Творчество Лидии Чарской для взрослого читателя. Обзор

[change-ange]

С другой стороны
(обзор «взрослого» творчества Лидии Чарской)

«Взрослые» романы и рассказы Чарской – это еще одна сторона ее творчества. Не другая сторона листа – в противовес детской, а скорее – одна из сторон-граней кубика, и не всегда полностью можно понять – какое произведение какой грани-направлению принадлежит. Границы очень зыбки. Но и при этом на сегодняшний день можно точно сказать, что произведения Л.Чарской для взрослого читателя – вполне самостоятельное и обширное явление для литературы того времени. Еще не так давно исследователи жизни и работ писательницы лишь вскользь упоминали о «взрослых» повестях Чарской: «Она писала и рассказы…, и романы. И для детей…, и для взрослых: «Как любят женщины», «Виновна, но…» (В.Приходько, вступительная статья к книге «Княжна Джаваха», Саратов, «Детская книга», 1992). «Но перу плодовитой Чарской принадлежат и романы для взрослых, что сегодня менее известно». (Е.Щеглова «Возвращение Лидии Чарской», журнал «Нева», 1993. № 8).
Литературоведы, в основном, решали главную задачу на тот момент (90-е гг. 20 века) – познакомить детей и подростков с ее самыми известными повестями, обращенными к юному читателю, ведь в течение очень большого периода времени (советского) о Л.Чарской не говорилось вообще. Если и появлялась критика на нее, то там упоминались опять же самые знаменитые книги – «Записки институтки», «Княжна Джаваха» - то есть тоже детско-юношеские. Но сейчас, в «нулевые», переизданы, и уже немало раз, знаменитые институтские повести, сказки, несколько особенно популярных исторических («Смелая жизнь», «Паж цесаревны») и детских повестей («Сибирочка», «Записки маленькой гимназистки»). И поэтому, когда уже не так важна популяризация детских произведений, есть возможность уделить внимание и взрослым. Опыт издания их также имеется (Полное собрание сочинений Лидии Чарской, М., «Русская Миссия», 2006-2009гг.), но он недостаточен и некорректен, что, впрочем, объясняется направленностью издания – это ПСС для детей и подростков. Соответственно, в него лишь частично вошли рассказы и романы для взрослых в сильно купированном, а иногда и переделанном виде. Еще один вариант издания взрослой прозы – малоизвестного романа «Вакханка» (1917) – это сборники т.н. эротической прозы начала 20 века. «Вакханка», таким образом, выходила в наше время не менее чем трижды – в 1994, 2002 и 2006 гг. Но форма сборника (нет названия «Вакханка» на обложке), не самые крупные издательства (Мистер Икс, Гелеос, Милена) и узкая рамка жанра (что-то вроде старинной эротики, хотя этот роман Чарской нельзя в полной мере отнести к подобному жанру) – всё это помешало узнать о другой стороне творчества писательницы – обращению к взрослому читателю.
Теперь некоторые произведения взрослой прозы есть в электронных библиотеках Интернета.

Но если в 90-е гг. взрослая проза рассматривалась как случайная в творчестве писательницы (а если говорить точней, просто была мало изучена), то в исследованиях 2000-х, когда усилилось внимание к другим сторонам литературного наследия Чарской, уже звучит подобное:
«…была опубликована «Княжна Джаваха», позже и другие произведения (к сожалению, лишь детские)…» (Е.Трофимова, вступительная статья к книге «За что?», М., «Паломник», 2007).
«Заметим, что Чарская тоже, кроме девичьих повестей, писала еще и романы. Например, в 1916 году она публикует роман «Ее величество Любовь»… Начав как детская писательница, Л. Чарская в дальнейшем пробует свои силы и в тривиальной литературе...» (Агафонова Н.С. «Проза А. Вербицкой и Л. Чарской как явление массовой литературы», диссертация, 2005).

Но, всё равно, подробного рассмотрения не было. Определить, чем были романы для читателя столетней давности, сейчас довольно сложно – не все произведения доступны и сохранились. Статистика чтения велась в основном, на детские и юношеские книги, книги для взрослых к тому же выходили не такими заметными, роскошными изданиями, подобно Вольфовским, и поэтому скорее рассматривались среднестатистическим читателем как «одни из многих подобных». Недаром, одно из известных издательств – «А.А.Каспари» - выпускало «Собрание русских романов» и за романами Чарской шли другие, с похожей тематикой, их впоследствии и переплетали по 2-3 в одну книгу. Плюс ко всему вышесказанному, те дети, которые читали детские книги Чарской, не успели вырасти – романы для взрослых появлялись по времени почти параллельно с детскими (с 1903г.). Соответственно, они еще не могли перенести свою детскую привязанность к книгам писательницы во взрослую жизнь.

Не покушаясь на исследование, хочу сделать простой обзор тех произведений Лидии Чарской, которые ею самой были обращены к читателю-взрослому и совсем немного – описание их специфики.
Имея огромный успех у детской аудитории и, несмотря на это, она обратилась к другому - взрослому читателю уже в 1903-1904 гг., когда вышли ее книги «Как любят женщины» и «Проблемы любви. Рассказы о женском сердце». Получается, ей было, что сказать как литератору, другой возрастной группе, хотелось полнее раскрыть темы повествований исходя из опыта взрослых, а также других особенностей восприятия, отличных от детско-юношеских.

1. Известны на данный период времени следующие художественные произведения:


Проблемы любви. Рассказы о женском сердце. Сборник рассказов, 1903, 1904, разные издания.
Как любят женщины. Сборник рассказов, 1904.
Право сильного. Роман, 1904.
Мошкара.Роман 1905. (в сети пока только в лит. обработке В. Зоберна.)
Во власти золота. Роман, 1905.
К солнцу! Роман, 1906.
Солнце встанет! (второй роман дилогии, продолжение «К солнцу!»), 1907.
Профанация стыда. Статья, 1909.
Евфимия Старицкая. Исторический роман, 1910, два издания. ( в сети только скан, он тяжелый. Читать онлайн)
Песни земли. Роман, 1913.
Виновна, но... Роман мятежной души. Роман, 1913, 1915. ( в сети только скан, он тяжелый. Читать онлайн)
Ее величество Любовь. Роман из современных событий. Роман, 1915, два издания. (в сети пока только в лит. обработке В. Зоберна.)
Свои не бойтесь! Рассказы из современных событий. Сборник рассказов, 1915
Чужой грех. Роман, 1916.
Вакханка. Роман без романтики. Роман, 1917.


Доступны для изучения из них далеко не все, притом еще возможно существование и других произведений, печатавшихся в журналах и приложениях к ним. Просто они не найдены.
В отличие от детско-юношеской формы повести, во взрослой прозе Чарская предпочитает размер и форму романа. Характерны также для нее и рассказы, особенно популярный жанр в то время.

2. Темы книг. Выбирая стандартную и основную тему любви для своих произведений, Чарская не сторонится модных веяний начала 20-го века. Это и тема свободы женщины, женского равноправия («Виновна, но...», «Песни земли»), революционные настроения и быт простых рабочих («Мошкара», «Солнце встанет!»), «романов без романтики» и свободных отношений мужчины и женщины с разницей в возрасте («Вакханка», «Во власти золота»). Живо, с чувством боли и участием откликается она на беды Первой мировой войны («Ее величество любовь», «Свои не бойтесь!», «Чужой грех»).
То есть, уважая построение классического романа, писательница, чтобы заинтересовать читателя, обновляет его содержание. При этом остаются стандартными типы героев – главная героиня красива, иногда это даже «femme fatale», есть и роковой соблазнитель. Есть и верный жених героини. И типичные ситуации, и основные моральные понятия – например, «не в деньгах счастье». Но при этой кажущейся шаблонности есть вся та же Чарская, есть ее стиль, своеобразная «душа», вложенная в каждое произведение. И поэтому есть романы Лидии Чарской, которые читала взрослая аудитория так же заинтересованно, как и детские – соответствующие читатели. Мне кажется, свое пожелание к содержанию современной ей литературы Чарская выразила, пусть и косвенно, словами из юношеской повести «Ради семьи»:
«Ия подняла на учителя свои спокойные глаза: - Да, я читаю новых авторов. Многие из них талантливы. Но лучше Пушкина, Гоголя, Тургенева и Толстого, Лермонтова и Некрасова я не знаю никого! – без запинки отвечала она».
Классика и современность одновременно.

3.Популярность романов. Возможно, взрослые романы были менее популярны, чем детские и юношеские повести. Но не стоит забывать, что детские имели небывало огромный успех, и не только в России, но и в Европе. В детской литературе Л.Чарская была явлением, во взрослой же – простой романисткой, одной из многих. К тому же богатый писателями и поэтами Серебряный век не слишком охотно принимал к себе новых людей от литературы.

4.Издание книг. Если над детской литературой почти единовластно царствовали Вольф (т-во М.О.Вольф) с Губинским, этакий книжный двуглавый орел, то книги для взрослых выпускали разные издатели. Совсем в меньшей степени Вольф (только «Мошкару», «Евфимию Старицкую» и педагогическую статью «Профанация стыда» как приложение к журналу «Задушевное слово»), да и издания эти были не похожи на роскошные «коленкоровые переплеты с золотым тиснением» «Записок институтки» и «Сибирочки». Это были, во-первых, маленькие по формату книги, во-вторых, напечатанные на простой бумаге, мелким шрифтом, без картинок и украшений. Затем были еще издания П.П.Сойкина, крупного книгоиздателя, издательств «Венок», типографий М.Акинфиева и И.Леонтьева, тип.П.Усова, а также известного издателя журналов А. А. Каспари («Родина», «Всемирная новь» и приложения к ним). Чаще книги Лидии Чарской для взрослых не имели иллюстраций (исключение составляла серия, выпускаемая Каспари именно под названием «Иллюстрированное собрание русских романов». Прил. к журн. «Родина» и «Всемирная новь» - такими изданиями вышли «Ее величество Любовь» и «Чужой грех»). Известно, что в «Собрании русских романов» А.Каспари вышли «Во власти золота», «К солнцу!», «Солнце встанет!», «Право сильного», это были приложения к журналу «Родина» и выходили они в начале года, 1-ым выпуском. Быть может, издатель специально в первую очередь помещал романы писательницы, имя которой у всех на слуху. Позже, в 1915-16 гг., собрание стало иллюстрированным и в нем были напечатаны уже упомянутые военные романы. В самом журнале «Родина» Чарская тоже печаталась. Известен один из таких романов – «Песни земли». Потом, немного измененный, он вышел под названием «Виновна, но… Роман мятежной души» в издательстве «Венок». Было два издания в 1913 и 1915 гг. Вообще, некоторые из взрослых произведений успели выйти из печати по 2-3 раза и в разных типографиях. Также писательница помещала свои взрослые рассказы и стихи в журнале «Новый мир», начиная с 1902 года.


Подытожу, сказав, что женские романы Л.А.Чарской были популярны в старой России, соединяя в себе интересные типы героев и, особенно, героинь, живое динамичное повествование, консервативный сюжет, но с большой долей модной для своего времени тематики. Они не единожды выходили отдельными книгами и приложениями к журналам (последние играли большую роль в развитии их популярности). В советское время их сохранилось очень немного, в отличие от детских книг (причиной является, в первую очередь, издательское исполнение). Именно поэтому, когда было принято решение вновь издавать произведения Чарской, литераторы обратились к наследию детско-юношеской прозы писательницы.
Сейчас «взрослые» её романы могут быть удостоены читательским вниманием, и это внимание будет скорее в меньшей степени исследовательским, а в большей – просто человеческим – здесь и ушедший быт начала двадцатого столетия, и нравы, и моменты истории.

@темы: статьи, ссылки, творчество, библиография, Чарская, рассказы для взрослых, романы для взрослых, ПСС

---

КЛАВДИЯ ЛУКАШЕВИЧ. ГОЛОС СЕРДЦА. Рассказ. Глава 3

[change-ange]

ГОЛОС СЕРДЦА.
Правдивый рассказ КЛАВДИИ ЛУКАШЕВИЧ Продолжение.

(Журнал «Задушевное слово для старшего возраста» 1914-1915 гг.)


