Детский старинный журнал "Задушевное слово". Продолжение

[change-ange]

Детский старинный журнал "Задушевное слово". Продолжение

Журнал с довеском. Всевозможные развлечения в подарок.

Вообще, этот детский журнал был особенно привлекателен своими многочисленными и разнообразными приложениями. Даже в рекламе подписки первыми строчками перечислялись именно премии и приложения, их количество, состав. Другие журналы также предлагали «бесплатно» дополнительные брошюры и книги для подписчиков, это был обычный рекламный ход в начале 20-го века, но такого изобилия (до 48 приложений, то есть, почти к каждому номеру журнала) как в «ЗС», пожалуй, нигде не приходилось видеть. Это были не только собрания художественных книг, но и игры, головоломки, самоделки, цветные картины для украшения комнат, картинки для раскрашивания, научные сборники, календарь, записная книжка, описания рукоделий.




Военные приложения-новости с фронта 1916 года



В рекламе подписки указывалось, что кроме самих номеров издания, подписчики обязательно получают все указанные приложения, если подпишутся с ноября текущего года.


В отличие от всех остальных детских журналов, «ЗС» выходил с ноября по октябрь следующего года, тем самым не прерывая традиции своего первого выхода в ноябре 1876 года. Лишь только на три года журнал останавливал свой выход – с 1881 по 1883, в годы внезапной тяжелой болезни и лечения М.О.Вольфа за границей и последующей смерти в 1883г. Директором товарищества позже стал сын Вольфа, Людвиг.
Стоимость годового комплекта журналов в 52№№ была средней – 6 рублей. Примерно так стоили и другие иллюстрированные издания для детей и юношества (ежемесячный «Всходы» - 5 рублей, двухнедельный «Путеводный огонек» от 2-50 в начале своего существования до 5-50 в военные годы). Две-три роскошно изданные в твердых золототисненых тканевых переплетах «Товариществом М.О.Вольф» детских книги также стоили примерно 6-7 рублей. В военное и революционное время цена стала повышаться и достигла цифры 9 рублей за издание для малышей и 15 рублей в год – для детей и подростков, хотя это и не окупало уже всех расходов.


Приложения-книги Л.Чарской

@темы: статьи, Чарская, история журнала "Задушевное слово", Задушевное слово

---

Девичий альбом 1909 года

[Jeannette au cerceau]

Весь альбом тут: humus.livejournal.com/2269427.html


И еще поздравляю всех читателей сообщества с Рождеством

@темы: ссылки, творчество, иллюстрации, девичий альбом

---

Новая статья о Лидии Чарской в "Космополитен"

[change-ange]

«Хорошие девочки Лиды». «Космополитен». № 12. 2013.




О Чарской, похоже, не писали дамские модные журналы начала 20 века. Зачем? Широко рекламировал ее детский журнал «Задушевное слово». Не так широко, но тоже немало – взрослый «Родина». Те журналы, где она печаталась.



А тут совершенно свежая статья – в свежем журнале 21 века. Модный - да, женский – даже очень, и очень-очень глянцевый. Декабрьский номер «Космо». Рубрика «Женщина века».




Так что Чарская – это современно.
И скажу от себя: грамотная по фактам, интересная статья. Собравшая много материала воедино и компактно. Читала с довольным чувством.

@темы: текст, фотографии, статьи, творчество, Чарская, "Cosmopolitan", биография, "Космополитен"

---

Детский старинный журнал "Задушевное слово". Продолжение

[change-ange]

Да. Продолжение еще будет.



А пока повторяю ссылки, найденные telwen, где можно полистать номера "Задушевного слова" разных лет.

arch.rgdb.ru/xmlui/handle/123456789/20028/brows...

@темы: ссылки, иллюстрации, Задушевное слово

---

Детский старинный журнал "Задушевное слово". Продолжение

[change-ange]

«Задушевное слово». Из истории одного детского литературного журнала

«Отцы» журнала

Первым главным редактором журнала был педагог В.И.Лапин (в 1976-77гг.). При этом (как пишет секретарь журнала, писатель С.Ф.Либрович), для каждого возраста был свой редактор: известная в то время детская писательница С.М.Макарова – в отделе для малышей, сам Лапин – в юношеском возрасте, а в сборнике для семейного чтения – исторический писатель В.П.Авенариус, затем его сменил поэт П.И.Вейнберг. С 1878 г. журнал выходит под редакцией Макаровой. С сентября 1885 и до начала 20-го века главным редактором «ЗС» выступал российский педагог и публицист Вессель Николай Христианович (1837-1906). Затем в разные годы до закрытия журнала в 1918 году (последние номера журнала вышли и в младшем и в старшем возрасте 31 марта, строенным номером № 18-20) редакторами были (до своей смерти) Павел Матвеевич Ольхин, сотрудник Вольфа, популяризатор науки, врач по образованию, а с 1915 г. – С.М.Проскурнин.




Портрет «героя»

При такой смене редакторов журнал оставался почти неизменным по структуре, имел свое, узнаваемое «лицо». Посмотрим примерный портрет журнала периода начала 20-го века: формат, подходящий под современный А4 (хотя до наших дней многие журналы дошли подрезанными под переплет), 16 страниц гладкой белой плотной бумаги. 1 страница, не считая обложки (к ней мы вернемся попозже), всегда полупуста или совсем пуста. В 10-е годы там располагалась лишь маленькое изображение - в виде символа - читающего ребенка или нескольких детей, в верхнем правом углу.



В каждом номере оно было всё время новым, хотя затем начало повторяться в журналах военного времени и революционного периода – было не до новых иллюстраций. В нижнем левом же – какое-нибудь афористическое высказывание или четверостишие, реже, небольшое стихотворение. Иногда это были стихи известных поэтов-классиков. При подобном малом заполнении листа, его пространство было четко организованно и смотрелось изящно. Дальше, собственно, шел непосредственно сам журнал – одна большая повесть для детей или юношества, одна историческая повесть. Большие произведения печатались с обещанием «продолжение будет» и таким образом растягивались почти на весь год, юные читатели всегда находились в ожидании следующего номера, а в конце года обязательно помещалась реклама произведений, планировавшихся печатанием на следующий год. Таким образом, журнал был всегда ожидаем с большим нетерпением, подписка шла непрерывно. Затем несколько рассказов, иногда также с продолжением, одна-две научных или исторических статьи, написанных в соответствии с возрастом детей, стихи в красивых виньетках, сказка (чаще в «ЗС для младшего возраста»). На последних страницах встречались юмористические стихи или прозаические тексты с картинками. Все завершала обложка в четыре полосы, которая была не просто красивой картинкой-оберткой для журнала.








Она несла большую информативную функцию, особенно в 20-м веке (т.к. в 19-м это была еще обложка-картинка на весь лист). 1 полоса ее содержала в себе крупное заглавие (хотя в разные годы размер его менялся), напечатанное какой-либо цветной краской. В военные годы (начиная со 2-ой половины 16-го года, в «младшем возрасте» - позднее) обложка стала полностью черно-белой.


Заголовки военного времени

Заглавие журнала всегда было вписано в красивую виньетку-иллюстрацию стиля модерн, изображавшую читающих детей. На «ЗС» для младшего возраста были изображены малыши, на «ЗС» для старших – более старшие мальчики и девочки. В течение всего года картинка не менялась, на следующий год иногда появлялась другая иллюстрация. Ниже шли необходимые сведения об издательстве, условиях подписки и т.п., а также списки детских учебных заведений и библиотек. куда был допущен и рекомендован журнал. Тут же оставалось небольшое место для «передовицы», о которой речь шла уже и, перелистнув страницу, на 2 полосе обложки читатель мог увидеть массу новостей, переданных соответственно детскому возрасту. С развитием журнала в 20-м веке новости действительно больше обрабатывались для детей, чем в 19-м. Тут же начиналась одна из важнейших рубрик журнала, которая продолжалась и на 3-ей, а иногда и на 4-й странице обложки. Это была «Наша переписка», «Что нам пишут».



В других журналах тоже печатались письма читателей, в каждом была своя специфика, но в «ЗС» был особый, интересный прием, который привлекал читателей - через журнал можно было переписываться. Можно было обратиться к любому автору письма, задать ему вопрос или наоборот, ответить на его вопросы, что-то посоветовать, чем-то поделиться. Такое живое общение через любимый журнал воспитывало аккуратность, вежливость, вырабатывало стиль письменной речи, позволяло делиться мнениями о прочитанном, увиденном.

После писем, на которые обычно редакция не давала ответа, шла рубрика «Вопросный листок».


Оборотная сторона "анкеты"



В ней печатались в течение всего года ответы детей на анкету от редакции. Анкета иногда печаталась последним отрезным листом в итоговом 52-м № журнала, которая сразу могла отсылаться в Товарищество Вольфа – на ней был напечатан готовый адрес. Иногда она шла в виде приложения к «ЗС». Вопросы, в основном, касались детских предпочтений в книгах, писателях, жанрах. Также существовал «Вопросный лист» для родителей с опросом по проблемам воспитания. Для взрослых «Товарищество М.О.Вольф» в качестве приложений к детскому журналу также выпускал брошюры по воспитанию, составляющие библиотеку «Задушевное воспитание» (более раннее название - «Педагогическая библиотечка»)



и «Детские моды «ЗС» (газету об одежде для детей с фотографиями и рисунками костюмов) – 4 раза в год по 4-м сезонам.

@темы: статьи, история журнала "Задушевное слово", иллюстрации, Задушевное слово

---

Детский старинный журнал "Задушевное слово". Продолжение

[change-ange]

«Задушевное слово». Из истории одного детского литературного журнала


Типичный ДЛЖ. Иллюстрации: что и как.


«Задушевное слово» был типичным детским литературным журналом в том же понимании, в котором мы видим ДЛЖ и в другие эпохи – в советскую, в наше время. В журнал входили художественные произведения для детей и юношества, стихи, сказки, научно-популярные очерки, юмористические зарисовки и, по обыкновению «взрослых» журналов конца 19 - начала 20-го веков, масса репродукций картин, рисунков, гравюр, что позволяет его называть также «литературно-художественным». Сам же Вольф назвал его «детским иллюстрированным».

В то время наличие иллюстраций в издании было очень весомым для читателя при выборе журнала. В разные годы обложка была цветной (например, в 1884г.), дву- или трехцветной (почти все годы издания в 20-м веке), черно-белой (90-е годы 19 века).



1906


1895


1892

Тем более ценились цветные литографические иллюстрации, которые в то время были еще довольно редки в книгах. В вольфовском журнале присутствовали цветные картинки-вклейки в первом, а иногда и в некоторых средних номерах журнала на следующей странице после обложки.



Цветная печать была естественно, более дорогостоящей, поэтому подобная вклейка была ценным подарком для ребенка-читателя. К иллюстрации обычно «прилагался» рассказ (написанный специально к картинке), в журнале «для младшего возраста» это были небольшие стишки. Особенно красивыми в плане оформления и иллюстраций были праздничные номера – пасхальный и рождественский. При этом передняя обложка, обычно носившая и информативную функцию (на обложке печатались новости, исторические сведения, «передовицы» об известных людях прошлого и современности, известия об открытиях в науке и технике, иногда некрологи), в таких номерах представляли крупную иллюстрацию, похожую на праздничную открытку.



Если сравнивать со всеми другими детскими журналами того времени (конец 19 века), в «ЗС» было больше всего иллюстраций и репродукций. Позже, когда А.Федоров-Давыдов стал выпускать «Светлячок» (с 1902), а затем и «Путеводный огонек» (с 1904), оба этих московских издания также отличались богатым иллюстративным рядом, но за «Задушевным словом» к тому времени нельзя было и угнаться.



В нем работали известные художники-иллюстраторы: Табурин (иллюстрировал произведения А.С.Пушкина), Симаков, Самокиш и Самокиш-Судковская (иллюстрировала Гоголя, Пушкина, Ершова), Лебедева, Чистяков, Гурьев и другие. И к рассказам, и к большим повестям в «Слове» обычно специально рисовались картинки (если затем книга издавалась у Вольфа, картинки переходили в это отдельное издание). В других же журналах нормальной практикой чаще становился подбор подходящих к повести иллюстраций из зарубежных изданий и их копирование. Наш «иллюстрированный» журнал действительно был полон красивых репродукций с картин, умилительных картинок с детьми и животными, фотографий исторических предметов и др. Особенностью именно этого журнала было то, что иллюстрации по одной, какой-то определенной, теме, например, историческим документам о воцарении Михаила Романова (в юбилейном, 1913 году), располагались по всему номеру – невзирая при этом, какой текст сопровождал их – продолжение повести, научный очерк или сказка. Хотя подобная практика характерна скорее для «ЗС» для старшего возраста. Малышам намного важнее, чтобы соответствующий текст сопровождала соответствующая картинка, а не просто картинка вообще.

(продолжение следует)

@темы: статьи, история журнала "Задушевное слово", иллюстрации, Задушевное слово

---

Детский старинный журнал "Задушевное слово"

[change-ange]

Вот наконец упорядоченные (насколько это возможно) сведения о "Задушевном". Будет с продолжениями. Прямо как в этом самом журнале



«Задушевное слово». Из истории одного детского литературного журнала


Рождение. Знаменитый «крестный». Новичок среди старожилов.

Имя ему зародилось в голове И.А.Гончарова. Так и представляешь творца «Обломова» и «Обыкновенной истории», восклицающего нечто подобное: «На душу детскую вы будете своим словом влиять!» Так и назвали. «Задушевное слово».
Называя по просьбе друга-книгоиздателя новый детский журнал, писатель Иван Гончаров, конечно, не мог представлять, насколько действительно «задушевным» другом детям журнал станет на многие годы – на сорок с лишним лет. Почти ни один из детских журналов конца 19 – начала 20-го веков не мог похвастаться таким долгожительством и такой любовью читателей, как знаменитое «Задушевное слово».

Журнал выходил с ноября 1876 года (идея родилась в октябре) в издательстве известнейшего Маврикия Осиповича Вольфа. Книгоиздателя и с огромным опытом, поставщика императорского двора, имевшего роскошные магазины сбыта своей продукции на лучших улицах столицы и Москвы. В России и до этого существовали периодические детские журналы, например, не менее основательный уже к тому времени «Детское чтение» Острогорского и Тихомирова (1869-1906 гг.) или журналы для девочек Ишимовой и Плетнева, также делившийся на два возраста – «Звездочка» (1842-1863) и «Лучи» (с 1850г., для старших девочек). Но вольфовский опыт все же содержал в себе новые черты. Во-первых, журнал выходил в четырех разных вариантах для всей семьи – для малышей, для детей среднего и старшего возраста, для юношества, для семейного чтения (эта практика, правда, сохранялась всего год, позже издание делилось только на два возраста – младший и старший).


Для младшего возраста

Во-вторых, что было бесспорно новым для российской детской журналистики, журнал постепенно из ежемесячного (1876-1882) стал еженедельным, выходя каждую субботу или воскресенье (в разные годы), начиная с 1883 («Задушевное слово», новая серия).


Новая серия. еженедельная

Конечно же, существовали его европейские прообразы. Так, например, во Франции знаменитое издательство «Ашет» с 1873 года выпускало «Journal de la jeunesse» для детей от 10 до 15 лет, сначала выходивший ежемесячно, а затем довольно быстро превратившийся в еженедельный.



Позже, в октябре 1892 года, появляется и сборник для более маленьких (от 8 до 12 лет), «Mon Journal».



Если просмотреть всю историю выпуска «Задушевного слова», мы так же увидим много похожего на вышеописанные европейские издания: и изменение периодичности с месяца на неделю, и последующее деление на возраста, и выход по субботам, и даже объем – те же 16 страниц.
В то время уже существовало множество изданий (газет и журналов) как общего направления, так и непосредственно обращенных к определенной целевой аудитории – чаще всего это были модные дамские журналы (например «Модный свет», «Новый русский базар» и др.). Детские журналы по структуре напоминали все их одновременно, но все же основная их задача была – литературная, а информативная – гораздо в меньшей степени. И потому журналы для детей представляли собой те же детские книги, но менее объемные, печатающие произведения частями, «с продолжением». Чтению журнала как книги также способствовало переплетение всех номеров в самом издательстве в один-два больших тома и продаже его в конце года именно в таком, «книжном», виде.

