О детских книгах 19 века: из книги Е.Первушиной "Петербургские женщины 19 века"

[change-ange]

О книге Гранстрема "Елена-Робинзон"

* * *
Вторая книга относится к любимому детьми и взрослыми жанру робинзонады. Когда-то давным-давно, еще в XVIII веке, Жан-Жак Руссо писал, что единственная книга, которую он даст своему ученику Эмилю до того, как ему исполнится 12 лет, — это «Робинзон Крузо» Дефо. Он писал: «Нет ли средства сблизить всю массу уроков, рассеянных в стольких книгах, свести их к одной общей цели, которую легко было бы видеть, интересно проследить и которая могла бы служить стимулом даже для этого возраста? Если можно изобрести положение, при котором все естественные потребности человека обнаруживались бы ощутительным для детского ума способом, и средства удовлетворить эти самые потребности развивались бы постепенно с одной и тою же легкостью, то живая и простодушная картина этого положения должна служить первым предметом упражнения для воображения ребенка.
Пылкий философ, я уже вижу, как зажигается твое собственное воображение. Не трудись понапрасну: положение это найдено, оно описано и — не в обиду будь сказано — гораздо лучше, чем описал бы ты сам, по крайней мере с большим правдоподобием и простотой. Если уж нам непременно нужны книги, то существует книга, которая содержит, по моему мнению, самый удачный трактат о естественном воспитании. Эта книга будет первою, которую прочтет Эмиль; она одна будет долго составлять всю его библиотеку и навсегда займет в ней почетное место. Она будет текстом, для которого все наши беседы по естественным наукам будут служить лишь комментарием. При нашем движении вперед она будет мерилом нашего суждения; и пока не испортится наш вкус, чтение этой книги всегда нам будет нравиться. Что же это за чудесная книга? Не Аристотель ли, не Плиний ли, не Бюффон ли? — Нет: это „Робинзон Крузо“.
Робинзон Крузо на своем острове — один, лишенный помощи себе подобных и всякого рода орудий, обеспечивающий, однако, себе пропитание и самосохранение и достигающий даже некоторого благосостояния — вот предмет, интересный для всякого возраста, предмет, который тысячью способов можно сделать занимательным для детей. Вот каким путем мы осуществляем необитаемый остров, который служил мне сначала для сравнения. Конечно, человек в этом положении не есть член общества; вероятно, не таково будет и положение Эмиля; но все-таки по этому именно положению он должен оценивать и все другие. Самый верный способ возвыситься над предрассудками и сообразоваться в своих суждениях с истинными отношениями вещей — это поставить себя на место человека изолированного и судить о всем так, как должен судить этот человек, — сам о своей собственной пользе.
Роман этот, освобожденный от всяких пустяков, начинающийся с кораблекрушения Робинзона возле его острова и оканчивающийся прибытием корабля, который возьмет его оттуда, будет для Эмиля одновременно и развлечением, и наставлением в ту пору, о которой идет здесь речь. Я хочу, чтобы у него голова пошла кругом от этого, чтоб он беспрестанно занимался своим замком, козами, плантациями; чтоб он изучил в подробности — не по книгам, а на самих вещах — все то, что нужно знать в подобном случае; чтоб он сам считал себя Робинзоном, чтобы представил себя одетым в шкуры, с большим колпаком на голове, с большою саблей, во всем его странном наряде, исключая зонтика, в котором он не будет нуждаться. Я хочу, чтоб он задавался вопросами, какие принимать меры в случае недостатка того или иного предмета, чтоб он внимательно проследил поведение своего героя, поискал, не опустил ли тот чего, нельзя ли было сделать что-нибудь лучше, чтоб он старательно отметил его ошибки и воспользовался ими, чтобы при случае самому не делать подобных промахов; ибо будьте уверены, что он и сам захочет осуществить подобного рода поселок; это настоящий воздушный замок для того счастливого возраста, когда не знают иного счастья, кроме обладания необходимым и свободы.
Каким обильным источником является это увлечение для человека ловкого, который для того только и зарождает это увлечение в ребенке, чтобы извлечь из него пользу! Ребенок, торопясь устроить склад вещей на своем острове, проявит больше страсти к учению, чем учитель к преподаванию. Он захочет знать все, что полезно для этого, и притом — только полезно: вам не нужно будет руководить им, придется лишь сдерживать его. Впрочем, поспешим поселить его на этот остров, пока он ограничивает этим свои мечты о счастье; ибо близок день, когда если он захочет на нем жить, то жить не один, когда его ненадолго удовлетворит и Пятница, на которого он теперь не обращает внимания».
В 1896 году Э. Гранстрем решил, что детям будет еще интереснее, если на необитаемом острове окажется их сверстник, и написал книгу «Елена Робинзон».
Ее героиня — четырнадцатилетняя девочка Елена, дочь ослепшего капитана, отправляется вместе с отцом в путешествие в Италию к выдающемуся глазному врачу. По дороге она все время задает вопросы, и капитан рассказывает ей о чудесах дальних морей и стран.
Вот, например, как он объясняет, почему цвет воды в Южных морях отличается от цвета воды у берегов ее родины, Швеции: «Погода все время стояла прекрасная. На шестой день „Нептун“ вышел в Атлантический океан. Кругом простиралась бесконечная водная равнина. Здесь только в первый раз поняла Елена, что значит синее море: прежде Елена видела лишь мутно-зеленые воды Северного моря, а воды океана отливали на солнце необычно прозрачной синевой.
— Папа, — обратилась девочка к сидевшему близ нее отцу, — я никогда не видела такого прекрасного синего моря! У наших берегов оно мутное в сравнении с этим!
— Эта синева, друг мой, происходит от примеси соли в морской воде и бывает особенно заметна в теплом экваториальном течении, часть которого составляют Гольфстрим и Курросиво. Этому благодатному течению целые народы обязаны своим существованием. Что стало бы без него с нашей Норвегией (Норвегия входила в состав Швеции до 1905 года. —Е. П.)? Только благодаря ему у нас такой сравнительно мягкий климат. Далеко, на крайнем севере, у нас зеленеют леса и поляны, между тем как на той же широте в других странах вся растительность цепенеет от льда и мороза. Гольфстрим несет свои дары даже далекому Шпицбергену, у берегов которого часто находят деревья, занесенные из Южной Америки и с берегов Миссисипи. Такую же роль выполняет течение Курросиво (Куро-Сио, яп. — „темное течение; иногда — Японское течение“. — Е. П.) относительно южного побережья Аляски и западного побережья Северной Америки. Вытекая из теплого Индийского океана, оно омывает восточные берега Азии и заходит далеко на север. Алеуты, жители северо-восточного побережья Азии, почти не знают другого дерева, кроме того, которое доставляет им Курросиво с берегов Китая.
Между тем корабль медленно рассекал волны, оставляя за собою легкую струйку, которая под яркими лучами вечернего солнца, казалось, рассыпалась на миллионы блестящих звездочек. Самое море сверкало и пылало багровым пламенем, а по розовато-фиолетовому небу скользили белые облака, принимавшие фантастические и причудливые очертания каких-то волшебных зданий, зверей и чудовищ, медленно и спокойно сменявших друг друга.
Елена стояла на палубе, очарованная этим чудесным зрелищем…»
Но вскоре на них нападают корсары, на судне начинается пожар, и Елену и остальных пассажиров в последний момент спасает капитан торгового судна, проходившего поблизости. Вместе с ним они плывут в Ост-Индию. Елена наблюдает за дельфинами и летучими рыбами, знакомится с Саргассовым морем, учится находить Южный Крест и измерять скорость ветра, видит ночное свечение моря и коралловые острова. Но затем на корабль налетает буря. Команде удается сесть в шлюпки. Елена и ее отец не успевают этого сделать и остаются на тонущем корабле, который ветром выносит на необитаемый остров. Начинается робинзонада. Пользуясь советами отца, Елена оборудует из пещеры уютное жилище, разводит огонь, добывает пищу, в том числе залезает на высокую пальму за кокосовыми орехами. Путешественники переживают ураган, приручают диких коз и птенцов лебедя, живущих на острове, собирают запасы на дождливый сезон. Однако их жизнь трудна, и отец Елены через некоторое время умирает. Девушку же, около года прожившую на острове в одиночестве и наладившую процветающее хозяйство, находит долгожданный корабль, и она возвращается на родину.
«Мать Елены изумилась перемене, происшедшей в дочери. Уехав беззаботным ребенком, Елена вернулась взрослой, мужественной девушкой. В течение долгого времени лишенная на необитаемом острове общества людей, она полюбила их теперь сознательной любовью и решила посвятить свою жизнь счастью и пользе ближних. Сознавая свои слабости и ошибки, она стала снисходительно относиться к чужим недостаткам и готова была всякому оказать помощь и словом, и делом. Испытанные лишения и опасности развили в ней энергию и умение находить выход из каждого затруднительного положения и приучили ее в то же время в труду и самостоятельности, а доброе сердце и искреннее желание служить ближним сделали ее вскоре любимой и уважаемой личностью в городе, в котором с тех пор она стала известной под именем Елены-Робинзон».
Кроме того, чтобы приохотить детей к географии и естественным наукам, книга показывала девочкам, что они могут стать героинями не только нравоучительных и сентиментальных историй, но и героинями в полном смысле этого слова: они могут путешествовать, участвовать в приключениях, заботиться о себе и своих спутниках, что на них могут рассчитывать взрослые люди, и они могут оказаться достойными доверия этих людей.
Пусть ни одной девочке не было суждено побывать в южных морях, но каждая из них могла, как Эмиль Жан-Жака Руссо, придумать свой необитаемый остров и вообразить, что же это такое — жизнь, полная опасностей и самостоятельности.

@темы: текст, статьи, "Петербургские женщины 19 века", Первушина, "Елена-Робинзон", Гранстрем

---

О детских книгах 19 века: из книги Е.Первушиной "Петербургские женщины 19 века"

[change-ange]

Глава: "Книги и журналы"