3.
В северной Маньчжурии, где она граничит с Монголией, находилась небольшая китайская деревушка Вань-дзя-тунь. Здесь был расположен русский пограничный военный пост.
Китайская деревушка была грязная, бедная. Прежде всего бросались в глаза серые, глинобитные заборы. За ними скрывались китайские домики—фанзы. Вперед на улицу выступали лишь лавчонки да харчевни.
Ряды фанз раскинулись равномерно за заборами по обе стороны кривой улицы. Это были все квадратные небольшие строения из глины с отверстиями разных размеров вместо окон. Отверстия были заклеены бумагой, промасленной бобовым маслом, а переплеты их были яркие, красивые, фигурчатые.
Длинную немощеную улицу лишь кое-где оживляла группа бамбуковых деревьев да высокие столбы, окрашенные в красный цвет.
Местность была унылая. Кругом на далекое пространство виднелись или поля гаоляна или небольшие сырые низины, засеянные рисом.
Кое-где, между этими полями и низинами мелькали живописные уголки: кущи высоких бамбуковых деревьев с оригинальными постройками и грудами отдельных каменьев. Это были могилы, так называемые могилы предков, почитаемые как святыни китайцами и маньчжурцами.
В то время, в виду надвигавшейся войны, китайскую деревню занимал запасный лазарет и сотня казаков с их бравым есаулом Крамаренко.
В деревне шла тихая, однообразная военная жизнь: происходили ученья, по улице двигались солдаты, проезжали казаки. То и дело скрипели китайские арбы, привозившие продукты, дрова и сено. Там и сям ходили и сидели китайцы и монголы с длинными черными косами, в цветных своеобразных одеяниях с широкими рукавами.
Изредка в Ван-дзя-туне бывало необыкновенное оживление... Тогда, вместо китайских арб и фундутунок (повозок), вся улица бывала загромождена военным обозом. Стояли повозки с зарядными ящиками, с тюками военной амуниции; распряженные вспотевшие лошади стояли привязанными к повозкам.
Всюду виднелись группы казаков в высоких, мохнатых черных шanках, громко болтавших и осматривавших китайцев и маньчжур. Некоторые со смехом трогали их за одежду, за косы. Военный обоз доставлял в деревню Ван-дзя-тунь орудия, запасы и деньги.
Так случилось в один из серых осенних дней. В крайней фанзе деревушки царило особенное оживление… Что-то стучало, гремело; слышались плач, возгласы, чем-то двигали; суетились, носили вещи, говорили все разом.
У крыльца стояла повозка. Лошади фыркали.
В низенькой фанзе разыгрывалась такая сцена:
Посредине горницы в объятиях высокого офицера рыдала маленькая, худенькая женщина с ребенком лет 3-4 на руках. Девочка также громко плакала.
Офицер, казалось, сердился и упрекал их.
— Ну зачем ты приехала?! Это же ужасно! Ведь, не сегодня, завтра войну объявят.
— Да... Я знаю... И не могла. Прости, светик, не сердись! — виновато оправдывалась молодая женщина.
- И Киру притащила... Это же ужасно! Для меня только лишний страх; вечные заботы и тревоги... Ведь нас двинут.... Что я с вами буду делать?!
— Я записалась в сестры милосердия... Киру отправим домой... Я все устроила... Хочу, чтобы ты ее повидал и благословил. Ведь на войне мало ли, что может случиться?
— Все это бабьи выдумки... Не хорошо ты это придумала, в такое тяжелое время... — укорял недовольным тоном офицер, а глаза и счастливая улыбка говорили другое... Он как будто сердился, но в то же время ласкал и гладил по голове ребенка и горячо целовал жену.
— В такое время... Как ты добралась?! Мало ли что могло случиться...
— Ехала с обозом... На то я жена казака, чтобы ничего не бояться, ни перед чем не останавливаться.
— Жена казака должна сидеть дома, раздувать огонь у очага, а не мешать мужу на войне, — шутливо-взволнованно проговорил офицер.
А сам то и дело смахивал непрошенные слезы, которые безвольно катились по щекам, падали на бравые черные усы и скользили на пол. У дверей стоял вошедший денщик и улыбался во весь рот.
— Ах, ты сделала непростительную оплошность.
— Светик, родной, прости, не могла... Ежеминутный страх за тебя, бессонные ночи, неведение лишили меня ума. Я не могла ничего поделать с собой. Чего, чего не передумала... Здесь я пристроюсь при лазарете... Все-таки легче... Кируся, ты узнала папу? Смотри... Это наш папа.
В возгласах молодой женщины было столько нежности и любви, что муж давно уже забыл свой гнев.
Плакавшая черноглазая хорошенькая девочка улыбнулась. Она перестала дичиться и из-за спины матери, не то со страхом, не то с любопытством, оглядывалась кругом и уставила круглые глазки на денщика. Тот ей кивал головой, манил обеими руками и смеялся счастливой радостной улыбкой.
— Ах, зачем ты ее привезла! Оставила бы ее у бабушки. Возможно ли на войне с ребенком! — опять укорял жену офицер и сокрушенно качал головой.
— Ничего, светик, не беспокойся! Я все обдумала... Кира должна ко всему привыкать. Я скоро, скоро ее отправлю.
Отец ласкал ребенка и нежно упрекал жену.
— Кируся, моя детка дорогая, ты узнала твою няньку? — спрашивал офицер ребенка, указывая на усатое смеющееся лицо денщика.
— Киренька забыли меня... Подите, барышня, ко мне на ручки... Ведь это я, ваша няня... Как вы меня звали-то?
Девочка застенчиво улыбнулась. Она, видимо, давно всех признала.
Офицер присел с женой на кану (печка, служащая также для сиденья), обнял ее и закидал расспросами.
— Ну, что мама?.. А брат Коля? Как экзамены у Жени? Приедет ли тетушка к нашим? А деньги ты получила?
— На маму было жаль смотреть... Все плачет и скучает по тебе... Говорит: «не будь я так стара, пошла бы с Володюшкой на войну...» Просила оставить ей Кирочку. Но я не могла... Хотела, чтобы ты да нее посмотрел, благословил ее, простился...
— Надо было оставить... Опасно и затруднительно здесь с ребенком... Ты поступила неблагоразумно.
— Прости, светик... Но ты и она — все мое счастье... Я пойду всюду за тобою...
Офицер и радовался, и укорял, и беспокоился, и снова ласкал жену и ребенка.
— Что же, Иванчук, ты бы, голубчик, самовар для дорогих гостей справил, — наконец как бы опомнился он.
— Сейчас, ваше благородие, я мигом...
Денщик засуетился. Он одновременно работал и играл с малюткой. Она весело смеялась и болтала и всех насмешила, пролепетав:
— Папа—светик, мама—малютка, а няня — Чуб...
Все рассмеялись. Ребенок вспомнил, как родители называли друг друга ласковыми прозвищами. Чубом она сама, не умея выговаривать Иванчук, называла денщика.
Прошло несколько дней. Новостей в деревне Вань дзя-тунь не было никаких... Все находились в тревожном ожидании, в заботах, в хлопотах.
Мария Ивановна — жена казачьего есаула, осмотрелась, все обдумала и почти что устроилась при резервном лазарете. Там же можно было пристроить временно и девочку, которую она вскоре собиралась отослать домой в Сибирь с одной захворавшей сестрой милосердия и с верным денщиком.

Киру в деревне на руках носили... Офицеры, сестры, даже солдаты не могли нарадоваться на милого, веселого, ласкового ребенка... Все с нею играли, все забавлялись, дарили сладости, делали игрушки. Даже китайцы и те весело кивали головами при встрече с девочкой, смеялнсь и лопотали:
— Холоша... Плиятель... Холоша...
Солдаты, шутя, отдавали ей честь, и она, прикладывая руку к головке, уморительно говорила: «Здоловы, молодцы!» и сама же отвечала: «Лада сталаться!»
— Киренька у нас полковая командирша! — шутили с нею усатые воины.

А она их всех знала и любила.
Чаще всего девочку уносили к себе в лазарет сестры. Там раненых еще не было, и Мария Ивановна с радостью отпускала туда ребенка. Сестры за нею ухаживали, как за собственною дочерью, обмывали, обшивали ее, играли. И маленькая Кира больше всего любила бывать у «сестличек», как она говорила, и всегда с утра уже просилась:
— Чуб, отнеси меня к моим сестличкам... Мамочка, плиходи туда сколее...
Каждое утро все видели, как денщик бережно шел по улице и нес на руках малютку на другой конец деревни.

@темы: текст, творчество, Клавдия Лукашевич, "Голос сердца", иллюстрации, Задушевное слово

---

КЛАВДИЯ ЛУКАШЕВИЧ. ГОЛОС СЕРДЦА. Рассказ. Главы 1-2

[change-ange]

Вот довольно большой рассказ К.Лукашевич, который печатался только в журнале "Задушевное слово" в 1914 году.


ГОЛОС СЕРДЦА.
Правдивый рассказ КЛАВДИИ ЛУКАШЕВИЧ

(Журнал «Задушевное слово для старшего возраста» 1914-1915 гг.)



1.


СТОЯЛ ясный, морозный ноябрьский день. Белый пушистый снег застлал ровным ковром московские улицы. По первопутку весело поскрипывали полозья мчавшихся саней. Лица прохожих казались свежее, оживленнее обыкновенного. По Тверской улице, направляясь к булочной Филиппова, проходили офицер и дама. Дама была одета во все черное. Они хотели зайти уже в булочную, как услышали вдруг позади себя тонкий, жалобный, гнусавый детский голос.
— Подайте Христа ради! Барынька, миленькая, красавица, подайте копеечку... Барин, хороший, подайте на хлеб!.. Ради Христа... Два дня ничего не ела...
Этот заученный детский лепет то звучал назойливо, то прерывался, потом опять дребезжал, как надтреснутый колокольчик.
Дама в черном оглянулась и схватила вдруг офицера за руку.
— Смотри, смотри, Володечка!.. Смотри скорее!.. — задыхающимся шепотом проговорила она.
— Что, милая, смотреть? — удивился он и тоже оглянулся.
— Смотри... Девочка...
— Что ж такое? Маленькая, грязная нищенка...



— Володечка, посмотри: глаза, рот, нос!.. Ужасно похожа!.. взволнованно продолжала молодая женщина.
— Нисколько не похожа. Тебе все это кажется, милая, уверяю тебя, — ответил офицер.
— Похожа... Особенно глаза...
— Что ты! Что ты! Решительно никакого сходства... Тебе это только кажется...
— Право, похожа, Володечка... Что-то есть родственное в лице...
Дама остановилась около маленькой нищенки, и стала осматривать ее с ног до головы, не сводя с неё глаз.
Девочка, заметив, что на нее обратили внимание, заныла еще визгливее прежнего:
— Миленькая, барынька, красавица, подайте Христа ради копеечку. Отец убит на войне... Мать без работы, больная лежит... Подайте несчастненькой, Христа ради!
— Пойдем, Маруся... Нельзя же в каждой нищенке видеть сходство, — настоятельно проговорил Офицер.
Дама, как будто вздрогнула, сделала несколько шагов, но потом опять остановились. Офицер взглянул на жену. Из её больших серых глаз неудержимо катились крупные слезы. Вся она вздрагивала от тяжелого, по-видимому, едва скрываемого горя.
— Ну, вот опять слезы! Успокойся, Марусенька... Смотри, на тебя обращают внимание... Успокойся же, голубка, — нежно шепнул офицер и взял молодую женщину под руку.
Она поспешно вытерла слезы и сказала, нагнувшись, нищенке:
— Девочка, подожди здесь. Я сейчас куплю тебе булок. Смотри, не уходи...
Дама быстро направилась к булочной. Офицер ничего не сказал и последовал за ней.
— Подайте, барин, миленький, красавец... Три дня не ела... Мать умерла... Отец на войне убит... Пожалейте сиротиночку... — снова заныла девочка, приставая к прохожим...
Народ то входил, то выходил из булочной, но почти никто не обращал на нищенку внимания.
Прошло довольно много времени, пока офицер и дама снова показались на тротуаре.
— Ах, Боже мой, где же она?! Где девочка? — воскликнула дама в черном. — Куда она могла уйти так скоро?!
— Вон, вон она! — как бы сама себе ответила она и улыбнулась счастливой, радостной улыбкой.
Девочка стояла на другой стороне улицы. Дама махнула ей рукой. Нищенка тотчас побежала к ней. Дама, не дождавшись, сама пошла ей навстречу, ласково протянув руки. Офицер остался стоять на панели.
— Посмотри, Володя, как она тряхнула головой... Точь в точь, как Кирочка... Правда, похожа? — крикнула дама с полдороги, обернувшись.
Офицер пожал плечами и отрицательно качнул головой.
Между тем молодая женщина взяла за руку нищенку и повела ее за собою, тревожно и пристально всматриваясь ей в глаза.
— Отчего ты убежала, девочка?
— Я городового испугалась...
— Бедняжка!.. Тебе бы надо учиться где-нибудь в приюте, а не бегать по улице в морозные дни... Вот возьми булку... Есть хочешь?
— Хочу...
— Пойдем сюда, в переулок, там ты и поешь...
Молодая женщина кивнула мужу и пошла с девочкой в переулок.
Офицер снова пожал плечами и нехотя последовал за женой и маленькой нищенкой. Во всей его фигуре выражалось недовольство.
Дама завела нищенку под ворота дома, посадила ее на тумбу и нежно проговорила:
— Ну, теперь поешь, крошка... Не торопись...
Девочка была голодна и с жадностью принялась за свежую, еще теплую булку.
Девочка имела вид самой обыкновенной уличной попрошайки. Одета она была в выцветшую юбку, в старую и рваную черную кофту и большие стоптанные сапоги. Один чулок у неё спадал, и девочка поминутно нагибалась, чтобы поправлять его. На голове у неё был красный вязаный, весь в дырьях, шарф. Из-под этого шарфа выглядывало миловидное детское личико. Черные глазки были болезненны и грустны; нос грязный, около глаз и рта болячки; на лбу — большой, плохо залеченный шрам. Волосы черные, курчавые, всклокоченные.
Пока девочка ела булку, молодая женщина порывисто и тревожно говорила офицеру:
— Что ты ни говори, Володечка, а она ужасно похожа... И глаза, и склад рта... И в походке, и в манере что-то поразительно похожее... Неужели ты не находишь?!.
Офицер как будто боялся огорчить жену и ответил уклончиво:
— Что-то, конечно, есть... Немножко... как в каждом ребенке... Но мне кажется, Маруся, больше все это в твоем воображении.
— Где ты живешь, девочка? — расспрашивала между тем нищенку молодая дама.
— Там... — ответила нищенка.
— Где там?
— Не знаю...
— Улицы не знаешь... Бедное дитя! А показать можешь?
— Могу... Только это далеко отсюда.
Молодая женщина обратила к офицеру умоляющее лицо и проговорила горячо:
— Володечка, я ее провожу... Я куплю ей дорогой какую-нибудь игрушку… Теплые сапожки и чулки … Можно?!
- Ах, Маруся! Неужели же гоняться за каждой нищенкой... Ведь я время даром теряю...