@темы: статьи, история журнала "Задушевное слово", иллюстрации, Задушевное слово

---

Кутеж гимназистов

[telwen]

Не только для фото барышень есть место в этом сообществе.

"Кутеж гимназистов" 1900-е
Такие фото тайком распространялись среди учащихся.
( о фото узнала благодаря книге А. Мирофанова "Повседневная жизнь русского провинциального города в XIX веке".)

@темы: юмор, фотография, гимназисты

---

Воспитанницы Киевского института благородных девиц

[Jeannette au cerceau]

Воспитанницы Киевского института с классными дамами, 1909 год


Институтки у памятника Александру II обратите внимание на необычную форму - платок вместо пелеринки


Ляля Бимман, 6-й класс, 1908 год такая нежная девочка - настоящая институтка-парфетка
forum.vgd.ru/40/16115/

Для особо интересующихся - ссылка на книгу "История Киевского института благородных девиц 1838-1888", Захарченко М., 1889 г.
search.rsl.ru/ru/catalog/record/3655812

@темы: фотографии, ссылки

---

"Особенная" Л.Чарской в Энасе. Это победа.

[change-ange]

Да, мы много раз сравнивали настоящие тексты книг Чарской с топорными, грубыми редактурами Полного Собрания Сочинений Л.Ч. издательства "Русская миссия". Искали и находили в них ошибки, неумелые дописывания за автора, огромные вырезки настоящего текста. Но лучше действовать не словами, а делом. Так, я считаю, лучшим образом заменит новое издание "Особенной" Чарской в ЭНАС-КНИГЕ все некачественные, неуважительные к памяти писателя издания ПСС. Это спокойная победа. Я очень рада новой серии "Книги Лидии Чарской", которая вот-вот пополнится новыми изданиями, не менее красивыми.

ПСС "Русской Миссии"

Новое издание ЭНАС-КНИГИ

Старинное издание

@темы: творчество, ЭНАС-КНИГА, Чарская, "Особенная", серия "Книги Лидии Чарской", иллюстрации, ПСС

---

Воспитанницы Харьковского института благородных девиц

[Jeannette au cerceau]

Мой первый пост в любимом сообществе, которое я с удовольствием посещаю и изучаю))

Предлагаю полюбоваться на милые фото девочек из Харьковского института







По ссылке можно посмотреть и почитать намного больше: personalhistory.ru/images/Khar%27kovskii%20IBD/...

@темы: фотографии, ссылки

---

Отзывы на "Некрасивую", "Особенную" и "Тринадцатую"

[~ Хозяйка Грез ~]

Необходимое вступление: Данные отзывы не имеют ни малейшего отношения к проводимому в сообществе конкурсу рецензий. Все нижеизложенное - моё личное мнение, которое не является истиной в последней инстанции и в то же время не обязано совпадать с вашим

1. "Некрасивая"

Честно? Лучше бы этой книге оставаться непереизданной. Сейчас я поясню почему. Главная героиня - Ло считает себя дурнушкой. Окружающие разделяют её мнение, что лишь усугубляет терзания девушки. За душой у неё нет ничего, кроме доброты и честности. Второе - наследство от покойного отца, который частенько говорил о том, что нужно всегда быть честной. Девочка свято соблюдала его завет, что привело к недопониманию со стороны девочек из института, куда её отправили учиться. Недолго думая девочки организуют травлю и бедная Ло остаётся в полном одиночестве, ведь единственная девочка, которая с ней общается старается соблюдать нейтралитет. Следовательно, она не может стать полноценной подругой Ло. Но в один далеко не прекрасный день Ло нарушает завет отца, которого так сильно любила и самым преступным образом лжёт. Делает это она, скорее из стремления влиться в коллектив, чем из "великой" нужды, так как сочинение, которое её вынуждали порвать, в итоге всё равно разорвали. С этим, конечно, можно и поспорить, ведь они попутно хотели уничтожить и портрет её отца, но... Знаете, это только усугубляет ситуацию. Сами подумайте, ведь она соврала находясь рядом с портретом отца, который завещал Ло не лгать ни при каких обстоятельствах. Улавливаете мысль? Получив незаслуженный нагоняй за ложь от директрисы за разорванное сочинение, Ло повышает свой статус в глазах быдла товарок. После спасения девочки-лунатички, Ло окончательно закрепляет свой успех и становится героем всея института. Это конечно хорошо, но первым шагом к примирению с девочками была ложь. Что в корне неправильно, ведь она и божилась и клялась отцу, что не будет лгать. Мораль, которую я вывела из сего произведения, просто поразительна: слейся с толпой, отбрось часть своей индивидуальности и люди к тебе потянутся.

2. "Особенная"

Чарская явно имела слабое представление о том, что представляет собой меценатство. Именно поэтому в книге оно настолько поверхностно, насколько это возможно. Вся добродетель героини заключается в одном-двух поступках, всё же остальное происходит "на словах" и в её праздных мечтах.
Коротко о сюжете: Лика - светлая душа, котоаря стремится помочь всем и каждому. Как именно она это будет делать, девушка не знает, но страстно хочет помогать всем-превсем. Ведь именно это "вбила" ей в голову милая тётя Зина, которая занималась её воспитанием. Самое интересное заключается в том, что здравые мысли в книге высказывают "как бы" отрицательный персонаж - мама Лики. Она прямым текстом говорит, что тётя Зина сделала Лику такой, какой сама хотела бы быть. И, раз уж тётя Зина разделяет мнение Лики по поводу благотворительности, то почему она безвылазно сидит в своей Италии, вместо того, чтобы приехать в Россию и начать осуществление своих планов? Я не знаю, многие ли читатели обратили внимание на эту фразу, но... Это ведь правда! Тётя Зина воспитала Лику такой, какой сама хотела бы быть и при этом для России палец об палец не ударила. Показательно-хорошее обращение с работниками в Италии не в счёт, душа ведь у тёти за Россию всё это время болела.
Далее, об "особенности" Лики. Сцена с Фешей настолько безобразна, насколько только это может быть. Яйца курицу не учат, а Лика как раз этим и занимается, выставляя степенных дворян бездушными скотами,
которые не в состоянии помочь бедному ребёнку. Я не знаю каким уровнем интеллекта нужно обладать, чтобы принять это за "благородный порыв души "русской". Лика просто слишком нервная и впечатлительная, живущая идеалами своей тётки. Поэтому упрёк матери более чем справедлив.
Не могу не высказаться и по поводу князя Гарина, который полюбил не Лику, а светлый образ своей покойной жены, который он в ней усматривал. Количество абзацев, отведённых сопоставлению Лики с нею просто зашкаливает и заставляет думать о неискренности подобных чувств. Нужно любить человека таким, какой он есть, а не накладывать на него трафарет из светлого образа почившей жены. В общем, я полагаю, что князь Лику не любит.
Все эти несостыковки, а также отсутствие внятных описаний добродетелей "особенной" девушки, которая сама толком ничего организовать не могла и лишь как клещ прилеплялась то к одному, то к
другому благотворительному мероприятию оставляют после себя дурное послевкусие. Полагаю, это одна из самых плохих книг Чарской. Зря она взялась за её написание. Лучше бы очередную книуг про институтскую жизнь сотворила. Они у неё лучше получаются, право слово.

3. "Тринадцатая"

Самая жизнерадостная из всех трёх книг. Но, в то же самое время, самая "повёрнутая" на религии. По крайней мере, именно такое впечатление складывается, когда доходишь до момента со святой водой. Итак, в чём сюжет? Есть некое Убежище, расположенное в глубине леса. Оно представляет собой особняк, где в тиши и довольстве проживают двенадцать девочек, взятых на попечение сердобольной дворянкой. Но вот
настаёт день, когда число 12 сменяется на 13. Директриса привозит с собой Конкордию или же, как её все называют, Кодю. Примечателен тот факт, что имя девочки означает "Согласная", хотя по факту она как раз НЕсогласная, шаловливая и непослушная. Рискну предположить, что такое имя дано ей Чарской специально. Вся книга пестрит описанием проделок Коди и красотами леса. Последних чуть ли не больше самих проделок. По прочтении меня посетило дежа вю, потому как Кодя сильно смахивала на персонажей Линдгрен. В частности, на Пеппи Длинныйчулок (папа - моряк, очень странные особенности для девочки 8-9 лет: залезает на мачты не хуже обезьяны и управляется с судном как заправский рулевой) и Мадикен (прыжок с зонтом с крыши сарая). Но википедия развеяла мои подозрения - окончание творчества Чарской приходится на 1918 год, когда о Пеппи ещё и слыхом не слыхивали. К сожалению, полностью выдержать стиль "весёлые проделки в лесу" Чарской не удалось и вторая часть книги до краёв наполнена религиозностью. Это вовсе неплохо, однако чувствуется некий "перегиб". В случае с "Особенной" и "Некрасивой" такого не было.

@темы: Чарская

---

Книги новой "Чарской" серии - в подарок!*

[telwen]

Главное в посте - интригующее название.

Объявляется конкурс на лучшую рецензию на книги из новой серии Лидии Чарской.
Разместите на любом ресурсе (отзывы в интернет-магазинах, книжные сообщества на любых дневниковых ресурсах или вконтакте) интересную рецензию , а лучше несколько, напишите свое мнение и авторы самых лучших рецензий получат в подарок любую книгу из серии по выбору. ( если у вас все есть, ничего страшного, планируются же новые книги )
Присылайте ссылки мне на почту ([email protected]), или в комментарии к этому сообщению.
Напишите свое мнение!

Только пожалуйста - не ругайте. У всех книг могут быть сильные и слабые стороны, и о недостатках стоит сказать.
Но если книга совсем не понравилась - то, к сожалению, в конкурсе рецензия участвовать не сможет. ( Но в сообщество можно прислать. Обсудим)

@темы: Чарская, Энас

---

Смольный институт: На заре жизни.

[telwen]

Для тех кто интересуется ролевыми играми возможно будет интересна ссылка:
smolny.livejournal.com/

Для всех остальных, несколько новых книг оттуда оттуда:

В. П. Быкова «Записки старой смолянки 1833-1878» часть 1
скачать PDF

А. И. Соколова «Из воспоминаний смолянки»
http://az.lib.ru/s/sokolowa_a_i/text_1901_iz_vospminany_smolyanki.shtml

А. С. Ешевская «Воспоминания о Смольном 1871-1876»
http://feb-web.ru/feb/rosarc/rab/rab-352-.htm

Д. А. Засосов, В. И. Пызин «Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX-XX веков; Записки очевидцев»
http://flibusta.net/b/261425

С. А. Экштут «Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века»
скачать djvu

И совсем старинное и документальное:
Н. П. Черепнин «Императорское воспитательное общество благородных девиц. Исторический очерк 1764-1914»
том 1: история 1764-1828, биографии: читать; скачать PDF
том 2: история 1828-1914, биографии: читать; скачать PDF
том 3: документы, уставы, списки: читать ; скачать PDF

@темы: ссылки, Смольный институт

---

Юность Кати и Вари Солнцевых

[ess]

Кто что может сказать об этой книге.

И еще вопрос какая мораль вариной истории: выходи замуж по расчету а не по любви?

@темы: вопрос

---

М. П. Абашева "Семиотика девичьей инициации: от институтской повести..."

[telwen]

Абашева М. П. Семиотика девичьей инициации: от институтской повести к советской детской прозе.//«Убить Чарскую…»: парадоксы советской литературы для детей (1920-е – 1930-е гг.). Сборник статей / сост. и ред. М.Ю.Балина и В.Ю.Вьюгин. – СПб.: Алетейя, 2013. – 364 с. С.77-87.

М. П. Абашева
Семиотика девичьей инициации: от институтской повести к советской детской прозе

