:
Вы любите Наполеона, Марина? И я его люблю, какъ полководца, политика, императора. Но, какъ человѣкъ, онъ достоинъ порицанія. Ознакомьтесь съ его интимной жизнью, и вы согласитесь со мною. Въ этомъ случаѣ, я бы вамъ посовѣтовала прочесть пьесу «L’imperatrice», но я забыла ея автора.

Милая Норочка!.. То, что вы уже успѣли ознакомиться съ интимной жизнью Наполеона — очень нехорошо. Но не дай вамъ Богъ когда-нибудь ознакомиться съ интимной жизнью редакціи «Задушевнаго Слова»!..
Н. К. В.

Источник: "Синий журнал", 1912 г.

Шутка появилась из-за частых писем детей в редакцию "Задушевного слова" о симпатиях к Наполеону. Тем более Товарищество М.О.Вольф, издававшее журнал, действительно выпустило сначала серию приложений, а затем общий большой том о жизни Наполеона (на фото). Но точно так же дети писали и о Пушкине, о Чарской, и о катании на пони, и об учёных кошках...

Что же такое этот "Сперминоль", над которым так потешается столичный журнал? Это средство чаще рекламировалось в провинциальных газетах.

Лекарство от всего! (Подробнее тут: vtomske.ru/details/159435-kak-lechilis-nashi-pr... )
«Сперминоль»
Леонида Столкинда

С успехом назначается врачами при всяких нарушениях обмена веществ (диабет, подагра, рахит), при неврастении, истерии, малокровии, половом бессилии, старческой слабости, спинной сухотке, невралгии, при переутомлениях, до и после тяжелых операций и выздоравливающим; при ревматизме, острых инфекционных болезнях, расстройстве сердечной деятельности (миокардит, ожирение сердца), сифилис и т.д.

Прием по 30 капель 3 раза в день за ½ часа до еды.

По сравнительному анализу, произведенному химико-бактериологическим институтом доктора Ф.М. Блюменталя в Москве оказалось, что «Сперминоль» Леопольда Столкинда содержит целебной части спермина значительно больше, чем спермин профессора Пеля и других фирм. – Копия протокола анализа высылается бесплатно».

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3165

По ссылке - сканы статей

@темы: ссылки, Реалии

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот любопытно... В "Детях Солнцевых", книге, можно сказать, о раннем институте, прозвища не упоминаются - все по именам/фамилиям, в то время как у Чарской, скажем, прозвища уже вовсю (хотя и не у всех). Так вот, это так изменились дети или просто Кондрашова считала, что про прозвища упоминать не надо?..

@темы: вопрос, сравнение, Кондрашова, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

"Школьные годы в старой России"

Подробное сравнение "Джен Эйр" Бронте и школьных повестей Чарской на предмет конфликтного общения учениц и учителей.

Зоткина Л.В. Конфликтные речевые тактики, используемые в русском и английском педагогическом общении первой половины XIX века (на материале произведений Ш. Бронте и Л. Чарской):

"Из биографии Лидии Чарской видно, что исследуемые в работе романы также автобиографичны. В ее памяти навсегда осталось тяжелое впечатление от первой встречи с обстановкой Павловского женского института, который жил по строгим, раз и навсегда установленным правилам. Для живой впечатлительной девочки институт показался казармой, тюрьмой, в которой ей предстояло теперь жить. Суровая дисциплина, постоянная зубрежка, скудная еда, грубая одежда - все поначалу отталкивало и возмущало ее. Но со временем отношение изменилось. Лидия Алексеевна признавалась впоследствии, что «впечатления институтской жизни стали материалом для ее будущих книг»

В рассматриваемых произведениях описываются особенности обучения в XIX в., когда были распространены закрытые школы-пансионы с авторитарным способом воспитания, считавшимся нормой. Изучая особенности педагогического дискурса в художественных произведениях, О. В. Толочко отмечает, что понятие «школа» в произведениях художественной литературы ассоциируется с войной, адом, посещением врача, каторгой, судом, духовной смертью. Это подтверждается присутствием контролирующих органов (например инспектрисы), деятельность которых заключалась в поддержании порядка в школах и в компетенцию которых входило право исключения учащихся, что было постыдным для учеников и чего они очень боялись:

Фрейлейн Генинг, Булочка или Кис-Кис, как ее прозвали институтки, вышла из своей комнаты, помещавшейся на другом конце коридора, около девяти часов и, не дожидаясь звонка, повела нас, уже совсем готовых, на молитву. Дежурная пепиньерка Корсак, миниатюрная блондинка - «душка» Мани Ивановой, - особенно затянулась в свое серое форменное платье и казалась почти воздушной; «У-у, противная!» - мысленно бранилась попавшаяся шалунья, стараясь освободить свою руку из цепких пальцев классной дамы... - Я иду, - продолжала она, - к инспектрисе, доложить о случившемся. И, грозно потрясая тюричком, она торжественно вышла из класса; «Silence!»

ejaculated a voice; not that of Miss Miller, but one of the upper teachers, a little and dark personage, smartly dressed, but of somewhat morose aspect ("Джен Эйр").