— Прости, Володечка... Ты иди домой... А я скоро вернусь. Я не могу. Я провожу эту девочку и узнаю...

Офицер укоризненно покачал головой и сказал:

- Тогда уж и я пойду. Не могу же я пустить тебя одну на окраину Москвы, Бог знает, в какую трущобу...

Молодая женщина едва сдерживала рыдания и, прижав руки к груди, продолжала оглядывать скорбными глазами нищенку.
— Не волнуйся, моя милая, дорогая... Не волнуйся, — нежно проговорил офицер. — Ну, если хочешь, то пойдем за ней... Узнаем все... И ты успокоишь свое бедное больное сердце.
Молодая женщина вздохнула глубоко и тяжело:
— Да, да, эти ужасные воспоминания... Всегда, всегда стоят они передо мною, как страшный кошмар... — заговорила она тихо, как будто в забытье. — Боже мой, все думается одно и то же... Все представляется мучительно прошлое. — Где-то она?! Что с ней?!.
Нищенка перестала жевать и смотрела с удивлением на молодую даму, которая то плакала, то обещала купить ей игрушек, сапожки, то говорила о чем-то странном, то опять плакала.
— Успокойся, Марусечка... — повторял нежно офицер. — Смотри, маленькая нищенка совсем посинела, дрожит и все вытирает свой красный носишко рукой. Пойдем за ней скорее...
— Да, да... Пойдемте... Я куплю девочки сапожки, чулки, игрушек... Скоро Рождество... Праздник детский. В память Кирочки побалуем ее...
Они втроем двинулись по переулку.
— Девочка, иди вперед и показывай нам дорогу туда, где ты живешь...— сказал офицер.
Маленькая нищенка, ежась от холода и подпрыгивая, побежала вперед... За ней пошли офицер и его жена. Девочка поминутно оглядывалась.
- Девочка, у тебя есть родители?— спросил офицер.
— Есть... — отвечала нищенка.
— А как же ты говорила нам, что у тебя отец на войне убит?.. — спросил офицер, нагнувшись к девочке.
— Убит... — повторила уверенно девочка.
— А теперь ты говоришь, что у тебя есть родители?
— Да... есть...
— Отец и мать? — переспросил офицер.
— Да, отец есть...
— Странная ты девочка... Сама не понимаешь, что говоришь... А мать есть?
— И мать есть...
— Слышишь, Маруся, — обратился офицер к шедшей с ним под руку с убитым лицом и погрузившейся в тяжелые воспоминания спутнице.
— Марусечка, слышишь... Эта девчурка говорить, что у неё родители живы... А раньше уверяла, что отец убит на войне... Маруся, да ты слышишь или нет?
— Да, да, слышу, Володя... Я все слышу, — проговорила молодая женщина и схватилась рукой за грудь... — Все равно... Побалуем ее... Она такая маленькая, несчастная... Точно запуганный зверек... Сделаем, что можем... В память нашей Кирочки... Ну, право же, Володечка, она так на нее похожа...
— Хорошо, хорошо, моя милая... Сделай все, что ты хочешь... — успокоительно и нежно сказал офицер.
И они пошли дальше.


2.
Девочка - нищенка быстро бежала вперед, прихрамывая и все время оглядываясь на офицера и даму.
- Девочка, подожди... Не беги так, — произнес офицер, приостанавливаясь. — Скажи нам, ты живешь далеко отсюда?
Нищенка вытаращила глаза и хихикнула.
— Нет... Близко...
— Как близко? Сколько времени надо идти?
— Не знаю...
— Скоро или не скоро мы придем? Говори правду.
— Еще не скоро...
— Маруся, эта девочка, очевидно, лгунья, от неё нельзя добиться ни одного слова правды. Она заведет нас Бог весть куда...— заметил офицер, обращаясь к даме, и прибавил громко и строго:
— Девочка, не беги...
Девочка обернулась, на громкий окрик офицера; лицо её стало испуганным, и рот искривился.
— Ты испугал ее, Володя... Бедная девочка... Она, наверно, больна... Посмотри, как ее дергает, — произнесла дама. — Иди, иди, крошка, вперед. Не бойся!— обратилась она к девочке,— дядя не обидит тебя. Он только громко говорит.
Нищенка побежала еще шибче и уже не оглядывалась. Её спутники едва поспевали за нею. Так шли они более часа. Миновали длинную, шумную Тверскую улицу, поднялись в гору по кривому и грязному переулку. Дальше долго шли бульваром. Офицер, наконец, начал терять терпение.
— Ну, куда и зачем мы идем!? Ведь это безумие, Маруся! Гоняемся мы за каждой девчонкой, теряем время, здоровье, деньги, расстраиваем себе нервы... И для чего! Это, право, невыносимо!

— Ты иди, Володя, домой... А я дойду и узнаю, — кротко возразила молодая женщина. — Я... я... не могу...
Большие глаза дамы наполнились слезами. Глубокий вопль горя уже готов был вырваться наружу.
— Ну, хорошо, идем, идем!.. Только знай — это уже в последний раз. Так и знай!..
Нищенка между тем все бежала, не оглядываясь. Офицер и дама едва поспевали за нею.
— Девочка, не беги так... Куда ты нас ведешь? Знаешь ли ты дорогу? — то и дело покрикивал офицер.
— Знаю, — откликнулась та.
— Скоро ли? Девочка, да не спеши же.
— Скоро уж! — как эхо повторяла девочка.
Наконец, начались пустыри. Потянулись бесконечные серые заборы. Кое-где стояли одинокие, ветхие, деревянные дома.. Иногда встречались группы деревьев, не то остатки леса, не то запущенные сады... Это была окраина Москвы — Хамовники.
— Девочка, да скоро ли ты приведешь нас к твоему жилью? Ведь мы идем уже слишком час, — раздраженно проговорил офицер.
На краю грязной дороги и большого пустыря стоял серый, крошечный домишко. Далее виднелась какая-то яма, а за нею поле, покрытое кучами. Эго были свалки мусора.

— Тут,— неожиданно воскликнула нищенка и юркнула в калитку за серый забор маленького домишка.
Офицер и дама последовали за ней. Но, переступив порог калитки, они остановились.
— Какой ужас! Какая грязь, какой запах... Неужели тут живут люди? — воскликнула молодая женщина.
Между тем девочка прошла между кучами грязного тряпья, костей и еще каких-то свалок и юркнула в низкую закоптелую дверь подвала. Офицер и дама последовали за ней, при чем, поскользнувшись от прилипшего снега, чуть не упали...
Одуряющий запах копоти, гнили, сырости, густой туман скверного табаку, какие-то сиплые голоса, детский плач и брань ошеломили вошедших.
— Говорю, что ты разбойник, пьяница и душегуб! — кричала какая-то женщина в лохмотьях, стоявшая посредине подвала с ребенком на руках. Около неё копошилось еще двое детей. В углу на тряпье ворочалось что-то большое, темное, страшное,—хрипело и не могло подняться.
— Молчи... Молчи, говорю тебе... А то плохо будет, — хрипло бормотал пьяный.
По углам подвала виднелись какие-то люди.
— Боже мой, какой ужас! — воскликнула молодая дама, хватая за руку офицера.
В подвале был полумрак от коптевшей лампы, но люди в углах все же заметили вошедших. Произошло движение, переполох. Все взволновались и что-то тихо заговорили; некоторые попрятались, другие вышли вперед, дети перестали плакать.
— Слышь ты, пьяница, смотри, офицер пришел!.. Попадет тебе,— грозным шепотом проговорила женщина, толкая пьяного человека, лежавшего в углу.
— Ваше благородие... Не боюсь!.. Потому ты жена... Молчи! — бормотал тот.
Офицер и дама подошли к женщине. В полумраке они заметили согнутую спину, страшную худобу и огненно-рыжие волосы
— Скажите, это ваша девочка? — спросил офицер, указывая на нищенку, которая присела на пол и оттирала застывшие руки.
— Моя, моя... Что она еще натворила? Уж не стянула ли что у вашего благородия? Конечно, ребенок без присмотра... Злые люди всему дурному научат... Мы ее в строгости держим... Не позволяем баловаться.
— Скажите, это ваша родная дочь? — замирающим голосом переспросила молодая женщина, и глаза её загорелись явной тревогой, и она вся впилась в незнакомую женщину.
Та ответила спокойно и уверенно, даже подсмеиваясь:
— Моя... Наша родная дочка... А то как же... Хорошая девочка... Помощница она у меня... А муж — одно горе... Девчонка все делает: с ребятами няньчиться и постирает когда, а не то посбирает на улице... В бедности, господа, всему выучишься.
— Она на вас совсем не похожа... Она такая черненькая, — тихим, каким-то отчаянным голосом сказала дама.
Она хотела еще что-то сказать, но вдруг пошатнулась и чуть не упала. Офицер испугался и поддержал ее.
— Маруся, тебе дурно?.. Дайте табурет скорее! Марусечка, присядь. Дайте воды скорее.
Дама присела на табурет, поданный ей. Вскоре она пришла в себя и опять повторила свой вопрос.
— Отчего она на вас не похожа?..

— Кто? Девчонка-то? А кто ж ее знает, — резко ответила женщина. — Непохожа то, непохожа на самом деле: я — рыжая, муж мой белобрысый. Она, должно быть, в дядю, мужнина брата. Тот быль черный, как таракан...
— Зачем же вы, мать, такую крошку посылаете за десять верст собирать милостыню? Она замерзла, посинела… — с горьким укором сказала дама.
— Нищета наша горькая посылает, барынька, а не мы... Разве мы детей ваших не жалеем...
— Плохо жалеете... Девочка бегает одна, в стужу. Ее отовсюду гонят... Мало ли что может случиться...
— Знаем мы, сударыня... Коли бы не нужда, так и мы бы наших детей, как дамы в шляпках, растили, — сердито проговорила женщина.
— Чего там!.. Гони их!.. Не разговаривай! И девчонку гони... — вдруг на весь подвал закричал в углу пьяный, пытаясь встать и с ворчаньем опять повалившись на пол.
— Вот так всегда... Все из-за него, из-за пьяницы, горе мыкаем и нищету терпим, — сказала женщина и громко заплакала. Заплакал и грудной ребенок у неё на руках.
— Пойдем, Маруся, — сказал офицер.
— Сейчас, сейчас... А сколько лет вашей девочке? — обратилась она к женщине.
— Семь лет... В Ольгин день ровнехонько семь лет исполнилось. Мы ее Ольгой и назвали, — сквозь слезы проговорила рыжая женщина.
— А нашей было бы восемь, — сказала молодая женщина офицеру и громко вздохнула.
— Пойдем, Маруся, — тоскливо повторнл офицер.
— Сейчас... Сейчас... — ответила дама и опять обратилась к женщине в лохмотьях. — Послушайте. Вот я купила вашей девочке чулочки... Теплые сапожки. Пожалуйста, не пускайте ее в такие морозы... Вот еще для неё немного денег. Накормите ее, напойте молоком.
Женщина видимо была поражена такой щедростью незнакомой барыни и заговорила плаксиво, униженно кланяясь:
— Спасибо вам, добрая барынька. Пожалели неповинного младенца... Господь вам воздаст сторицей... Материнское сердце кровью обливается за детей своих. Спасибо вам.
— Ишь, нашей хозяйке какое счастье привалило... — послышались среди сидевших по углам мужчин и женщин, очевидно подвальных жильцов.
— Как она теперь поет, по-лисьи. Хитрая баба... Лгунья она...
— А девчонка у них хорошая. И ребятишек жалеет. Сама-то ни одной копейки не утаит и на леденцы не проест... Что правда, то правда,— говорила какая-то хромоногая старуха, притоптывая.
— Знает, как мать бьется! — воскликнула рыжая женщина.— Ишь, уморилась, дитятко родное, и спит, голубонька, как птичка на ветке, — притворно жалобно вздыхая, прибавила она.
Девочка, действительно, устала. Она сидела на полу, свернувшись клубочком, в неловкой позе и крепко спала. Руки её разметались по полу, платок свалился с головы, рот был полуоткрыт. Прижавшись к ней, сидел ребенок лет 4-5 и смотрел, как она похрапывает. Вдруг пьяный пронзительно закричал какие-то бессвязные слова. Девочка быстро очнулась, приподнялась и посмотрела на всех испуганными глазами и опять опустилась, как бы упала, сонная.

Не мудрено, что девочка заикается, что ее всю дергает, — проговорила дама и порывисто двинулась к ребенку.

— Маруся, пойдем! Мне надо идти по делу, — серьезно сказал офицер и решительно двинулся вперед. Жена пошла за ним, сопровождаемая благодарностью женщины и гулом бедноты.
Когда они вышли за калитку уже совсем стемнело. Свежий морозный воздух пахнул им в лицо.
— Боже, как там ужасно! — проговорила молодая женщина.
— Вот видишь, куда ты меня завела, Маруся. Ни извозчика, ни дороги.
— Прости, Володечка...