Знаменитое суждение Маршака о том, что «убить» Чарскую, несмотря на ее мнимую хрупкость и воздушность, было нелегко,[Маршак С. Я. О большой литературе для маленьких //Маршак С. Я. Собр. соч.: В 8 т. М.: Худож. лит., 1971. Т. 6. С. 195.] совершенно справедливо. Чарская долго была любимой детской писательницей, особенно среди читательниц-девочек. И дело не только в литературном таланте или совпадении текстов с читательскими ожиданиями. На наш взгляд, секрет успеха Чарской во многом объясняется тем, что в ее произведениях есть сильная и действенная мифологическая, архетипическая основа. Именно она и станет предметом изучения в настоящей работе. (Существующие исследования творчества Л. А. Чарской сосредоточены главным образом на проблемах биографии, стиля и читательской рецепции.)[ См., напр.: Чуковский К. И. Лидия Чарская // Чуковский К. И. Соч.: в 2-х т. М.: Правда, 1990. Т. 1; Коваленко С. Феномен Лидии Чарской // Чарская Л. А. Записки институтки. М.: Республика, 1993; Путилова Е. О забытых именах, или О феномене Л. Чарской //О литературе для детей. вып. 32. Л.: Дет. лит., 1982; Исмагулова Т. Реальная и мифологическая биография Лидии Чарской // Детский сб.: Статьи по детской литературе и антропологии детства. М.: ОГИ, 2003; Матвеева А. С. Стиль сказочной прозы Лидии Чарской: Дис... канд. филол. наук: М., 2004.]
Речь здесь пойдет о наиболее популярных «институтских повестях» Чарской: «Записки институтки» (1902), «Княжна Джаваха» (1903), «Люда Власовская» (1904), «Вторая Нина» (1909), «Ради семьи» (1914), примыкающей к ним по тематике повести «За что?» (1910) и некоторых других. Во всех названных текстах Чарская неуклонно и настойчиво воспроизводит одну и ту же историю: мучительное расставание девочки с родиной и поступление в институт, посвятительные испытания, ученье, выпуск. С повторяющимися из текста в текст деталями — насмешками других девочек, издевательствами классных дам, чудесной встречей с императором и т. п. Вечные мифы о возвращении в рай детства, о вхождении в мир взрослых в творчестве Чарской обрели свою выразительность, заразительность и убедительность. Трудно сказать однозначно, что именно явилось причиной такой яркой мифологизации детских лет жизни и учебных будней: страстность натуры писательницы, особая роль Павловского института в ее нелегкой жизни, тип творческого воображения... Судьба Чарской в послереволюционные годы, нищета, невостребованность после небывалой литературной славы, одиночество не могли не способствовать мифологизации прошлого. Эта травма требовала утоления и компенсации.
Так или иначе, в основе сюжетной, шире — структурной, организации текстов Чарской угадывается универсальный посвятительный миф, а вместе с ним — сохранивший необходимые этапы ритуал инициации, воплотивший семантику обрядов перехода. И это при полной стилистической отдаленности ее письма от мифопоэтической традиции. Оговоримся сразу, речь идет не о воспроизведении реального исторического, национального обряда.[В восточно-славянском варианте отдельных обрядов инициации нет; они, как правило, включены в свадебные. См. об этом: Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. СПб.: Наука, 1993; Топоров В. Н. О ритуале. Введение в проблематику // Архаический ритуал в фольклоре и раннелитературных памятниках. М.: Наука, 1988.] Смысло- и текстопорождающим началом у Чарской, а потом и у более поздних авторов, становится универсальный архетипический конструкт, представляющий собой контаминацию разных обрядов перехода: в мир взрослых, в закрытое сообщество-касту, в мир женщин, т. е. возрастная, половая, профессиональная социализация.
Предпринятый в настоящей работе анализ мифологемы девичьей инициации, лежащей в основе многих произведений писательницы, анализ его эволюции от повестей Л. А. Чарской к произведениям Р. И. Фраермана, Л. А. Будогоской, А. Я. Бруштейн и далее — до В. А. Осеевой и Л. Е. Улицкой позволяет увидеть причины ее трансформации, причины внутри- и внелитературные, идеологические и эстетические, общие для текстов конкретного периода или индивидуально характерные.
Событийная основа произведений Чарской близка литературной традиции XIX в. Те же, что у Чарской, описания быта институток мы встречаем в автобиографических повестях С. А. Закревской, Е. Н. Водовозовой, Н. А. Лухмановой и др.[См.: Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подготовка текста и комментарий В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф. Белоусова. М.: НЛО, 2001.] Очевидно — сходные факты и мотивы институтских повестей интерпретируются по-разному. У шестидесятницы-демократки Водовозовой («На заре жизни») дневники институтки перерастают в социально-критический анализ институтского быта и системы образования. Лухманова, пишущая воспоминания к юбилею своего выпуска, в «Рассказах институтки» описывает отдельные эпизоды, случаи, события.
У Чарской другая повествовательная установка. В сюжетном движении ее институтских повестей непременно воспроизводится трехчастная структура обряда инициации: отделение от рода или семьи; лиминация (испытания, страдания, временная смерть); возвращение в жизнь, приобщение к новому сообществу, возвращение в род в ином качестве.
В каждой из институтских повестей Чарской 8-11-летняя девочка уезжает из семьи, от горячо, страстно, исступленно любимой родины («родимый хутор» — щедрая Украина, яркая Грузия, загадочная Финляндия). В оставленном мире детства главной является, как правило, фигура отца — «солнышко» («За что?»), князь Джаваха и др. Отец — непременно герой, известный императору. Героиню так и представляют: «дочь убитого в последнюю кампанию Влассовского».[ Чарская Л.А. Записки институтки. М.: Республика, 1993. С. 11. Далее в тексте при ссылках на это издание в круглых скобках указывается номер страницы.] Отец героини, как правило, уже погиб, умер. При первом же знакомстве с героиней подчеркивается, что девочка «круглая сирота». Часто она таковой становится в первые месяцы жизни в институте (в «Записках институтки» Люда вслед за отцом теряет и мать, и маленького брата).
Героиня Чарской никогда не начинает курса вместе с другими девочками, приходит одна, «новенькая», отличная от других, чужая. И здесь следуют типичные для инициации ритуалы: пострижение, омовение, перемена одежды.
«Смуглое, кудрявое, маленькое существо, с двумя черешнями вместо глаз и целой шапкой смоляных кудрей. “Это — я, Люда, — мелькнуло молнией в моей голове. — Как я не подхожу ко всей этой торжественно-строгой обстановке!”» (11). Волосы — черные, рыжие, кудрявые— всегда непокорные, именно их нужно в первую очередь приспособить к прическам товарок. А ведь обривание волос — важная деталь посвятительных обрядов: «...Остриг мои иссиня-черные кудри, так горячо любимые мамой» (25). По сути, это новое рождение: «Когда я подошла к висевшему в простенке гардеробной зеркалу, я не узнала себя» (25). Девочку и называют теперь иначе: по-взрослому, по фамилии. Инициируемая должна пройти испытание одиночеством и отторжением: «...Все глаза обратились на меня, одетую в “собственное” скромное коричневое платьице, резким пятном выделявшееся среди зеленых камлотовых платьев и белых передников— обычной формы институток» (17).
В новом мире девочку непременно встречает мудрая наставница (чаще всего «maman»), директриса института, необыкновенной
красоты и мудрости, «высокая, стройная дама, полная и красивая с белыми как снег волосами» (11). Она гладит новенькую по голове, вводит в класс. Ее роль в инициации — роль главного наставника. Маман принимает девочку в женское сообщество. У этой жрицы есть помощники: в институт девочку обычно привозит вдруг откуда-то взявшаяся бывшая институтка, какая-нибудь Анна Фоминишна как в «Записках институтки», что потом бесследно исчезает из повествования, выполнив свою функцию, — так исчезает даже бывшая главная героиня «Записок» Люда, после того как она, взрослая, привезла в институт «вторую Нину». Вторая Нина повторяет ритуалы, в которых участвовала первая.
В сообществе девочек-институток героиню в первую очередь ждут непременные испытания: насмешки, травля, щипки и толчки. Характерен важный в инициации мотив наготы — точнее, его остатки: во многих повестях в такой ситуации у девочки, будто шаля, отбирают вещи. Далее на нее нескончаемо падают несправедливые наказания. Испытания облечены в формы институтских обычаев: девочку наказывают стоянием в столовой без передника, оставлением без сладкого, щиплют, но не до крови. Это своего рода травестия, профанация обряда, но — с сохранением его символической функции. Далее наиболее разумная и гуманная из девочек рассказывает новенькой об обычаях (вроде «обожания душек»), учителях, портретах на стенах и пр. Это тоже часть посвящения. Напомним, что М. Элиаде пишет об инициации: «Посвящение вводит неофита одновременно и в человеческое общество, и в мир духовных ценностей. Он узнает правила поведения, производственные приемы и организацию взрослых, а также мифы и священные традиции племени, имена богов и историю их деяний и, что особенно важно, мистические отношения между племенем и сверхъестественными существами в том виде, в котором они установились в начале мира...» [Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения. М.; СПб.: У нив. книга, 1999. С. 13.]
События институтской жизни тривиальны (в реальной жизни) и потому одинаково повторяются в институтских повестях: ученье, экзамены, прогулки, непременная боязнь привидений и т. д. Однако сразу бросается в глаза, что пребывание в институте в повестях Чарской неизменно отмечено мотивами смерти, склепа, тюрьмы: характерны «ужасная тоска», «унылый покой», «бледное от постоянного переутомления лицо». Обязательно изображение болезни, на последнем году девочка, как правило, оказывается в лазарете на волоске от смерти. Кто-то из девочек, близкая подруга, умирает, это могло бы случиться и с главной героиней. Сибирочки-Южанки, Лида из автобиографической повести «За что?», вторая Нина на краю гибели оказываются непременно: у цыган, на лодке в бушующей Неве, у абреков, среди волков или умирая от оспы.
В институте, однако, героиня обретает новые качества. Становится лучшей ученицей («Записки институтки», «Княжна Джаваха» — да почти все), поэтессой («За что?»). Учится любить Другого (обязательный сюжет — отношения с подругой, ни на кого не похожей, с которой героиня сначала мучительно враждует, а потом преодолевает эту вражду).
Важно отметить: в институтских повестях присутствует не одна, а две инициации.Чарская неизменно описывает первый год обучения и последний: две границы мира мертвых. И это также находит свое объяснение с точки зрения инициального мифа. Первое посвящение — в новое сообщество. Второе посвящение — в высшие существа.
О смысле двойной инициации в обрядах посвящения писали и М. Элиаде, и А. ван Геннеп. Последний описывает структуру инициации на примере обрядов самых разных национальных, конфессиональных, профессиональных сообществ. Внутри сакрального мира «есть три периода: прелиминарный, до представления наставнику, лиминарный (послушничество) и последний, постлиминарный (жречество). Последовательность этих периодов для брахмана идентична той, которая устанавливается для сына царя у полуцивилизованных народов» [Геннеп А. ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. Вост. лит., 1999. С. 98-99.] (посвящение брахманов здесь — частный случай инициального обряда).
У Чарской второе посвящение происходит после послушничества перед выходом героинь из института. Здесь уже и «жрец» более высокого ранга, не начальница-маман. К больным оспою выпускницам, томящимся в «заразном» лазарете, как, например, в повести «Люда Влассовская », приходит сам император! После этого они выздоравливают и готовы выйти в большой мир.
Необъяснимым, на первый взгляд, представляется тот факт, что девочки не узнали государя, изображенного на всех портретах в институтских залах и коридорах. Разумеется, этот эпизод связан и с вполне литературной традицией — с распространенным сюжетом неузнанного императора.[ Никанорова Е. К. Мотив «неузнанного императора» в Историко-беллетристических произведениях конца XVIII — начала XIX века // Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. Новосибирск: Ин-т филологии, 1995. С. 39-52.] Неудивительно, что в прозе Чарской отозвался столь частотный именно для массовой литературы сюжет. Но здесь важнее другой, не столько литературный, сколько архетипический мотив. Удивительно, что девочки не узнают императора, увидев его во второй раз! Они, обожательницы, встречались с ним в младших классах — эта сцена подробно описана автором в предыдущих частях. Тогда девочки разглядели его вполне подробно: «Его — великого и могучего, держащего судьбу государства и миллионов людей в этих мощных и крупных руках» (89). А потом, в последнем классе, в лазарете, не узнали? Думается, что здесь важно не лицо императора, а его функция.
В обряде инициации, напомним, жрец часто находится под маской. Для визита к девочкам император надел мундир офицера: «Его мощная, высокая фигура, облеченная в стрелковый мундир, дышала силой и здоровьем. Чисто русское, с окладистой бородою лицо приветливо улыбалось нам большими добрыми серыми глазами, проницательный и пытливый взгляд которых оглядел нас всех в одну минуту. <...> Он страшно напоминал кого-то, но кого— мы решительно не помнили...» (247).
Неузнанный государь спрашивает:
«— А что передать мне от вас Его Величеству, дети?
— Что он наш ангел, Дуся, что мы его обожаем! — помимо моей воли, с проступившими на глазах слезами, сорвалось с моих губ.
Это был какой-то торжествующий, радостный крик сердца, исполненного безграничным чувством любви к нашему общему отцу» (250).
У Чарской схема-сюжет встречи с неузнанным императором наполняется христианскими мотивами: разговор девочек с императором случается в Пасху, и вслед за этой необыкновенной встречей бесконечно долго томящиеся в лазарете институтки (карантин, одна из них умерла) вскоре же выздоравливают — на Вербное воскресенье. Они словно переживают временную смерть перед новым рождением в другой, взрослый, мир, где им уготована высокая миссия.
И то, что после выпуска институтки становятся обычными гувернантками, в романах Чарской никак не мешает их призванности, их высокой миссии. Мирная деятельность гувернантки оборачивается для главной героини христианским подвигом. Люда Влассовская, страстно мечтавшая в институте пострадать, как ранние христиане, за веру, стала гувернанткой в Грузии, была увезена к мусульманам, обратила в христианскую веру пару молодых мусульман, помогла им бежать, за что была схвачена злым муллою. Она под страхом смерти не отказалась от веры: «...И если мне суждена смерть здесь, в ауле, <...> умру за правое дело, как умирали тысячи миссионеров в дальних странах, которых убивали дикие фанатики за смелое распространение веры...»(359-360). Таким образом, вторая инициация оказывается посвящением в мир, условно говоря, «жрецов», которые сами становятся проводниками знания и веры.
Живет ли миф об инициации в институтской повести или сменившей ее школьной повести после Чарской?
Судьба девочки, связанной с институтом начала XX в., описана в «Повести о рыжей девочке» Л. А. Будогоской (1929), позже в трилогии А. Я. Бруштейн «Дорога уходит вдаль» (1949), еще позже — в «Динке» В. А. Осеевой (1959).
В этих книгах совсем нет восторженного отношения к институту, для писательниц советских лет институт — это осколок старого мира, чуждого живой жизни и свободе. Изображено здесь, конечно, более позднее, по сравнению с повестями Чарской, время. Это нравы начала XX в., и героини уже не пансионерки, они живут в городе — т. е. в мире, в истории. Акценты теперь перенесены на классовую борьбу и кипящую вне института социальную жизнь (у Бруштейн), описывается жизнь семьи профессионального революционера (у Осеевой).
Тем удивительнее, что многие константы институтской повести сохраняются вплоть до деталей (почему-то в институтской повести любой поры в класс непременно залетает ворона). И прежде всего сохраняет свои позиции сюжет инициации. Девочка, становясь взрослой, обязательно должна пройти испытание: отрыв от близких (даже если она ежедневно будет возвращаться из школы домой, поступление в школу оформляется как уход в новую жизнь, как у Бруштейн), одиночество, насмешки класса, наветы классных дам, безвинные страдания, потом взросление, выпускной торжественный акт с присутствием «верховного жреца».
Возникает естественный вопрос: «работает» ли в творчестве этих писательниц архетипическое, мифологическое начало, или подобный нарратив вдохновлен уже литературной традицией — той же Лидией Чарской или более ранними произведениями об институтках? Скорее всего, важны оба фактора: и архетип, и литературная традиция. А Чарская становится передаточным звеном, посредником, ее произведения — своего рода прецедентными текстами для следующих за нею авторов «школьных повестей». Ее тексты приобретают статус литературной мифологии. (Вопрос о влиянии Чарской на русских писателей— особая тема. Свидетельство этого влияния — стихи М- Цветаевой «На смерть Нины Джаваха», признания Ф. Сологуба, Л. Пантелеева, Ю. В. Друниной и многих других.)[«Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал ее книги, отголосок этого упоения до сих пор живет во мне — где-то там, где таятся у нас самые Сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны. <...> ...Свидетельствую: любил, люблю, благодарен за все, что она мне дала как человеку и, следовательно, как писателю тоже» (Пантелеев Л. Как я стал детским писателем // Пантелеев Л. Собр. соч.: В 4 т. Л.: Дет. лит., 1983-1985. Т. 3. С. 316).]
Инициальные мотивы в институтских, затем школьных повестях контаминируются и варьируются. Показателен, например, трансформированный мотив сироты. У Будогоской девочка лишается матери и бабушки, ее невероятно мучает тиран-отец, явно более всего потому, что он — жандарм. У Бруштейн, если героиня и имеет родителей, то роль сироты выпадает одной из ее близких подруг — Кате Кандауровой. Впрочем, от появляющейся в тексте уже взрослой повествовательницы мы узнаем, что ее родителей, хоть и позже, уничтожили фашисты, так что во времени повествования она тоже сирота.
В каждом из текстов все те же непослушные, но покоряемые волосы, отверженность, уродливое платье, унижения. Осеевская Динка не сирота, но редко видит своего революционера-отца; пойдя в школу, она остригает свои вихры... Сохраняются мотивы временной смерти и второго посвящения при выпуске из института. В книге Бруштейн девочка сравнивает тоскливый выпускной вечер с похоронами по третьему разряду, без музыки.
Таким образом, в повестях о детстве, о девочках сохраняется структура и общая семантика инициального мифа с некоторыми семантическими изменениями. Как и прежде, институт оказывается периодом «временной смерти», необходимой лиминальной фазой перед приобщением к новой жизни. Но девочки взрослеют и приобщаются не столько к школьному коллективу (эта линия отходит на второй план, становится фоном), сколько к революционной борьбе. Героически ведут себя при обысках Саша у Бруштейн, Динка у Осеевой: прячут револьвер, удачно водят за нос жандармов. Динка «временно умирает»: когда тонет в Волге — спасает ее Ленька, тот, что первым потом приобщит ее к революционным идеям, а когда «Динка прощается с детством», для нее он становится уже не братом, а женихом.
Порой происходит, говоря словами Проппа, «обращение» мифа: у Бруштейн показан не визит императора, но реакция — со стороны девочек прохладная — на его смерть. А роль «жреца» - учителя достается уже профессиональному революционеру Александру Сергеевичу. При ослаблении некоторых прежних констант усиливаются иные маркеры инициального мифа— например, архетипический персонаж трикстер (Меля-обжора у Бруштейн). У Бруштейн и Осеевой особая роль отводится дяде по матери, этому особо важному персонажу в инициации у многих народов. Бросается в глаза непременное присутствие в таких текстах названых братьев (почему-то это Леньки по преимуществу). Говоря в терминах юнговской теории архетипов, они выполняют функцию анимуса, мужского гармонизирующего начала, двойника.
Весьма красноречивый пример новой жизни старого инициального сюжета представляет собой книга Р. И. Фраермана «Дикая собака дянго, или Повесть о первой любви», книга о чувствах, основанная,в частности, на тургеневской традиции.[Балина М. Воспитание чувств à la sovietique: повести о Первой любви // Неприкосновенный запас, 2008. № 2 (58).]
И в этой школьной повести о чувствах мифологическая семантика инициации сохраняет сильные позиции. Мы вновь встречаемся с мотивом особой любви девочки к отцу. Отец исчезает на много лет, оставляя семью (трансформированный мотив сироты). Школа занимает в повести не главное место, но когда речь заходит о ней — возникают знакомые мотивы отчуждения и одиночества («Я всегда одна»), насмешки и клевета ровесников. В кульминационном моменте повести повторяется ситуация отторженности, оставленности: в комнате, «о которой все забыли», девочка надолго погружается в сон (временная смерть). По-иному орнаментированные, возникают мотивы друга-брата (Филька).
Самое здесь интересное — визит. Нет, не императора — место верховного жреца в советской школе занял знаменитый писатель, авторитетная фигура в новой системе ценностей на рубеже 1920- 1930-х гг. «Пусть это не Горький, думала она, пусть это другой. Но зато он приехал к ней, в ее далекий край, чтобы и она могла посмотреть на него своими глазами, а может быть, даже и прикоснуться к его шубе рукой».[ Фраерман Р. И. Дикая собака динго, или Повесть о первой любви. М.: Дет. лит., 1971. С. 65.] Эта судьбоносная встреча («Так вот она, справедливость! Вот настоящая награда за все мои обиды!»[Там же. С. 67.]) случилась накануне Нового года, что акцентирует семантику перехода в новый жизненный цикл. У Чарской знаменательная встреча институток с императором происходила перед Пасхой, у советского писателя Фраермана — накануне Нового года.
Героиня Фраермана была удостоена чести читать писателю со сцены свой рассказ (это напоминает повторяющийся у Чарской мотив девочки-поэтессы), преподнести цветы. Однако «с Таней случилось то, что хоть раз случается с каждой девочкой, — она пролила чернила».[Там же. С. 69.] Великодушный писатель, конечно, спас девочку в затруднительном положении. Здесь важна актуализация мотива девичьей инициальной крови: чернила — возможный субститут первых регул, которые, несомненно, наиболее красноречиво свидетельствуют о переходе в иное состояние.
Вполне развернут этот мотив, кстати, в повести «Детство Люверс» Б. Л. Пастернака (1923) — тоже повести о взрослении девочки. В ней эпизод первых регул назван «историей первой девичьей зрелости» и завершается изгнанием француженки-гувернантки, сближением матери и дочери, скорым переездом через еще одну важную в повести и в жизни Жени границу — между Европой и Азией.
Таким образом, в книгах о девочках инициальный миф поворачивается разными гранями. В повести Фраермана оказываются востребованными мотивы, связанные с возрастной индивидуальной девичьей инициацией, тогда как у Чарской (или Будогоской) важнее переход, связанный со вступлением в закрытое сообщество.
Интересно, конечно, проследить судьбу этой мифологемы и далее, но в рамках этой небольшой статьи можно лишь пунктиром обозначить его дальнейшую эволюцию.
Разумеется, «Жрец» обернется фигурой «Отца» народов. Существует богатая фильмография такого рода, все помнят знаменитую фотографию Сталина с бурятской девочкой — это один из самых распространенных плакатов сталинского времени. В современной литературе тема девочек востребовала семантику мифа инициации, но сместила акценты. В книге Улицкой «Девочки» (рассказ «Ветряная оспа») школьные подруги разыгрывают сцены свадьбы, совокупления, родов, и сама развернутая последовательность этого «спектакля» выдает его природу — посвящение во взрослый женский мир. Но здесь на первый план выходят мотивы «сексуально-биологические», ранее в повестях о девочках не проявленные.
Впрочем, социальные аспекты мифа важны не меньше. В эпизоде похорон Сталина в романе Улицкой «Казус Кукоцкого» неродные девочки Таня и Тома почувствовали, что стали сестрами, счастливо спасшись в день похорон Сталина на Пушкинской площади, — их ищет собственный (хотя неродной) отец. В романе И. Н. Полянской «Прохождение тени» тоже отец, грозное божество героини, радостно приносит весть о смерти Сталина.[Полянская И. Прохождение тени. М.: Вагриус, 2000.]
Девочки в названных романах постсоветского времени словно бы проходят новую инициацию, обратную: они переходят не из малого мира семьи в большой мир рода, но освобождаются из-под тотальной власти тирана тем, что переходят в сферу семьи, под власть отца.
Обряд девичьей инициации неожиданно разворачивается у В. Г. Сорокина. Буквализацию метафоры можно наблюдать в рассказе «Настя» сборника «Пир».[Сорокин В. Пир. М.: Ad Marginem, 2001.] Совершеннолетие отмечается здесь буквальным поглощением, девушку испекают в печи, расчленяют, съедают старшие семьи, рода.
Подводя итоги, заметим: миф девичьей инициации легко подвергается всевозможным трансформациям — переворачиванию, травестии, деконструкции — сохраняя структуру и общую семантику. Заполнение же структуры мифа-обряда новыми смыслами обусловливается идеологическими, эстетическими и прочими задачами времени. Но, конечно же, индивидуальными авторскими предпочтениями тоже. [Эти предпочтения иногда сами авторы афишируют не очень охотно. Вполне возможно, что сцена торжественной встречи с писателем в повести Фраермана навеяна инициальным обрядом еврейских девочек бат-мицва.
На это указывают многие детали в эпизоде. Но советский писатель не мог прямо высказать такое национальное своеобразие.]
Краткий анализ представленного, не исчерпывающего темы материала дает основание резюмировать: убить Чарскую невозможно уже и потому, что ее сюжеты и коллизии опираются на антропологические константы детства и взросления, зафиксированные в монументальных мотивах вечно возвращающегося инициального мифа.

