Записи с темой: текст (245)
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
ЧАРСКАЯ: СТРАНИЦЫ НАШЕЙ ИСТОРИИ. ГОСУДАРИ И ИМПЕРАТОРЫ РОССИЙСКИЕ

"Ждать пришлось недолго. Спустя несколько минут дверь широко распахнулась и в класс вошла небольшого роста тоненькая дама, с большими выразительными карими глазами, ласково глядевшими из-под низко надвинутой на лоб меховой шапочки, с длинным дорогим боа на шее поверх темного, чрезвычайно простого коричневого платья.

С нею была Maman и очень высокий широкоплечий плотный офицер, с открытым, чрезвычайно симпатичным, чисто русским лицом.

— Где же Государыня? — хотела я спросить Нину, вполне уверенная, что вижу свиту Монархини, но в ту же минуту почтительно выстроившиеся между скамей наши девочки, низко приседая, чуть не до самого пола, проговорили громко и отчетливо, отчеканивая каждый слог:

— Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!
И тотчас же за первой фразой следовала вторая на французском языке:
— Nous avons l'honneur de saluer Votre Majeste Imperial!
Сомнений не было. Передо мною были Государь и Государыня.
"Так вот они!" — мысленно произнесла я, сладко замирая от какого-то нового, непонятного мне еще чувства.

В моем впечатлительном и несколько мечтательном воображении мне представлялась совсем иная Царская Чета. Мысль рисовала мне торжественное появление Монархов среди целой толпы нарядных царедворцев в богатых, золотом шитых, чуть ли не парчовых костюмах, залитыми с головы до ног драгоценными камнями...
А между тем передо мною простое коричневое платье и военный сюртук одного из гвардейских полков столицы. Вместо величия и пышности простая, ободряющая и милая улыбка.

— Здравствуйте, дети! — прозвучал густой и приятный бас Государя. — Чем занимались?

Maman поспешила объяснить, что у нас урок немецкого языка, и представила Царской Чете m-lle Арно и учителя. Государь и Государыня милостиво протянули им руки.
— А ну-ка, я проверю, как вы уроки учите, — шутливо кивнул нам головою Государь и, обведя класс глазами, поманил сидевшую на первой скамейке Киру Дергунову.

У меня замерло сердце, так как Кира, славившаяся своею ленью, не выучила урока — я была в этом уверена. Но Кира и глазом не моргнула. Вероятно, ее отважная белокурая головка с вздернутым носиком и бойкими глазенками произвела приятное впечатление на Царскую Чету, потому что Кира получила милостивый кивок и улыбку, придавшие ей еще больше храбрости. Глаза Киры с полным отчаянием устремились на учителя. Они поняли друг друга. Он задал ей несколько вопросов из прошлого урока, на которые Кира отвечала бойко и умело.

— Хорошо! — одобрил еще раз Государь и отпустил девочку на место.
Потом его взгляд еще раз обежал весь класс, и глаза его остановились на миг как раз на мне. Смутный, необъяснимый трепет охватил меня от этого проницательного и в то же время ласково-ободряющего взгляда. Мое сердце стучало так, что мне казалось — я слышала его биение... Что-то широкой волной прилило к горлу, сдавило его, наполняя глаза теплыми и сладкими слезами умиления. Близость Монарха, Его простое, доброе, отеческое отношение, — Его — великого и могучего, держащего судьбу государства и миллионов людей в этих мощных и крупных руках, — все это заставило содрогнуться от нового ощущения впечатлительную душу маленькой девочки. Казалось, и Государь понял, что во мне происходило в эту минуту, потому что глаза его засияли еще большею лаской, а полные губы мягко проговорили:

— Пойди сюда, девочка.
Взволнованная и счастливая, я вышла на середину класса, по примеру Киры, и отвесила низкий-низкий реверанс.
— Какие-нибудь стихи знаешь? — снова услышала я ласкающие, густые, низкие ноты.
— Знаю стихотворение "Erlkonig", — тихо-тихо ответила я.
— Ihres Kaiserliche Majestat прибавляйте всегда, когда Их Величества спрашивают, — шепотом подсказал мне учитель.