— Ну, теперь, по крайней мере, ты успокоилась? Сознала ошибку...
— Да, я вижу, что опять ошиблась.
— И сколько таких ошибок? Вот уже пять лет во всех городах гоняемся мы за призраками... Надо успокоиться и примириться... Завтра я беру билеты на поезд, и мы едем домой... Я измучился...
Молодая женщина остановилась в темноте, вся выпрямилась, точно выросла, и заговорила строго, внушительным, резким, отчаянным голосом:
— Гоняемся за призраком, ты сказал... Ведь ты не злой... И любишь меня... И любил ее... Нашу девочку... Зачем же ты так говоришь? Зачем ты мучаешь меня? Призрак — ты сказал... Нет, это не призрак!.. Разве могу я забыть… Ни одной минуты не забываю, что где-то живет без меня мое несчастное, украденное дитя и, наверно, мучается, страдает, обижено... Ни одной минуты не могу я не думать, не страдать о ней...
— Конечно... Конечно... Марусечка успокойся. Но все-таки, сколько мы делаем бесплодных усилий. Должна же быть мера… У меня есть дело, работа... Я могу невольно сделать упущения по службе... Мы расстроили свое здоровье... Ты подумай о себе и обо мне...
— Ну, хорошо, Володя! Прости. Завтра бери билеты и поедем домой.
И они молча зашагали в темноте.

@темы: текст, творчество, Клавдия Лукашевич, "Голос сердца", иллюстрации, Задушевное слово

---

С Новым годом!

[telwen]

Просто кратко хотела бы поздравить всех с Новым годом.
Спасибо за то что вы читаете сообщество, обсуждаете тексты и вообще интересуетесь старинной детской литературой.
Я желаю всем счастья, здоровья и новых интересных книг.
С Новым годом!

@темы: поздравления

---

Рождественские рассказы. С наступающими!

[change-ange]

Не вешаю ничего нового, но вот рождественские и новогодние рассказы классиков, которые впервые прочитала и понравились:

К.Станюкович "Елка" (очень интересно отсутствие морали - украл серебряные ложки и ничего герою не было за это, потому что надо сделать бедному ребенку елочку).

az.lib.ru/s/stanjukowich_k_m/text_0680.shtml

Н.Вагнер "Новый Год", "Курилка" (особенно "Курилка" - почти андерсеновская сказка, но в русском стиле).

az.lib.ru/w/wagner_n_p/text_0020.shtml

@темы: текст, ссылки, рождественский рассказ, "Сказки кота Мурлыки", К.Станюкович, Н.Вагнер

---

Праздничные открытки 1914 и 1917 года

[change-ange]

Вот такие вот рождественские и новогодние открытки-картинки. Вроде бы самые обычные, кроме года, указанного на них.

Счастья эти слоники в наступившем 1914 году принесли мало. И пожелания на немецком языке тоже, повидимому.



А это страница из "Задушевного слова". С Новым 1917 годом, господа.

@темы: Задушевное слово, новогодняя открытка, рождественская открытка

---

Иллюстрации к повести К.Лукашевич "Сиротская доля"

[change-ange]

Здесь лежит "Сиротская доля" - повесть К.Лукашевич:
az.lib.ru/l/lukashewich_k_w/text_0100.shtml

А я вывешиваю иллюстрации из дореволюционного издания 1917 года:

@темы: текст, творчество, "Сиротская доля", К.Лукашевич, иллюстрации

---

Счастливая звезда. (Рождественский рассказ)

[change-ange]

А этот рассказ очень типичен для рождественского. Автор мне не известен, да и это, скорее всего, псевдоним. А вот сборник в котором он печатался - интересный, его собрала Клавдия Лукашевич. Особенно мне в нем нравится вот эта подпись:

Из сборника «Школьный праздник «Рождественская елка» Клавдии Лукашевич, 1915 год

Счастливая звезда.
(Рождественский рассказ)

Уже несколько дней в большом доме, выходившем зеркальными окнами в сад, обнесенный со стороны улицы высокой чугунной решеткой, царила страшная тишина. Все в этом доме, начиная с хозяина, высокого, седого старика, и кончая бесчисленною прислугой, ходили на цыпочках, говорили шепотом и прикасались к предметам с удвоенною осторожностью, боясь зацепить стул, хлопнуть дверью, зазвенеть посудой. У всех на лице был написан испуг.
Каждый день к парадному крыльцу подъезжали сани, и из саней выходили важные люди, перед которыми широко распахивались входные двери. Особенно часто приезжал один господин, в золотых очках, поверх которых внимательно глядели большие, серые, светлые глаза. С него особенно учтиво снимал лакей шубу, и к нему навстречу выходил сам хозяин, и оба, молчаливые и строгие, удалялись в комнаты. Перед одной из них, завешанной тяжелою портьерой, они на минуту останавливались и осторожно входили; портьера бесшумно падала за ними и не пропускала извне ни звука, ни шороха. Там, за этой портьерой, в полумраке громадной комнаты, на широкой постели, лежал мальчик, прелестный и нежный, как ангел. Он лежал в жару и бреду; большие блестящие глаза мальчика смотрели на всех ничего невидящим взглядом: он никого не узнавал; он произносил бессвязные слова, так тихо, так жалобно звучавшие в тишине громадной комнаты. При взгляде на больного лицо высокого господина в очках принимало печальное суровое выражение, точно он сердился на невидимого, сильного противника, который одерживал победу... Все его знания, создавшие ему громадную известность, были бессильны здесь, у этой кровати, на которой металось маленькое, хрупкое тельце, охваченное пожирающим огнем болезни. Он ничего не мог сделать. Болезнь шла своим неуклонным течением, которого изменить не мог никто. Так говорил доктор старику и, отдав полушепотом кое-какие распоряжения, уезжал.
Старик-дед не отходил от постели ребенка. Для него перестало существовать время: он не знал, когда начинается день, когда кончается ночь. Откинувшись на спинку глубокого кожаного кресла, он сидел неподвижно, как изваяние, целыми часами, вставая лишь для того, чтобы переменить компресс, дать лекарство. Глаза черные, глубоко впавшие, сверкали из-под нависших бровей, и слезы, медленные, тяжелые, скатывались на длинную седую бороду. Иногда, затаив дыхание, он склонялся над ребенком и мучительно-жадно всматривался в тонкое, обрамленное кудрями, личико, черты которого напоминали умершую дочь его, красавицу, любимицу, которая унесла с собой и радость жизни и веру, оставив это хрупкое существо, часть своего «я», — своего сына...
И теперь, через десять лет, повторилось то же самое; мальчик умирал у него на руках; его отнимала жестокая, грозная сила, как ее тогда, полную жизни. Но тогда ему было легче: он мог молиться... Вот здесь, в этой комнате, часами он простаивал на коленах и бился лбом о холодный пол и умолял, просил, рыдал, умываясь слезами, взывая о помощи и исцелении, о чуде. И все-таки она умерла, и чуда не совершилось...
И каждый раз, оторвавшись от лица ребенка, холодный взгляд старика
обращался туда, где из золотого сияния скорбно и кротко выступал лик Спасителя... Старик с удвоенной нежностью прикасался к горевшему огнем тельцу, поворачивал его осторожно, натягивал сбившееся одеяло,
менял быстро таявший на голове лед.
Как пришла эта тяжелая болезнь? Все совершилось так быстро, так неожиданно: еще днем он наполнял дом своим звонким голосом, смехом и все приставал с нежной настойчивостью, чтобы ему «хоть одним глазком» заглянуть в запертую комнату, где стояла милая, зеленая елка. Старик уверял, что никакой елки в этом году не будет, что комната заперта потому, что в ней выставляют разбитую раму. Но мальчик не верил и ластился к деду, и гладил его ручонками по щекам... Вечером он вдруг загрустил и сказал, что у него болит головка, а ночью он уже метался в бреду.
Елки ему не пришлось увидать, — убранная, покрытая свечами, она стояла в соседней комнате, и каждый раз, проходя мимо неё, старик останавливался и глядел долго-долго на её зеленые ветви, покрытые блестящими украшениями. Стройная, возвышалась она посреди комнаты, и такая праздничная, радостная, точно в доме, где она стояла, ничего не случилось, точно тот, для кого ее убирали, был здоров, и она ждала его, готовая вспыхнуть разноцветными огнями. Она одна, веселая, разукрашенная, помнила о том, что приближается великий праздник Рождества Христова. Елку дед не приказывал выносить потому, что не допускал мысли, что ребенок может умереть, — пусть она стоит до его выздоровления.
И от елки он медленно возвращался к кроватке, опускался в глубокое кресло и прислушивался к неровному дыханию ребенка.
Но настал день, страшный день, когда все доктора в один голос произнесли свой приговор... Печальные, молчаливые, стояли они все у кроватки больного и уже не тревожили его, не подносили лекарства к его запекшимся губам: борьба была кончена. И все, один за другим, молча, покинули комнату...
Старик не слыхал их ухода, он ничего не слыхал, не видал, не сознавал. Точно разом в нем все стихло, умерло. Он долго сидел, опустив голову, уставившись в одну точку, потом встал и подошел к окну.
Он давно не видал улицы, снега и деревьев и теперь, словно очнувшись от глубокого сна, смотрел на них. Ровным, белым блеском сверкал снег в сумерках надвигающегося вечера, и кусты и деревья в палисаднике гнулись под тяжестью пушистых хлопьев. Мимо решетки по улице проходили запоздавшие пешеходы, проезжали сани: все куда-то спешили, торопились, и, глядя на этих спешивших людей, старик вспомнил, что сегодня сочельник. Он невольно поднял глаза на вечернее небо. Taм, на этом небе, горела одинокая, светлая звезда. Ее блеск напоминал блеск предрассветной звезды: он был чист и ярок.
И вдруг, всем телом, всей тяжестью своей, как обожженный грозою дуб, старик упал на колени и воскликнул: «Господи!..» Это рыдание и вздох пронеслись в тишине и мраке комнаты и повторились еще раз: «Господи!» Казалось, вся сила и вся жизнь сосредоточилась в этом одном слове. С глубокой и пламенной верой молился старик, обратив лицо к далекому небу, где горела рождественская звезда. Жизни, жизни ребенку просил он и взывал, и ждал великого чуда.
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………...

Под Новый год в большом доме была зажжена елка. Тысячью огней вспыхнула она, засияла веселая, нарядная. Сидя на постели, еще слабый, но уже совершенно здоровый, через широко распахнутые двери, глядел на нее мальчик и, прислонясь к подушкам, улыбаясь шептал:
— Ах, дедушка, как хорошо!
На похудевшем личике его вспыхивал румянец; большие прекрасные глаза блестели, отражая весь свет маленьких, ярко горевших свечей. Около него сидел дед; он радостно и умиленно глядел на кроткий и скорбный лик Спасителя.
Макс Ли

@темы: текст, рождественский рассказ, "Школьный праздник "Рождественская елка", Клавдия Лукашевич

---

Н.И.Позняков. «Святочные рассказы»

[change-ange]