Однако есть книги, почти неизвестные современному читателю, при том что они были любимы нашими бабушками и прабабушками. Героинями всех трех книг, о которых пойдет речь, были девочки.
* * *
Первая из них — «Проделки Софи», написана петербургской уроженкой Софьей Ростопчиной, в замужестве графиней де Сегюр, для ее внуков и внучек. Она писала ее во Франции, в поместье мужа, окруженная выросшими любящими детьми (их у Софьи и французского дипломата Евгения де Сегюра было восемь, двое умерли рано, но остальные создали свои семьи). Рождение последней дочери Ольги в 1835 году было очень тяжелым — долгое время графиню преследовали тяжелые мигрени с временным параличом конечностей. Однако, по воспоминаниям ее детей, графиня неизменно оставалась любящей матерью, радовавшейся любой возможности провести время с детьми. По утрам они любили смотреть, как их мать причесывается и завивает волосы, старшие подавали ей щетки и туалетную воду, младшие скакали и кувыркались на ее кровати, «твердой, как мешок с орехами», по выражению ее сына.
Вероятно, атмосфера любви и поддержки, сохранившаяся в поместье, помогла графине написать «Проделки Софи» — на первый взгляд книгу очень нравоучительную, рассказывавшую, по словам автора, что «на свете очень много людей, которые в детстве были озорными, а порой даже скверными, как когда-то твоя бабушка, и которые исправились так же, как она».
Это потрясающая книга, которую взрослый человек может прочитать иначе, нежели ребенок. Дело в том, что детство Софьи было достаточно тяжелым. Бывало, что она и ее старшая сестра Наталья для утоления жажды пили воду из собачьих мисок, поскольку мать строжайшим образом запрещала есть и пить в перерывах между трапезами. От такой регулярности питания детей постоянно мучил голод. Однажды на Пасху, выиграв девять яиц, Софья спряталась и съела их одно за другим. При этом родителями руководило не равнодушие, а забота. Они много времени уделяли образованию и воспитанию детей, Софья в четыре года говорила на французском, английском, итальянском. Расставаясь с ними в 1812 году, отец Софьи Федор Ростопчин наказывал: «Во всем берите пример с вашей матери и в случае моей смерти слушайтесь ее как меня!»
Чувствительному, эмоциональному ребенку трудно было совместить любовь, которую она питала к матери, любовь и заботу матери и ее же откровенную жестокость. И, став взрослой, она объяснила это себе так: она действительно была плохой, скверной девочкой, и мать была к ней сурова, чтобы ее исправить. «Эта девочка была запальчивой — стала кроткой, была обжорой — стала воздержанной; ей случалось воровать, а выросла она очень честной; она была злюкой, а сейчас все считают ее доброй… Попробуйте и вы, дети! Вам это будет нетрудно — ведь в вас нет и половины недостатков маленькой Софи».
Каковы же они были — недостатки маленькой Софи (в книге ей три года)?
В первой главе книги Софи пытается «согреть» на солнце свою новую восковую куклу и, несмотря на предостережение матери, забывает ее на подоконнике.
«В это время послышался шум подъехавшего экипажа, и девочка помчалась встречать своих подруг. Поль тоже вышел на крыльцо. Весело болтая, они все вместе вбежали в дом и, хотя девочкам очень хотелось поскорее посмотреть куклу, они прежде всего пошли поздороваться с г-жой де Реан и только потом вслед за Софи направились в гостиную. Софи уже успела схватить куклу и растерянно смотрела на нее.
Мадлен: (глядя на куклу): Как? Она слепая? Где ее глаза?
Камилла: Какая жалость — ведь она такая красивая!
Софи не отвечала, она глядела на куклу и плакала. Вошла г-жа де Реан.
Г-жа де Реан: Софи, я же тебя предупреждала, что ты испортишь куклу, если положишь ее на солнце. Хорошо, что лицо и руки не успели расплавиться. Ну хватит, не реви! Я — искусный врач, постараюсь вернуть ей зрение.
Софи (рыдая): Это невозможно, мамочка!
Г-жа де Реан улыбнулась, взяла куклу и слегка потрясла. В голове куклы что-то перекатывалось.
— Ты слышишь? Это — глаза, — сказала мама, — воск вокруг глаз расплавился, и они упали внутрь. Я попытаюсь их достать. Пойду за своими инструментами, а вы пока разденьте к уклу.
Поль и три девочки начали раздевать куклу; Софи уже не плакала. Она с нетерпением ожидала, что будет дальше.
Пришла мама, разрезала ножницами нитки, которыми голова куклы крепилась к туловищу, и глаза, находившиеся в голове, упали на ее колени. Мама взяла их пинцетом, поставила на место и залила туда расплавленный воск, который принесла в маленькой кастрюльке. Дав воску застыть, она убедилась, что глаза хорошо закреплены, и пришила голову к туловищу. Девочки глядели завороженно. Софи испуганно следила за каждой операцией, но, увидев, что кукла починена и стала такой же красавицей, как была, подскочила, повисла на шее у мамы и начала ее целовать.
Софи: Мамочка! Спасибо! Спасибо! Я теперь всегда буду вас слушаться!
Куклу одели, посадили в кресло и стали водить вокруг нее хоровод с песней:
Наш добрый ангел мама
В беде нас не оставит!
И все, что мы сломаем,
Немедленно исправит!
Кукла прожила долго, о ней заботились, ее любили, но мало-помалу она теряла свою красоту Вот как это происходило.
Однажды Софи захотела помыть куклу — ведь детей же моют! Она взяла воду, мыло, мочалку и начала мыть куклу с таким старанием, что стерла все краски с лица. Щеки и губы, — все стало бледным, как у тяжелобольного. Софи зарыдала, но кукла так и осталась бледной.
В следующий раз Софи захотелось завить волосы кукле; она надела ей на голову папильотки, предварительно сильно нагрев их. Увы! Сожженные слишком горячими папильотками, волосы снялись вместе с ними. Кукла стала лысой. Софи заплакала, но волосы от этого не выросли. Был еще такой случай: Софи много занималась обучением куклы, и ей захотелось научить ее сложному трюку. Она подвесила куклу за руки к веревке, но та не удержалась, упала и сломала руку Мама попыталась починить куклу, но, хотя на починку и пошло очень много воска, потому что откололся большой кусок, все равно одна рука стала короче другой. Софи проливала горькие слезы, но рука так и осталась короткой.
В какой-то день Софи решила попарить кукле ноги — ведь взрослые часто принимают ножные ванны. Она налила в маленькое ведро кипящую воду и опустила туда ножки куклы. Когда куклу вытащили, выяснилось, что ноги расплавились. Слезы не помогли — бедняжка кукла обезножела.
После всех этих несчастий Софи разлюбила куклу: она стала настолько некрасивой, что все над ней смеялись. Напоследок Софи пришло в голову обучить куклу лазить по деревьям, но та сорвалась с ветки и, попав головой на камни, разбилась вдребезги. Софи больше не плакала. Она пригласила своих подруг на похороны куклы».
Как мы видим, все заканчивается благополучно, Софи не была наказана, но получила урок и даже небольшое развлечение.
Далее Софи производит еще множество разрушений в доме и окрестностях, чаще всего по глупости и детской импульсивности: она проваливается по колено в известь, разделывает и солит аквариумных рыбок, «скармливает» коршуну цыпленка, отрезает голову пчеле, «чтобы наказать ее за всех, кого она ужалила». Мама объясняет ей ее ошибки и наказывает, как мы бы сейчас сказали, «методом естественных последствий» — вычитает из карманных денег Софи пять франков на новый передник няни, так как она испортила старый, вытирая ноги Софи, сажает дочку под домашний арест, вешает ей на шею черный бант, на который прикреплены останки гильотинированной пчелы, словом, балансирует на грани разумного наказания и откровенного садизма.
Но вот дело доходит до режима питания. Видимо, ситуация все еще, несмотря на множество прошедших лет, свежа в памяти графини Сегюр и мучает ее.
«Софи была большой лакомкой; она вообще любила поесть. Ее мама считала, что обжорство вредно для здоровья и не позволяла ей есть между трапезами. Но Софи постоянно чувствовала голод и ела все, что удавалось ухватить. Обычно после завтрака, около двух часов дня, г-жа де Реан обходила лошадей (в конюшне г-на де Реана их было около сотни) и кормила их хлебом с солью. Софи сопровождала мать, неся большую корзину с хлебом. Хлеб был нарезан, и когда мама входила в стойло лошади, Софи подавала ей по куску. Мама строго запретила Софи есть этот хлеб, считая, что хлеб такого грубого помола вреден для желудка…
На следующий день, сопровождая маму, она передала ей кусок хлеба, а другой спрятала в карман передника и съела. Мама на нее не смотрела. Когда подошли к последней лошади, выяснилось, что для нее хлеба нет. Конюх уверял, что он положил по куску на каждую лошадь. Мама ему стала объяснять, что одного не хватает, но тут взгляд ее упал на Софи, дожевывающую последний кусочек. Девочка заторопилась и проглотила все, что осталось, но мама уже поняла, в чем дело. Лошадь, как немой свидетель этого проступка, выражала свой протест и нетерпение тем, что била копытом.
— Господи! Какая обжора! — воскликнула г-жа де Реан. — Стоит мне отвернуться, и вы крадете хлеб у лошадей, мадемуазель! Ведь сколько раз я вам говорила, что этот хлеб есть нельзя. Отправляйтесь к себе в комнату Больше я вас с собой брать не буду А на обед — раз уж вы так любите хлеб — вы не получите ничего, кроме супа с хлебом.
Софи опустила голову и пошла к себе.
— Ну, что опять случилось? — спросила няня, увидев ее понурую физиономию. — Что вы еще натворили, мадемуазель?
— Я съела кусок лошадиного хлеба. Корзина была набита хлебом. Я надеялась, что мама ничего не заметит. А теперь на обед мне не дадут ничего, кроме супа с хлебом.
Няня тяжело вздохнула. Она жалела девочку. Временами ей казалось, что г-жа де Реан слишком сурова, и она изыскивала способ смягчить наказание. Поэтому, когда прислуга принесла суп с куском хлеба и стакан воды — все, что полагалось на обед Софи, — няня, поставив это на стол перед девочкой, вытащила из шкафа кусок сыра и баночку варенья…
— Съешьте сначала хлеб с сыром, а потом варенье, — сказала она и, заметив, что Софи колеблется, добавила: — Ваша матушка велела вам подать только хлеб, но она же не запрещала мне положить на него что-нибудь еще.
Софи:
— Но если мама спросит, давали мне что-нибудь кроме хлеба, я ведь должна буду ответить, и тогда…
Няня:
— Если спросит, вы скажете, что я положила вам на хлеб кусок сыра, дала варенье и велела, чтобы вы все съели. А я попытаюсь тогда убедить вашу маму, что сухой хлеб — не самая лучшая пища для вашего желудка и что даже арестантам дают что-нибудь, кроме хлеба.
Конечно, няня плохо поступила, нарушив запрет г-жи де Реан, но Софи очень любила сыр и еще больше варенье. К тому же она была еще совсем маленькой и послушалась няню с удовольствием. Получился прекрасный обед.
— Знаете, что надо будет сделать в следующий раз, когда вы захотите поесть? Подойдите ко мне и скажите. Я найду для вас что-нибудь получше, чем „лошадиный хлеб“.
Софи поблагодарила няню и заверила ее, что непременно так и сделает».
Однако в следующей главе, узнав о самоуправстве няни, «г-жа де Реан ей уже не доверяла и вскоре заменила ее другой, очень хорошей няней, никогда не разрешавшей Софи нарушать мамины запреты».
Когда маленькой Софи исполнилось четыре года, на свой день рождения она попыталась напоить гостей приготовленным ею самой чаем из листков клевера и воды из собачьей миски, сдобренным сливками из порошка для чистки серебра, и мама в наказание отобрала у нее только что подаренный ей кукольный сервиз. Через несколько дней госпожа Реан обращается к дочери: «Софи, ты помнишь, я обещала, что когда тебе исполнится четыре года, ты сможешь ходить со мной вечерами на дальнюю прогулку. Сегодня я должна идти на ферму Свитен через лес. Ты можешь пойти со мной, но ты ни в коем случае не должна отставать. Ты знаешь, что я хожу быстро, и если ты будешь где-то застревать, то можешь оказаться очень далеко от меня до того, как я успею это заметить».
Но Софи, разумеется, отстала, так как захотела собрать немного земляники, и тут на нее напали волки: «Началась страшная битва. Положение собак стало очень опасным, когда из чащи выскочили еще два волка, но безудержная храбрость и отчаянная решимость собак обратила в бегство всех троих. Окровавленные и израненные собаки, прижавшись к своей хозяйке, лизали ей руки. Г-жа де Реан, приласкав своих мужественных защитников, взяла за руки детей и повернула к дому».
Нет, как хотите, но что-то с этой госпожой Реан решительно было не так. Дальше больше. Из Парижа в дом привозят сверток с засахаренными фруктами, Софи их никогда не видела, и ей очень хочется посмотреть:
«Дети помчались со всех ног. Маму нашли быстро. Она взяла сверток и понесла его в гостиную, дети шли за ней. Они были очень разочарованы, когда увидели, что г-жа де Реан положила сверток на стол, а сама села дописывать письма.
Софи и Поль переглянулись с несчастным видом.
— Попроси маму открыть, — прошептала Софи на ухо Полю.
Поль (шепотом):
— Неудобно. Тетя не любит, когда проявляют нетерпение и любопытство.
Софи (тихо):
— Спроси, не хочет ли она, чтобы мы избавили ее от труда и открыли сверток вместо нее.
Г-жа де Реан:
— Софи, я все слышу. Очень некрасиво изображать из себя заботливую девочку, желающую мне помочь, хотя на самом деле ты просто хочешь утолить свое любопытство и полакомиться. Если бы ты мне честно сказала: „Мама, мне хочется посмотреть на засахаренные фрукты, разрешите мне вскрыть сверток“, — я бы тебе разрешила. А теперь я тебе запрещаю его трогать».
И, наконец, эпизод когда Софи стащила нравящуюся ей шкатулку для рукоделия… Напоминаю, воровке было четыре года.
«Не говоря ни слова, г-жа Реан схватила Софи и отшлепала ее так сильно, как никогда не шлепала до этого. Софи громко кричала и просила прощения. Наказание было весьма чувствительным, и надо прямо сказать, что она его заслужила.
Г-жа де Реан забрала все из ящика, положила назад в шкатулку и вышла, оставив рыдающую Софи в комнате одну. Девочке было так стыдно, что она не решилась присоединиться к гостям, и хорошо сделала, так как г-жа де Реан прислала няню увести Софи в ее комнату, где она должна была обедать и оставаться до следующего утра. Софи долго плакала, а няня, обычно к ней очень снисходительная, была возмущена ее поступком и называла воровкой.
— Мне придется все мои вещи запирать на ключ, чтобы вы меня не обворовали, — говорила она. — Если в доме что-нибудь пропадет, то теперь ясно, где нужно искать.
На следующий день г-жа де Реан призвала Софи к себе.
— Послушайте, мадемуазель, что мне написал ваш отец, посылая шкатулку:
„Дорогая моя! Я посылаю вам очаровательную шкатулку для рукоделия. Она предназначена Софи, но не сообщайте ей об этом и не отдавайте сразу. Пусть она заслужит ее своим хорошим поведением в течение недели. Покажите ей шкатулку, но не говорите, что она для нее. Мне не хочется, чтобы она только ради подарка старалась вести себя хорошо. Я надеюсь, что она будет благоразумной, не рассчитывая на вознаграждение“.
— Вы видите, — продолжала г-жа де Реан, — что обворовав меня, вы на самом деле обворовали себя. После того, что вы сделали, даже если в течение месяца вы будете идеально благоразумны, вы все равно не получите этой шкатулки. Вы не получите ее вообще. Я надеюсь, что это послужит вам уроком, и никогда в жизни вы больше не совершите такого постыдного поступка.
Софи разразилась слезами, умоляя маму простить ее. В конце концов прощение ей было даровано, но мама сдержала свое слово, и Софи так и не получила этой шкатулки. Через какое-то время мама подарила ее Элизабет Шено, умевшей прекрасно рукодельничать и отличавшейся благоразумием».
Похвалы получает только Поль, хороший мальчик, которому постоянно приходится причинять себе боль, чтобы поддерживать отношения в семье.
«Они оба молчали, насупившись. Софи хотелось извиниться перед Полем, но самолюбие не позволяло. Поль тоже мучился, но не знал, как первому завязать беседу. Наконец он придумал ловкий ход: раскачиваясь на стуле, он наклонил его сильнее, чем надо, и полетел. Софи кинулась помочь ему подняться.
— Ты не ушибся, Поль? — спросила она.
Поль: Нисколько. Наоборот.
Софи (хохоча): Что значит наоборот? Как можно ушибиться наоборот?
Поль: Я хочу сказать, что мне, наоборот, приятно — ведь на этом кончилась наша ссора.
Софи (целуя его): Поль, милый, ты такой добрый! Ты специально упал? Ведь ты же мог ушибиться!
Поль: Да что ты! С такого низкого стула? Ладно, мы теперь друзья, пошли играть!»
Софья нашла в себе силы не быть такой, какой была ее мать, но так и не смогла признать, что в детстве с ней поступали жестоко и несправедливо. Однако, возможно, именно это послание вычитали из ее книг другие дети.
Например, Владимир Набоков в своих воспоминаниях, кажется, не без внутреннего злорадства пишет: «Когда читаю опять, как Софи остригла себе брови, или как ее мать в необыкновенном кринолине на приложенной картинке необыкновенно аппетитными манипуляциями вернула кукле зрение, и потом с криком утонула во время кораблекрушения по пути в Америку, а кузен Поль под необитаемой пальмой высосал из ноги капитана яд змеи, когда я опять читаю всю эту чепуху, я… переживаю щемящее упоение».
Графиня де Сегюр написала и другие книги, в том числе «Новые сказки фей», «Примерные девочки», «Записки ослика». Дети читали их с удовольствием.