@темы: статьи, Чарская, "Убить Чарскую..."

---

Бен Хеллман "Детская литература как оружие: творческий путь Л.Кормчего." - 2

[telwen]

Хеллман Б. Детская литература как оружие: творческий путь Л.Кормчего.//«Убить Чарскую…»: парадоксы советской литературы для детей (1920-е – 1930-е гг.). Сборник статей / сост. и ред. М.Ю.Балина и В.Ю.Вьюгин. – СПб.: Алетейя, 2013. – 364 с. С.20-45.

начало статьи

Но куда и отчего пропал главный редактор? Одна из возможных причин его исчезновения — конфликт с сотрудниками журнала. Его коллега Е.И.Шведер вспоминал тяжелые стороны характера Кормчего: «...Был он какой-то неустойчивый, не умевший ни с кем ладить, говоривший всем резкости, а в редакциях требовавший настойчиво авансов, на каковой почве происходили размолвки и с редакциями».[Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 111.] Но есть и альтернативное объяснение. Два года спустя, в 1921 г., в берлинской «Русской книге» было опубликовано краткое изложение послереволюционных скитаний Кормчего, основанное на его словах: «...В 1918 г., после разгрома буржуазной прессы, скрывался сначала в Архангельске, затем в Вологде. При попытке бежать к белым был арестован в Двинске, откуда его доставили в Петроград, где он и был приговорен к расстрелу в мае 1919 г. Однако ему удалось бежать из тюрьмы, и он жил в Режице, где был преподавателем гимназии. Оттуда перебрался в Ригу».[Русская книга (Берлин). 1921. № 9. С. 27.]
Как нам уже известно, Кормчий не скрывался ни в Архангельске, ни в Вологде. Очищая биографию от всех следов сотрудничества с советской властью, он «забыл» рассказать и о своей статье в «Правде» и о работе в советском журнале «Красные зори». К тому же, если Кормчего действительно арестовали за попытку нелегально перейти границу весной 1919 г., это означает, что он решил перейти на другую сторону, не только не дожидаясь светлого будущего Советской России и появления нового поколения социалистически настроенных подростков, но сразу после выхода первого номера журнала: одновременно с появлением второго номера его первому издателю-редактору читали смертный приговор.
Если Кормчему удалось бежать из тюрьмы, почему он два месяца спустя, летом 1919 г., оказался в Латгалии в родном городе своей жены Двинске, находившемся под властью большевиков вплоть до января следующего года? [У Кормчего есть две «сказки», написанные в Двинске летом 1919 г.: «Как Папоротник лишился цветка» и «Зорька». Первая, датированная «Двинск, 31 июля 1919 г.», создавалась, пока за окном шла стрельба.] В ноябре в Резекне у него рождается дочь Зоя.[ Persönliches dokument Soja Korol-Puraschewitsch № 63568 (13.1.40). Bundersarchiv, Berlin.] Считается, что Кормчий стал эмигрантом только в следующем году, когда Латгалия была освобождена от красных. Первое время Кормчий работает домашним учителем в имении Жоготы,[Кудрявцев В. Дома и в лодке с Леонидом Зуровым // Новый журнал (Нью-Йорк). 1983. № 152. С. 118.] потом учителем гимназии Резекне. Отсюда с января 1921 г., называя себя Л. Кошевым, он посылает статьи, касающиеся школьных и других местных вопросов, в рижскую газету «Сегодня».
В том же году Кормчий переезжает в Ригу, где будет жить и работать в течение почти двадцати лет. Как писатель он выступает прежде всего под псевдонимом Л. Кормчий; официально он уже не Пирагис, а Король-Пурашевич. Под новой фамилией он впервые выступил в 1921 г., что фиксируется подписью под сообщением о его судьбе после 1917 г. в берлинской «Русской книге» — «Л. Кормчий (Леонард Юлианович Король-Пурашевич)».[Русская книга (Берлин). 1921. № 9. С. 27. Новые сведения о себе Кормчий дал год спустя в «Новой русской книге» (Берлин. 1922. № 8. С. 36): «Леонид Юлиан Кормчий, б. ред. журн. “Всходы”, живет в Риге (Суворовская, 49, кв. 20). Участвует в газ. “Маяк”. Имеет готовую к печати книгу “Мрачные рассказы” и сборник современных сказок». Книга под названием «Мрачные рассказы» не была опубликована.]
Число местных русских газет и журналов, в которых Кормчий за свой рижский период жизни печатался, внушительное: «Сегодня» (1921), «Рижский курьер» (1921-1923), «Маяк» (1922), «Вечернее время» (1924-1925), «Слово» (1925-1928), «Кино-рампа» (1925), «Любовь, брак и флирт» (1925), «Юный читатель» (1925-1926), «Новости» (1926), «Закулисная жизнь» (1926), «Новый читатель» (1927), «Маленькая газета» (1927), «Новая нива» (1927), «Панорама»(1927), «Деревня» (1927-1928), «Ворчун» (1928), «Воскресенье»(1928), «За кулисами Риги» (1928-1929), «Рижское взморье» (1929), «Голос жизни» (1930), «Новый голос» (1931), «Наше время» (1932), «Вечернее время» (1932) и «Завтра» (1933-1934). Г. И. Гроссен помнил Кормчего этих лет как энергичного журналиста, постоянно ищущего свежие темы:
«Несмотря на то что Кормчий был семейным человеком, <...> он любил один шататься по городу “в поисках живых впечатлений”. И действительно, он черпал эти впечатления то на базарах, то в трактирах, беседуя до поздней ночи с интересными для него типами за бутылкой доброго вина и наблюдая их. Все же в редакцию он всегда приходил пунктуально и лихорадочно работал над полученным материалом. <...> Писал Кормчий на бытовые темы. Писал он хлестко, и в защиту обиженного ввернуть сгоряча неприятное для обидчика словцо не стеснялся, вследствие чего редактору приходилось объясняться с жалобщиками, а то и платить штрафы... Всяко бывало!» [Нео-Сильвестр Г. На буреломе. С. 108-109.]
Не все относились с таким пониманием к Кормчему, как Гроссен. Ю.И.Абызов и Р.Д.Тименчик суммировали его деятельность в 1920-е гг. так: Кормчий «сотрудничал почти во всех русскоязычных изданиях, отовсюду был изгоняем, то и дело затевал какие-то новые газеты и журналы и, как правило, надувал подписчиков, то и дело отвечал по суду за диффамацию или другие подделки».[Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 112.] В Ригу он перенес «все самое дурное, чем была отмечена петербургская бульварная печать».[Абызов Юрий. А издавалось это в Риге, 1918-1949. Историко-библиографический очерк. М.: Русский путь, 2006. С. 29.] Самым скандальным печатным его органом был «Закулисами Риги» (1928-1929), «шантажистский журнальчик», где Кормчий «перебирал грязное белье всех, кто попадался под руку и не сообразил откупиться».[Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 112.] Талантливым, но беспринципным называет Кормчего историк русской межвоенной жизни Латвии Т. Д. Фейгмане.[Фейгмане Т. Русские в довоенной Латвии. На пути к интеграции. Рига: Балтийск, русск. ин-т, 2000. С. 148.]
В защиту Кормчего надо сказать, что он, по нашим сведениям, не занимался скандальными публикациями в России до 1917 г., окончательно потеряв чувство стыда только после побега из Советской России. Самая гнусная история, к которой он был причастен в 1920-е гг., была связана с недавно умершим Александром Блоком. В августе 1921 г. берлинская газета «Руль» опубликовала стихотворный ответ Блока, датированный 19 июля 1920 г., на просьбу журналиста Leo Ly прокомментировать его нашумевшую поэму «Двенадцать». Оказалось, что Блок глубоко раскаивался в своем восхищении революцией, отмечая в частности: «Не обвиняй, -— что я не сразу/ Все понял и не все постиг!» Теперь он «чашу свою готов испить», и он горячо верит в будущее, когда «эти хари, рожи, гниль / Уйдут, как сны ночей кошмарных»; он видел, как «в древнем храме будем мы / Долить с тобой (т. е. с Leo Ly. — Б. X.) коленосклонно».[ Ly Leo. «Двенадцать». Собственный комментарий А. А. Блока // Руль. 1921. 28 авг. № 237. С. 5. Перепечатка: Ly Leo. Двенадцать // Рижский курьер. 1921. 2 сент. № 204.]
Вторая публикация, помещенная в «Рижском курьере», как будто подтверждала, что Блок и Leo Ly действительно были близкими друзьями.[Ly Leo. Из воспоминаний об Александре Блоке // Рижский курьер. 1921. 20 авг. № 193.] Дружба началась еще задолго до революции, когда Leo Ly послал Блоку «стихотворное послание», полное восхищения великим поэтом. До самого своего отъезда из России Leo Ly был с ним в переписке, и в результате он мог спокойно сказать: «...Я знаю точно все его переживания, поскольку они отразились в его письмах и нигде не напечатанных стихах...».[ Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 114.] Leo Ly, кроме того, любезно передал читателям берлинского «Руля» три отрывка из последнего стихотворного письма Блока, написанного за месяц до смерти и убедительно доказывающего, что «пятна на его памяти нет».[ Ly Leo. А. Блок в последние дни // Руль. 1921. 1 окт. № 266. С. 2.]
Было бы соблазнительно поверить в разочарование Блока, и поэтому подлинность трех статей Leo Ly далеко не сразу поставили под сомнение. Последовало даже несколько републикаций «блоковских» стихотворных посланий, пока Р. Д. Тименчик и Ю. И. Абызов в 1990 г. не разоблачили мистификатора, убедительно доказав, что за наглыми фальсификациями стоял Л. Кормчий.[Перфильев сочинил еще одну фальсификацию-воспоминание о Блоке (Александр Л. Последняя встреча с Блоком // Слово (Рига). 1927. 16 авг.). См.: Абызов Ю. и Тименчик Р. История одной мистификации... С. 115.]
Художественное творчество Кормчего периода эмиграции в основном обращено ко взрослым. Вышло шесть его книг: « Ландрю — убийца женщин, или Тайны Виллы Гамбэ» (Рига: Тип. Апт и Гуревич, 1922), «Девочка в розовом: Рассказы о необычном» (Рига: Пресса, 1924), «Конец раввина из Гудогая» (Рига: Изд. автора, 1929), «Гений мира» (Рига: Школа жизни, 1931), «Мир любви» (Рига: Школа жизни, 1931) и «Дочь весталки» (Рига: Изд. автора, 1932). «Имя» автора первой книги — Гр. Леон Гард, Л. Гданский написал роман о раввине, и Л. Кормчий — остальные. К этому списку можно добавить газетные публикации — рассказы, сказки, легенды, предания — и множество незаконченных романов.
В первые годы эмиграции Кормчий показал себя как ярый антисоветчик. Литература являлась для него «орудием» против советской власти, совдепия— «кровавым подвалом»,[Кормчий Л. О весенней радости и о детях // Рижский курьер. 1923. 8 апр. № 669. С. 3.] большевизм — результатом соглашения между Сатаной и человеком («Человек, продавший душу»); Карл Маркс рождался из плевка Сатаны («Плевок Сатаны»); коммунисты были «или мерзавцами, или слюнявыми дураками» («У костра»), или педерастами и губителями детей («Как он исчез»). Комсомольцы убивали попов, глумились над церковью. Их грязная работа ограничивалась не только территорией России — сотрудники коммунистов распространились по всему миру. У героев Кормчего были личные счеты с большевиками, и автор с особым наслаждением рисует кровавые сцены мести.
Влечение к мистике и сверхъестественному сильно в рассказах из сборника «Девочка в розовом» (1924), а в сборнике «Мир любви» (1931) заметна возросшая религиозность. В романе-легенде «Гений мира» (1931) соединяется борьба за свободу народа от власти чужеземцев с мечтой о вечном мире. Издатель В. Ф. Бутлер считал, что эта книга является не только ценным вкладом в художественную литературу, но и обладает более общей культурной значимостью, так как основана на старинных литовских легендах.[Бутлер В. Ф. От издателя // Кормчий Л. Гений мира. Рига: Школа жизни, 1931. С. 3.] Думается, что читатели не разделяли его взглядов, находя роман растянутым, противоречивым и в конечном счете скучным.
Самое удачное произведение Кормчего из написанных в эмиграции, «Дочь весталки», было впервые опубликовано в газете «Вечернее время» в 1924 г. под названием «Зорбэгом». В последние годы роман переиздавался в России дважды [Лавров А. Царица Хунхузов, Кормчий Л. Дочь весталки. Русский уголовный роман. СПб.: Лира, 1993. Т. 3; Кормчий А. (так!). Дочь весталки. М.: Терра-Книжный клуб, СПб.: Северо-Запад, 2009.] — о таком успехе автор в свое время мог только мечтать. Кормчий открыто работает в жанре развлекательной массовой литературы. Его учитель — Эдгар Уоллес, чьи книги издавались в русском переводе именно в Риге. Между благородным русским графом и темными силами Азии, служителями индийской богини Кали, идет борьба за женщину. Действие происходит в Риге с характерными для нее гостиницами, загородными дачами, борделями и криминальными кварталами. Примечательно, что большевикам не отведено никакой роли в этом последнем изданном самим автором романе.
Удивляет решение Л. Кормчего, или, вернее, Л. Гданского, перевести книгу Урке Нахальника «Жертва женщин. От школы к тюрьме. Исповедь преступника» (Рига: Издательство Короля-Пурашевича, 1933) на русский язык. Псевдонимом Нахальник пользовался Ицхак Фарберович (Icek Farberowicz, 1897-1939), польский еврей, который стал писателем в тюрьме, где он отсидел восемь лет за грабеж. Почему патологический юдофоб Гданский-Кормчий взялся переводить еврейского писателя и выпустил книгу на свои деньги и в собственном издательстве, хотел ли он заработать деньги на нашумевших книгах Нахальника или его целью была дискредитация евреев, понять трудно.
К сочинениям Кормчего относились отчасти скептически, подозревая иногда автора в плагиате и в литературном воровстве. В своем ключевом романе «Зимние звезды» (1932) рижская писательница Е. Ф. Магнусгофская передает слухи о Рахудине (alter ego Кормчего): «Писал даже стихи, причем последние старательно выписывал из старых, очень старых изданий, иногда имея смелость компилировать два в одно, пользуясь мало-мальски подходящими размерами. И гадил таким образом оба. Рахудина били, и не раз, часто жестоко, но это все же не мешало ему пользоваться самым бессовестным образом чужими материалами».[Цит. по: Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 113.]
При всем том Кормчий не забывал о своей старой основной публике, т. е. о детях и юношестве. Глядя на результаты пятилетнего социалистического эксперимента, пионер советской детской литературы ужасался: «Хуже смерти то моральное растление, которое входит в основу коммунистического воспитания».[Кормчий Л. Мир! Возьми детей! // Рижскй курьер. 1921. 28 сент. 226. С. 2.] В 1909 г. он видел моральное растление как результат поражения революции, теперь оно — следствие революции. В России уже почти не было неразвращенных детей, а все превратились в «сознательных подлецов».[ Кормчий Л. О весенной радости и о детях // Рижский курьер. 1923. 8 апр. № 669. С. 3.] Советское юношество было потерянным поколением, неспособным стать создателем новой России. Оно годилось только как «материал для виселиц, заботливо подготовленных Луначарскими и Крупскими».[Кормлий Л. Факел в ночи // Рижский курьер. 1922.16 февр. № 341. С. 2.]