Н.И.Позняков (из сборника «Святочные рассказы», 1908)
На волоске.
РАССКАЗ

Господа наборщики были настроены нервно. Они находились в том напряжении, какое дается только ожиданием. Нетерпение охватывало каждого. Каждый ждал, что вот пройдет полчаса, и фактор начнет выкликать по фамилиям, и будут у его стола хрустеть бумажки и станет позванивать мелочь. Стоя у наборных касс, добирая последние строки, редкий из них не думал о том, что ожидает его через час. И многие уже предвкушали... Слышались и переговоры в духе предвкушения...
- Григорьев, торопись! Максимыч там уж, чай, ждет — не дождется...
— Какой Максимыч?
- А буфетчик! Забыл? Эх, ты, тютя!
- Он уж, небось, пива ящиков тридцать приготовил.
— Один Байков ящик целый высосет.
Все смеются. Смеется и Байков, встряхнув длинными волосами. Напоминание о напитке ободрило его. А то он было совсем уже нос повесил. В обед, уходя из дому, он дал слово жене вернуться прямо домой после получки, никуда не заходить с товарищами и, работал теперь, крепился, даже мысли не допускал, чтобы куда-нибудь пойти.
«Все принесу домой, все цело будет!» говорил он жене, уходя. «А сколько получить надо?» спрашивала она. « С лишним сорок!» — « Праздник, значить, встретим хоть не голодные». — «Будет и у нас праздник! Запируем... как Лукуллы!» блеснул он своею начитанностью. «То-то! Смотри, Лукулл, не загуляй»... провожала его жена с легкой усмешкой на желтом, бескровном лице. «Папка, ты когда придешь?» спрашивала его вдогонку и дочка. «Скоро, скоро!» откликнулся он уже с лестницы.
Он дал и самому себе слово не загулять. «Где уж тут... Бонапарту не до пляски! В одну лавочку сколько надо отдать», рассуждал он с собой, идя в типографию в своем потертом, потерявшем всякий фасонь пальто, в измятой шляпе с прорыжью, рыночных брюках с бахромой и в корявых сапогах, не имевших понятия о ваксе... В той же решимости он был тверд все время, пока стоял у кассы, безмолвно набирая из неё, при едком запахе красок, мерцании газа и перемолвках товарищей.
А тут вдруг соблазн! Напомнили! Максимыч там уж готовит, половые мальчуганы бегают между столиков, стаканы позванивают, пробки щелкают, орган гудит и завывает, говор и гомон висят в воздухе, двери визжать и хлопают, висит и гарь табачная и всякие трактирные ароматы и звуки манят своим задорным обаянием... И зачем напомнили! Только соблазн! Пивка-то теперь хорошо бы бутылочку, другую, да и закусить пора, червячок засосал уж, а к закуске и графинчик блондинки не мешало бы раздавить. И машину бы послушать, как она выводить: «Не томи, родимый» и «Не белы-то снеги». И сияющую физиономию Максимыча посмотреть хотелось бы, побеседовать с ним, послушать, как он говорить о политике за своей стойкой, возвышаясь на фоне огромного шкапа, пестреющего склянками, флягами, бутылками, ярлыками, этикетами... И что за человек Максимыч! Никто лучше его не сумеет уговорить, предложить новую перемену угощения, подлить, подсыпать и подлимонить. За Максимычем в этом деле никто не угонится. Не даром Максимыча все наборщики признают талантом, изобретателем, иногда зовут его даже Колумбом и Эдисоном.
— Что ж, к Максимычу-то махнем с получкой?— шепчет Байкову его сосед по наборной, Сусалин.
— К Колумбу-то?
— К оному самому-с! Горлышко промочить!
. — Уж не знаю, как. Не стоит!
— На минуточку ведь. Чи-чи — хлопочи! Акции будешь брать?
— Акции? Не знаю. Не думаю!
— А ты подумай. Ловко! По единой... Эх! Чи-чи!
— Ловко-то оно ловко... Не годится оно.
Сусалин отстал от него, но не надолго. Скоро он уже опять склонился к нему и заманивал:
— Ну, что же, ваше высоконеперескочишь, пойдем к Эдисону?
— Погоди, не до него.
— А машина - то нам из «Корневильских» сыграет: «Броди-и-ил я между ска-а-ал»...
— Брось, не мешай, дай строчку докончу. Там посмотрим.
Так отвечает Байков, чтобы только отвязаться: от Сусалина. Он уже успел отвязаться от мыслей о талантливом Максимыче. Он твердо решил крепитъся. Он помнить, что дома ждут своего Лукулла бедная жена с впалой грудью и вечным кашлем и бледная, худенькая дочка, которая, наверно, крепко запомнила последние слова: «скоро, скоро». И он должен быть у них скоро. И будет! Это уж как дважды два!
И светят ему своим слабым светом и манят его серенькие глазки на бледном личике. «Да-да! это уж как дважды два!» уверяет он себя не раз.
А вот уж и метранпаж принял от всех их набор. Вот и фактор в конторе выкликает поочередно наборщиков, печатников, тискальщиков и накладчиков, и шуршать у его стола бумажки, и мелочь позванивает. И острят, пошучивают между собой эти люди, после долгих часов работы, после стояния у касс, с черными от свинца и от краски руками, с глазами, слезящимися от устали и газового света, но еще зоркими, способными разобрать какой угодно почерк, — даже мой, вот этот, спешный, нервный, корявый, надломленный, разрушенный и слабый для изображения людских страданий...


II .


— Мамка, холодно! Дрожу я, — тянет жалобно дочка.
— Погоди, Милочка, погоди: уж сколько ждали, надо же дождаться. Скоро уж начнут выходить. Вот сейчас дверями захлопают. Погоди, потерпи, — упрашивает мать.
Мать и сама продрогла, но только не хочет сознаться. Уж около часу стоять они в узком переулки при свете фонаря. Хоть не морозно, хоть оттепель и с крыши каплет на талый грязный снег, но ветер тянет по переулку и временами вдруг накидывается на фонарь и треплет в нем газовую блестку. Как тут не продрогнуть в этих бурнусиках, в которых так мало ваты и так много прорех? Кабы вот не эта красная вывеска напротив, откуда нет-нет да вдруг слабо доносятся какие-то гудящие звуки, кабы не оставлялось там половины каждой получки (вот уж три получки чуть не целиком прогуливал!), и прорех бы не было и стоять бы здесь не приходилось. А то вот дрожи тут теперь на ветру!
- Ох, уж эти мне Лукуллы! — шепчет бледная женщина.
Мамуля, ножки озябли, — шепчет и бледная девочка, забираясь в полы материнского бурнуса.
— Потерпи, крошечка... Вот, придем домой — отогреешься. Ножки тебе натру. Чайком напою. И гостинца дам. Только бы не упустить, — тогда и гостинца купим... Господи, Господи! ждала ли я такого сраму?.. Стоим, как нищие... Трое уж милостыню дать хотели. А все вот эта вот... проклятая вот...
И она в негодовании смотрит на красную вывеску, и нежно, словно защищая, кутает головку Милочки в поле своего бурнуса и приговаривает:
— Скоро праздники, скоро. Всего три денька осталось. Коли спасем получку, коли не упустим, тогда и праздники встретим в радости. Вот постоим — и спасем.
— Мама, да он уж, может - быть, ушел? — пробует девочка подать матери новую мысль. Она надеется, что мать перестанет ждать и возьмет ее скорее домой.
Ну, нет. В типографии еще свет есть. Без получки не уйдет. Экий ветер! Экая погода! Экий срам!
Но все тянет, тянет ветер по переулку, как тянет боль за сердце, и вдруг сорвется он и закружится вокруг фонаря и затрепещет газовая блестка, как людской глаз, когда сердце наполнится гневом.
И ждут они, ждут...
Мамочка, скоро ли дверями захлопают ? — тянет Милочка.
— А вот и захлопали! — отозвалась мать.
И увидели они, как какой - то человек быстро побежал через дорогу, куда манили красная вывеска и освещенный этаж.

— Так и есть! Прямо туда! Прямехонько! — прошептала мать.
— Мамочка, это не папка? - испуганно спросила Милочка.
— Нет, дорогая: его мы не пустим. А вот и он, видишь, в шляпе-то... А с ним и Сусалин и Григорьев. Они-то, видишь, в картузах. Стоять, говорят. Слышишь?
— Слышу.
— Веселые. Получили.
Громкие голоса доносились от типографских дверей.
Понимаешь, дурова твоя голова, один графинчик раздавим — и больше ни-ни!
— Это Сусалина голос, — шепнула мама.
— Сказал не пойду! И не пойду! Вот и сказ весь.
— Молодец папка! — шепнула опять мать.
— Какой папка хороший! — шепнула и дочь и в радостном трепете прижалась к матери.
— Да ведь только один! Понимаешь - один! - уговаривал Сусалин.
- Знаю я этот один. А там пойдет и два и три... А потом еще пиво, лаком покрывать... А потом домой опять ничего!
— Ай да папка! Милый папулечка! — шептали мать и дочь, сплоченные теперь дружбой, сплоченные единою целью и общим восторгом.
— А Максимыч нам, понимаешь, расскажет, как это, значить, хорошо, что тройственному союзу нос утерли, и как эта самая Франция теперь гордиться может...
— Ну его к шуту, Максимыча твоего!
И машинка вальс сыграет... Знаешь, «Невозвратное время...» та-та-ти-и-и, та-та-ти-и-и, - запел Сусалин.
— Нет, нельзя. Дома ждут.
Ну, и подождут... Что ж такое? Наплевать!.. Ничего.
Ничего-то ничего, да гуляла отчего? — пробалагурил Григорьев.
А что дома не была, оттого и гуляла, — отшутился Байков.
Бодрости у него теперь было много: деньги в кармане ест, на работу завтра не итти, — вот и весело! Он думал отшутиться, чтобы отвязаться от них; но шутка сразу сблизила его с товарищами, свела на общую линию и ослабила в нем энергию и решимость. Он сдался.
А ну вас, черти, ко всем дьяволам! Только чур один единственный! И больше ни Боже мой ни в рот ногой!
Ни в каких случаях... милостивые государыни и милостивые государи... коман ву портэ ву на Васильевском острову...
И, продолжая рифмованную тираду, Сусалин двинулся вперед, задавая такие прыжки, что ему позавидовали бы козлы всего света.


III.


И они двинулись — и мать и дочь. Они выступили из тени подъезда и спешно пошли наперерез им. Вот уж ясны лица папки и Григорьева, и еще лучше видно, как брызжет слякоть из-под ног Сусалина. Те узнали их и задержали шаг.
Вот не было печали, — шепнул Сусалин.
А! Марья Пантелеевна! Прогуливаться изволите? — приветствовал Григорьев.
Нет, по делу вышла, купить кой-что надо! — уклончиво заявила Марья Пантелеевна.
— Доброе дело!
А! вы богатые! — подхватил Сусалин. - Уж до получки покупаете...
— Богатая, да не на ваши деньги, — оборвала она его и прибавила наивно: — а разве уж была получка?
— Была, мамочка. Вот кстати и пойдем вместе домой. Зачем же ты ребенка-то с собой таскаешь? — рассудительно прибавил папка.
Мы, папуся, тебя все ждали, озябли! — выдала Милка.
Сусалин схватился за бороду и свистнул:
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Простились. Разошлись.
Всю дорогу молчали. Папка шел, как виноватый, опустив голову, стараясь уходить вперед, чтобы не начинался разговор. Милка дула себе в худенькие кулачки. Мать была довольна: она спасла и папку и получку.
— Ну, садись, Лукулл, — сказала она, когда вошли в сырую, затхлую комнату и зажгли свечку.
На столе стояли сороковка водки, бутылка пива и тарелка, с огурцами и с ветчиной.
— Э! Откуда это у тебя, мамочка?
— Заняла рубль. Знала, что деньги будут. Садись, закуси. Без машины, не взыщи. А я самовар поставлю.
Шумит самовар. Папка закусывает. Ест и Милка. Мама успела уже натереть ей ноги водкой, успела и за гостинцем сбегать. Тепло разливается по телу от горячего чая, и так сладко-сладко, вот тут, перед самоварчиком, перед ясной свечкой. Мама говорила раньше, что как спасет получку, так и праздник будет. Значить, теперь праздник. А что такое праздник?

- Мамочка, что такое праздник?
- А как тебе сказать? — затрудняется мама. — Мне всегда праздник, когда папка дома.
- И когда у нас ветчина есть, тоже праздник?
- Праздник, душенька.
— И когда гостинцы есть, тоже праздник?
- Праздник.
- Ах, если бы всегда праздник, мамулечка!
— Ложись-ка ты спать. Ведь носом клюешь.
Заговорил и папка. До тех пор все молчал, только выпивал и ел, а теперь заговорил:
— А и скотина же я, мамочка, преестественная! Вот-вот на волоске дело было. Еще бы минуточку— и шабаш! Закатился бы!
— Ну вот! Чего там... Слаб человек, и все тут,— извиняет его мамочка. — Пей пиво-то. А там чайку налью. Да и ложись спать. Устал, небось?
— Т.-е. вот как, мамочка, устал! Собаке так не устать!.. Сказать, так слов не хватит.
— Ничего, Господь поможет. Вот три денька, и опять Он родится. И опять нас благословит.
Папка вскидывает на нее глаза с надеждой. И блестят они, разгорелись. А выпьет он еще, помутнеют. И все-таки останутся зоркими: хоть сейчас поставь его к кассе, какую угодно рукопись наберет, разберет любой почерк, — даже мой, вот этот, крючковатый, спешный, нервный, истрепанный, разрушенный и слабый для изображения людских горестей и радостей...


Н.Позняков

@темы: текст, "Святочные рассказы", Н.И.Позняков, иллюстрации

---

СТАРЫЙ УЧИТЕЛЬ. Новогодний рассказ из "Задушевного слова"

[change-ange]

Задушевное слово для старшего возраста, 1917 год.
СТАРЫЙ УЧИТЕЛЬ.
Новогодний рассказ ЛЕОНИДА ЧЕРСКОГО