@темы: статьи, творчество, Сегюр, "Петербургские женщины 19 века", "Сонины проказы", Первушина

---

"Кошмар". Последний роман Лидии Чарской

[change-ange]

Последний «Кошмар»


С одной стороны, интересно найти «совсем последнюю» повесть или роман Чарской, с другой… ну вы понимаете: грустно. Поэтому и делишь на: последний детский рассказ. Последнюю взрослую повесть…

В иллюстрированном журнале «Родина», в котором Чарская печатала свои рассказы и романы для взрослой публики, в революционном 1917 году вышел Последний «взрослый» роман Лидии Алексеевны. Он назывался «Кошмар» (его нашла telwen) и появлялся на протяжении девяти номеров. Пока печатался роман, в стране уже происходили великие исторические преобразования. И на страницах журнала тоже были видны их отражения: стихи о свободе, фотографии с мест революционных столкновений…
А роман был, как всегда, о любви. О трагической судьбе Нины Сергеевны Корсаровой, в жизнь которой, как и во многие жизни людей того времени, ворвалась Первая мировая война. Частая тема у Л.Чарской (роман «Ее величество Любовь», «Чужой грех», сборник рассказов «Свои – не бойтесь» и другие).

@темы: текст, творчество, "Кошмар", Чарская, "Родина", роман

---

Последние дни Екатерининского Санкт-Петербургского института

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера e_gerontidy в Последние дни Екатерининского Санкт-Петербургского института в воспоминаниях кн. Зинаиды Шаховской

"1 сентября (*1916 года) нас с Наташей увезли в Петроград держать вступительные экзамены в Институт императрицы Екатерины. Это был первый и, боюсь, единственный в моей жизни школьный экзамен, и потому я о нем вспоминаю не без скромного личного удовлетворения.

Институт располагался в величественном дворцовом здании, выстроенном на месте другого дворца, подаренного Петром Великим его сестре Наталье. Колоннады его возвышались на набережной Фонтанки рядом с Шереметевским дворцом. Теперь это одно из помещений публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, и однажды зимой 1957 года мне удалось подпольно туда проникнуть.

Фасад института. Здесь и дальше фотографии 1908 года, взятые у ЖЖ-юзера humus

Во времена, когда мода, став гуманнее, разрешила женщинам и детям носить более практичную и легкую одежду, мне пришлось облачиться в допотопное форменное одеяние, сшитое по образцу платьев с кринолинами XVII века. Форма состояла из платья длиной до щиколотки (зеленого в младших классах, красного — в средних и сиреневого — для учениц первого класса) и белого передника. Платья были с глубоким декольте, но шею и грудь стыдливо прикрывала белая пелеринка, а короткий рукав удлинялся съемным белым рукавчиком. Надевалось платье на корсет, а на спине зашнуровывалось предельно туго — по велению кокетства: если в чем-то и могло оно проявиться, так разве что в совершенстве шнуровки и красоте бантов пелерины и фартука, ибо устав предписывал носить гладкую прическу, отчего все мы выглядели в точности как прилизанные морские львы.

Нам уже были знакомы нравы и обычаи института, так как мы навещали там старшую сестру. Здешний образ жизни, между тем, во всем отличался от того, к которому я привыкла в деревне или в гимназии Могилевского. Запрещаюсь все — за исключением того, что совершенно определенно было разрешено, и наказания — довольно мягкие — сыпались на «благородных девиц», как штрафы на современных автомобилистов. Самая суровая кара заключалась в лишении посещений, но поскольку моя мать вместе с Валей уехала отдыхать в Крым, а общество ее многочисленных тетушек и кузин, несмотря на все их очарование, меня не вдохновляло, любые наказания были мне нипочем.

Мы бесшумно скользили по обширным коридорам, смиренно сложив руки на животе, и глубоко приседали перед каждой классной дамой, которую имели несчастье встретить на своем пути. Один день говорили по-немецки, невзирая на войну, один день — по-французски, но на переменах разрешалось разговаривать по-русски.

Мне достаточно припомнить имена моих соучениц по седьмому классу, и передо мной встает многонациональное лицо России. Хрупкая княжна Гаяна Грузинская из рода грузинских царей, графиня Наташа Сивере из Прибалтики, шведского происхождения, Зорька Кизельбаш, татарка, Светик-Савицкая, полька… Одной из любимиц института была ученица первого класса княжна Тюмень, калмычка со смуглым лицом и раскосыми глазами, дочь правителя этого немногочисленного, но доблестного народа. Проведя зиму в стенах института, Тюмень возвращалась в свое кочевое племя и странствовала вместе с ним по азиатским равнинам… А пока что самое большое удовольствие доставляло ей пение в хоре нашей церкви, хотя она и принадлежала к шаманизму, и ее бархатное контральто было драгоценным украшением хора женских голосов.

Говорят, что в царской России нарушалась веротерпимость, однако каждую пятницу в институт являлся мулла из петроградской мечети наставлять мою подругу Зорьку в истинах Корана, в коридорах нам встречался пастор, посещавший по воскресеньям учениц-протестанток, или католический священник, приходивший для занятий катехизисом с ученицами — католичками…

Институтская церковь

Институт, кажется, давал превосходное образование, но я провела там всего полгода и прилежной ученицей никогда не была; мое честолюбие распространялось лишь на интересующие меня предметы: русский язык, историю, священную историю; что касается арифметики, я продолжала считать на пальцах, чем даже по-своему прославилась среди одноклассниц. Строгий этикет и весьма официальные отношения, которые поддерживали с нами классные дамы, исключали человеческое тепло, почитавшееся дурным тоном. Но по утрам и вечерам оно согревало нас в дортуаре, где хозяйничали наши горничные, пожилая Настя и молодая Груша. Как прочие горничные и вся прислуга института, они были в прошлом воспитанницами приютов. Эти никогда не знавшие семьи женщины любили нас, девочек из богатых, привилегированных семейств, как собственных детей. Настя и Груша помогали нам одеваться и умываться, причесывали нас, но за этими житейскими заботами мы ощущали надежное тепло привязанности, которая в нашем возрасте была нам еще так необходима. Когда кто-нибудь впадал в тоску по родному дому или плакал из-за «несправедливого» наказания, — тогда в нашем одиночестве и возмущении утешали нас не классные дамы, а Настя и Груша. Они нас не воспитывали, а любили.

Дортуар

Радостным событием было еженедельное купанье — и не в ванне, а в русской бане: в жарко натопленном зале, где сорок девочек, окутанные облаками пара, смеются и визжат, пока их намыливают, трут мочалками, а затем из ведра обливают водой — холодной или теплой, по желанию каждой. Повторно подвергнувшись всем этим процедурам, облачившись в жесткое, пахнущее мылом белье, я поднималась в спальню в каком-то блаженном изнеможении, и Настя подходила к моей постели подоткнуть одеяло. Она наклонялась ко мне, ее рука — совсем как материнская рука дома — осеняла меня крестным знамением, и я целовала ее доброе морщинистое лицо, а в голубом свете ночника вставали передо мною прекрасные картины Матова.

Наша детская жажда любви нашла и другую отдушину: среди воспитанниц Екатерининского института из поколения в поколение переходила традиция так называемого «обожания». Младшие девочки выбирали себе среди учениц старших классов «покровительницу»; она могла навещать свою подопечную и прогуливаться с ней под руку во время перемен под бдительным оком надзирательницы, следившей, чтобы это «обожание» не переросло в слишком тесную дружбу. Не расположенная к подобной сентиментальности, я предпочитала прогонять душевную смуту, поверяя свои мысли тетрадям: в часы досуга, а иногда и на уроках арифметики я исписывала их новеллами. Сочинения эти грешили как орфографическими ошибками, так и избытком романтизма. Должна признаться, повесть под названием «Три поцелуя» была ничем иным, как бессовестным плагиатом Тургенева.

По-прежнему я читала все, что попадало мне в руки, не выбирая, потому что выбор в институте был вынужденно ограничен. Я читала, читала и читала — до тех пор, пока классная дама, заметив, что мои глаза покраснели и воспалились, не отправила меня в лазарет — пристанище, о котором грезили все лентяйки и мечтательницы. Все мои книги конфисковали, оставив мне Евангелие в миниатюрном издании, выпущенном монахами Александре-Невской лавры: текст там был набран такими крошечными буквами, что, казалось, его невозможно читать без лупы. Пришлось мне довольствоваться Евангелием, и в конце концов я выучила наизусть первую главу Евангелия от Иоанна, открывающуюся прекраснейшими на свете словами: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». С той поры эти слова всегда находят отклик в моей душе, однако тогда чтение их не улучшило состояние моих глаз. Я была освобождена из лазарета, чрезвычайно гордая своими красивыми синими очками и полученной привилегией не готовить уроков.

Жизнь шла своим чередом, увязая в рутине, и разнообразие в нее вносили лишь нарушения устава и последующие наказания. Но мне не мешало быть осторожнее, потому что моя мать уже вернулась вместе с Валли в Петроград, и я не желала лишиться радости ее видеть.

Воскресные визиты обставлялись весьма церемонно. Мы праздно сидели в классной комнате, ожидая, когда нас вызовут в приемную. Дежурная ученица, подойдя к классной даме, шепотом называла фамилию, и та объявляла: «Шаховская, к вам пришли». Я подходила к ней, дабы она проверила состояние моей одежды, прически и моих рук. Сколько драгоценных минут потеряно! Вот я оказываюсь в коридоре — тьфу! еще одна классная дама — книксен! Наконец я в зале с колоннами, гудящем, как улей. Я ищу взглядом мою мать, а сама направляюсь к дальнему столу, где царственно восседает инспектриса, мадам Петц. За ее спиной висит парадный портрет Екатерины II; на стене напротив — портрет императрицы Марии Федоровны. Горе мне, если я забуду предстать перед мадам Петц, приветствуя ее реверансом (в то время как она в свою очередь должна придирчиво осмотреть мой внешний вид), — я буду беспощадно изгнана и лишена визита. Она находит удовлетворительным бает моей пелерины и кивком разрешает мне идти. Мне не терпится подбежать к матери, но я обязана сдержать свой порыв. Все так же степенно, со сложенными на животе руками я шествую к группе стульев, где она сидит вместе с Наташей, с ней пришли мой брат и кузен Алеша в форме юнкера Павловского военного училища, будущий офицер. Исчезают колонны, отступают куда-то группы посторонних: здесь моя мать! Под огромной черной шляпой сияет ее лицо, обрамленное белокуро-пепельными локонами. Она способна на проказы, как и ее дочери. «Взгляни-ка, тут еще кое-кто явился тебя навестить», — говорит она, и из ее широкой муфты, отделанной мехом шиншиллы, высовывает голову наш фокстерьер Астра, чье присутствие — будь оно обнаружено — заставило бы мадам Петц подскочить в своем кресле. Втихомолку мать достает из сумочки коробки с шоколадом и конфеты, внесенные сюда контрабандой, потому что все пакеты, предназначенные воспитанницам, должны складываться в объемистую корзину при входе в зал, а затем раздаваться нам в столовой после еды. Но моя мать знает, что запретный плод самый сладкий. Время бежит слишком быстро; вот-вот прозвенит звонок, возвещая момент расставанья, а еще столько всего останется нерассказанным! Но мне уже известно, что мать снова будет жить вместе с моим отцом, а поскольку повторное венчание с ним в церкви невозможно, Священный Синод должен представить свое разрешение на одобрение императору, после чего она вновь станет княгиней Шаховской.

Воспитанницы в актовом зале

24 ноября 1916 года. Институт, по обыкновению пышно, отмечает день Святой Екатерины, и еще никому не ведомо, что это происходит в последний раз. Празднество начинается торжественным богослужением с участием митрополита Петроградского Питирима. Мы одеты в парадную форму. На нас мягкие платья, тонкие фартуки, руки и грудь открыты.

Классные дамы сменили платья темно-синего цвета на шелковые васильковые. Ученицы старшего класса, «les Pepinieres», одеты в серый шелк, и у одной из них на груди красуется золотой вензель императрицы.