В 1918 г. Кормчий приветствовал конец царской власти и победу революции; теперь он смотрел на ситуацию по-другому: «Мир должен в конце концов уничтожить чумную заразу большевизма, свившую гнездо в царственном Кремле».[Кормчий Л. Мир! Возьми детей! С. 2.] «Врагами человечества и культуры», распространителями «капли яда растления» в детских душах оказались никак не буржуазия и монархисты, а большевики. [Л. К. О детской книге // Наше будущее (Рига). 1921. № 1. С. 1.]
Так как для советской молодежи уже не было спасения, то все силы надо было сосредоточить на детях русского зарубежья. И вот Кормчий повторяет свой тезис: книга была и будет «могущественнейшим орудием воспитания».[Там же.] Она должна возбуждать в читателях все то хорошее, святое и доброе, что коммунисты стремились вытравить. Главными воспитательными компонентами являлись семья, церковь и школа, а книга была «как бы цементом, скрепляющим воедино атрибуты воспитания». [Там же.] Беда в том, что в русской эмиграции почти не было детской литературы, и молодым пришлось довольствоваться случайным, бульварным и «бесполезным» чтением. Кормчий приветствовал возобновление издательства «Издательство А. Ф. Девриена» в Германии и выпуск им произведений «старых знакомых» — В. П. Желиховской и шведки Э. Бесков.[Кормчий Л. Книги-подарки для детей // Рижский курьер. 1921. 21 нояб. №270. С. 2.] Но этого было еще недостаточно.
«Мы должны мобилизовать все силы и все средства», — заявил Кормчий в 1922 г. по поводу печального положения в области русской детской литературы.[Л. К. О детской книге. С. 1.] В том же году он в связи с Вселатвийским днем ребенка редактировал «Наше будущее», однодневное приложение к «Рижскому курьеру». Три года спустя он смог приступить к делу на более широкой основе. При издательстве «Саламандра» в 1925 г. был основан детский журнал, владелец которого Н. А. Белоцветов (1862-1935) предложил Кормчему стать его редактором. Название журнала — «Юный читатель» — отсылало к признанному дореволюционному предшественнику с тем же названием («Юный читатель», 1899-1906).
Именно в дореволюционной традиции, согласно которой содержание подобного рода периодики должно быть и познавательным, и развлекательным, Кормчий искал образец для нового издания: статьи по истории, естественной науке, культуре и технике перемежались в нем с рассказами, стихотворениями и письмами читателей.
В декабре 1925 г. вышел пробный святочный номер «Юного читателя», а в течение 1926 г. он выходил регулярно, два раза в месяц. Журнал не был лишен достоинств. Кормчий в основном перепечатывал в нем свои дореволюционные рассказы и легенды о морских приключениях, «каникулярных» похождениях, ночных видениях, поиске сокровищ и дружбе между стариками и детьми. Рассказ «Колтовский дьячок», опубликованный в № 10 «Юного читателя» за 1926 г. показал, как далеко он ушел от левацкого радикализма 1905 и 1918-1919 гг. Пафос этой «были» сводился к тому, чтобы показать царя Николая в роли добросердечного благодетеля. Два «двойника» Л. Кормчего, Ник. Рощин и Л. Гданский, также воскресли для очерков о морских катастрофах и динозаврах.
Среди сотрудников журнала выделялись А. М. Ремизов и И. Ф. Наживин, крупные имена в литературе эмиграции, но и А. А. Коринфский, Л. И. Андрусон, В. Н. Ладыженский и Е. А. Елачич тоже заслуживают упоминания. Очерк о природе, принадлежавший перу Ч. Робертса, напомнил читателям об огромной дореволюционной популярности канадца в России. Кормчий нашел повод поздравить и другого иностранного фаворита— 75 лет прошло после смерти Д. Ф. Купера. Политического материала в «Юном читателе» не печатали и о советской жизни не говорилось ни слова. Зато было много публикаций о спорте (футболе, хоккее, прыжках с трамплина), домино, филателии, фотографии и бойскаутизме. Читателям предлагались кроссворды, ребусы и прочие головоломки.
Через год издание «Юного читателя» оборвалось — всего вышло 24 номера. В феврале 1927 г. Кормчий попытался воскресить его под названием «Новый читатель». Ремизов, А.И.Куприн и А.Г.Пресс (Пресас) дали обещание в нем участвовать, так же поступил, между прочим, и Л.Зорькин — еще один из многочисленных литературных псевдонимов Кормчего. Кормчий начал публикацию нового приключенческого романа «Исчезнувший остров», однако его главный герой еще не успел узнать о судьбе своего пропавшего отца от мистического незнакомца и отплыть из рижской гавани, как «Новый читатель» после первых двух номеров перестал выходить. Кормчий обвинил латышские типографии в отсутствии интереса к русским предприятиям, но главной причиной провала, наверное, стало то, что он не смог собрать достаточно подписчиков и покупателей, чтобы покрыть все расходы. Возможно, подмоченная репутация Кормчего тоже отрицательно повлияла на популярность журнала.
В виде приложений к «Юному читателю » были опубликованы две юношеские книги Кормчего: «Наследство пирата» (1925)[ Кормчий Л. Наследство пирата. Роман. Рига: Саламандра, 1925.], «Серый Домик» (Рига, 1926)[ Кормчий Л. Серый домик. Роман. Рига: Саламандра, 1926. Темира Пахмусс (Pachmuss Т. Russian Literature in the Baltic between he World Wars. Columbus, Ohio: Slavica Publishers, 1987. P. 31) называет роман «Братство Черных сов» (1926) среди публикаций «Саламандры», но Книга не встречается ни в библиографиях, ни в библиотечных собраниях. В каталоге Российской государственной библиотеки (Москва) под фамилию Перагис попал и «Дневник проказника. Роман для юношества» (Рига: Саламандра, 1926), но анонимный «американский юморист» не Кормчий. Зато верно, что переиздание старого романа «Юрка», объявленное в «Юном читателе» № 23, не состоялось.]
Первый роман он уже начинал публиковать во «Всходах» в 1917 г., но только теперь читатели смогли полностью узнать, как закончились путешествие мальчика из Риги в Чили и поиск сокровищ. Юрий Абызов говорит о «Наследстве пирата» как о «беззастенчивой перелицовке» романа «Остров сокровищ» P. Л. Стивенсона,[Абызов Ю. А издавалось это в Риге... С. 103.] и действительно Кормчий открыто использует знаменитый английский роман в качестве подтекста и отправного пункта для своего сюжета.
Зато «Серый домик» можно назвать лучшей юношеской книгой Л. Кормчего. Из общих для детской приключенческой литературы мест — круглый сирота, посланный к дальним родственникам, жизнь на острове, контрабанда и кораблекрушение, мистический незнакомец Ben Gunn (!), убийство, раскрытие загадок и разоблачение темных личностей, счастливый конец — Кормчий сумел создать развлекательное произведение и образец жанра, слабо развитого в русской литературе.
Оказавшись в эмиграции в 1920 г., Кормчий тут же объявил, что среди его новых, готовых произведений есть и «Красное бедствие», большая повесть для юношества «на современные темы».[Русская книга. 1921. № 9. С. 27.] Такое произведение, однако, не появилось в печати, и можно сомневаться в его существовании. Кормчий не использовал детскую литературу как «оружие» против большевиков и коммунизма; он, скорее, вернулся к дореволюционным позициям, усилив приключенческую и развлекательную направленность своих текстов.
Впрочем, история Кормчего на этом, увы, не заканчивается. В 1932 г. после семилетней паузы он пытался возобновить газету «Вечернее время». Программа воскрешенного детища базировалась на идее соединения русского меньшинства в Латвии вокруг «русского национального дела». Подобно другим предприятиям Кормчего, газета оказалась недолговечной и закрылось уже через два месяца. Решающую роль здесь сыграла публикация скандального серийного романа под названием «А/О “Сегодня”», полного нападок на приверженцев самой серьезной русской газеты Латвии «Сегодня». К ее страницам Кормчий после 1921 г. не имел доступа. Теперь он решил, что причины этого надо искать в еврейском заговоре против русского христианского писателя. «Вечернее время» было запрещено, а Кормчий еще крепче убедился в правоте своих взглядов.
В 1933 г. выходит первый номер новой ультраправой газеты «Завтра». Ее фактическим руководителем вновь был Кормчий, который выступал в ней еще и как В. Комаров, Не-Красов и Мих. Катков. Подзаголовок «За справедливость, работу и хлеб!» скрывал примитивнейшую идеологическую программу — воинствующий антисемитизм. В роли коварных распространителей «яда, грязи и удушливых газов» выступали на этот раз не буржуи или большевики, а евреи и масоны, против которых, защищая свое национальное достоинство и культуру, должны были объединиться латыши и русские.[[Передовая] // Завтра. 1933. № 1. С. 1.] Газета «Сегодня» была в очередной раз разоблачена Кормчим как орган еврейского миноритета. Все его попытки в прошлом создать чисто русские газеты и журналы были подорваны этими же силами.[Комаров В. Русская пресса в Латвии // Завтра. 1933. № 1. С. 2.] Евреи разрушили Россию, и теперь у них созрели такие же планы насчет Европы.[Катков Мих. Их фронт // Завтра. 1933. № 4. С. 4.] А роль Советского Союза? Ее лидер Сталин был подозрительно похож на еврея — не является ли евреем и он?.. Зато Кормчий обрадовался успехами Гитлера и его партии в Германии.
Из номера в номер в газете «Завтра» печатался роман Е. А. Шабельской «Сатанисты XX века». Впервые опубликованный в 1911 г. в журнале «Колокол», он был в следующем году выпущен в виде книги и забыт, пока Кормчий не понял его близости собственным взглядам. Книга «Сатанисты XX века» вышла в трех частях в Риге (1934-1936) с предисловием Кормчего. По его словам, Шабельская (1855-1917) была талантливой, но «заживо погребенной» писательницей (не видел ли он тут параллели со своей собственной судьбой?), а ее роман заслуживал широкого распространения, так как в нем ясно демонстрировалось, в чьих (т. е. в «жидомасонских») руках русская печать была до революции и кто, таким образом, подготовил события 1917 г. Захватив в свои когти Россию, масоны, «самая зловещая в мире организация», теперь стремились к мировому господству, предупреждал Кормчий. Термин «орудие» опять прозвучал в связи с литературой: «Сатанисты XX века» являлись книгой-орудием, направленной против «заклятого врага» христианского мира.[Кормчий Л. Воскресший из заживо погребенных // Шабельская Е. А. Сатанисты XX века. Рига, 1934. www.rus-sky.com/history/library/shabelsk/]
После семи месяцев существования и выхода 28 номеров в мае 1934 г. газета «Завтра» в связи с государственным переворотом К.Ульманиса была закрыта.[ Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 112.] После этого мы уже редко сталкиваемся с фамилией Кормчий, как и с другими псевдонимами литератора. Время журналистской работы закончилось, и поток новых художественных произведений навсегда иссяк. О материальном положении Кормчего в этот период можно судить по рекламе, помещенной в книге Шабельской в 1934 г.: «Редактирование романов, рассказов, стихотворений и всякого рода сочинений. Теория и практика газетно-журнального дела — лично и заочно. Отзывы о произведениях. Советы начинающим авторам. Л. Кормчий. Rigā, Bazinicas ielā 15, dz. 2».[ Шабельская, Е. Сатанисты XX века. С. 144.]
В середине 1930-х гг. Кормчий написал предисловия к стихотворным книгам двух начинающих поэтов — Антона Суткевича («Искры от станка»)[Суткевич А. Искры от станка: Стихи. / Предисл. Л. Комчего. Riga: Mir, 1935.] и Елены Кирштейн («Кристаллы грез»)[Кирштейн Е. Кристаллы грез: Стихи / Предисл. Л. Комчего. Riga: Perfekt, 1936.]. Оба быстро пропали с литературной сцены и остались неизвестными публике, но заметная роль Кормчего в их краткой карьере все-таки говорит о том, что он к тому времени еще не растерял всего своего авторитета, оставаясь различимой фигурой в литературной жизни русской Латвии. Кирштейн он хвалил за то, что она «в долгие годы русского мрака и хаоса» сумела сохранить в своей душе «солнце России». В ее стихотворениях среди некоторых признаков дилетантизма он находил, тем не менее, совершенство формы, музыкальность и непосредственность и— главное — неугасимое чувство Родины.[Кормчий Л. [Предисловие] // Кирштейн Е. Кристаллы грез. Стихи. Рига: К. Е. Krastina, 1936. С. 5-6.] Как видно, любовь к России была жива и у Кормчего.
После этого мы теряем Кормчего из виду на целые три года.[На сайте www.russianresources.lt/archive/Korm/Korm_0.html говорится, что Кормчий в 1936-1937 гг. был одним из основных авторов русской нацистской газеты «Новое Слово» (Берлин).] Он появится только в конце 1939 г., когда с женой и дочерью 17 декабря вместе с немцами-репатриантами добровольно уедет из Латвии в Германию.[Izceļojušo vācu tautības pilsoņu sarakts. Ziņas par personām, kas izcelojušas saskaņā ar līgumu par vācu tautibas Latvijas pilsoņu pārvietošanu uz Vāciju. (Lik. kr. 1939. g. 176.). Riga: Iekšlietu ministrijas Administration, 1940. C. 783. Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии. 1917-1944 гг. Stanford 1990, Stanford Slavonic Studies. Vol.3, №2. Ч. II. Д-Л. С. 298. Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 114.] В своей газете «Завтра» он уже успел похвалить фашизм Гитлера, и переезд в Германию означал перемещение в своего рода идеальное государство. В то же время Кормчий был принужден скорым образом спасаться от Красной армии и советских органов, уже готовивших захват Латвии. Кормчего и его семью переселяют в окупированную Польшу, в г. Лодзь (тогда Литцманнштадт), где он «служил» вплоть до своей смерти предположительно в 1944 г.[Абызов Ю. (публ.). Письмо репатрианта // Балтийский архив. Таллинн, 1997. Т. 1. С. 284; Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии//Балтийский архив. Таллинн, 1997. Т. 2. С. 142. Профессор Темира Пахмусс без указания Источника утверждает, что Кормчий вскоре освободился от своих иллюзий Насчет фашизма и стал бороться против «безумства Гитлера» своим пером и умер в Западной Германии (Pachmuss Т. Russian Literature in the Baltic between the World Wars. C. 31). Утверждение неубедительное.]
Так закончился сложный путь Л. Кормчего от социализма к нацизму, от революционного рвения к глубокой реакции. На протяжении всей жизни его неизменным кредо оставались желание идентифицировать «зло», мешающее общественному развитию, требование его уничтожения и в конце концов преображения жизни. Литературе в этой борьбе отводилась важная роль. Кормчий был человеком крайностей, причем за его идеологическими взглядами и политическими установками часто улавливаются сугубо личные, мелкие стремления. За тридцатилетнюю службу в литературе он только раз, в 1918-1919 гг., достиг видной позиции в культурной жизни. Прославился он, однако, не своими произведениями, а благодаря радикальной литературной программе. Кормчий чутко уловил настроение момента и сумел удачно выразить его на языке времени. Насколько он верил во взгляды, изложенные в «Правде» и в журнале «Красные зори», сказать трудно, но в любом случае эти выступления обеспечили ему прочное место в истории созидания советской детской литературы.