Николай Петрович Ланин сидел в небольшой комнате, служившей ему и кабинетом, и спальней. В комнате весело горели дрова, а за окном порывисто дул холодный ветер.
Сегодня Новый Год — в этот день люди обыкновенно как-то особенно веселы, жизнерадостны, полны надежд на лучшее будущее. Но Николай Петрович грустит. Он вспоминает былые годы, когда он был еще учителем гимназии и когда жила его супруга. 1-го января Николая Петровича навещали всегда его ученики, поздравляли его с Новым Годом, и он с женою проводил этот день интересно и уютно.
Теперь не то. Принужденный болезнью, Николай Петрович рано вышел в отставку и покинул любимую гимназию; жена его умерла — и старый учитель остался один со своею дочкою.
Всю силу своей любви перенес отец на ее милую, детскую головку. Он вырастил малютку, берег и лелеял ее, как дорогой цветок. Она была такая слабая, бледная, вся в мать, и старик больше всего боялся, что и Катюша (так называл он свою дочь) последует за нею.
Но девочка осталась жить и к семнадцати годам превратилась в красивую девушку. Не долго пробыла она в доме отца. Их сосед по квартире, молодой доктор, сделал ей предложение, и она, с согласия отца, вышла за него замуж. Молодые поселились поблизости, и дочь почти каждый день заходила к отцу.
Не забыла она, конечно, старика и в этот день. Рано утром в передней позвонили, и через минуту Ланин услышал в гостиной торопливые шаги и молодой звонкий голос.
— Это я, папочка!.. Поздравляю тебя с Новым Годом! Желаю здоровья... Да что это с тобой? Отчего ты такой грустный? — заметила она.
— Нет, ничего, Катя! С чего ты взяла? Я такой же, как всегда.
— Вот уж нет!.. Я никогда не видела тебя таким печальным!.. А, знаю, догадываюсь, отчего ты такой... Ты, наверное, вспоминаешь, как прежде, в Новый Год, тебя посещали твои ученики и думаешь, что они тебя забыли. Это неправда, милый папочка! Еще на днях, в доме одних знакомых, я встретила некоторых из них... Они только и говорили, что о тебе... Вспоминали, как ты был к ним всегда добр и снисходителен, как старался защищать их перед советом, как помогал самым бедным из них!.. Я все они тебя любят, помнят... Я хорошо это знаю, папочка!
— Да я вовсе не грущу, Катюша! Ты со мною — и мне весело...
— Ну, так я останусь у тебя на целый день, если тебе со мною весело! Вот сейчас мы попьем чайку. Я тебе и печенье принесла. Сама делала. Скоро явится и муж! Он здесь близко, у одного пациента.
К двенадцати часам скромную квартиру Николая Петровича посетили
кое-кто из знакомых и нисколько старых товарищей. А к завтраку пришел и зять. Они все сидели за столом, когда вдруг раздался звонок в передней.
— Я открою, папа, — сказала Катя и побежала в переднюю. Вскоре оттуда послышался её голос:
— Папочка, к тебе гости!
Сердце старого учителя радостно встрепенулось. Он встал и вышел навстречу гостям,
В передней толпилось несколько бывших учеников Ланина. Теперь это были уже студенты; но он их сразу узнал.
— Ах, Сергеев, Леонтьев, Шубин, Сомов! — радостно воскликнул Николай Петрович, пожимая руки посетителям.
Из их толпы выделился один и взволнованным голосом заговорил:
— Дорогой учитель, от себя и от многих товарищей, ваших бывших учеников, явились мы поздравить вас с Новым Годом и поблагодарить за все то хорошее, высокое и честное, что сделали вы для нас! Вы первый заронили в наши сердца любовь к знанию, свету и правде, вы первый научили нас любить и не забывать всех бедных и несчастных! Спасибо, великое спасибо вам, милый Николай Петрович, за все!..
— А ты, папочка, думал, что они забыли тебя... — прошептала над его ухом Катя.
Растроганный, взволнованный, Ланин плакал от радости. Он бросился в объятия своих бывших учеников и перецеловал их всех.
Радостно начался Новый Год для старого учителя.

@темы: текст, Л.Черский, рождественский рассказ, Задушевное слово, рождественская открытка

---

Скоро Рождество. Марина Цветаева "Памяти Нины Джаваха"

[change-ange]

«Вечерний альбом» М.Цветаевой. «Памяти Нины Джаваха»


Случайно оказался у меня во владении репринт сборника стихотворений Марины Цветаевой «Вечерний альбом» - книга, которую она написала лет в 16-18. В сообществе ее стихи, посвященные умершей литературной героине Чарской уже есть, но я выкладываю их изображение – вот как они выглядели в 1910 году.

А стихотворение это она написала на Рождество 1909 года. Почти 100 лет назад.

@темы: "Вечерний альбом", "Памяти Нины Джаваха", Чарская, иллюстрации, Цветаева

---

ЗДЕСЬ И ТАМ. Стихотворение ЛИДИИ ЧАРСКОЙ

[change-ange]

Февраль 1917-го. Почти три года идет Первая мировая война. В этом, может не очень ритмичном и складном, стихотворении слышна усталость писательницы - обычного человека от окружающих ее событий. Оно совсем не похоже на ее бодрые патриотические стихи прошлых лет.

ЗДЕСЬ И ТАМ
Стихотворение ЛИДИИ ЧАРСКОЙ



Тишина... полумрак... фимиам и лампады,
Лик Христа, озаренный сияньем огней...
Здесь все полно таинственной, тихой отрады,
Чуждой ныне десяткам милльонов людей.
Здесь все кротко и мирно... Здесь тишь и лампады...
Здесь священное пенье молитв и псалмов...
А у «них» там сейчас — разрываясь, снаряды
Вырывают у родины лучших сынов.
И жужжат неустанно, как жуткие шмели,
Смертоносные пули, трещит пулемет,
И под вой неумолчной и грозной шрапнели
В бой кровавый за ротою рота идет,
Покрывая свой путь незабвенною славой,
Поливая его кровью смелых бойцов…
Боже Светлый, Могучий, Всесильный и Правый!
Сохрани наших братьев, мужей и отцов!

Сохрани сыновей матерям одиноким,
Что здесь молятся слезно под кровом Твоим
И над ужасом брани кровавым, жестоким
Пусть зареет скорей Твой посол херувим
С светлой вестью далекого, яркого рая,
С пышной ветвью оливы в прекрасных руках
Да промчится он всюду, о мире взывая,
Сея свет и надежду в усталых сердцах.
И, забыв про вражду, про кровавые брани,
Воин на землю бросит дымящийся штык
И в молитве дрожащие сложатся длани,
И настанет блаженства и радости миг.
И обнимет сестра возвращенного брата,
И прильнет к груди сына счастливая мать,
И, любовью к отчизне священной объята,
Возвратится с победой геройская рать.

Журнал «Задушевное слово для старшего возраста», №14, 5 февраля 1917 года.

@темы: текст, стихотворение, творчество, Чарская, иллюстрации, Задушевное слово

---

Клавдия Лукашевич. Злюка. Рассказ

[change-ange]

Вот еще один рассказ про мальчика-горбуна. Он совсем другой, мальчик этот - деревенский, и история заканчивается грустно.

Клавдия Лукашевич. Злюка. Рассказ из сборника "Детские годы", 1912 год.

Злюка

По берегу быстрой, извилистой речки Серебрянки раскинулась большая деревня. Весело выглядывают из-за зелени новые, чистые избы; кое-где красуются нарядные дачи; на противоположном берегу — сосновая роща, далее — маленькие горы и лощины, а кругом, на далекое пространство, тянутся леса... Крестьяне этой деревни — люди зажиточные; земли у них много, на лето они отдают свои избы под дачи и живут себе припеваючи. Летом в деревне большое оживление: наезжает много дачников, по улице беспрестанно кричат разносчики, а в маленьких садах, перед дачами, слышатся целые дни детские голоса.
Зато зимой наступает полная тишина: только крестьянские дети, как и летом, бегают себе по улице и их звонкие голоса раздаются с утра до ночи.

Было воскресенье. День стоял морозный, ясный; небо голубое, а снег такой белый, что даже смотреть на него было больно. В некоторых избах собралось много народу: крестьяне угощались, разговаривали, смеялись, а ребятишки веселою гурьбою побежали к реке: она славно замерзла, её пологий берег представлял из себя такую высокую ледяную гору, что дети целые дни катались здесь.
— Перво - наперво все вместе на рогожу сядем и с горы скатимся,— командовал рыжеволосый высокий мальчуган.
- Только чур, Петруха, не толкаться... А то ты как прошлый раз... Этак нельзя... этак убиться можно… — сказал ему красивый черноглазый товарищ.

— Эх, ты... девчонка!.. Убиться можно... — передразнил Петруха и, схватив огромную рогожу, стал расстилать ее по снегу. Товарищи помогали ему. В стороне от них из-за дерева выглянул маленький горбатый мальчик и тотчас же снова скрылся. Один из мальчиков заметил его.
— Возьмемте хоть разок скатиться Ваську-горбуна, — попросил он товарищей.
— Вот-то важно будет... А я на горб верхом сяду... — заметил маленький мальчуган с плутоватым лицом.
Дети громко рассмеялись,
— Зубоскалы... обидчики! — прошептал их товарищ, впрочем, и сам не подумал отставать от них.
Мальчики тесно уселись на рогожу, но сколько ни старались, не могли сдвинуться с места, вставать же никто не хотел.
— Эй, Васька, толкни-ка нас, - закричал рыжий Петруха, оглядываясь по сторонам.
Из-за дерева показалась крошечная невзрачная фигурка, приблизилась к детям и изо всей силы стала толкать их. Однако сдвинуть рогожу оказалось трудновато. |Вася краснел, кряхтел, напрягал все свои силы. Наконец его старания увенчались успехом: рогожи двинулась.
— Васька, вперед ты не очень старайся, а не то пожалуй, горб уронишь! — закричал один из мальчиков.
— Чего ты смеешься надо мной? Что я вам сделал? — проговорил Вася и сердито поглядел на удалявшихся.
— Уpa! ура! ура!.. — раздалось в воздухе.
Со звонким смехом и криком катилась веселая ватага ребятишек с высокой горы... Некоторые попадали, другие налетели друг на друга, иные совершенно вывалялись в снегу; но все раскраснелись, были довольны и счастливы.
Вася сверху поглядел на них, потом отошел в сторону и вздохнул...
Между тем ребята снова поднялись на гору и уселись на рогожу.
— Васька, толкни нас! — снова закричал рыжий Петруха.
— Ладно, сами толкните, зачем ругаетесь?
— Экий злющий змееныш, уж с ним и пошутить нельзя, — заметил мальчик, который обидел Васю.
Горбатый Вася угрюмо посмотрел на мальчиков.
— Вам, как что надо, — так сейчас: «Васька, - сделай», а то так: «урод... горбун»... — обидчиво говорил маленький человечек.
— Знамо, урод и есть... злющий горбун... Не даром же над тобой все смеются. Нешто, ты думаешь, так красиво?
Петруха согнулся и, желая изобразить Васю, стал ходить около товарищей. Те покатывались со смеху.
— У Васьки и спереди горб, а у тебя нет... — заметил один из мальчиков.
Петруха живо поснимал с головы товарищей шапки и напихал их себе спереди за пальто.
— Вот теперь вылитый Васька,— одобряли его мальчики.
— Дрянь вы все, больше ничего!— прошептал Вася и шибко пошел по дорожке.
Целый день он где-то скрывался, а вечером вышел побродить по улице. Тихо и светло так было. Полный месяц сиял на небе, усеянном звездами, и Вася долго любовался им... Вдруг в конце улицы мальчик заметил большого человека из снега.

— Ишь, какого сделали, — прошептал он, улыбаясь, и поспешил, чтобы поближе рассмотреть его.
Но едва он подошел, как быстро повернулся назад: он увидел, что человек был сделан с двумя огромными горбами.


II.


К концу мая деревня оживилась вполне. Стали съезжаться дачники, забегали и засуетились хозяева, а мальчишки целыми днями поджидали возы, и едва они показывались, как дети радостно приветствовали их и охотно помогали переносить вещи. Почти в каждую дачу переехали дети. Девочки как-то долго не сходились между собой, а мальчики — те живо передружились и часто целой гурьбой, в сопровождении деревенских ребятишек, отправлялись на прогулку. Чаще всего дети играли в роще, по другую сторону Серебрянки, и особенно любили ту поляну, которая одной стороной прилегала к реке, а с противоположной стороны подымалась невысоким пригорком, густо обросшим хвойными деревьями.
В одно из воскресений дети шумною толпою направились в рощу. Впереди бежали два господских мальчика и несли огромного змея, мочальный хвост которого был сделан на славу. Деревенские ребятишки смотрели на него с благоговением.
— Ну, Федя, запускай, а я буду веревку держать, — командовал, должно-быть, хозяин соблазнительной игрушки.
Он побежал от товарища, который держал змея, и издали крикнул ему, чтобы он спускал его. Легкий ветерок благоприятствовал забаве детей. Дрогнул бумажный змей, закачался и, описывая круги, высоко поднялся под облака.
— Хвост-то, хвост-то!.. Ну, вот, словно змея!..— восхищались деревенские ребята.
— Прелесть как сегодня он держится, — заметил худенький гимназистик.
Сняв шапку и подняв голову, он с живым любопытством следил за поворотами змея. При каждом движении, при каждом зигзаге дети звонко смеялись, делали друг другу свои замечания и были без границ счастливы. Долго провозились они со своим змеем, много раз снова запускали его, но, наконец, он надоел им. Хозяин игрушки бережно свернул его и понес домой, обещая тотчас же вернуться, а остальные дети направились к реке.
— Смотрите, вон горбатый сидит! — проговорил краснощекий мальчик, одетый в красную шелковую рубашку и плисовые шаровары.

— Это—Васька, он, страх, какой злющий, — ответил ему один из деревенских мальчиков.
— Ишь, тоже сидит, рыбу удит!.. заметил рыжеволосый Петруха.
— Хотите, Сереженька, я его подразню?
— Нет, не надо, ведь это нехорошо... — вступился миловидный гимназистик, желая направиться в другую сторону.
Ну, что за пустяки, Коля,— остановил его Сережа. — Ведь мы только посмеемся — не станем же с ним драться!
— Я не пойду с вами... — решительно сказал Коля и скрылся между деревьями.
Дети подошли к реке, к тому самому месту, где на камне сидел Вася.
— Ты какую рыбу удишь?.. Колюшек? — спросил Сережа, улыбаясь.
Ответа не было.
— Ишь, он не говорит, важничает, что больно удочка хороша... - заметил Петруха, хватая плохонькую удочку, на конце которой виднелся крючок из булавки.
Вася сердито отдернул удочку, встал, раскраснелся, взял тряпочку с червями, какой-то разбитый кувшин, видимо, приготовленный для рыбы, и хотел уйти. Мальчики обступили его:
— Что же ты не говоришь с нами?.. Какой важный! — говорили дети, посмеиваясь и теснясь около Васи.
- Отвяжитесь вы от меня... Не хочу я с вами знаться... пустите...— твердил Вася, совсем рассердившись и отталкивая мальчиков руками
— Ну, не говорил ли я вам? Чистый змееныш этот Васька!— торжествовал Петруха. — У-у-у-у… горбун! — проговорил он, дернув Васю за рубашку.
Вася размахнулся, но Петруха успел увернуться. Мальчикам понравилась такая проделка. Они стали дергать Васю то за волосы, то за руки, то за рубаху. Вася выходил из себя, кричал, бранился, бросался на товарищей, но ничто не унимало их. Вдруг он закрыл лицо руками, бросился на траву и горько зарыдал... Дети остались в недоумении, постояли около него и разбежались.
Как только скрылись мальчики, из- за деревьев показался Коля. Он был бледен, и губы у него дрожали.
— Вася! — тихо окликнул он еще лежавшего на земле мальчика.
— Убирайтесь вы!.. Уходите!.. Оставьте меня!..— рыдая, проговорил Вася, вскочил на ноги и, позабыв свою удочку, побежал к лесу.