Служба продлится четыре часа, и хотя наш класс пользуется преимуществом прийти в церковь на час позже, я завидую подругам, принадлежащим к другим конфессиям: они освобождены от этой церемонии. Нас размещают на хорах, и сверху я вижу, как время от времени та или иная из институток, стоящих в церкви, падает. Ее выносят, и ряды вновь смыкаются и застывают. Тогда мне приходит в голову тоже упасть в обморок, но это получается так неловко, что из церкви меня не выносят, а вместо того моя классная дама нещадно меня трясет, ставит на ноги и обещает наказать.

На обед у нас необычное меню, затем каждой воспитаннице вручают коробку шоколада с императорским гербом от имени вдовствующей императрицы, после чего мы с большим разочарованием узнаем, что ввиду событий императрица Мария Федоровна не приедет к нам с традиционным визитом, и потому в великолепных придворных реверансах, до полного изнеможения нами отрепетированных перед мадам Петц, не будет никакой надобности. В утешение после приема посетителей нас одаривают киносеансом.

За три месяца до крушения того мира, где мы живем, нам показывают на экране «Гибель Помпеи». Под дождем пепла потоки лавы затопляют город, бегут и хозяин и раб, рушатся колонны храмов и стены домов. Чета влюбленных, готовясь к неминуемой смерти, жаждет обменяться последним поцелуем… Мы его не увидим. Рука мадам Петц целомудренно встает между лучом проектора и экраном, охраняя нашу невинность.

В тот самый вечер отважилась я на эксперимент. В нашей отшельнической жизни существовали свои легенды. Согласно одной из них, кто войдет ровно в полночь, с боем часов, в большой зал с колоннами, встанет посередине и трижды повернется на месте, — тот увидит повешенную Екатерину II. Почему? Никто не знал, но все твердо в это верили. «Ты этого не сделаешь», — бросила мне вызов моя подруга Нина де Лазари. «Спорим, что сделаю!»

Я боюсь темноты, боюсь привидений. Но можно ли отступить? Лежа в постели, я не засыпаю, рассказываю сама себе разные истории, чтобы побороть одолевающий меня сон. Смотрю под одеялом на светящийся циферблат часиков — близится полночь, заранее приводя меня в трепет. Встаю. К счастью, коридоры и лестницы освещены, хотя и скупо. Тени наполняют их таинственностью. Я в ночной рубашке и босая. Мне представляется, что я совсем одна в этом огромном здании, погруженном в сон. Малейшее потрескивание паркета — вздрагиваю и трясусь от страха. Спускаюсь по лестнице, с одной площадки на другую. Осмелюсь ли я отворить дверь большого зала, где мне предстоит рандеву с императрицами? Я знаю, что страх — презренное чувство, но он преследует меня всю жизнь. Разозлившись, заставляю себя повернуть ручку двери. Дрожа, вступаю в зал, где все черно, и замечаю, что сквозь высокие окна проникает розоватый свет ночного города. Полная тьма была бы не такой жуткой, как этот полумрак, где различимы два белых овала визави, отделенные один от другого всей длиной зала. Это лица двух императриц. Екатерина II от меня справа — но тут раздается скрип паркета, и я спасаюсь бегством — по коридорам, по лестницам — и зарываюсь в постель…

«Ну как, ты видела повешенную Екатерину И?» — спрашивают наутро подруги. Как бы мне хотелось поведать им, что Екатерина по крайней мере подала мне знак, прежде чем перевернуться вниз головой, но проклятая гордая привычка строго держаться истины требует признать, что я не видела ничего. Легенда не получит подтвержденья благодаря мне!

Подобно новобранцу, жирным красным карандашом я зачеркивала одно за другим числа календаря, считая дни, оставшиеся до рождественских каникул. Наконец настает 20 декабря. Меня вызывают; моя мать приехала и ждет меня в карете. Мы с подругами обнимаемся, обещаем друг другу писать, сочувствуем девочкам, приехавшим из губерний, близких к линии фронта, и тем, чьи родители живут слишком далеко — в Сибири, в Туркестане: всем им предстоит провести Рождество в институте. В дортуаре я радостно расстаюсь с неудобной формой. Какими легкими кажутся мне тонкие фильдекосовые чулки, моя короткая плиссированная юбка и матроска! Настя причесывает меня «по-граждански», заплетая две косы вместо одной, туго стянутой; помогает сменить обувь, напоминающую котурны, на меховые сапожки, надевает на меня мою шубку, шапочку, муфту на шнурке, повязанном вокруг шеи, целует меня, умоляя не простудиться, — а я успеваю сунуть ей подарок. Уже позабыв о строгих правилах, я бегу через холл, где мне кивают бородатые швейцары в мундирах, увешанных медалями и орденами, на крыльце вдыхаю полной грудью городской воздух, а потом сажусь в карету рядом с матерью. Наташа присоединяется к нам, и лошадь трогается легкой рысцой. Знакомые картины захватывают и восхищают меня; после четырехмесячного заточения я упиваюсь зрелищем уличной суеты. По пути приветствую четверку коней барона Клодта у подножья моста, по которому мы проезжаем, и Аничков дворец с красными стенами. Извозчики в длинных тулупах переминаются с ноги на ногу у костра, разведенного на углу площади; на перекрестке стоит на посту пирамидальный городовой; на кресте церкви сидят вороны. Без меня мир не изменился, все такое же, как прежде, только залито синим светом моих очков...

...Помнится, мне взгрустнулось, когда я переступила порог Екатерининского института. «Целых две четверти до летних каникул!» — со вздохом подумала я. Снова моя жизнь вошла в строгое, незыблемое русло дворца на Фонтанке. Сквозь толстые его стены не проникали никакие политические волнения. Даже имя Распутина мне в ту пору не было знакомо...

...Петроград, воскресенье 26 февраля 1917 года. Сегодня приемный день, но, странным образом, большой зал с колоннами наполовину пуст. Моя мать здесь, с ней Дмитрий и мои двоюродные братья, Юра и Алексей. Мальчики в мундирах: Дмитрий — в лицейском, Юра — в гимназическом, а Алексей — юнкер.

Воскресный день, ничем не примечательный. Свидание окончено, мы прощаемся. Я возвращаюсь в маленькую залу, предназначенную для воскресных наших игр. И тут впервые в жизни я слышу треск, вскоре ставший для меня таким привычным, — пулеметные очереди. Как град пули отскакивают от стен. Нас поспешно выводят в коридор, а сквозь высокие окна, выходящие на Фонтанку, доносятся крики, рев толпы, конский топот. Классная дама ведет нас вниз, в нашу классную комнату, даже не построив рядами, — первое серьезное нарушение правил. Надрываются звонки, весь институт всполошился. Прислуга бегает взад-вперед и тащит, к нашему вящему изумлению, матрасы. По ступеням — невиданное зрелище — поднимаются из вестибюля смущенные швейцары. Усевшись за парты в крайнем возбуждении, мы слушаем классную даму, которая что-то пытается нам объяснить. Впервые входят в наш лексикон неслыханные ранее слова: «бунт», «революция».

Екатерининский институт уже не тот. Я прошу разрешения увидеться с Наташей, и меня тотчас же пускают к ней. Проходя коридорами второго этажа, я заглядываю в зал с колоннами и столбенею… Все окна загорожены матрасами. Увидеть, что делается на улице, мне не удается.

В Наташином классе я застаю еще большее смятение, хотя старшие девочки разбираются в событиях не лучше нас. И все-таки есть что-то забавное во всей этой неразберихе, сменившей будничную нашу рутину. Нам объявляют, что спать мы будем в классной комнате, выходящей окнами в сад. Настя и Груша перетаскивают из дортуара матрасы и постельные принадлежности, мыло и зубные щетки. У Груши перевязана рука, ее задела пуля. Она возбуждена не меньше нашего и тараторит, не закрывая рта.

— Ах, барышни, ну и дела! Подумать только! «Они» решили, что целятся в них с нашей крыши, а стреляют-то не от нас, а с Шереметевского дворца… А как стали «они» городовых топить в Фонтанке, так полицейские засели на чердаках, у Шереметевых, и оттуда прямо по людям, прямо по людям! И это еще не все! «Они» орут, что все порушат, запалят дома, а нас захватят! Да сохранит нас Пресвятая Владычица!

Настя ее осаживает:

— Полно тебе! Растрещалась как сорока! Смотрела бы лучше, чтоб барышням нашим спать было удобно!

До сна ли нам! Лежа на полу на матрасах, мы болтаем без умолку, пугая друг друга всевозможными домыслами о том, какой печальный нас ожидает удел. А вдруг действительно они нас «запалят», как утверждает Груша? Неужели мы дадим себя зажарить, как куропаток? Я мгновенно изобретаю систему оповещения: мы связываемся друг с другом веревочкой, привязанной к пальцу, и бодрствуем по очереди. Как только дозорная чувствует, что ее одолевает сон, она дергает за веревочку и будит соседку. На самом деле, в случае захвата или пожара, решетки на окнах преградили бы нам путь к бегству, но об этом мы не думаем. Для нас важно не дать застигнуть себя врасплох. Приняв твердое решение противостоять событиям, мы в конце концов засыпаем.

Наутро все тот же беспорядок.

— Девочки, девочки! — кричит Мария Суковкина, влетая как вихрь в классную комнату, откуда нас все еще не выпускают. — Знаете новость? Ни за что не угадаете! Пажи Его Величества и павловские юнкера прибыли нас охранять!

Юноши в институте! Невиданное дело! Дальше залы с колоннами они никогда не допускались. Невзирая на наш слишком юный возраст, мы были взбудоражены этим известием. Любой повод был хорош, чтобы взглянуть, пусть издали, на наших романтических защитников. Никогда столько девочек одновременно и так часто не стремились удалиться в уборную!

В привычных к тихому шуршанию длинных платьев коридорах раздается воинственная поступь, звякает оружие. Пажи и юнкера! Ах, если бы только среди них оказался мой двоюродный брат Алексей! Но, так или иначе, ясно одно: время учения кончилось, о чем возвещают наши парты, поставленные одна на другую в углу класса.

От этих первых дней Февральской революции осталось у меня несколько писем, написанных моим братом Дмитрием дядюшке Петру Нарышкину. Каким-то образом они оказались среди увезенных за границу бумаг, хотя были отправлены в его каширское имение. Вот первое из них, датированное 27 февраля 1917 года.

«…Трамваи больше не ходят, извозчиков нет. Мы пошли с мама в Институт пешком. На улицах было спокойно, но очень людно. Когда мы с Алексеем и Юрой вышли из Института, то решили перейти на другую сторону Невского. Однако мы не сделали и сотни шагов, как началась перестрелка. Мы поспешили обратно, но двери института были уже заперты. Пришлось нам укрыться в главном подъезде. Перестрелка все усиливалась, полицейские засели на крышах и оттуда стреляли по толпе. Поднялась паника. Чтобы нас не растоптали, мы кинулись на Семеновскую. Итог таков: четырнадцать убитых, огромное количество раненых…»

В жизни мне довелось видеть не один бунт, не одно кровавое действо; чаще всего были они скоротечны. Но выстрелы, что прогремели впервые в тот день, 26 февраля, оказались предвестием кровавой братоубийственной войны.

Штурмовать Екатерининский институт никто и не собирался. Мы провели там еще несколько дней среди такой же неразберихи. Лишь третьего марта (по новому стилю шестнадцатого) все мы, даже самые младшие из нас, поняли, что окончилась целая эпоха. Накануне Император отрекся от престола. Ученица первого, самого старшего, класса, которой поручено было читать утренние молитвы, не решилась опустить обычную молитву о Государе Императоре и его семье, запнулась, не смогла заменить имя царя словами «Временное правительство» и разрыдалась. Классные дамы поднесли к глазам платочки. Плакали старшие ученицы, и мы заплакали тоже. Не вполне понимая, что крылось за этим изменением формулировки, мы ощущали тем не менее всю значительность момента.

Вскоре одна за другой стали приезжать матери воспитанниц и забирать своих дочерей. Мы уехали среди первых. Судорожными движениями стягивала я с себя институтскую форму. В новой жизни, куда я вступала, ей места не было, и поэтому она внезапно приобрела некое ностальгическое обаяние. Мать ждала нас в голубой гостиной госпожи Ершовой, нашей начальницы, куда вчера еще ни одна воспитанница без трепета не входила. И вот мы покинули Институт и вышли на набережную Фонтанки, оказавшись в нервно возбужденной, неуверенной в себе столице".

Бонус: княжна Зинаида Шаховская в молодости и ссылка на ее биографию в Википедии.

---

Шарлотта Шабрье-Ридер

[ess]

Купил несколько лет назад книгу Шарлотты Шабрье-Ридер "Одна одинёшенька" знает ли кто-то что то об авторе?

---

Помощь в поиске.

[Тонкое кружево]

Добрый день.
У меня два вопроса, буду рада любой информации.

1. Друзья, может быть вы вспомните, какие "милые штучки" (письменные или швейные принадлежности, украшения, аксессуары) упоминаются в книгах Лидии Чарской?
В «записках маленькой гимназистки» например, на Рождество, Леночке подарили «хорошенький бювар с массою карточек и конвертов». Не обязательно точно описание, достаточно просто названий.

2. Есть ли где-нибудь полный список всех книг Лидии Чарской? Рассказы, повести, стихи. Все, что она когда-либо написала.

Ответившим заранее большое спасибо.