@темы: статьи, биография, "Убить Чарскую...", Кормчий,Л

---

Бен Хеллман "Детская литература как оружие: творческий путь Л.Кормчего." - 1

[telwen]

Хеллман Б. Детская литература как оружие: творческий путь Л.Кормчего.//«Убить Чарскую…»: парадоксы советской литературы для детей (1920-е – 1930-е гг.). Сборник статей / сост. и ред. М.Ю.Балина и В.Ю.Вьюгин. – СПб.: Алетейя, 2013. – 364 с. С.20-45.

Бен Хеллман
"Детская литература как оружие: творческий путь Л.Кормчего."

В статье «Забытое оружие», опубликованной в «Правде» в феврале 1918 г., впервые были разработаны основные принципы новой постреволюционной детской литературы.[Кормчий Л. Забытое оружие. О детской книге // Правда. 1918.17 февр. № 28. С. 3.] Значение публикации, подписанной Л. Кормчим, было признано в юбилейном 1967 г., когда журнал «Детская литература» перепечатал ее, признав отправной точкой истории советской детской литературы.[Кормчий Л. Забытое оружие. О детской книге // Детская литература. 1967. №1. С. 18-19.] Вслед за этим И.П.Лупанова в своей книге «Полвека» с одобрением цитировала высказывания Кормчего, видя в них выражение ранней заботы советского правительства о своих юных гражданах.[Лупанова И. П. Полвека. Советская детская литература 1917-1967. М.: Дет. лит., 1969. С. 13.] В том же духе Е. О. Путилова в 1982 г. назвала статью важным призывом к созданию принципиально новой детской литературы.[Путилова Е. О. Очерки по истории критики советской детской литературы. 1917-1941. М.: Дет. лит., 1982. С. 5. См. также: Советская детская литература/Под ред. В. Д. Разовой. М.: Просвещение, 1978. С. 57. Чернявская Я. А., Розанов И. И. Русская советская детская литература. Минск: Вышэйшая школа, 1984. С. 37.]
Основные тезисы, сформулированные Кормчим, таковы. Детская литература обладает большой воспитательной ценностью, так как влияет на формирование характера, морали и убеждений читателя. Дореволюционная детская литература была в основном буржуазной, служила монархии, церкви и капиталу, воспитывала послушных «рабов», боролась против «вольнодумства» и социализма. От нее, от этого «яда, грязи и мусора», так же как и от «распространителей ядовитых газов», следует освободиться; причем «очищение» детской литературы следует провести без всякой мягкости и нерешительности. Детскую литературу необходимо монополизировать; государство должно взять на себя ответственность за создание детской литературы. Ее цель — создать поколение людей, «свободное от предрассудков и суеверий», людей, которые могут стать «прочным фундаментом для будущего созидания здания свободы и красоты жизни».
М. Балина суммирует программу, высказанную в статье «Забытое оружие», таким образом: «...Кормчий — первый, кто настаивает на классовом подходе в детской литературе, на прикладной функции этой литературы в системе образования будущих советских граждан, требует цензуры при пересмотре дореволюционного наследия».[Балина М. У истоков детской советской литературы: иллюзии и факты //В измерении детства: Статьи о детской литературе / Отв. ред. М. П. Абашева. Пермь: Пермский гос. пед. ун-т, 2008. С. 13.]
Вскоре после выступления в «Правде» Л.Кормчий получил возможность осуществить свои идеи на практике, когда в начале 1919 г. занял должность главного редактора нового журнала «Красные зори». Горьковское «Северное сияние» (1919-1920) и «Красные зори» стали первыми советскими периодическими изданиями для детей. Официальным издателем журнала являлся «Культурно-просветительский отдел Совета 2-го городского района Петрограда». На обложке его первого номера группа детей смотрит на восход солнца — наглядный символ обновления жизни и наступления социалистического будущего. Основная задача журнала формулировалась так: «...Воспитывать в детях начала социализма и пролетарской культуры, а также дать здоровый материал для чтения взамен старой детской книги, вливавшей в детскую душу яд рабства и лжи».[Красные зори. 1919. № 1. Задняя обложка.] Идеи и слова Кормчего узнаваемы как в этом тексте, так и в передовице, где журнал «Красные зори» называется «первой попыткой открыть детям путь к ясному пониманию того великого, что свершается на Земле, и первой попыткой освободить детей от тлетворного ига старой детской книги, погружавшей в мрак и рабство детскую душу».[Красные зори. 1919. № 1. С. 1.]
Это стремление воспитывать молодых читателей проявилось и в повести «Под красным стягом» (1919). Место действия — деревня на Севере России. Сын кулака идет к пониманию революции: он осознает, кто стоит за трудовой народ, и решает активно участвовать в борьбе на стороне большевиков. В духе еще неизвестного Павлика Морозова герой Кормчего понимает, что отец — враг, и его место в качестве наставника занимает старый отшельник Простота, показавший мальчику дорогу к будущему, где не будет «ни мрака, ни горя, ни забот».[Кормчий Л. Под красным стягом // Красные зори. 1919. № 1. С. 11.]
После такого весомого начала имя Л.Кормчего неожиданно пропадает из советской печати. Он навеки становился малоизвестным пионером, эмблемой самого раннего этапа новой литературы. В предлагаемой статье мы попытаемся прояснить, откуда Кормчий пришел, в чем истоки его пафоса и готовности служить новой власти и, наконец, как сложилась его судьба после выступления в «Правде» и редакционной работы в журнале «Красные зори». Ответы на эти вопросы имеют отношение не только к личной судьбе Кормчего, но отчасти раскрывают первоначала советской детской литературы.
Выяснить биографию Л. Кормчего — задача не из простых. Беспристрастных документов мало, а главные источники — две юбилейные статьи 1931 г. — основаны на рассказах самого их героя,[Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю // Кормчий Л. Мир любви. Рига: Школа и жизнь, 1931. С. 3—6; [Бережанский] Н.Г. 25-летний юбилей Л. Кормчего // Новый голос (Рига). 1931. 14 мая. № 107. С. 8.] как оказалось, во многом ненадежных. В то же время «сомнительность» как раз и является первым, а может быть, и самым важным штрихом в его портрете.
Л. Кормчий родился 29 февраля 1876 г. в Санкт-Петербурге.[Izceļojušo vācu tautības pilsoņu sarakts. Ziņas par personām, kas izcelojušas saskaņā ar līgumu par vācu tautibas Latvijas pilsoņu pārvietošanu uz Vāciju. (Lik. kr. 1939. g. 176.). Riga: Iekšlietu ministrijas Administration, 1940. C. 783. — Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии. 1917-1944 гг. Биобиблиографический справочник. Ч. II. Stanford Slavonic Studies. Vol. 3. № 2. Stanford, 1990. С. 298.] Настоящее его имя, по-видимому, — Леонард Юлианович Пирагис.[В дореволюционных адресных календарях Санкт-Петербурга Кормчий выступает именно как Пирагис (см., напр.: Весь Петербург на 1914 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. СПб., 1914. С. 514.). Свои первые публикации, до появления своего литературного псевдонима, Кормчий подписывал инициалами «Л. Ю. П.». Фамилия Король-Пурашевич, под которой он был известен в Латвии в 1920-е и 1930-е гг. и во время Второй мировой войны, появилась только в 1921 г.]Отец писателя был выходцем из Вильнюса.[Persönliches dokument Leonard Korol-Puraschewitsch № 63566 (13.1.40). Bundersarchiv, Berlin. Из этого документа вытекает также, что и дедушка Кормчего родился в Вильнюсе. В предисловии к роману «Гений мира» (Рига: Школа жизни, 1931) говорится, что сочинение основано на литовских легендах, рассказанных автору его дедом.] О матери — Анне Меллер (Möller) — известно, что она была католичкой, как, впрочем, и ее муж и сын. Л. Кормчий — главный писательский псевдоним Пирагиса, но в разные времена он выступал в печати еще и как Л. Гданский, Л. Зорькин, Л. Пермяк, Петр Рощин, В. Комаров, Л. Королев, Мих. Катков, Петров-Суворов, Эль-Ка, Земляной медведко, Гусляр, Л. Король-Пурашевич, Л. Кошевой, Лека, граф Лео Нарт, граф Леон Гард, П. Чунчин и т. д. Речь в данном случае идет не только о литературной игре, но о множестве «личностей», «профилей».
О ранней жизни Кормчего мы не имеем сведений. Повторяющимся локусом его детских произведений является устье реки Екатерингофки, и вполне возможно, что именно там, поблизости от Екатерингофского парка на юго-западе Петербурга, Кормчий провел часть своего детства и юношества. Где он учился, неизвестно, служил же он до революции, по его собственным словам, преподавателем в Павловском женском институте.[В рижской газете «Вечернее время» в статье «Образы прошлого» (1932. И окт. № 8. С. 2) Кормчий вспоминает визит императрицы Марии Федоровны в Павловский институт.]
События 1905 г. превратили Кормчего в писателя. Под впечатлением революционной атмосферы в декабрьском номере газеты «Обновленная Россия» он публикует рассказ «Голодные», подписывая его «Л.Ю.П.». В этом «предании» рассказывается о рыцаре, равнодушие которого к жалобам рабов и растущий голод среди подданных приводят к восстанию. В результате великолепный рыцарский замок сравнивают с землей, его власть обречена на кровавый конец. Наступает счастливое время: «Народ снова стал свободным, снова трудился только для себя, и снова окрестная равнина стала богатой, цветущей страной».[Л.Ю.П. Голодные. Предание // Обновленная Россия. 1905. 25 дек. №28.] Действие происходит в XVII в., но ни это, ни подзаголовок «предание» не могли скрыть радикальный, даже революционный, пафос и аллегорическую форму рассказа.
В таком же духе написано и другое раннее произведение Кормчего — «Песня». Жестокий калиф вопрошает у мудрых людей своей страны, сколько ему осталось жить. Ему пророчат, что его последняя минута наступит, когда он услышит песню народа. Калиф правит железной рукой, повсюду в его стране слышны стон и плач, но наконец настает ожидаемый момент. Свобода приходит с огненным мечом в руке: народ собирается под песни, и ненавистный калиф погибает в пламени.[Л. Ю. П. Песня. Легенда //В борьбе: Сб. Вып. 3. [СПб.]: Борьба, [1906].]
«Песня» была опубликована с подзаголовком «легенда» в третьем сборнике «В борьбе» (СПб., 1906). Открытое чествование таких революционеров и террористов, как Г.А.Гершуни, В.Н.Фигнер, И.П.Каляев, П.П.Шмидт и Е.С.Сазонов, свидетельствует об эсеровском уклоне редакции и авторов публикаций. Сборники «В борьбе» были арестованы по постановлению суда, а их сотрудники, в том числе и автор «Песни» Л. Ю. П., наказаны. Кормчий, кроме того, утверждает, что в это время он опубликовал в газете «Русь» серию статей о деятельности карательных отрядов в Прибалтике. Действительно, в «Руси», близкой к конституционно-демократической партии, в самом начале 1906 г. появилась серия очерков «Письма из Прибалтийского края», которые в том же году вышли отдельной книгой «Расправы и расстрелы. Письма, очерки и наброски специального корреспондента газеты “Русь” (“Молва”)». Книга была конфискована и предана уничтожению, а сама газета была закрыта цензурой в марте того же года, по всей вероятности, как раз из-за прибалтийских очерков. Газетные публикации сперва шли за подписью «В. Васильков», потом — «Василий Климков (Васильков)», а автором книги числится Василий И. Климков.[ Климков В. Расправы и расстрелы: Письма, очерки и наброски спец. кор. газ. «Русь» («Молва»). М., 1906.] Поскольку из текста видно, что Климков был корреспондентом на Русско-японской войне и свидетелем Московского восстания в декабре 1905 г., кандидатура Кормчего на его место неубедительна. Но остается, конечно, загадка самого В. Василькова, исчезнувшего в тени Климкова.
Согласно некоторым источникам, Кормчего арестовали в 1906 г. и посадили на девять месяцев в «Кресты», а после освобождения выслали в Архангельск.[[Бережанский] Н. Г. 25-летний юбилей Л. Кормчего. С. 8.] Это, пожалуй, вполне возможно, но неясно, как относиться к утверждению писателя о том, что он после всех испытаний — по-видимому, летом 1907 г. — участвовал в экспедиции Владимира Русанова из Архангельска на Новую Землю.[Там же.] В литературе об экспедициях Русанова Кормчий не упоминается. Сомнения вызывают также слова Кормчего о том, что в 1911 г. он побывал в Восточной Африке с экспедицией князя А. К. Горчакова.[Там же.] Говорит ли данный «факт» о горячей жажде приключений или о безудержной мифомании, трудно решить. Во всяком случае стоит обратить внимание на то, что Кормчий в своих книгах для детей и юношества никогда не пользовался таким уникальным опытом: ни Африка, ни Новая Земля как место действия не встречаются в его творчестве.
Вернувшись в Петербург в 1907 г., Кормчий активно продолжает свою писательскую деятельность, теперь под псевдонимом «Л. Кормчий». Свои произведения на гражданские темы периода революции он якобы собрал в книгу под названием «Одурь ночи», причем книга, по его словам, была сразу конфискована.[Кормчий утверждает, что книга «Одурь ночи» была издана в 1907 г. в петербургском издательстве «Альфа» (Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 4). В списке книг Кормчего 1932 г. указано, что книга вышла уже в 1903 г. (Кормчий Л. Дочь весталки. Рига: Изд-во автора, 1932. С. 208). Оба года ошибочны, так как «Альфа» начала свою деятельность только в 1909 г. Книга «Одурь ночи» не найдена.]
Тем временем редакторы сборников «В борьбе» нашли возможность возобновить свою издательскую работу, и появление их новой книжки «Воля» (1908) обошлось, по всей видимости, без всяких последствий.[Воля. Политический, общественный и литературный сборник. СПб.: Наука и жизнь, 1908 (обл. 1909).] Л. Кормчий участвовал в ней коротким рассказом «Они ушли. Из сказок ночи», в котором видны намеки на военные и революционные поражения и отступления, а также на угрозу новой волны восстаний. Другие новые рассказы и очерки Кормчий печатал в ближайшие годы, по его собственным словам, в таких журналах, как «Огонек», «Природа и люди», «Всемирная панорама», «Пробуждение», «Современная жизнь», «Современная мысль», «Нива», «Виленский вестник», «Отклики Кавказа», «Псковская жизнь».
В 1909 г. у Кормчего вышла книга «Естественное. Этюд».[Кормчий Л. Естественное: Этюд. СПб.: Альфа, 1909. (Б-ка «Альфа», № 1). Книга осталась единственной художественной публикацией маленького издательства.]
Автор впоследствии вспоминал, что и этот том был конфискован, хотя какие-то экземпляры книги все-таки попали в библиотеки. Кормчий обсуждал нравственный распад молодежи в годы реакции, посвящая свой этюд «поветрию половой разнузданности» среди молодежи и волне юношеских самоубийств.[Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 4.] Политический радикализм смешивается в ней с возмущением от морального разложения — так же как и в вышеупомянутой статье «Забытое оружие».
Начиная с 1908 г. Кормчий стал работать в области детской литературы. Он становится постоянным сотрудником журнала «Всходы», публикуя там два-три рассказа и повести в год вплоть до закрытия журнала в 1917 г. Отдельными изданиями за эти десять лет у него выходят около 15 книг для детей и юношества, многие из них в «Библиотеке журнала “Всходы”». [«Путешественники» (1908), «На каникулах» (1911), «Антип. На краю гибели» (1911), «Юрка» (1911), «Конокрады» (1912), «Рассказы старого Рыбака» (1912),«На заливе» (1913, 1914), «Веселой детворе» (1913), «Набег. Переправа. На льдине» (1914), «Красавчик» (1914), «Год моей жизни» (1915), «Пепка» (1915), «К лучшей жизни» (1916) и «Галчонок» (1916). Из этих произведений только «Красавчик» переиздан после смерти автора — Пирагис Л.Ю. «Красавчик». М.: Сибирская благозвонница, 2010.] Одновременно Кормчий под псевдонимом Л. Гданский пишет, переводит и разрабатывает большое количество практических руководств по самым разным предметам — от лечения земляникой, до французского бокса. Об этой деятельности его коллега, детский писатель Е. И. Шведер, впоследствии вспоминал:
«Его жестоко эксплуатировало одно издательство, выпускавшее книги “технического характера”, поручая писать брошюры по разным вопросам. И чего-чего он не писал. <...> И о “лечении земляникой”, и о “приготовлении чернил”, и о “выделке кожи”, и “руководство по фотографии”. Делалось это просто. Покупалась старенькая книжонка, кое-где сокращалась, кое-где перефразировалась, материал немного перегруппировался— и брошюра была готова». [Цит. по: Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации: Факты и гипотезы //Даугава. 1990. № 9. С. 111.]
В переводе или, возможно, только в обработке Кормчего были опубликованы детские сочинения Э. Ожешко(«Меир Езофович», 1912), Г. Сенкевича («Ангел», «Янко-музыкант», 1912) и Уйды («Муфлу. История одной собаки», 1912), притом Л. Гданский перевел Уйду якобы с английского, Л. Пермяк — Сенкевича, и Л. Кормчий Ожешко — с польского.[Гданский Л. «Маринкина доля» (Пг., 1915), опубликованная в «Читальне народной школы», также является переводом с польского. Автор не указан.] Время от времени Кормчий публикует сочинения для взрослой публики, часто с мистическим оттенком, не получая, однако, никакого признания.[См. напр, стихотворения в сборнике «Лепестки» (Вильно, 1910) и рассказ «Перед смертью» в «Летучем альманахе» № 21 (Пг., 1916).] Бедность и экстравагантный образ жизни заставляли его соглашаться на любые заказы. Другой его знакомый, Г. И. Гроссен, вспоминал 1910-е гг. в Петербурге:
«Кормчий был большой оригинал. Он владел неисчерпаемой фантазией, смотрел на жизнь “сверху вниз”. Его можно причислить к типу прежней петербургской писательской богемы, равнодушной к благам жизни, как, например, Александр Рос- лавлев или Дмитрий Цензор. <...> Они жили то в роскошных квартирах и появлялись в дорогих ресторанах, то спускались до такой грани жизни, когда гордо произносили: “omnia mea mecum porto” — “все мое ношу с собой”, но всегда сохраняли возвышенную гордую душу».[Нео-Сильвестр Г. На буреломе. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1971. С. 108.]
Каковы были темы дореволюционных детских книг Кормчего? Сразу надо сказать, что в дореволюционном творчестве будущего сотрудника «Правды» не встречается критики буржуазного менталитета и капиталистического строя общества, нет изображения классовой борьбы или разоблачения социального неравноправия и несправедливости. Зато можно выделить три повторяющихся сюжета: первый— «каникулярный»: маленькие приключения свободолюбивых мальчиков во время каникул (побег и возвращение домой); второй связан с персонажем стариком (часто рыбаком), рассказывающим детям увлекательную легенду, сказание или предание; третий — судьба симпатичного честного сироты, который с помощью доброго богатого благотворителя находит себе дом и получает возможность учиться и развивать свои таланты. Встречаются у Кормчего открыто консервативные, патриотические произведения. Так, дядя Леня (возможно, сам Кормчий) из рассказа «В святочный вечер» повествует об участии своего деда в подавлении Польского восстания и подвигах в 1863 г., за которые ему вручили царский орден.[Кормчий Л. В святочной вечер// Всходы. 1916. № 12. С. 737-748.]