III.


Солнышко летом встает рано. Рано встают и крестьяне. Дела у них много: спать некогда. Вася тоже проснулся чуть свет. Правда, у него не было никакой особенной работы, но он привык вставать вместе с солнышком. Он слышал, как мать выгнала скотину, как отец, братья и сестра ушли на работу; тогда он прошел в сад, присел около крошечного деревца на землю и долго любовался им...
«Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь»... шептал мальчик, перебирая листочки, но, не доходя до конца, сбивался, снова принимался считать и опять сбивался. «Много уж теперь выросло листочков. На будущий год, пожалуй, цвести будет, потом яблочки, вырастут. Вот уж ни за что никому ни одного яблока не дам... Пойти, разве, за ягодами в лес», прошептал мальчик, встал с земли и пошел отыскивать корзинку. Он достал себе палочку, надел на палку корзинку, положил ее на плечо и пошел в лес...
Хорошо было в лесу в летнюю пору. Солнышко проглядывало между деревьями, мириады насекомых перекликались всевозможными голосами. Сколько цветов! Сколько ягод! Вася живо набрал свою корзинку и, довольный, отправился к дому, а тут еще набрел на такое ягодное место, просто глаза разбегаются. «Ну, теперь сам поем», решил мальчик, растянулся на траве, лакомился ягодами, да устал немного и задремал. Проснулся Вася, когда солнышко уже было низко. «Ишь, как поздно, проговорил он и хватился своей корзинки, но её не оказалось.
— Унесли, — прошептал Вася дрожащим голосом, сжав кулаки. — Это ребята!..
И, сердито насупив брови, он направился домой. Прохладно и легко дышалось в лесу, дневной жар спал, воздух был теплый и ароматный, но невесело было Васе. Он скоро вышел из лесу и пошел по дороге. Вдали виднелась деревня. Вася устал, присел отдохнуть и задумался.

— Вася, а Вася, отчего ты со мной не хотел говорить?— ласково сказал кто-то сзади.
Вася сердито обернулся, недоверчиво посмотрел на говорившего и хотел уйти.
— Вася, ты не бойся, я не стану обижать тебя, — снова заговорил знакомый гимназистик, который стоял около него.
Вася в нерешимости остановился и конфузливо посмотрел на доброго мальчика.
— Я думал, ты тоже дразниться станешь, — наконец тихо сказал он.
.— Нет, ты больше не думай этого: мне так было тяжело, что мальчики тогда обидели тебя...
- Они ведь всегда обижают меня, дразнят, бьют. Сегодня ягоды унесли, все потому, что я горбун.
— Ну, я теперь буду играть с тобою. Я буду тебе книжки хорошие читать, будем рыбу удить, в лес за ягодами станем ходить...
Лицо Васи оживилось. Он радостно улыбнулся и близко подошел к доброму мальчику.
— Хочешь, — дрожащим голосом проговорил он, — хочешь, я тебе дудочку сделаю? Я хорошо умею делать.
— Сделай, сделай! — ласково отвечал Коля. — Вот и отлично: мы в лесу с тобой играть будем.
— А хочешь, — я тебе яблоньку подарю? — снова спрашивал Вася, едва скрывая свое счастье. — Я сам ее посадил, я ее очень люблю, она цвесть потом будет, яблоки вырастут...
— Нет, Вася, мне яблоньку негде держать: она в комнате расти не станет.
— Ну, так хорошо… как только у меня вырастут яблоки, я все для тебя спрячу, — решил Вася.
— Спасибо, — сказал Коля, — мы на будущий год опять сюда на дачу приедем.
Мальчики встали и пошли по дороге.

— Ты приходи, Вася, ко мне, предложил Коля. — Моя мама такая добрая, только ты одевайся почище,
да мой хорошенько лицо и руки. Посмотри, какой ты грязный... Я этого не люблю.
— Хорошо, — тихо отвечал Вася, поглядывая на свою засаленную рубашку и грязные руки.
Мальчики вошли в деревню.
— Уходите от меня, — сказал Вася своему новому товарищу, - мальчики завидят, смеяться станут над нами.
— Ну, хорошо. Прощай, Вася. Увидимся...
И Коля быстро направился к своей даче.
Вася не пошел ужинать: ему скорее хотелось остаться одному. Он прошел в амбар и приготовился спать. Первый раз в жизни было так хорошо, так радостно на душе. «А может, он только посмеялся надо мной?» мелькнуло у него в голове. «Нет, не может быть»… отвечал он, засыпая…




IV.


Веселый проснулся на другой день Вася. Он вышел на двор, улыбнулся и чисто-начисто вымыл себе руки и лицо. Мальчик взял корзинку и прошел в лес; он оглядывался по сторонам все ему казалось радостнее, веселее: будто травка была зеленее, цветочки ярче, будто пташки, которых так любил Вася, пели сегодня голосистее и лучше. Вася снял шапку и улыбнулся. «Ишь, как хорошо!..» прошептал он.
Мальчик набрал прутиков, сплел аккуратно корзиночку, выложил ее внутри листьями и стал собирать крупную землянику. Живо набрал он свою корзинку, вернулся домой и прошел на огород; там мать его полола гряды.
- Мама, а мама, — тихо окликнул Вася, — дай мне чистую рубашку.
Полная женщина поднялась между грядами.
— Да ты в своем ли уме?! Нешто сегодня воскресенье али праздник какой? Да ты просто, малый, ряхнулся!

— Дай, мама, — снова попросил он, — я сегодня к Коленьке пойду.
— И слушать тебя не хочу! Убирайся с глаз, пока тебе не попало и с Коленькой твоим!!
Печально опустив голову, Вася пошел прочь... «Уж сегодня не пойду к нему», подумал он. Он взял свои ягоды, вымылся еще раз, причесал себе голову и вышел со двора. Мальчик дошел до хорошенькой дачки и остановился у решетки сада. В саду никого не было. Вася тихо отворил калитку, поставил на скамейку ягоды и убежал. В этот день он никуда не выходил из дому. Он не отвечал на брань и насмешки родных и не убегал задумывать что-нибудь нехорошее: ему почему-то хотелось быть и ласковее и добрее.
Вечером, когда все улеглись спать, Вася отыскал где-то обмылочек, надел на себя старое платье и побежал к реке. Он снял свои панталоны и рубашку и стал стирать. Долго он провозился с этим делом, поздно вернулся домой и перелез через забор. Мальчик повесил в укромном месте белье и, счастливый, лег спать.
На другой день он, по обыкновению, встал рано и первым делом хватился своего белья, но его не оказалось. Испуганный, он прошел: в избу: мать там пекла хлебы...
— Мама, где моя рубашка? — дрожащим голосом спросил Вася.
— Погоди, голубчик, я доберусь до тебя. Я тебе волосья-то вытаскаю! Ты с чего это привередничать вздумал? Откуда ты таким фокусам научился?.
Вася весь дрожал, но молчал. Мать достала с полки выстиранные им вещи, сердито принялась их катать, и бросила ему в лицо.
Радостно схватил Вася белье, живо оделся, умылся и вышел на улицу. Он прошел несколько раз мимо Колиной дачи, — там никого не было видно. Вдруг из-за угла показалась веселая ватага ребятишек. Коля был с ними, он бежал вперед со змеем в руках.

— 3дравствуй, Вася, — крикнул он мальчику и скрылся с детьми.
Живо вернулся Вася, Сердце его сильно забилось, он торопливо прошел в свой огород. Ему ли было ожидать участия!? Верно, Коля забыл свое обещание или, как и тогда, когда дети запускали змея, боялся итти против товарищей, а может,— ему было с ними веселее.
И Васе стало еще тяжелее.

@темы: текст, творчество, иллюстрации, Лукашевич

---

Стихотворения Лидии Чарской из журнала "Новый мир"

[change-ange]

Журнал «Новый мир», №14. 1905 год

Очарованьем ночи мглистой
Моя душа покорена,—
Из дали огненно-искристой:
Глядит надзвездная страна.


За грань высокого предела
Летят послушные мечты,
И ждет небесного удела
Душа при виде красоты...

Но в блеске дивного чертога
В смятенье меркнет мысль моя -
И жаждет зреть земного бога,
Уйдя в надзвездные края!

Л. А. Чарская.



Журнал «Новый мир», 1902 год

ВЫБОР
Стихотворение Л.А.Чарской

Жил да был король на свете
Важный, хмурый и седой...
В том же самом королевстве
Жил и рыцарь молодой.
За гранитными стенами
В пышной свите, во дворце
Юный паж ютился скромно
С первым пухом на лице.
Юный паж, король и рыцарь,
Все влюбились вдруг за-раз
В чернокудрую принцессу
С светозарным блеском глаз.
Чернокудрою принцессой
Каждый жаждал обладать...
Но кому ж она решится
Сердце гордое отдать?


— «Я владею королевством,—
(Ей сказал король),— и вам
Вместе с верным мудрым сердцем
Власть и трон мои отдам».


— «На турнире, в честь прекрасной
Выйду я на смертный бой
И её прославлю имя»
(Рыцарь клялся головой).


Паж молчал... Но взором нежным
Много-много говорил...
Правда, власти королевской
Он ни мало не сулил,
Правда, даже громкой славы
Не посмел он обещать...
Но за то любить умел он,
И умел... молчать.
Л.Чарская.

@темы: текст, творчество, Чарская, стихотворения

---

Книги серии "Книги на все времена"

[change-ange]

Издательство "Энас-книга" открыло серию "Книги на все времена". Уже вышли "Дом шалунов" Лидии Чарской, "Волчонок" А.Анненской.

Самая-самая нововышедшая - Сегюр "Маленький горбун".



Тема детей-калек часто встречается среди детских старинных книг. У Клавдии Лукашевич, например, я нашла вот такой рассказ:

Клавдия Лукашевич. Брат и сестра. Рассказ (из сборника «Детские годы», 1912г.)

Дело было летом. День был ясный и теплый. В Летнем саду, у памятника Крылова, резвилось много детей. Одной компании, казалось, было особенно весело: одна игра сменялась другою, смеху и шуткам не было конца.
— Давайте в короли играть! — воскликнула хорошенькая девочка, нарядно одетая, по-видимому, любимица маленькой толпы.
Дети тотчас же согласились.

- А кто же будет королем? — спрашивали они один у другого.
- Теперь мне хочется быть королем, — сказал маленький горбатый мальчик.
Дети переглянулись и стали молча улыбаться.
— Нет, Поль, ты не будешь королем, — заметила все та же хорошенькая девочка.
— Отчего же нет, Нина? И ты была раньше, и Женя, и Верочка, и все были, кроме меня. Отчего же вы не хотите меня сделать королем?— обидчиво говорил ребенок.
- Оттого, что король должен быть немного покрасивее тебя, — с насмешливой улыбкой отвечала Нина, сестра Поля.




Действительно, лицо мальчика было старческое и некрасивое, но при взгляде на его большие, умные и ласковые, глаза как-то забывалось все его безобразие, и что-то невольно тянуло к этому бедному ребенку.
Поль, ничего не ответил на замечание сестры; слезы навернулись у него на глазах, и он молча пошел по дорожке.
— Можешь себе капризничать, сколько угодно! - закричала ему вслед Нина.
Навстречу мальчику поднялась со скамейки старушка, ласково улыбнулась, обняла и поцеловала его.
— Что же ты не играешь с ними, Павлушенька? — заботливо спросила Она.
- Я не хочу больше играть, няня, — я устал, — отвечал мальчик, глотая слезы.
Нянька пытливо взглянула на него и направилась к играющим детям.
— Ниночка, не пора ли домой? Уже время: обедать, — сказала она.
Девочка живо попрощалась со своими друзьями, и пошла вслед за нянькой и братом к выходу.
Вернувшись домой, Павлуша все украдкой взглядывал на сестру, — Нина, видимо, сердилась и была недовольна.

Наконец Поль не вытерпел, подошел и поцеловал девочку.
— Ты не сердись на меня, Нинуся: право, я не капризничал. Только мне очень хотелось быть королем и отгадывать.
- Уж ты Поль, всегда расстроишь игру, — недовольным тоном отвечала Нина, отстраняя ласки брата.— Пошел сейчас, няне пожаловался; она домой повела... И все из-за тебя.
— Нет, Нина, ты знаешь, что я на тебя никогда не жалуюсь, — серьезно заметил мальчик.