@темы: вопрос, Чарская

---

Девушки в униформе

[Jeannette au cerceau]

Из книги О. Хорошиловой "Костюм и мода российской империи. Эпоха Николая II". Институтки, гимназистки, курсистки.

@темы: фотографии

---

Манасеина Н.И.

[Jeannette au cerceau]

Немного информации о дореволюционной писательнице, бывшей институтке...думаю, любителям и любительницам старинной детской литературы будет интересно.
Манасеина Наталья Ивановна (1869-?) – детская писательница, общественный деятель, издатель детского журнала “Тропинка” в 1906-1912. Воспитывалась в Киевском институте благородных девиц, позже обучалась на педагогических курсах в Санкт-Петербурге, работала учительницей в школе для девочек.
В 1910-1912 годах на страницах журнала “Тропинка” публиковалась повесть, написанная Манасеиной - “Цербстская принцесса” – рассказ о детстве и юности Екатерины Второй, своего рода девичья повесть, роман воспитания. Писательница изучала дневники принцессы, воспоминания и письма родителей, воспитателей, учителей.
После 1912 года “Цербстская принцесса” вновь вышла в свет только в 1994 году, благодаря издательству “Детская Литература”.

---

Христос Воскресе!

[ess]

Поздравляю всех со Светлой Пасхой. Вопрос ко всем а как чтение книг Чарской отражается на вашей религиозности

@темы: вопрос

---

Новые переиздания Чарской в ОЛМА

[change-ange]

Только вышел в "ОЛМА медиа групп" сборник взрослых рассказов "Во имя любви", и тут же - сборник из детских рассказов и сказок "Огоньки". Тоже подарочное издание, очень симпатичное. Он составлен из рассказов и сказок для детей младшего возраста (дореволюционный сборник "Синие тучки") и сборника рассказов для среднего возраста (в старинном варианте - для юношества) "Огоньки". "Синие тучки" уже переиздавался - сильно отредактированный в ПСС ("Русская Миссия"). "Огоньки" - тоже в ПСС. Оба были переименованы, а тексты изменены. В "ОЛМА", надеюсь, тексты сохранены. Содержание точно пока не известно, но большинство рассказов должно войти.

@темы: творчество, "Синие тучки", Чарская, "Огоньки", "ОЛМА медиа групп", ПСС, переиздание

---

[[email protected]]

привет.скажите пожалуйста нет ли современных изданий джаваховского гнезда ,дели акыз и вечера княжны джавахи.их никто не переиздавал?

---

Рассказы Л.Чарской о любви: сборник "Во имя любви". Рассказы о женском сердце

[change-ange]

Совсем недавно в "ОЛМА Медиа Групп" вышли рассказы Лидии Чарской, собранные из трех ее "взрослых" сборников: "Проблемы любви", неизданного книгой после журнальной публикации "Жизнь идет!" (не вошли "Пашенька" и "Женя") и рассказов о женских судьбах во время Первой мировой войны ("Свои, не бойтесь"). Красивая книга, полюбуйтесь.

@темы: текст, сборник рассказов, Чарская, иллюстрации, "Жизнь идет", "Проблемы любви", "Во имя любви", "Свои, не бойтесь", переиздание

---

Произведения Л.Чарской и их переиздание в ПСС (Полное собрание сочинений, 2006-07)

[change-ange]

Переиздание повестей и рассказов Чарской

Раньше в сообществе было много сравнений настоящих текстов Л.Чарской с современными переизданиями. Главной проблемой и самым неудачным из них было издание Полного Собрания Сочинений (ПСС) Лидии Чарской издательством «Русская Миссия» в 2006-07 гг. Вроде бы и не продают теперь эти книжки, но все-таки иногда, оказывается, встречаются бедные «уродцы». Вышедшие из-под скальпеля горе-редакторов православного издательства (В.Зоберн, О.Зоберн, А.Аршакян, М.Пухова). И эти повести и рассказы очень далеки от того, чтобы называться произведениями Лидии Алексеевны. Немного напомню, что это были за книги.

25 том ПСС: казнить «Генеральскую дочку», помиловать «Сибирочку»

25 том ПСС – оригинальное сочетание работы редакторов. «Дочку» порезали, сократили, изменили, «Сибирочка», наверно, как одна из самых классических, осталась почти неизменной, разве что купца Гандурова переименовали в Гандаурова (дело вкуса), да встретилось мне изменение, скорее, как опечатка: «Только королевские зеленые шелковые панталоны с блесками закрывали его бедра и часть ног до колен». В оригинале – «коротенькие». Что понятно – цирковой костюм обычно укорочен. В остальном, это совсем незначительные коррективы, хотя удивляет, что вычеркивается слово «судьба» (это я заметила не только в «Сибирочке»). Ну и как «традиция» - объединение глав. Но добрые Зоберны оставили нам хотя бы их названия.
А в «Генеральской дочке» что только не отредактировано… Полно изменений по всему тексту. Убрали фрагменты с проявлением чувств и эмоций. Например, Чарская пишет: «Тут пухлые губки тянутся к губам француженки с самым лучшим намерением. И растроганная директриса не может не ответить на их приветливый поцелуй». В ПСС осталось только: «И растроганная директриса не может не ответить улыбкой». И еще несколько подобных.
Убрали описания природы, открывающие некоторые главы. Но не все, как будто им было лень. Что-то убрали. Что-то оставили.
Также Иза Пель, одна из пансионерок, из дочери богатого барона стала дочерью богатого фабриканта! А чуть дальше, когда главная героиня рисует карикатуры на всех обитателей пансиона, та же Иза в изображении Муры становится попугаем, хотя в оригинале (у Чарской) – «красивая лань». Что, современные люди не знают, что за зверь такой «лань», а сноску делать неохота? Француженка, сестра мадам Сэт из Эми переименовывается в Эмми. Это ведь скорее английский вариант?
Но самое странное, это то, что изменено несколько французских(!) фраз… Французский мне далеко не чужой, je parle francais. Поэтому я совсем не поняла, зачем было изменять их, правда, синонимами, но оригинал более уместен, что ли. Редакторские фразы смахивают на электронный переводчик. Постепенно, по одной фразе, я поняла, что так оно и было. Конечно, Abbyy Lingvo знает язык лучше, чем выпускница Павловского института… А фраза такая:
Оригинал – «Эта Анюта являлась «bete noir» (козлом отпущения; в точном переводе – черным зверем) пансиона madame Sept».
ПСС - «Эта Анюта являлась «bouc emissaire» (козлом отпущения; в точном переводе – черным зверем) пансиона madame Sept». Но действительный перевод слов «bete noir» - черный зверь, а редактор не додумал предложение, и получилась ерунда. Ну а несколько других предложений (не все) просто переведено по-другому или написан их русский вариант. Русский перевод вместо французских слов я видела и в «За что?» (которое «Моя жизнь» в ПСС).


"Сфинкс", но не "Свинкс"

Рассказ Чарской «Сфинкс» переиздавался и раньше ПСС («Гимназистки», Т.42). В сборнике рассказов «Девочка Лида» (М., «Терра». 1997). И оказывается, Зоберн Зоберну рознь... Короче, редактировал этот сборник В.Зоберн, что заметно отличается от работ О.Зоберна (это сын). Здесь, по-моему, поаккуратнее сделано, он больше дописывает, в отличие от сына, который режет и режет (а потом спохватывается, что издатель меньше заплатит за короткий текст и хватает себя за руки . Но есть три момента в небольшом рассказе, которые вообще странно отредактированы, моему пониманию это недоступно.
Первый: смена фамилии героини. Была Махрова, стала Махровая. Симпатичная фамилия, сил нет.
Второй: изменение слов в немецкой фразе «Ну, как дела?» (Nun, wie geht es?) У меня с немецким не очень, но фраза-то стандартная, зачем придумывать новый глагол «gast» (там фраза звучит как : "Nun, wie gast es?»? Или я придираюсь и это опечатка?
И последний, когда подругу героини Чарская назвала «тугодумной», а Зоберн посчитал «тяжеловесной»… А речь идет о слабой ученице. Она просит помощи у другой, чтобы та за неё сочинение написала. Наверно тяжелый вес мешает сочинительству…
Но в целом можно сказать, если в томе из ПСС стоит: «редактор Владимир Зоберн», это все-таки лучше, чем… По крайней мере, знаешь, что не украдена приличная часть текста.


«Ради семьи» Л.Чарской. Закономерности или ничего типичного

В томе ПСС «Во власти золота» напечатана повесть «Ради семьи». Это первая часть трилогии об Ие Баслановой. Вторая и третья части - это том 15 «Сестра милосердная». Там они объединены и переименованы (было: «Тяжелым путем» и «Заслуженное счастье»). Первая мелочь — сначала печатается 2 и 3 части, потом через большое количество томов — 1-ая... Почему? Ведь первую когда-то печатали в журнале «Мы» в 1990г. То есть найти вовремя её было возможно. Вторая мелочь — переименование Ии в Иру. Я-то думала, когда читала «Сестру...», что Чарская забыла имя своей героини (хотя как это возможно, ведь в других книжках не забывала!). А это «неЧарская»...
Сравнивать «Ради семьи» из ПСС с журнальным вариантом даже неинтересно. Опять всё то же самое: сокращение длинных фраз, убирание старинных оборотов (в журнале они все сохранены — даже слова типа «своею», а не «своей»). Как обычно, в конце повести последние абзацы просто вырезаны — я так понимаю, это общая тенденция — устает редактор править.
И совершенно нелепая опечатка (я надеюсь, что это опечатка!) в эпизоде, когда Ия спасает воспитанницу Зюнгейку из пруда и зовет потом другую ученицу — Шуру (виновницу случившегося) к себе, она говорит: «Шура! Шурочка! Почему вы не хотите прийти ко мне?» В ПСС - «Шура! Дурочка!...» Впечатление у читающих об Ие — соответствующее... Не может классная дама так обратиться к пансионерке. Я понимаю, что от опечаток никуда не деться... Но их и нет практически в ПСС. А тут...


После «Ради семьи» у меня появилась мысль, что исправления в ПСС имеют свои закономерности.

1.Исправляют упоминания о монастыре или изменяют сюжет («Тайна старого леса»).

2.В эпизодах гаданий либо делаются сноски о греховности гаданий («На всю жизнь», т.22), либо изменяют текст («Эолова арфа», т.53).


3.Постоянно убирается из описаний внешности слово «смуглый, смуглая». Привет ксенофобам? А у Чарской оно довольно часто упоминается.

4.Тоже вырезают слово «судьба» в предложениях. Например, в «Сибирочке», но и не только.

5.Если в тексте речь идет о трупах, покойниках или умирающих людях («Павловские затворницы», «Эолова арфа»), сокращают этот эпизод или заменяют слова, как в «Щелчке»: ПСС - «Обезумевшая от горя мать и тетка созвали всех окрестных крестьян искать ее в реке, но не нашли», У Чарской – Обезумевшие от горя мать и тетка созвали всех окрестных крестьян искать маленький трупик в реке… Его не нашли.» «Эта девочка своими льняными волосами и светлыми кроткими глазками напомнила ей так живо дорогую сестру…». В оригинале - «дорогую покойницу…».

6.Сокращения длинных фраз. «Щелчок» Чарской: «Только подростки и малыши остались без завтрака. Они жевали черствые корки хлеба и с завистью поглядывали издали на евших у костра людей». От этого в собрании осталось лишь: «Подростки и малыши жевали черствые корки хлеба и с завистью поглядывали издали на сидевших у костра людей».
«Маленькая, худенькая, тщедушная, с белокурыми, как лён, волосами, она резко отличалась от смуглых до черноты цыганских детей своею внешностью и белой кожей, слегка тронутой налетом загара и пыли. В ее больших синих глазах стояли слезы, всё худенькое тело дрожало; она испуганно поглядывала взглядом зверька, затравленного до полусмерти, на кружившихся вокруг нее ребят»». Всё выделенное в этой фразе – в ПСС отсутствует.

7.Замена старинных слов современными,. Удаление таких слов вообще. В «Ради семьи»: болезнь была заразительная — стала заразная и много подобных... Воображаемые читатели ПСС не способны одолеть длинных предложений, воспринять могут только современные слова (тогда, может, имеет смысл делать сноски? Или уж менять все реалии начала 20 века на события сегодняшнего дня?). Странное представление у редакторов о читателях.

8.Очередность произведений не соблюдается. У Чарской много книг-продолжений. А в ПСС они печатаются вразнобой. Или вообще какая-то часть не печатается («Утешение» без предваряющей повести).

9.Ну и конечно, вырезаются эпизоды «не для детских книг». Или исправляются в виде хэппиэнда.

10.Объединение нескольких маленьких глав в большие по объему. Иногда главы остаются без оригинальных названий.

Но все эти «правила» редакторов Зобернов нарушаются ими самими же, и на самом деле какой-то системы исправлений — нет. Иногда и о монастыре повествуется без одобрения («Люсина жизнь», «На всю жизнь»), и смуглость цыган остается, как же без этого («Щелчок»), и покойник довольно в мрачном виде представлен («Люсина жизнь» та же). И т.д. и т.п.

То есть всё редактирование ПСС — это не влияние православного издательства, а субъективное мнение литредакторов О.Зоберна, В.Зоберна, Марии Пуховой и Ашота Аршакяна. Как хочу, так и исправляю. Надоело исправлять — ладно, пусть будет, как у Чарской.