Как детский писатель Кормчий до Октябрьской революции не отличался от многих своих коллег, его темы были сквозными для тогдашней русской детской литературы. В «Правде» Кормчий жаловался на то, что буржуазия до захвата власти большевиков ограничивала свободу детских писателей через Ученый комитет при Министерстве народного образования: Ученый комитет одобрял или отвергал книги для школьных библиотек, и в результате этого детский писатель пребывал в положении раба, которому диктуют условия работы. Кормчий ссылался на свой собственный горький опыт — Ученый комитет якобы всегда отвергал его книги. На самом деле его жалоба необоснованна. В каждом номере «Всходов» объявляется, что журнал одобрен Ученым комитетом. Некоторый экономический убыток, конечно, мог иметь место, оттого что не все его книги рекомендовались библиотекам, но зато он мог свободно писать и публиковаться. Если читатели не в достаточной мере обращали на него внимание, то причина проста — как писатель Кормчий был посредственностью.
Известен, однако, один случай гонений и запрета, на который Кормчий и ссылается в своей статье «Забытое оружие». С 1904 г. в Петербурге издавался детский журнал «Красные зори». В 1911 г. он находился в плачевном состоянии: выходили двойные номера с минимальным количеством страниц, причем большинство из скудных материалов были написаны его главным редактором — уважаемой, но пожилой А. Н. Пешковой-Толиверовой. Попытка спасти журнал была предпринята в следующем году, когда редакторство неожиданно передали Л. Ю. Пирагису. В результате получился многосторонний и занимательный журнал с новыми сотрудниками. В качестве символа его обновления была взята и новая эмблема — петух, сидящий на заборе и приветствующий восходящее солнце. Получается, что уже тогда Кормчий, выбрав солнце символом преображения и начала, думал в категориях обновления.
После пяти номеров «Красные зори» под руководством Кормчего закрыли. Очевидной причиной этому послужила серийная публикация повести главного редактора «Братство Черных сов». Три мальчика, любящие приключения и всякие мистификации, основывают «тайное общество» во время летних каникул. По примеру Робин Гуда и Ринальдо Ринальдини они решают отбирать добро у богатых, чтобы отдавать его бедным. Пытаясь спасти некую старуху от вынужденного выселения, мальчики первоначально планируют грабеж («Взять бы и убить всех...»), но в конце концов удовлетворяются лишь угрожающим анонимным письмом, адресованным ненавистному купцу — владельцу квартиры. «Радикальный» тон повести, намеки на социальное неравенство и угрозу «восстания» вызвали закрытие журнала. С Кормчим вели переговоры («Меня же несколько раз приглашали в министерство... совсем не для того, чтобы выпить чашку чаю»), но он, однако, смог без дальнейших проблем продолжать свою писательскую активность.[Кормчий Л. Забытое оружие. О детской книге //Правда. 1918.17 февр. № 28. С.3.]
В 1917 г. Кормчий после девяти лет активного сотрудничества в журнале «Всходы» стал его редактором и оставался им вплоть до конца года, — так он, во всяком случае, утверждает.[Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 4] Но — увы! — факты не подтверждают его слова. Библиографический указатель «Периодическая печать в России в 1917 г.» [Периодическая печать в России в 1917 году: Библиографический указатель / Сост. Т. С. Григорьянц и др. Л.: ГПБ, 1987.] знает только три (двойных) номера «Всходов» за этот год— 1-2, 3-4 и 5-6, и редактором-издателем этих номеров является по-прежнему Н. Н. Морев.[В главных библиотеках России сохранились только один номер «Всходов» за 1917 г. (№ 3-4). Редакция «Книжной летописи. Биобиблиографического указателя» также отмечает, что №№ 1-2 и 5-6 того года числятся «не de visu».] Такое же несоответствие наблюдается и в информации о приложениях «Библиотека “Всходов”». Кормчий утверждает, что в 1917 г. он опубликовал в них несколько своих произведений, включая запрещенную в 1912 г. повесть «Братство Черных сов».[Книги Л. Кормчего // Кормчий Л. Дочь весталки. Рига, 1932. С. 208.] Но ни эта книга, ни «Тарас и Дима», ни «В стране золота», о которых он говорит, не упоминаются в «Книжной летописи» за 1917 г. и в библиотеках не встречаются.[В беседе с Бутлером (Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 5) Кормчий назвал еще несколько неизвестных своих книг: «На Вольном острове», «Скитание Хромого Крокодила», «По Вилии» и «Минувшее». Надо ли говорить, что существование этих книг сомнительно.] Последним томом «Библиотеки “Всходов”», зафиксированным в «Книжной летописи», является «Галчонок» Л. Кормчего (№ 11-12, 1916). По сведениям самого журнала, как приложение к первому двойному номеру за 1917 г. вышла повесть «Океан-кормилец» А. В. Барченко.[Книга Барченко упомянута в журнале «Всходы», но не в «Книжной летописи» за 1917 г. По профессии врач-невропатолог, Александр Васильевич Барченко (1881-1938, расстрелян) увлекался парапсихологией, оккультизмом и эзотерическими знаниям, выдвигая свои теории и в художественных произведениях.] В самом же журнале с первого номера 1917 г. публикуется новая повесть Кормчего «Наследие пирата», однако неизвестно, успел ли он ее дописать до закрытия «Всходов».
Если журнал перестал выходить уже летом 1917 г., то тогда рассказ Кормчего о его драматическом закрытии после Октябрьской революции является чистой фикцией. В 1925 г. он вспомнил, как в редакцию «безобидного» журнала пришли «какие-то серые оборванные фигуры в красных повязках через плечо» и позвали редактора, т. е. Кормчего, в Смольный, где его встретил «комиссар печати Зоф» — «бесцветная белесоватая фигура в пенсне», который без лишних объяснений приказал Кормчему подписать бумагу о закрытии журнала. «И помните, никакой контрреволюционной прессы не разводить!» — добавил большевик. Почему В. И. Зоф (1889-1937), бывший в это время на самом деле председателем Совета фабзавкома транспортных рабочих, а не настоящий нарком по делам печати В. Володарский (1891-1918) принял Кормчего, непонятно. Вспоминая данный грустный момент, Кормчий добавлял, что до него у комиссара бывали Е. Н. Альмединген из «Родника» и С. Ф. Либрович из «Задушевного слова». «Это был первый выстрел наркомпроса по русской молодежи, <...> расчистка территории для действия удушливого газа комсомольства».[Кормчий Л. Годовщина советской деспотии. В дни смерти русской Прессы. Воспоминания журналиста // Вечернее время (Рига). 1925. 7 нояб. № 492. С. 3.] Так оно, конечно, и было, но странно все-таки, что предполагаемый последний номер «Родника» вышел только в декабре 1917 г., тогда как «Задушевное слово» продолжало издаваться вплоть до января. Либо редакторы смело пренебрегли запретом большевистского режима, либо Кормчий создал очередное «предание».
Кормчий, кроме прочего, вспоминает о том, как в январе 1918 г. группа большевиков вторглась в редакцию «Дела народа» и заявила, что газета закрывается из-за антисоветской пропаганды, чему он и был свидетелем.[Кормчий Л. Между прочим. Клочок воспоминаний. В связи с судом над эсерами // Рижский курьер. 1922. 16 июня. № 435. С. 2.] Самое интересное в этом эпизоде — признание Кормчим своих непоколебимых эсеровских симпатий. Как сотрудник ранних сборников «В борьбе» и «Воля» он на самом деле мог работать в «Деле народа» в последний период существования газеты.
Но и здесь не обходится без парадоксов. В 1921 г. Кормчий публикует статью «Кровавое воскресенье(25 октября 1917г.)»,[Рижский курьер. 1921. 7 нояб. № 259. С. 2—3.] в которой оплакивает трагическую судьбу молодых юнкеров Владимирского училища, героически восставших против большевиков. Самое любопытное, что статья датирована 31 октября 1917 г. (!) Выходит, испытывая сочувствие к жертвам Октябрьской революции, Кормчий в то же время ориентировался на победителей. Да и вообще после эмоционально критикуемых им нападок большевиков на свободу слова, столь важную для Кормчего, как объяснить, что уже в феврале 1918 г. в «Правде» он требует решительных мер против современных детских писателей и расчистки территории для советской литературы? Невозможно не видеть признаков оппортунизма в его выступлении, хотя революционное настроение и моральное негодование, латентные, были для него характерны изначально. Как бы там ни было, революция предоставила скромному таланту возможность вознестись на вершину культурной жизни.
В своей программной статье «Забытое оружие» февраля 1918 г. Кормчий обещал, что он продолжит разговор о детской литературе на страницах «Правды». Новых выступлений, однако, не последовало по причине внезапного отъезда автора из Петрограда. По приглашению заместителя председателя Архангельского губернского исполкома П. Ф. Виноградова (1890-1918) Кормчий вместе с литератором П. С. Козловым (1886-1935) выехал в Архангельск для работы в новой газете «Северная правда». Приняли их радушно: «...К “литературным волкам” отнеслись очень тепло, их поселили в лучшей гостинице».[ Козлов Петр Сидорович. Вологжане. Официальный сайт Правительства Вологодской области. url:http://vologda-oblast.ru/ru/region/famous/list/index.php?from_15=3&id_15=274&type_id_15=6 ] Газета являлась органом Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, и ее издателем был Архангельский губернский исполнительный комитет. Организационно она не была связана с партией большевиков, но, как считается, стояла «на платформе ее безоговорочной поддержки».[Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать. 1917— 1963. М.: Полит, лит., 1963. С. 231.] Газета, которую Кормчий возглавил в середине мая 1918 г., выходила под лозунгом «Вся власть трудящимся». Ее сотрудники выступали под псевдонимами. Кормчий назвал себя Л. Пермяк. Политически он был на высоте, и его публикации соответствовали новым задачам. В статье «Отпор врагам!» он категорически идентифицировал врагов рабочих и крестьян: это — империалисты, контрреволюционеры, буржуи и всякие «иуда-предатели». Противостоять им следует любой ценой, чтобы они вновь не пришли к власти.[Пермяк Л. Отпор врагам! // Северная правда. 1918. 25 мая. № 3.]
Вместе с Козловым Кормчий основал и редактировал сатирический журнал «Мухобой». О его тесной связи с газетой говорит факт, что оба располагались по одному адресу. Объектом сатиры «Мухобоя» выступали все те же буржуазия, саботажники, обыватели, интервенты, кадеты, царские генералы. С самого первого номера для этих «мух» журнал требовал смерти. Кормчий рецензировал новые книги, подписывая свои публикации «Земляной медведко»; детской литературы он тогда не касался.[Земляной медведко. Библиография. О всяких книгах // Мухобой. 1918. №1.С. 3-4.]
И «Северная правда», и «Мухобой» существовали весьма краткое время: в свет вышло только пять номеров в течение двух недель,[В 1922 г. в Великом Устюге вышел один номер сатирико-политической газеты «Красное решето». Ее издатель Петр Козлов и сотрудники И. Боговой и Л. Кормчий (Земляной медведко), т. е. главный состав архангельских изданий от 1918 г.! Сатира газеты была направлена против мещан, нэпманов, купцов, белогвардейцев и белоэмигрантов (Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать... С. 146). Трудно верить, что Кормчий в 1922 г. был с Козловым в контакте и согласился участвовать в советской публикации. Скорее, Козлов перепечатал какие-то старые тексты из «Мухобоя» и «Северной правды».] но их скорый конец никак не мог быть следствием захвата Архангельска интервентами, как утверждается в литературе.[Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать... С. 232.]Интервенция началась только в начале августа, а оба органа перестали выходить уже первого июня. Более вероятное объяснение — утрата финансовой базы и нехватка читательского интереса. Впоследствии советские историки все-таки смогли найти что-то положительное в архангельских предприятиях Кормчего и Козлова. В справочнике «Сатира советской эпохи 1917-1963» о «Мухобое» сказано, что это «одно из наиболее ярких сатирических изданий первого года существования
Советского государства».[Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать... С. 231.] Данное утверждение, правда, больше говорит о мизерабельном состоянии ранней советской сатирической литературы, чем метко характеризует журнал «Мухобой».
Накануне подхода интервентов к Архангельску местные политические и культурные деятели эвакуировались в Вологду. Туда же, по-видимому, переехал и Кормчий, но неизвестно, когда именно и на какой срок. В статье 1933 г. он мимоходом упоминает Вологду как место, куда в 1918 г. были эвакуированы иностранные миссии из Петрограда и куда был послан великий князь Павел Александрович «на своем последнем пути».[Комаров В. Страничка жуткой были. Как погиб вел. князь Павел Александрович // Завтра. 1933. № 15. С. 3.] Посольства действительно находились в Вологде с апреля до середины июля, и потом вновь — с середины августа. Насчет же великого князя Павла Александровича Кормчий ошибается, возможно, путая его с великими князьями Дмитрием Константиновичем, Николаем Михайловичем и Георгием Михайловичем, которые зимой 1918 г. находились в Вологде, пользуясь там относительной свободой, пока в конце лета не были арестованы и перевезены в Петроград. Все четверо великих князей были расстреляны в январе 1919 г.
Чем Кормчий занимался в Вологде, неизвестно. В Петроград он возвращается во второй половине 1918 г. и здесь в ноябре того же года женится на Любови Барановой, родившейся в 1900 г. в Двинске (Даугавпилс).[Persönliches dokument Ljubow Korol-Puraschewitsch № 75936 (13.1.40). Bundesarchiv, Berlin.] В начале следующего года он становится, как уже говорилось, редактором-издателем нового советского детского журнала «Красные зори». Выбор названия показывает, что Кормчий мыслил его как некое продолжение своего дореволюционного журнала с тем же названием: прежние «Красные зори» были закрыты царской цензурой, но теперь благодаря Октябрьской революции открылась возможность свободно высказывать свои взгляды и работать на то светлое будущее, которое символизировал восход солнца на обложке.
В обзорах, статьях и художественных произведениях Л. Кормчий и его сотрудники прославляли революцию и выражали надежды насчет завтрашнего дня: воздвигался «храм жизни новой», строилась «новая светлая жизнь», люди освобождались от «неволи и мрака». Мировая революция шагала по земному шару, и «воля всенародная» торжествовала. Дядя Леня (он же Л. Кормчий) вел «Беседы о революции», уже не прославляя царскую политику, как в вышеупомянутом рассказе «В святочный вечер», но пугая детей образом бывшего царя: «Он правил бесконтрольно; когда хотел — мог убивать и расстреливать людей сколько угодно. Помогали ему править — буржуи; одурачивать народ, чтобы он слепо повиновался, царю помогали попы».[Дядя Леня. Беседы о революции // Красные зори. 1919. № 1. С. 48.] С рисунками и текстами на те же темы участвовали в журнале школьники-читатели. София Солунова, ученица 3-го класса 2-ой Демидовской трудовой школы, легко разбиралась в классовой борьбе: проклятые буржуи ненавидели пролетариат и революцию, поэтому следовало выгнать вон и их детей.
Позже советский историк детской литературы М. И. Алексеева критиковала «Красные зори» за некоторые «ошибки» и слабости: «В беседах этих в основном лишь перечислялись революционные события. Но о сущности революции, о том, кто ее совершал, речи не было».[Алексеева М. И. Советские детские журналы 20-х годов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 29.] Вина Л. Кормчего, получается, состояла в том, что он — может быть даже умышленно — замалчивал о роли Ленина и большевистской партии в революции. Стихотворные сочинения журнала, по Алексеевой, наивны, их образы неубедительны и отвлеченны.
В общем «Красные зори», заключает она, производят впечатление беспомощности — факт, который объясняется отсутствием опыта и понимания исторического момента. У Кормчего был опыт, но разбираться в революционном развитии событий ему действительно стало сложнее.
Л. Кормчий выступал в журнале в разных обликах: анонимно («Эйда. Из рабочих сказаний»), как Л. Зорькин («В Иванову ночь. Из каникулярных истории») и как Л. Пермяк («Рабство и рабы. Культурно-исторический обзор»). Но главной его публикацией, подписанной основным псевдонимом «Л. Кормчий», является, бесспорно, повесть «Под красным стягом». Кроме положительного героя, мальчика, тянущегося к большевикам, два других персонажа повести заслуживают особого внимания: брат главного героя — циничный спекулянт, пытающийся воспользоваться ситуацией, чтобы разбогатеть, и его дядя, который «говорил о большевиках так, точно всю жизнь провел с ним, а с Лениным не разлучался с колыбели»,[Кормчий. Л. Под красным стягом. С. 3.] но в то же время на всякий случай кладущий все свои деньги в надежный иностранный банк. Невольно приходит в голову, что фигуры эти — alter ego самого Кормчего.
Как закончилась повесть «Под красным стягом», мы никогда не узнаем. Когда второй номер после длинной паузы вышел в мае 1919 г., редакция сообщила, что «Л. Кормчий членом Редакционной коллегии более не состоит и никакого участия в журнале не принимает».[От редакционной коллегии // Красные зори. 1919. № 2. С. 3.] Среди новых сотрудников «Красных зорь» можно было найти двух известных дореволюционных писателей, подвизавшихся и в детской литературе, И. А. Белоусова и К. С. Баранцевича, очевидно, приглашенных Кормчим.[Сохранилось письмо от 25 апреля 1919 г., в котором Кормчий на бланке журнала благодарит И.Белоусова за обещание печататься: «Очень рад Вашему отклику на дело, которое затеял я в новой свободной России» (цит. по: Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации... С. 112). Баранцевич был основателем и первым редактором-издателем дореволюционных «Красных зорь».] Но в общей сложности второй номер журнала был по содержанию и художественности даже слабее первого, и неудивительно, что третьего номера не было.