В то время существовала специальная номинация учителей: классная дама, в обязанности которой входило поддержание порядка в классе, фрейлейн, немец (учитель немецкого языка), пепиньерка, преподаватель, superintendent, mistress, lecturer и др. О. В. Толочко также отмечает, что пространство класса было семиотически распределено в виде территории учителя и территории учащихся:

Испещрив четыре страницы неровным детским почерком, я раньше, нежели запечатать письмо, понесла его, как это требовалось институтскими уставами, m-lle Арно (классной даме), торжественно восседавшей на кафедре; «Silence!»

ejaculated a voice; not that of Miss Miller, but one of the upper teachers, a little and dark personage, smartly dressed, but of somewhat morose aspect, who installed herself at the top of one table, while a more buxom lady presided at the other ("Джен Эйр").

У учеников была также специальная иерархия в соответствии с успехами в учебе, поведением и возрастом, например, воспитанница, monitor of the class, сливки, перфетки, мовешки и др.:

Да и потом ты у нас ведь из лучших, из «сливок», «парфеток», а не «мовешка» - тебе плохо будет, если тебя поймают. («Сливками» или «парфетками» назывались лучшие ученицы, записанные за отличие на красной доске; «мовешки» - худшие по поведению.);

...she cried out: Monitors, collect the lesson-books and put them away. Miss Miller again gave the word of command: Monitors, fetch the supper-trays ("Джен Эйр").

Для описываемого периода характерно отсутствие диалога между учителем и учениками, когда последние не имели права голоса и обязаны были беспрекословно всему подчиняться:

...the tall girls of the first class, rose the whispered words: - «Disgusting! The porridge is burnt again!» «Silence!» ejaculated a voice; not that of Miss Miller, ... ("Джен Эйр");

- У нас - новенькая, une nouvelle eleve (новая ученица. - Л. Ч), - раздался среди полной тишины возглас Бельской. - Ah? - спросил, не поняв, учитель. - Taisez-vous, Bielsky (молчите, Бельская), - строго остановила ее классная дама.

Это не могло не приводить к конфликтам. Анализ нашего материала подтверждает, что при обучении и воспитании учащихся по правилам того времени было допустимо агрессивное речевое поведение педагогов.



Таким образом, проведенный анализ показывает, что в речевом поведении и русских, и английских учителей в первой половине XIX в. было много общего: очень часто оно оказывалось конфликтогенным из-за применения конфликтных речевых тактик (18 употреблений, или 89% речи педагогов в проанализированных произведениях художественной литературы). По данным нашего материала, наиболее распространенными конфликтными речевыми действиями были упрек и оскорбление. Кроме того, и русские, и английские педагоги часто прибегали к обвинению и угрозе.

В русских и английских языковых способах выражения агрессии в конфликтной ситуации также много общего: в обоих языках часто использовалась бранная и негативная оценочная лексика. Различие же в использовании языковых средств заключается в том, что в английском конфликтном общении учителя часто обращались к ученикам только по фамилии, а в русском - они часто употребляли местоимения «он», «она» в отношении ученика, присутствовавшего при разговоре.

Применение учителем конфликтных тактик не предполагало выражения своего мнения учеником. Ответной реакцией, как видно из исследуемого материала, было лишь беспрекословное подчинение.

Таким образом, анализ нашего материала, хотя и немногочисленного, но типичного для конфликтного общения педагогов с учениками в первой половине XIX в., позволяет сделать первоначальный вывод: для русских и английских педагогов использование конфликтных речевых тактик в общении с учениками было нормой, что характеризует педагогический дискурс исследуемой эпохи в этих странах как авторитарный и часто агрессивный. Даже языковое выражение оскорблений, угроз, обвинений и упреков в этих речевых культурах во многом было сходным, хотя отмечены и некоторые этнокультурные различия".

Полностью статья: в прикреплённом файле ( vk.com/doc146990166_679553831?hash=MVnfyiiDcpcf... )

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3155

@темы: ссылки, Чарская

---

Любопытно

[silent-gluk]

А вот интересный вопрос мне задали: во времена Пушкина в Лицее "младшим смотреть на старших через оптические стекла" считалось дерзостью. А когда запрет на очки у учащихся был снят?

У Бруштейн упомянута ученица в очках (исключительно мельком упомянута, так что развития тема не получила). У Кассиля во "Вратаре республики", при описании дореволюционной жизни, упоминаются очки близорукого сынишки портного, но тоже мельком, к тому же эти произведения написаны уже много позже описываемых событий. У Чарской я институток в очках не помню - но значит ли это, что их просто не было (не у всех же проблемы со зрением), или это еще тогда запрещалось? (Про Слепушу я помню, но там особое учебное заведение).

@темы: вопрос, Реалии, Чарская