Страшные сказки, рассказанные редакторами на ночь. 10 том ПСС Лидии Чарской

Посмотрела я зоберновские сказания… («Вечера княжны Джавахи»). «Зачем тут же - «Записки маленькой гимназистки»! Зачем к нему вступление из «Вечеров княжны Джавахи»!? Но естественно, зря спрашиваю, нет ответа, и не будет. Это так же, как и совмещение в одном из томов детских рассказов под общим названием «Разбойники» и переименованного романа «Солнце встанет» («Утешение»), явно с недетским содержанием.

Сама книга «Вечера княжны…» представляет собой поэтическое, сказочное повествование. Оно наполнено сравнениями, здесь много повторов, красочных образов – и это тут уместно, так как имитируется восточное сказание. Но общий принцип редакции О.Зоберна и иже с ним – сокращение длинных фраз. Здесь все ими режется вполовину.

Опять же есть изменения текста. Например, в сказке «Веселый джин» (в редакции – «Джинн-воришка»). Я надеюсь, что доберусь до него – это восьмое сказание. Можно было бы предположить, что понятие «джин» не устроит православное издательство. Так нет – их не устроило прилагательное «веселый», нигде в редакции его уже нет, хотя в оригинале – это основное определение для персонажа! Он, наверное, не может быть по определению веселым, потому что представляет собой что-то вроде злого маленького духа, который хулиганит и таскает чужие вещи. В итоге, именно в ПСС он конкретно пару раз называется бесенком… Когда он стащил пояс Нины Джавахи, ее няня вдруг восклицает (в зоберновской редакции):

«- Святая Нина и Ангел-хранитель! Помогите Нине-джан найти пояс!»

В оригинале же: «А старая Барбалэ в это время с серьезным, сосредоточенным видом сняла алую ленточку с кудрей княжны, вышла на крыльцо с нею, спустилась со ступенек его к ближайшей чинаре, повесила ленточку на ветку ее, украшенную молодой, только что нарядившейся листвой, и громко произнесла: - Веселый джин! Веселый джин! Красавчик с голубыми глазами! Возьми ленточку на память, верни пояс Нине-княжне!»

Примеров таких хватает. От абзацев на треть страницы остается едва одно предложение.

Ну, в общем, видно, почему стоит почитать оригинал. 10 том – это опять выхолощенный, причесанный «как надо» текстик. Чтобы дети ни в коем случае не увидели красоты восточного говора и не узнали персонажей кавказских легенд.


«Тасино горе» и горе-редактор

Слезами горю не помочь, горю поможет ПСС (Полное собрание сочинений Лидии Чарской, изд-во «Русская Миссия», том 7). Переименует произведение с таким травмирующим детскую психику названием. Какое горе? Никакого. «Приключения Таси». Весело и непринужденно. В шести главах вместо реальных 26-ти. Современные дети, страдающие информационным перенасыщением, легко читают огромные куски текста, не разделенные ничем, кроме отточий. Ну-ну, может быть.
Из-за того, что количество глав сокращено за счет объединения нескольких глав в одну, исчезло некоторое количество названий этих самых глав и их частей. Вот они:

6. Снова хромой Алеша.
12. Это была кошка! Добрый гений.
14. День в пансионе продолжается.
18. Тася убежала.
20. М- lle Фифи и m-me Коко.
22. Коко в роли парикмахера.
24. Тяжелое пробуждение.

11 и 26 главы слегка переименованы:
11 - было «В карцере», стало «В карцер» (так и думается, что при наборе буква не влезла).
26-я из «Сюрприза» стала «Рождественским сюрпризом». Наверное, этим объясняется и подзаголовок «Приключений Таси» в ПСС. Он гласит: «Святочная повесть». В оригинале, ни в первом, ни во втором дореволюционном издании, подзаголовка нет совсем.
Последняя глава, ненумерованная, в оригинальном издании называлась «Вместо заключения». В ПСС ее нет, от нее осталось несколько абзацев.

Естественно, главы эти значимы только для сюжета «Тасиного горя», для облегченного текста под названием «Приключения Таси» это уже не важно.
Если сначала редакторские ножницы просто обрезают хвосты типичных для Чарской длинных фраз – это в нескольких первых главах, то в середине книги, когда героиня попадает в пансион г.Орлика, исчезают и целые абзацы, и куски из середины, из начала предложений, что-то, как всегда, заменяется на более «благопристойное». И, самое главное, идет операция по удалению всех эмоций.

«Тасино горе»:
«-- A вы, должно быть, хорошая, -- сказала Тася, любуясь девочкой, и, подпрыгнув, неожиданно чмокнула Вронскую почти в самые губы».

«Приключения Таси»:
«-- A вы, должно быть, хорошая, -- сказала Тася, и, подпрыгнув, неожиданно чмокнула Вронскую в щеку».

«Тасино горе»:
«-- Девочки, оставьте ее, -- послышался за ними нежный голосок Дуси, -- она нечаянно выдала Фиму. Право, нечаянно! Ведь ты нечаянно это сделала? -- обратилась к Тасе милая девочка, глядя ей прямо в глаза своими светлыми, чистыми глазками. -- Ведь ты не хотела? Ты не подумала раньше, чем сделала это? -- спрашивала она Тасю и, обняв ее, не спускала с лица Стогунцевой своего лучистого ласкового взгляда».

«Приключения Таси»:
«-- Девочки, оставьте ее, -- послышался голосок Дуси, -- она нечаянно выдала Фиму. Право, нечаянно! Ведь ты нечаянно это сделала? -- обратилась к Тасе милая девочка. -- Ведь ты не хотела? Ты не подумала прежде, чем сделала это? -- спрашивала она Тасю».


«Тасино горе»:
«Дуся сумела пробудить в ней и затронуть лучшие струны её далеко не испорченного, но взбалмошного сердечка».

«Приключения Таси»:
«Дуся сумела пробудить в ней лучшие струны её взбалмошного сердечка».

У Чарской Тася, хоть и взбалмошная, но не испорченная. В ПСС этот акцент исчезает – это просто взбалмошная девчонка – типа, примите ее такой!

Вместо разнообразных фраз оригинала, тонко выражающих ту или иную степень действия или чувства – постоянно повторяющиеся замены на «сказал», «сказала», «посмотрела».
Персонажи из таких бумажных куколок – никакие. У них мало черт для отличия одного от другого. Легко воспринимать характеры с одной-двумя чертами, но непонятно зачем тогда столько лиц – они же все одинаковые.

Вот каким образом описания каких-то ярких черт характера героя или их действий становятся главной мишенью редактора:

-- Разумеется, нас будят с петухами, -- подхватила недовольным голосом (недовольно) графиня Стэлла. -- Ужасно неприятно! Совсем спать не приходится.
-- Это потому, что ты слишком долго возишься со своим туалетом, -- завиваешь на папильотки волосы и мажешь глицерином руки. Конечно, тебе остается мало времени на спанье, -- расхохоталась (поддразнивала) Тася.
-- Молчи, пожалуйста! -- топнув ногой, прикрикнула на нее графиня Стэлла.
-- Иванова! Ведите себя приличнее, -- строго заметила Анна Андреевна, сидевшая тут же за самоваром.
-- Нет, право, Мавра звонит точно на пожар, -- заметила Лизанька Берг, -- большая любительница поспать хорошенько.
-- A я, девочки, и не слышу звонка! -- со своей простоватой улыбкой произнесла Гусыня.
-- Тебе хоть из пушки пали под ухом и то не услышишь, -- недовольно заметила Ниночка Рузой, или Малютка, симпатичная восьмилетняя девочка, казавшаяся гораздо моложе (младше) своих лет.
-- Я, девицы, спать люблю! -- чистосердечно заявила Машенька с таким смешным выражением на лице, что все расхохотались.
-- Странно, гуси мало спят! -- насмешничала злая на язык Карлуша.
-- Да разве я гусь? -- захлопала недоумевающе глазами Машенька.
-- Нет, ты другое! -- лукаво усмехнулась Ярош.
-- A что же?
-- Гусыня! -- отозвалась снова Карлуша, и обе подруги покатились со смеху.
-- Ну, уж вы скажете тоже! -- обиделась Машенька. -- Гусыня-то глупая...
-- A ты y нас умница. Про это знает вся улица, петух да курица, дурак Ермошка, да я немножко, -- захлебываясь от смеха прокричала проказница (тараторила) Ярош.
-- Не трогайте ее, девочки, -- остановила Карлушу и Ярош Дуся Горская и вдруг тихо застонала.
-- Что с тобой, Дуся? Что с тобой? -- всполошились все.
-- Голова болит ужасно, -- прошептала (пожаловалась) Горская.
-- A все из-за вставанья с петухами. Все из-за колокола противного! Хоть бы украл его кто скорее, -- сердито проговорила (мечтательно сказала) Тася, которой было очень жаль свою бедную подругу.
-- Не украдут, -- уныло ( с сожалением) произнесла Галя Каховская.
-- Очень глупо желать неприятностей вашему директору, -- строго произнесла (заметила) Анна Андреевна и, встав из-за стола, пошла в комнату Настасьи Аполлоновны, где они обе за чашкой кофе поверяли друг другу все свои горести и неприятности, причиненные им пансионерками.
Лишь только фигура директрисы скрылась за дверью, Тася вскочила на стул, оттуда на стол, крича своим громким голосом:
-- Ура! Я придумала что-то! Ура! Колокол не разбудит вас завтра! Да, не разбудит, ручаюсь вам за это!


Все, что зачеркнуто – отсутствует в томе ПСС, все, что в скобках – новые слова в отредактированной повести.

То есть, Приключения Таси» - это некое произведение, сколоченное из частей «Тасиного горя». Удивительно похожее, на первый взгляд, на книжку Чарской, и на последующие взгляды непонятно зачем появившееся на свет – в нем ни пользы, ни развлечения – так, какая-то безликая детская повесть. К ней можно и любое имя автора сверху надписать. Почему бы не О.Зоберн? Ведь всю «Чарскую» отсюда удалили. Кто читал критическую статью Корнея Чуковского о Лидии Чарской, помнит его сравнение процесса написания Чарской повестей с бесчувственным аппаратиком, по которому стучит главный редактор «Задушевного слова», а на кнопках – надписи – «Ужас», «Обморок» и т.п. Знал бы Чуковский о ПСС, он, скорей бы сравнил производство томов собрания с такой машинкой. Только здесь поменьше кнопок будет, а самая большая – DELETE. Дабы не загружать читателя текстом. Что-то вроде «Чарская-лайт».


Объявляю газават!
(тому 30 «Гроза Кавказа» Полного Собрания Сочинений Л.Чарской в литобработке В.Зоберна и под ред.О.Зоберна, издательство «Русская Миссия», 2006г.)

Объявляю редактуре ПСС газават. Совершенно серьезно.

Конечно же, 30-ый том, названный насколько только возможно поэтично «Гроза Кавказа», это известный исторический роман (повесть) Лидии Чарской «Газават. 30 лет борьбы горцев за свободу». Испугало редакторов длинное название (часть которого легко при желании «прячется» под обложку на титульный лист) плюс незнакомое русскому уху слово «газават», т.е. война за веру.

В дальнейшем, вся тактика литобработки этого тома такова же, что и в изменении названия. Сокращение текста, причем именно здесь – огромное. Я такого и у Зобернов вроде бы не встречала. Да, действительно, роман явно не детский по объему. Еще и исторический – много описаний фактов и событий, перемежающихся с беллетристикой. Ну сокращают в ПСС все тексты Л.Ч., это уже привычный прием. Но второе изменение - то, что вычеркивают характерные слова подобно «газавату» - в этом томе особенно заметно и свойственно именно редактированию подобного произведения с большой долей сведений о МУСУЛЬМАНСКОЙ культуре. ПСС – это, как сказано в выходных данных каждого тома – «религиозное духовно-просветительское издание для детей». Решив, вероятно, что «Газават» уж слишком просвещает детей о магометанской вере, редакторы православного издательства, где только можно, «зарезали» все почти упоминания Аллаха и других подобных проявлений мусульманства (а бОльшая часть романа происходит на Кавказе, во время войны с Шамилем – и странно было бы, если весь «восточный колорит» Л.Чарская запрещала бы себе использовать в своем произведении. Дабы российские дети того времени враз не обратились бы в веру Аллаха. Кстати, на «Газавате» стояли грифы Ученого Комитета Министерства Нар.Просв., который признавал книгу заслуживающей внимания при пополнении библиотек учебных заведений. Также она рекомендовалась Главным Управлением Военно-Учебных заведений для чтения кадет и допускалась в ротные библиотеки - соответственно, цензура не видела опасного влияния в описаниях традиций и обычаев другой религии).

А в современном виде «Гроза Кавказа» только своим названием подтверждает, что речь тут о «чем-то кавказском». Причем акцент-то другой: газават – название основного события романа, т.е. «священной войны». Гроза Кавказа – это то ли сам Шамиль, то ли, по аналогии с «Грозой двенадцатого года», события, иносказательно переданные красивыми словами. Но мне лично кажется, что это – эпитет, примененный к вождю горцев. Как бы то ни было, 30 том ПСС – это сильно упрощенный вариант, адаптация, причем примитивная, исключающая все малопонятные «татарские» слова. Хотя в оригинале они вполне понятны или в контексте, или объясненные в скобках, сносках – они все время чередуются, что позволяет не чувствовать избытка слов, требующих объяснения. Почему нельзя было повторить этого в ПСС, не понимаю, даже если считать это собрание своеобразной адаптацией для:

первое – современных якобы малочитающих детей;
второе - для православных детей, которые должны, как кажется некоторым псевдоправославным издателям, сидеть в закрытом своем мирке, куда не залезет ничто непотребное – мы оградим их от этого!