продолжение статьи

@темы: статьи, биография, "Убить Чарскую...", Кормчий,Л

---

Статья о книге "Сибирочка"

[Panterito]

demsvet.ru/podrostkovyie-knigi/sibirochka-lidii...

Кстати, у меня это почти самая любимая книга у Лидии Чарской (почти - потому что "Записки институтки" и "Княжну Джаваху" с первых мест, кажется, не уберет ничто). А кому еще она нравится? Что можете сказать о "Сибирочке"?

статья в сообществе

Сибирочка Лидии Чарской
Дементьева Светлана

«Сибирочка» Лидии Чарской отлично подойдет в качестве воспитателя нравственности. Как трудно иногда объяснить подростку что такое честь и долг! Что не все в жизни решают деньги! И что преданность друга порою может спасти человеческую жизнь! Родители очень часто говорят детям: «Надо быть честным!», «Надо быть порядочным!» и т.д. Однако я хочу заметить, что это все просто слова. Невозможно воспитать в человеке сочувствие одной лишь повторяющейся фразой: «Прояви любовь к ближнему своему!» Нравственность возможно лишь выстрадать изнутри. Осознать что есть плохо, и что есть хорошо. К тому же в жизни очень часто добро и зло переплетаются так плотно, что провести грань между ними бывает не просто. Перед воспитателями всегда стоял вопрос КАК воспитать нравственность, КАК заставить подростка прочувствовать и разобраться в этой сложной жизни. Словами тут ничего не решить. Подростку нужны яркие примеры для подражания! Должно быть жгучее желание быть похожим на кого-то, кто смог восхитить, кто тронул самое сердце! В таких случаях во все времена на помощь приходили книги!
Вот к такой книге я могу отнести произведение Лидии Алексеевны Чарской «Сибирочка»
С самой первой строчки повесть Лидии Чарской «Сибирочка» создает ощущение тревоги и движения: «Волки! Волки! Спасайтесь!» Это чувство еще не раз вернется к читателю. Почти каждая глава приковывает к себе внимание и не отпускает. Желание узнать, что же там дальше, не покидает читателя ни на минуту. Неожиданные повороты событий вереницей следуют друг за другом. Оторваться от книги возможно лишь в самом ее конце, когда автор поставила некогда точку в своем напряженном повествовании.
Я не могу сказать, что повесть «Сибирочка» легкая с эмоциональной точки зрения. Книга вызывает море переживаний: страх за главных героев, сочувствие, жалость, обиду, злость на обидчиков, желание наказать виновных и черствых, завистливых и жадных; и тут же радость за успех героев, восхищение их смелостью и отвагой… эта книга навсегда оставит светлый след в душе своего читателя. Научит никогда не опускать руки перед трудностями жизни, верить в лучшее и … Любить людей!
О чем же эта повесть?
Все начинается с ужасной трагедии, когда на быстро летящие сани, запряженные парой лошадей, нападает стая волков. Трое сидящих в санях людей, ничего не могли предпринять в такой смертельно опасной ситуации. И хотя ехавший в этих санях господин был сказочно богат, голодным таежным волкам не было до этого никакого дела! Перед ужасающей сценой богатый господин успевает завернуть в свою мягкую теплую шубу маленькую дочку и подвесить на ремне к высокой ветке дерева, где ее не смогли бы достать волки ни при каких обстоятельствах. Далее стая волков нагоняет сани, господин чудом выживает, да и то лишь потому, что его успевают отбить от волков подоспевшие на помощь охотники, услышавшие крики погибающих.
Девочку же, оставшуюся висеть на дереве, находит птицелов Михайлыч и забирает к себе. Именно он и назвал сиротинушку Сибирочкой, хотя знал, что ребенка из знатной семьи звали Сашенькой. Михайлыч научил девочку всему, что знал сам. Понимая, что он стар и болен, наказывал Сибирочке после своей смерти ехать в Петербург, к его родной дочери. Не знал дед Михайлыч, что девочку вот уже как 9 лет ищет по всей Сибири безутешный отец.
С момента смерти любимого и единственного близкого человека дедушки Михайлыча у Сибирочки начинаются скитания, порою опасные для жизни. Сибирочке повезло, что она встретила на своем пути мальчика 14-ти лет Андрея, который становится ее надежным Другом и бесстрашным защитником.
Сколько пришлось перенести тяжелых испытаний и потрясений, что выпали на долю главных героев! Тут и бегство из плена скрывающихся от правосудия каторжников, и рискованное спасение жизни купца Гандурова, нападение медведя, а потом бандита по прозвищу Зуб, жестокое разочарование при встрече с дочерью умершего деда в Петербурге, злые шутки со стороны завистливых циркачей, куда попадают главные герои, чтобы прокормиться, смертельные опасности во время цирковых репетиций, жестокий умышленный обман тетки в утверждении, что горячо любимый дедушка Михайлыч жив, перенесенный Сибирочкой плен у смертельноопасного Зуба, нападение разъяренной львицы, которое было сознательно подстроено завистливым Никсом, и неожиданное обретение родного отца! Для девочки 9-ти лет и мальчика 14-ти многовато! Однако они все вынесли, не очерствели душой и не превратились в малодушных людишек.
В повести всюду противопоставляются главным героям люди, которые попадают в такие же трудные обстоятельства. Но в отличии от наших героев, находят обходные пути, которые не отличаются порядочностью, а порою даже преступны.
К счастью, все заканчивается благополучно для полюбившихся героев. И читатель, наконец, может смахнуть последнюю слезинку, но уже от умиления и радости.
Белокурая девочка Сибирочка 9-ти лет покорила и еще покорит многих читателей. Ею невозможно не любоваться. Смелая, отважная, очень заботливая и любящая девочка чем-то напоминает самоотверженную Герду из сказки Снежная королева. Она готова терпеть любые лишения ради близкого Друга.
Не менее сильный духом мальчик Андрей так же вызывает восхищение. Все его страхи в первую очередь касались беззащитной девочки, нежели себя самого. Последняя сцена особенно потрясает, когда он бесстрашно вбегает в клетку со львами и ударяет своим кулаком львицу, только бы переключить ее внимание на себя и не дать ей растерзать Сибирочку. Слезы наворачиваются на глаза сами по себе. Невозможно не проникнуться всей душой, когда видишь перед собой такие яркие примеры самоотверженности во имя спасения Друга!
В повести много разных мелких сцен, где идет сравнение богатой жизни с нищенским существованием, где обеспеченные люди поступают малодушно, а бедные отказываются от денег из-за чувства собственного достоинства. Например, сцена с негритянкой Эллой, которая не взяла золотую монету.
Все это однозначно говорит лишь об одном — эту книгу необходимо непременно прочитать!
Я рекомендую повесть «Сибирочка» Лидии Чарской детям от 11 лет. Стиль изложения легкий и вполне доступный. Объем небольшой — 192 с. Не знаю почему издательство выпустило эту книгу в серии чтения для девочек, на мой взгляд повесть будет интересна и мальчикам. Приключений и опасностей предостаточно! Сюжетная линия логичная и четкая. Как раз то, что нужно мальчикам. И если главный герой Андрей западет в душу мальчика-подростка всерьез, то на одного настоящего мужчину станет на свете больше!
И последнее, что хотелось бы сказать относительно замечательной книги для подростков »Сибирочка» Лидии Чарской. В 2003 году по мотивам повести был снят одноименный киносериал в жанре драма. Сюжетная линия отличается от сюжета книги. К тому же прочитать книгу будет значительно быстрее, чем просмотреть все 10 серий. Это я на тот случай, если кто-то решит вместо прочтения книги выбрать киноленту. К тому же мое личное мнение такое — сериал для просмотра детей 11 лет тяжеловат. Я не считаю хорошим тоном показывать в фильмах окровавленные обглоданные волками тела.
В ряде случаев повесть «Сибирочка» Лидии Чарской рекомендована учителями средних классов к прочтению.
Библиография:
Чарская Л.А. Сибирочка: Повесть / Л.Чарская; Ил. Е.Попковой .- М.: АСТ, 2001.- 192 с.: ил.- (Любимые книги девочек).- ISBN 5-17-011297-1

@темы: статьи, ссылки, вопрос, Чарская

---

Новая "Чарская" серия. Вести с полей.

[telwen]

На Московской международной книжной ярмарке появились вживую книг новой серии, которую анонсировал Энас.
Скоро они будут доступны и в магазинах.
Но те кто в Москве еще могут успеть съездить на ММКВЯ, и посмотреть или купить новые книги на стенде Энаса (B-56)
Оформлены они очень интересно: На обложке тиснение, иллюстрация-медальон лакированная.
Формат обычный, углы книги скруглены. Есть ленточка-ляссе.
Но самое главное - бумага! Она довольно плотная и чуточку тонированная бежевым.
Иллюстраций как таковых нет, но есть декоративные элементы- будто бы вложенные в книгу кружева, цветы и открытки.
Я сделал несколько быстрых фотографий, и делюсь ими с вами. Но фото не передают очарования, книг нужно держать вживую.

ёщё фото

@темы: выставка, переиздания, Чарская, Энас