Павлуша и Нина были круглые сироты и жили у своей тетки. Павлуше было восемь лет, Нине семь. Тетка очень любила и баловала хорошенькую племянницу, всюду возила ее с собою, а если кто приходил из гостей,— сейчас же девочку призывали, восхищались ею и ласкали. На бедного же горбатого Павлушу несправедливая женщина не обращала ни малейшего внимания, разве побранить когда за Нину! Впрочем, это случалось редко, потому что Поль нежно и горячо, любил сестру. Обидит ли его Нина, случалось, что и ударит, или его любимую вещицу сломает,— всегда мальчик находил оправдание её поступку и примирялся с обидою.
«Она еще маленькая, глупенькая,— думалось ему, — у неё нет папы и мамы, ее некому, кроме тебя, научить добру», вспоминались ему слова няни, и добрый мальчик все прощал сестренке.
А Нина, по правде сказать, была очень избалованная и капризная девочка. Случалось, что она была приветлива и ласкова с братом, но едва ей покажется, что он не делает по её желанию, и она тут же начнет кричать и сердиться.
Больше всего Нина думала о своей наружности; она знала, что она хорошенькая, что все ее ласкают и любят, — и причудам девочки не было конца.

II.

Вечер. Все тихо в детской. Лампадка чудь теплится и дрожащим светом обливает комнату. Поль, и Нина спят в своих кроватках. В углу, перед иконой, стоить на коленях старушка и молится. Вот она кончила, встала, перекрестила спящего Павлушу и подошла к Нине. Девочка быстро обернулась и с улыбкой посмотрела на няню.

- Ты что это не спишь, срамница? — сказала старушка, погрозив ей.
— Я не хочу, няня. Скажи мне сказочку, — капризно просила девочка.
— Полно тебе, какие сказочки на ночь! Спи сейчас. Ах да, вот я что еще хотела сказать тебе.— Нянька присела к Нине на кровать и шепотом начала… — За что это ты все брата-то обижаешь? Стыдно, Ниночка, Господь накажет тебя. Ведь вас только двое и есть... Я ведь все вижу, все знаю.
— Да ты подумай, няня. Просится давеча королем быть... Ну, какой же он король — такой безобразный и горбатый!
— Пусть я горбатый! Пусть безобразный! — вдруг заговорил Павлуша, неожиданно приподымаясь с постели. — А ты — капризная, безжалостная девочка! — и он, рыдая, бросился на подушку.
— Ты как смеешь браниться! — закричала Нина, вскочив. — Погоди, я тете скажу. Злой мальчишка!..



Девочка раскраснелась, и глаза у неё блестели. Старушка растерялась и не знала, что делать.
— Перестаньте вы, перестаньте — унимала она детей, подходя то к одному, то к другому. — Нина, я тебя в угол поставлю, если будешь так сердиться... Павлуша, уймись, не плачь...
Мальчик по обыкновению скоро послушался и умолк, а Нина, не обращая внимания на слова няньки, еще долго что-то сердито бормотала про себя. Следующие дни Павлуша был как-то особенно грустен. Любящий глаз няньки тотчас же заметил эту перемену в дорогом ребенке. Едва ей удалось остаться с мальчиком наедине, она подозвала его к себе и, лаская, спросила:
— Ты здоров ли, мой ангел? Что ты такой скучный? Что с тобою?
— Нет, ничего, я здоров, нянечка... — уклончиво отвечал ребенок.

- Полно, скажи, Павлушенька, что с тобою? — настойчиво спрашивала нянька.
— Ах, няня, — вдруг решительно заговорил мальчик, — как бы я хотел быть красивым и не горбатым. Все бы меня любили и ласкали, как и Нину. А теперь надо мной лишь смеются. Иду по улице — останавливаются. Другой раз мальчишки бегут и кричат: горбатый, горбатый… А я-то чем же виноват. Даже Нина и та…
Павлуша умолк и тяжело вздохнул.

—- Опять ты за старое… — проговорила старушка, отирая украдкой слезу.— Что же делать, если у тебя есть недостаток. Ты это сам знаешь, а обращать на это внимание нечего. Будь ласковый, добрый, прилежный, и поверь, милый, кто тебя узнает, — тот полюбит.
Задумчиво устремив на няньку свои красивые глаза, слушал мальчик. Он понимал, что она говорила, и ему становилось как-то отраднее на душе. Только чтобы успокоить Павлушу, говорила няня: Будь добрый, ласковый, прилежный». Старушка знала, что ее дорогой воспитанник последним поделится с первым встречным, что он пожалеет и приласкает самое ничтожное беззащитное животное. Много раз слышала нянька, как учительница Павлуши говорила тетке: «Я не видела ребенка прилежнее, послушнее и внимательнее Поля».


III.


Весело шумит самовар на столе в столовой. Кругом так чисто, светло и уютно. Нина и Павлуша сидят с теткой и пьют чай.
— Ниночка, что с тобой?— вдруг спрашивает тетка, пристально посмотрев на племянницу.
У девочки щеки разгорелись, глаза блестели, и она еле дотрогивалась до чаю.
— Голова болит, тетя, глотать больно, — отвечает Нина и прижимает руки к горячей голове.
— Что с тобой, милая моя? - испуганно говорить нянька.— Поди, ляг скорее, разденься. Барыня, надо за доктором скорее послать, — шепотом обращается старушка к тетке.
Девочку уложили в постель. Жар у неё становился все сильнее и сильнее. Она металась, бредила, на теле выступила сыпь.
Приехал доктор и, внимательно осмотрев больную, сказал, что у ней оспа.
Сильно плакал и горевал Павлуша. Несмотря на все просьбы и мольбы оставить его с сестрою, — мальчика удалили на время из дома.
Долго прохворала Ниночка, наконец ей стало лучше, и доктор даже позволил встать с постели. Девочка оделась и пошла к тетке.
— Ах, как тебя изуродовала оспа! — воскликнула неосторожная женщина, при виде племянницы.


Нина подошла к зеркалу. Действительно, все её хорошенькое личико было покрыто глубокими ямками. Горько зарыдала девочка, и ей стало хуже.
Однако, несмотря на всю опасность, Нина все же поправилась.
Много дней, много вечеров провела девочка с няней.
Тетка меньше стала обращать внимания на племянницу, никогда не брала ее в гости, а если кто из её знакомых и видел Нину, то уже не восхищались ею, а только говорили с сожалением: «Бедная девочка».
Теперь только поняла Нина, кто искренно любил ее, и сознала, как она часто бывала несправедлива. Девочка с нетерпением ожидала Павлушу, который уехал с родными в деревню. Она уверена была, что мальчик будет любить ее и такою.
Вернулся Павлуша и увидел сестру. Ему стало так больно, так тяжело, что, казалось, и не перенести такого горя.
Сдерживая слезы, подошел он к девочке:
— Нинуся, милая, я еще больше буду любить тебя, — тихо проговорил он.



Девочка сконфуженно наклонила голову и заплакала.
— Мне было очень скучно без тебя, Поль, — наконец сказала она, ласково посмотрев на брата.

@темы: текст, творчество, "Волчонок", "Дом шалунов", "Маленький горбун", Софи де Сегюр, ЭНАС-книга, Чарская, иллюстрации, Анненская, Лукашевич

---

Иллюстрации к повести Л.Чарской "Записки маленькой гимназистки"

[change-ange]

Дореволюционные издания повести Лидии Чарской "Записки маленькой гимназистки" были иллюстрированы художником А.Бальдингером. Он же рисовал иллюстрации и к другим произведениям писательницы: "Так велела царица", "Дом шалунов" (недавно переиздан в "Энас-книге" со старинными картинками), "Паж цесаревны".

И еще пять (будут позже). Всего 12 иллюстраций.

@темы: А.Бальдингер, Чарская, иллюстрации

---

ВДОХНОВЕНИЕ. СТИХОТВОРЕНИЕ Л.Чарской.

[change-ange]

Журнал «Новый мир», 1903г.

ВДОХНОВЕНИЕ.

СТИХОТВОРЕНИЕ Л.Чарской.

Как женщина капризно иногда
И как ребенок своевольно,
То замолчит оно на долгие года,
То зазвучит мучительно и больно.
То лаской обожжет горячею порой,
То злобно задрожит бессилием и
гневом,
То разольется вдруг прелестной и
живой
Мелодией с чарующим напевом.
Изменчиво, как северные дни,
В сиянье солнечном запрятавшие
слезы,
То жаркое до зноя, как они,
То расточающее грозы.
И все ж оно царит, и все ж оно
поет,
И дышат им жрецы его до века,
И храм его велик, и этот храм
цветет
В жилище сердца человека!
Л. Чарская.

У Чарской есть всякие стихи, разного направления. Лучше и хуже. Это стихотворение мне нравится. Оно печаталось во взрослом журнале "Новый мир".

@темы: текст, стихотворение, "Новый мир", творчество, Чарская

---

О Чарской

[Ayunru]

В начале двадцатого века она была любимым автором юношества. Критикой же, с одной стороны, она была избалована с самого начала: первая же ее книга «Записки институтки» получила положительные отзывы. Но понемногу ее чистосердечные признания стали критике надоедать (не публике; потому читающий любовные романы с удовольствием проглатывает их один за другим, невзирая на их явную однообразность). Корней Чуковский и вовсе назвал ее «гением пошлости» – а его мнение что-то да значило.

Потом грянула революция, всем стало не до Чарской, а в Советском Союзе она, конечно же, оказалась воплощением буржуазности и мещанства. Пролетариату ее сопли читать не дозволялось.

О ней забыли.

А что дальше?!

@темы: ссылки, биография

---

Записки старой смолянки.

[Semper eadem]

Хочу поделиться, нашла отсканированную книжку Быковой "Записки старой смолянки"
Читать можно здесь, если не смущает дореволюционный алфавит.

@темы: ссылки

---

Рецензия на "Дом шалунов" (НЦ ЭНАС)

[silent-gluk]

Живет здесь: www.labirint.ru/reviews/show/212546/

Собственно рецензия

Жанна Владимировна


(рецензий 24 / оценок +286)



Понравилось? Да
|
Рейтинг: +2
Лет 5 назад , по случаю, на блошином рынке мною была приобретена серенькая невзрачная и потрепанная книжка : Л. А. Чарская «Ради семьи» издание И. Кнебеля , Москва 190? год, с иллюстрациями А. Вестфален . С тех пор и началось мое « настоящее» знакомство с творчеством Лидии Алексеевны Чарской ( Чуриловой). Читала я ее произведения и ранее , но как-то поверхностно и мимоходом . А тут вдруг что-то щелкнуло в голове и «случилась любовь» и к писательнице , с такой непростой судьбой , и к ее произведениям . После этого «случая» я и решила собирать книги Чарской . Так вот , почти тогда же было приобретено мною и 54 томное собрание сочинений Чарской ( чему я была безумно рада ),выпущенное с благословения епископа Южно-Сахалинского и Курильского Даниила « Русской Миссией» .
И тогда же я прочитала на сайте поклонников творчества Лидии Алексеевны , что данное собрание сочинений - , мягко говоря, не совсем творчество Чарской . Сравнивать мне было не с чем ( другие книги Чарской , которые попадали в домашнюю библиотеку , не дублировали произведения из собрания сочинений ) , но зерно сомнения запало в душу .

И вот наконец «Дом шалунов» … Да … текст данной книги намного богаче , текста «шалунов» из собрания сочинений , приведу для сравнения один абзац -
Из собрания – В конторе газеты было много народа . Все окружили рыдавшую . Начались расспросы , советы , утешения . А молодая дама все плакала и плакала . Она могла только бессвязно пояснить , что пропал ее Ника , ее дорогой мальчик , радость и утешение , пропал во время прогулки .

Данная книга – В конторе газеты было много народа . Все окружили рыдавшую . Начались расспросы , советы, утешения . А молодая дама все плакала , плакала . Сквозь судорожные рыдания она могла только бессвязно пояснить , что пропал ее Ника , ее милый , маленький , дорогой мальчик , радость и утешение , пропал во время прогулки . Новые рыдания помешали говорить бедняжке.

И такие сокращения эмоционального наполнения текста почти в каждом абзаце книги из собрания сочинений … Зачем ? Вроде и небольшие сокращения и смысл сохранен , но Обидно как-то за произведение … Оказывается «перевод » возможен не только для Андерсена …

Отсюда вывод : в данной книге все-таки не урезанный , эмоционально наполненный текст . И это уже плюс . Плюс почти на каждой странице имеются сноски с толкованием устаревших слов ( так , на мой взгляд, гораздо удобнее ,чем делать словарь в конце книги ). Плюс белая ( слегка тонковатая ) бумага и среднего размера шрифт ( можно было б чуть покрупнее (для детей)) . НО особо придираться к данному изданию не имеет смысла , так как незаслуженно забытые произведения Лидии Алексеевны переиздают не часто (хотя они уже внесены в программу внеклассного чтения средней школы ). Еще я считаю большим плюсом данной книги - иллюстрации художника А. Бальдингера , правда жаль , что их всего 9 шт. Я считаю , что Старинные книги хороши именно со Старинными иллюстрациями , которые наиболее тонко передают дух времени ( хотя бывают и очень приятные исключения ) . Тираж всего 2000 экз.
О содержании нет смысла писать . Как всегда у Чарской – интересный сюжет ( с поучительным подтекстом ) и несколько мелодраматическое ( на взгляд некоторых ) изложение . Но мне нравится !!!
Так что смело рекомендую данную книгу в вашу домашнюю библиотеку .
Фотографии иллюстраций уже замечательно выложены и Лабиринтом и предыдущим Рецензентом .
22.10.2010 13:06:43

@темы: статьи, ссылки, ПСС