И я уже молчу про обычное объединение нескольких глав в одну, выкидывание названий из-за их непонятности или из-за того, что какое-то название кажется лишним в огромной цепочке слов перед очередной «по-зоберновски» необъятной главой. Всё это, как всегда, есть и в 30 томе, как и в 29-ти предыдущих. Как и в последующих.

По меньшей мере, смешно, что в книге о КАВКАЗСКОЙ войне как можно тщательнее удалено всё, связанное с Кавказом, с его верой и языком. Попахивает шовинизмом. Даже Джемалэддин, сын Шамиля, (попавший в плен к русским и затем живший и учившийся в Петербурге) полюбив христианское учение, повторяет в «Грозе Кавказа»: «Иисус! Иисус проповедует мир и великую Любовь!» (чем напоминает современных сектантов). В оригинале, он, что естественно для представителя другой веры, только начинающего вслушиваться в еще чуждое ему учение, говорит: «Исса!» (т.е. так, как правоверные называли Христа). Да и о христовой любви Чарская писала без больших букв – и так понятно.

А напоследок скажу: в 1994 году в издательстве «Республика» выпустили «Газават», тщательно отобрав иллюстрации из вольфовского издания. Снабдили их объясняющими подписями. После романа поместили интересную статью об исторических повестях и романах Л.Ч., бережно сохранили текст самого романа (в этой книге еще ист.повесть «Царский гнев»). А через десяток с лишним лет разразилась «Гроза Кавказа»…

Ну а теперь о сокращениях: примеры… немного, только самые жуткие.

1. Начинается повесть с этих абзацев.

— Ля-иллях-илль-Алла! — звучит протяжно-заунывный призыв с высоты башни мусульманского храма.
— Ля-иллях-илль-Алла! — вторит ему эхо недоступных горных стремнин и глубокие темные бездны.
— Ля-иллях-илль-Алла! — снова выкрикивает высокий, бронзовый от загара старик в белой одежде, медленно поворачиваясь лицом к востоку и, помолчав немного, добавляет тем же певучим, гнусавым голосом:
— Магомет-рассуль-Алла!
Это мусульманский священник— мулла, призывающий правоверных к обычной утренней молитве.

В оригинале нет этого начала вообще. Через два крошечных абзаца, которые милостиво оставили ввиду их «беззубости», опять нет целого куска о намазе…

Плоские кровли саклей стали покрываться молящимися. Один за другим спешили правоверные— как называют себя мусульмане — совершать утреннюю молитву — сабах-намаз. Быстро совершив обычное омовение, они расстилают небольшие коврики, так называемые намазники, и, примостившись на них, шепчут молитвы. Лица их повернуты к востоку — так как на востоке находится священный город Мекка, где родился и умер Магомет, святой пророк мусульман, основатель их веры. И, приступая к молитве, они повторяют те же слова, которыми мулла призывал прежде всего к намазу: «Ля-иллях-илль-Алла, Магомет-рассуль-Алла!» — «Нет Бога, кроме Единого Бога и Магомета — пророка его!» — слова, составляющие основу мусульманской религии.

_________________________________________________________

А вот красивая, лирическая сцена прощания Джемалэддина с сестрой своего товарища – в «Грозе Кавказа» осталось лишь:

Ярко светит февральское солнышко. Мороз. У окна столичной квартиры Зарубиных стоит девушка.
— Джемал,— тихо, чуть слышно говорит она,— будешь ли ты помнить закон Христа? Будешь ли, там у себя, в горах, милосердным и добрым, как Он нас учил этому?
— Да, Лена! — отвечает он. – Клянусь тебе в этом, сестра моя.

А в «Газавате» было:

Ярко светит с неба февральское солнышко... Светит прямо на белую пелену снежных сугробов... Ослепительный, яркий морозный день, последний день зимы, повис над столицей... У окна квартиры Зарубиных стоит белая, тонкая как былинка, девушка, с ярким, как бы во внутрь себя ушедшим взглядом. Неизъяснимо кроткая улыбка застыла в ее необычайно одухотворенном, милом личике.
— Джемал,— тихо, чуть слышно говорит она,— будешь ли ты помнить закон Иисуса? Будешь ли там у себя, в горах, милосердным и добрым, как Он нас учил этому?
— Лена! — может только выговорить, задохнувшись от волнения, молодой офицер.
Тогда белая девушка срывает маленький золотой крестик со своей груди и, быстро надев его на грудь своего друга, лепечет, вся так и сияя лучистой, светлой улыбкой:
— Не надо переставать быть мусульманином, Джемал, чтобы следовать его Закону! Бог Един на земле и на небе и у мусульман, и у русских, и у всех! Слушай голос сердца, и пусть этот маленький крестик предохраняет тебя от всего дурного в твоей темной, дикой стране! Не расставайся с ним никогда и, глядя на него, вспоминай о Заветах Иисуса!.. Исполнишь ли ты все это, брат мой Джемал?
Что-то неземное осеняет белое личико худенькой девушки, и в одну минуту оно делается прекрасным, как ни у кого... Великая, мировая любовь делает красавицей дурнушку Лену.
Джемал смотрит в сияющее неземным светом личико, и ему кажется, что пред ним сам ангел Джабраил, посланный с неба...
— Все, все исполню я, что только повелевает Христос! Клянусь тебе в этом, сестра моя Лена! — шепчет он, охваченный глубоким чувством.
Она молча протягивает руку и кладет ее на голову своего друга, а он, повинуясь непреодолимому порыву, склоняется перед нею до земли...


Таких «обрезаний» не счесть. Я и не буду считать, оно того не стоит.

2. А вот это изменение текста не поддается никаким законам. Кстати, насчет Православия – заменять черта Богом – за гранью добра и зла… Да тут даже и не поняли «исправители», почему чертыхнулся офицер, главное для них - активно вымарывать любого «чёрта»…

«Газават»: — Черт меня побери, если я когда-нибудь забуду тебя, товарищ! — неожиданно сорвалось с уст молодого офицера,..

«Гроза Кавказа»: - Храни тебя Бог! Он один знает наши судьбы. Кто душу положит за други своя.., я буду помнить тебя! – сказал молодой офицер…

А ситуация, тем более, такова – сын Шамиля и русский его товарищ по корпусу приехали служить на Кавказ и прощаются. Может быть, навсегда прощаются. Как должны между собой изъясняться молодые люди? Вот в таком слащаво-патриотическом и, одновременно, фарисейском тоне, как предлагает редактор в «Грозе Кавказа»?



Причесанные «Гимназисты». Том 43 ПСС Л.Чарской («Русская миссия», 2007)

Ну, теперь, к счастью, в тырнет-библиотеке есть и «Гимназисты» Чарской. А не только «гимназисты», вышедшие из-под пера редакторов «Русской миссии». Причем вышли они в очень необычном виде. Вроде они, а вроде и нет… Жалко их почему-то. Смотрите сами.

Сначала у меня сложилось впечатление, что особых изменений нет. Но ничем утешить не могу, чем дальше в лес… есть, есть, и еще какие. Из основных – это три типа редакции: 1) первое - просто жесть. Кто читал, помнит персонажа Давида Флуга, судя по имени можно предположить, что он – еврейского происхождения. Положительный герой, один из самых чутких, внимательных друзей главного героя. Талантливый юноша-скрипач, которому, похоже, не суждено стать взрослым музыкантом – как всегда, чахотка. Так вот – в ПССном варианте срезается все это впечатление, срезаются целые моменты, где Флуг поступает благородно, и отдельные фразы тоже исчезают, характеризующие его как честного, смелого, незаменимого - настоящего товарища и талантливого будущего музыканта.

Быстрее птицы ринулся со своего места от столика "иноверцев" маленький, черноокий еврей Флуг, с пылающим взором и лихорадочными пятнами чахоточного румянца на щеках. В одну секунду пробежав длинное узкое пространство между классными партами, он очутился перед отцом Капернаумом, весь взволнованный, трепещущий и возбужденный.
- Господин священник! - прозвенел его надтреснутый от явного недуга голосок, - г. священник, выслушайте меня... Вы русский законоучитель - я еврейский юноша, ученик... Мы люди совершенно различных положений... Но, как и у всех людей, должна быть соединяющая их связь, так и у русского священника с еврейским юношей должно быть соединяющее их души звено... Это звено - чуткость... И она должна быть вам присуща, господин священник.
- Аминь! Истина, да будет так! - прогудел загробным голосом Каменский со своего места на первой парте. (Глава 1)


Это видишь ли... вы, русские, убеждены, что мы, евреи, за золото душу отдать готовы! А неправда это! Ложь! Сущая ложь!.. Еврей свое счастье понимает, и на деньги плюет, когда его счастье в другую сторону манит, - заключил Флуг, сияя своими черными прекрасными глазами. (Глава 9)

Юрий задохнулся... Мысль о потере университета казалась ему чудовищной и жуткой, как смерть. Флуг, казалось, видел страшную глухую борьбу в сердце своего товарища и изнывал от жалости и душевной боли за него.
Но вдруг Юрий как бы встряхнулся, выпрямился. Черные брови сомкнулись над гордыми, сияющими глазами.
- Я благословляю тебя, Флуг! - произнес он твердым голосом без малейшей в нем дрожи колебанья, - да, благословляю за твой совет... Завтра же иду к Мотору просить рекомендации на место... потому что... потому что... - Тут он задержался на минуту и произнес уже совсем новым, мягко зазвучавшим ласковым голосом:
- Потому что я страшно люблю мою мать! (Глава 9, там же)

А теперь пойдем: мы все хотим видеть тебя... и мой старый отец, и моя сестра, и моя скрипка. Да, и скрипка, которая, я чувствую, будет петь сегодня, для тебя, как никогда еще не пела моя скрипка! Для тебя одного! Слышишь?
Черные глаза маленького юноши вдохновенно блеснули.
- Я буду играть в честь тебя и твоей матери сегодня, как бог! - произнес он дрогнувшим голосом и, увлекая за собою Юрия, быстрыми шагами зашагал по платформе. (Глава 13)

И точно не Флуг, а другой кто-то, новый, прекрасный и таинственный стоял теперь на пороге, весь залитый кровавыми лучами заходящего солнца, и водил смычком...
Точно маленький черноокий гений сошел в бедную маленькую комнату... Сошел гений поэзии, музыки и звуков в маленькую комнату, гордый, непобедимый и чудно-прекрасный... Черные глаза Флуга, расширенные донельзя, как два огромные сверкающие полярные солнца, горели жутким, горячим огнем. На смертельно бледном, вдохновенно поднятом, значительном и тонком лице играли яркие чахоточные пятна румянца.
И он был победно прекрасен и горд, этот маленький торжествующий гений, - не Флуг, а другой кто-то, принявший на время маленькую скромную оболочку Флуга. Вдруг внезапно оборвались звуки... Очарование исчезло... Испарилось в миг, как сладко-розовый дурман...
Зачарованные неземными звуками гимназисты словно очнулись... Флуг стоял у стола и бледный с блуждающими, как смерть, но еще вдохновенными, полными экстаза глазами и говорил хриплым голосом:
- Ради Бога, воды! Или я задохнусь! (Глава 18)


Чарская показала себя стоящей выше всех предрассудков своего времени – для нее важны были черты характера, а не национальность (это не ИМХО, посмотрите статью литературоведа В.Приходько «Лидия Чарская: второе рождение»). Может быть, в издании Русской миссии просто укорачивали текст, и никаких негативных взглядов по отношению к определенной нации нет. Но за счет чего сокращать текст – вот вопрос. Поэтому, пусть меня обвинят в паранойе, но конкретней некуда – на стр.62 издания ПСС «Гимназистов» «прекрасная» сноска: в оригинале ее нет.

«Правительство, начиная с 1887 года, было вынуждено ограничить прием в высшие учебные заведения евреев, исповедующих иудаизм, поскольку они отличались неспокойным характером и оппозиционно-революционной настроенностью…»

Курсив мой, естественно. Если эта сноска взята из какого-либо источника – надо бы указать его, а если это мнение редактора, то это просто навязывание точки зрения. Иудей, значит, неспокоен и настроен… Это то же самое, когда в подъездах висят листовки – «Каждый кавказец - потенциальный террорист». Хотя во многих случаях сокращают и эмоции главного героя – Юрия Радина, тут уже не из-за национальности, а просто – слишком он эмоциональный. Ну и что, что у него мать умирает. Сдержанней надо быть, да.

2) второе – редактору (а это кстати, в сем томе - Вл.Зоберн, хотя я уже не очень доверяю именам – вполне возможен вариант студента из литинститута или вообще человека без филологического образования – издательство не настаивает на подобном образовании для редактора выпускаемых ими книг) , так вот, ему надоедает глава, и он просто, без всяких причин, удаляет несколько последних абзацев почти в каждой главе. Объем текста – почти страница иногда. Так что вот, что мы теряем. И еще мелочь – в ПСС нет ни одного названия глав у «Гимназистов» – а в оригинале есть, как видите. И очень точные. Меткие. Лично я не люблю безликие главы. Названия нужны и читателю, и писателю.

3) ну и совсем оригинальное, свойственное, пожалуй, только этому, 43 тому. Потому что, как мне показалось, «Гимназисты» совсем особенное произведение Чарской – оно больше напоминает Кассиля и Пантелеева. Не точно такое же, как Республика Шкид или Кондуит со Швамбранией, но оно очень далеко от институтских ее же повестей. Тут много гимназического и вообще жаргона, сленга. И упоминается, что гимназисты КУРЯТ (естественно, в ПСС они НЕ КУРЯТ). Ну и вообще в оригинале говорится, что они не «ангелы», обычные старшеклассники, «басистые и бородатые». Я всегда думала, что в православных книгах должны всякие герои быть – не только ангелы. Ничего подобного – в ПСС схватили этих самых гимназистов хулиганистых, причесали, форму почистили, фуражки поправили. Про вредные привычки говорить запретили, а уж выражаться – ни в коем случае! Предлагаю вам порадоваться на те выражения, которые отобрали у бедных школяров. Вероятно, они очень неприличные. Не дай Бог, дети, читающие так называемую «Чарскую», научатся таким же и будут с радостью повторять.

- Ни аза (замена в ПСС – «совсем») годов не знаю!

- Видал миндал!

- И чего вонзился, о-о!

…шут возьми!

Ну и еще много подобного. А на сладкое – суперфраза, посмотрите какие метаморфозы… Это момент, когда на гимназической вечеринке Миша Каменский произносит речь о матери.


Оригинал: Она, все она, постоянно она, этот земной ангел, приставленный к вам Владыкою неба! Господа! у меня нет матери...

ПСС: Она, все она, постоянно она, этот земной ангел, приставленный к вам Владыкою Неба Господом! У меня нет матери...

И вопрос ко всем. Почему армянин Соврадзе в ПСС стал грузином? Это более «приличная» национальность? Я, конечно, понимаю, что окончание «–дзе» больше свойственно грузинским фамилиям. Но все же…



«Прощение всех грехов. Быстро. Недорого. Посредством Эоловой арфы» (о томе 53 ПСС Л.Чарской. М., «Русская миссия», 2008г.)


Завершая полное собрание, «Русская миссия» выпустила предпоследним томом некое произведение «Эолова арфа». У Л.Чарской такого не имеется. Повесть таинственная, со старинными замками и привидениями. Но ничего таинственного на самом деле нет – хоть и не писала Лидия Алексеевна повести «Эолова арфа», зато некогда, в 1916 году, выпустила роман для взрослого читателя, который назывался «Чужой грех». Он начинается теми же словами, что и вышеуказанная повесть. Название романа оригинальное, содержит в себе загадку, раскрытую внутри повествования. А друзья-редакторы (в этот раз новое лицо – Мария Пухова) просто и как обычно (ведь должно быть что-то общее в собрании сочинений) переименовали художественное произведение. И отнюдь не для благозвучия. Здесь важно было отвлечь внимание от большой доли содержания, которое вырезано – именно в ней говорилось о каком-то «чужом грехе». Теперь же, главной темой стал замок с висящей в саду Эоловой арфой. Вполне подходит для детей «среднего и старшего возраста», как и указано на титульном листе тома ПСС. Не спорю с этим. Спорю с тем, стоило ли вообще помещать роман в собрание, изуродовав его до безобразия?
Складывается впечатление, что это сделано только для того, чтобы у редактора Пуховой была возможность написать «свое» произведение. А что – имя на обложке известное. Это удобно – не надо делать лишних усилий – пиши на основе, на всем готовеньком, на уже существующем материале текста, а потом скромно ставь свое имя внизу: лит.обработка такой-то. Чего проще? Я уже не говорю о том, что эти странные действия оплачиваются издательством.
«Чужой грех» настолько «другой», настолько отличен от этого тома ПСС, что нет возможности и смысла сравнивать их. Потрясают некоторые исправления редактора, не поддающиеся никакой нормальной логике – Александр переименовывается в Ивана (???). Место жительства главной героини называется Т. (по дальнейшему описанию понятно, что это город Тверь). Редакторское перо лихо и банально заменяет его городом Энском. Городов «Энск» в литературе сотни. Из-за постоянных купюр тех частей текста, которые в детской книге неуместны, смысл повествования просто теряется, становится малопонятным из-за постоянных неувязок. Вот мать героини задумалась, описываются ее размышления. Затем они резко обрываются похоронами этой самой матери героини… Естественно, вырезана сцена смерти – но если уж вырезать ее, надо было подумать, чем ее заменить. А уже в других главах редактор не смущается и придумывает разную отсебятину. Не говорю уже об окончании романа, которое полностью переписано литературным обработчиком в ином ключе, нежели у Л.А.Чарской. Это напоминает работу издателей другого тома ПСС, включающего в себя повесть «Утешение» - очень вольную переделку романа Чарской «Солнце встанет».
Прежние редакции томов ПСС кажутся детским лепетом по сравнению с тяжеловесной поступью М.Пуховой по страницам книги «Чужой грех». Большое желание написать свою повесть в данном случае перевесило, и обычные функции редактора были забыты. А жаль.

@темы: сравнение, "Вечера княжны Джавахи", "Тасино горе", "Газават", "Гимназисты", Чарская, "Ради семьи", "Генеральская дочка", "Сибирочка", "Сфинкс", "Чужой грех", ПСС

---

Новый сборник взрослых рассказов "Во имя любви". Рассказы о женском сердце

[change-ange]

Вышел в "Олма Медиа Групп", в серии "Классика в иллюстрациях" том рассказов Чарской, составленный из трех дореволюционных сборников: "Проблемы любви" (для взрослого читателя), "Жизнь идет" и "Свои, не бойтесь" (для юношества). Очень красивое подарочное издание, на мелованной бумаге, с цветными иллюстрациями - картинами известных и малоизвестных художников, а также с иллюстрациями И.Гурьева.

@темы: рассказы, Чарская, "Жизнь идет", "Проблемы любви", "Свои, не бойтесь!", переиздание

---

Княжна Джаваха жила, жива и будет жить )

[kate1512]

Из воспоминаний Анастасии Ширинской " Бизерта. Последняя стоянка":

" Еще наши матери увлекались книгами Лидии Чарской, переживали трагическую судьбу учившейся в Смольном грузинской княжны Нины Джаваха.
У мамы в Екатерининской гимназии преподавал Закон Божий отец Филимон, который ранее преподавал в Смольном и знал Нину. Ученицы на уроке старались отвлечь его от занятий, чтобы послушать историю любимой героини".

А интересно, прототип (кроме автора, конечно) у Нины был? Если обсуждали уже, то извините, я совсем не помню.

@темы: Чарская

---

С Днем рождения!

[Jeannette au cerceau]

С Днем Рождения, любимое Сообщество

---

С Новым Годом!

[telwen]

Поздравляю всех с Новым Годом!
Простите что мало делала для вас, и почти не выполнила свои прошлогодние обещания...
Но сообщество живет. Спасибо  Jeannette au cerceau и  ess и всем-всем-всем!
Пусть следующий год принесет нам всем только хорошее!

---

Княжна Дубровина

[Jeannette au cerceau]

Книга Евгении Тур - одна из новинок Энаса.
Читаю с превеликим удовольствием: жизненная история маленькой Анюты, в меру драматичная, вполне реалистичная, не излишне сентиментальная. Красивый литературный язык. Мне нравится главная героиня, маленькая девочка, очень рано оставшаяся сиротой… Анюту взял на воспитание небогатый дядюшка, воспитывавший своих пятерых детей мал мала меньше. Девочку полюбили в новой семье, но вследствие сиротства дядюшка очень баловал малышку, ее любимым словом было властное “Хочу”! Так как Анюта была бедовая и немного вспыльчивая, ее характер не мог не испортится еще больше от чрезмерного потакания капризам. И вот тут автор прекрасно показывает, как можно повлиять на капризного ребенка не наказанием, а лаской и пониманием: “Бывало закапризничает Анюта, а Маша поглядит на нее добрыми глазами, покачает головой – и стихнет Анюта. Анюта вспылит, слова так и бегут, так и сыплются, а Маша выслушает ее внимательно молча и скажет:
- Ты все сказала?
- Все.
- Ну, теперь выслушай и меня, - тогда Маша принималась говорить разумно и ласково, и, если ей не удавалось уговорить Анюту, она прибавляла:
- Не огорчай меня и папочку.
И Анюта переставала спорить”.
Вот такие мои впечатления от первых 50 страниц, с огромным интересом продолжу чтение, ведь Анюту и ее близких многое ждет впереди!
Единственный минус издания лично для меня – это оформление. Рисунок на обложке – явное подражание картине Уистлера “Симфония в белом №2” (“Девушка в белом”)…зачем? Нельзя было выдумать что-то оригинальное? Кроме того, милая девушка, изображенная на обложке, одета по моде 1910-х годов, а в повести есть указания на время действия: Анюта с тетушкой ездили в театр на спектакль "Скупой", где играл Щепкин. Согласно википедии, в Малом театре давали этот спектакль в 1830 году.

@темы: Евгения Тур, новинки Энаса

---

Пожалуйста...

[telwen]

Я не знаю как сказать. Простите, если пишу невнятно…
Я очень прошу вас помочь Галине Николаевне Хондкариан.
Она – главный редактор «Энаса», и без нее никогда не вышли бы в свет те книги которые мы любим. Она сделал возможным издание книг Александры Анненской, Веры Махцевич, Елизаветы Кондрашовой. Новая «Чарская» серии – тоже ее идея.
Удивительный, светлый, энергичный человек, любящий книги, любящий свое дело…
Всегда готова помочь, выслушать, поддержать…
Теперь она тяжело больна. Срочно нужны деньги на лечение.

Обращение ее коллеги Елены:
Друзья, коллеги, родственники, я обращаюсь к Вам с просьбой и очень надеюсь что меня поймут правильно.
Близкому и родному для меня человеку, прекрасной, доброй и невероятно отзывчивой женщине, Хондкариан Галине Николаевне (в девичестве Ланчикова) требуется помощь.
Диагноз страшный: аденокарцинома легких (полное описание есть в выписках: http://vk.com/public82767971?z=album-82767971_208216392
В ноябре, 20.11.2014г., была проведена операция институте им.Герцена в объеме резекции нижней доли правого легкого, удален основной очаг, но осталиcь множественные мелкие метастазы в обеих долях легких которые не поддаются оперативному лечению.
Необходима срочная химиотерапия!

Каждую неделю в легких собирается около 1 литра жидкости ,которую периодически пунктируют , для того чтобы Галина Николаевна могла хотя бы как-то дышать..... спать .... жить....
Галина Николаевна прошла многих врачей химиотерапевтов в Москве. Ей предложили дополнительные исследования, НО следующая возможная ближайшая запись только на 20 января!!!!!
Мы через близких друзей-врачей сделали запрос в одну из клиник Израиля, которая специализируется именно на лечении данной патологии, и точно знаем, что лечение в данной клинике дает положительные результаты и они не единичные. Галину Николаевну готовы встретить и начать лечение уже до нового года. Я разговаривала с людьми, которые проходили аналогичный курс химио и лучевой терапии, это действительно похоже на волшебство, болезнь отступает.
Я долго уговаривала Галину Николаевну ,на разглашение информации о состоянии ее здоровья и на то ,что теперь пришло время не другим помогать, а подумать о себе.
Друзья мне нужно собрать 1 млн 800 тыс рублей для того, чтобы попробовать спасти жизнь этому человеку.
Я очень прошу всех помочь мне в этом! Мы очень будем благодарны Вам за каждый рубль, которым вы сможете поддержать, каждое доброе слово, перепост.

С Уважением и Надеждой,
Елена Никитенко

Реквизиты для перевода денежных средств:
1. Номер счет Яндекс.Деньги:
410012711421368
0,5% — за перевод из кошелька;
2% — за перевод с карты Visa или MasterCard.
2. Карта: VISA CLASSIC Сбербанка: 4276 3800 5044 0861
Держатель карты: ГАЛИНА НИКОЛАЕВНА Х.
Номер счета карты: 408 17 810 2 38044683260



Инструкции по переводу денег:
Как перевести деньги на Яндекс.Кошелек с телефона: http://www.kakprosto.ru/kak-77562-kak-perevesti-dengi-s-telefona-na-yandeks-koshelek
Как перечислить деньги на Яндекс.Кошелек из терминала, системы онлайн банкинга, через «Евросеть», «Связной»: http://www.kakprosto.ru/kak-242238-kak-perechislit-dengi-na-koshelek-yandeks

Группа вконтакте: http://vk.com/public82767971
Сообщение для перепоста в ВК: http://vk.com/public82767971?w=wall-82767971_2
Сообщение на Фейсбуке: https://www.facebook.com/pages/%D0%A1%D0%B1%D0%BE%D1%80-%D1%81%D1%80%D0%B5%D0%B4%D1%81%D1%82%D0%B2-%D0%BD%D0%B0-%D0%BB%D0%B5%D1%87%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5-%D0%93%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%BD%D0%B5-%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B5-%D0%A5%D0%BE%D0%BD%D0%B4%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B0%D0%BD/647889231986452?pnref=story

Я прошу у вас помощи или перепоста.
Такие люди как она, должны жить.

---

солнцевы из первых рук!!!

[ess]

Купил несколько номеров русского вестника за 1887, где есть текст Детей солнцевых в оригинале не прошедший редактуру Марии Волконской