Но я только недоумевающе вскинула на него глаза и тотчас же отвела их, вперив пристальный, не мигающий взгляд в богатырски сложенную фигуру обожаемого Россией Монарха.
"Wer reitet so spat durch Nacht und Wind?.." — начала я робким и дрожащим от волнения голосом, но чем дальше читала я стихотворение, выученное мною добросовестно к предыдущему уроку, тем спокойнее и громче звучал мой голос, и кончила я чтение очень и очень порядочно.

— Прекрасно, малютка! — произнес милый бас Государя. — Как твоя фамилия?
Его рука, немного тяжелая и большая, настоящая державная рука, легла на мои стриженые кудри.

— Влассовская Людмила, Ваше Императорское Величество, — догадалась я ответить.
— Влассовская? Дочь казака Влассовского?
— Так точно, Ваше Императорское Величество, — поспешила вмешаться Maman.

— Дочь героя, славно послужившего родине! — тихо и раздумчиво повторил Государь, так тихо, что могли только услышать Государыня и начальница, сидевшая рядом. Но мое чуткое ухо уловило эти слова доброго Монарха.

— Approche, mon enfant (подойди, мое дитя)! — прозвучал приятный и нежный голосок Императрицы, и едва я успела приблизиться к ней, как ее рука в желтой перчатке легла мне на шею, а глубокие, прелестные глаза смотрели совсем близко около моего лица.

Я инстинктивно нагнулась, и губы Государыни коснулись моей пылавшей щеки.

Счастливая, не помня себя от восторга, пошла я на место, не замечая слез, текших по моим щекам, не слыша ног под собою...

Царская Чета встала и, милостиво кивнув нам, пошла к двери. Но тут Государь задержался немного и крикнул нам весело, по-военному:
— Молодцы, ребята, старайтесь!
— Рады стараться, Ваше Императорское Величество! — звонко и весело, не уступая в искусстве солдатам, дружно крикнули мы.

Как только Государь с Государыней и начальницей вышли в коридор, направляясь в старшие классы, нас быстро собрали в пары и повели в зал.

Наскоро, суетясь и мешая друг другу, наши маленькие музыкантши уселись за рояли, чтобы в 16 рук играть тщательно разученный марш-полонез, специально приготовленный к царскому приезду.

Сзади них стояла толстенькая, старшая музыкальная дама, вся взволнованная, с яркими пятнами румянца на щеках.
— Идут! Идут! — неистово закричали девочки, сторожившие появление Царской Четы у коридорных дверей.

Музыкальная дама взмахнула своей палочкой, девочки взяли первые аккорды... Высокие Гости в сопровождении Maman, подоспевших опекунов, институтского начальства и старших воспитанниц, окруживших Государя и Государыню беспорядочной гурьбой, вошли в зал и заняли места в креслах, стоявших посередине между портретами Императора Павла I и Царя-Освободителя.
Приветливо и ласково оглядывали Высочайшие Посетители ряды девочек, притаивших дыхание, боявшихся шевельнуться, чтобы не упустить малейшего движения дорогих гостей.

Мы не сводили глаз с обожаемых Государя и Государыни, и сердца наши сладко замирали от счастья.

Музыкальная пьеса в 16 рук окончилась, вызвав одобрение Государя и похвалу Государыни. Вслед за тем на середину вышла воспитанница выпускного класса Иртеньева и на чистейшем французском языке проговорила длинное приветствие — сочинение нашего Ротье — с замысловатым вычурным слогом и витиеватыми выражениями. Государыня милостиво протянула ей для поцелуя руку, освобожденную от перчатки, — белую маленькую руку, унизанную драгоценными кольцами.

Затем вышла воспитанница 2-го класса, добродушная, всеми любимая толстушка Баркова, и после низкого-низкого реверанса прочла русские стихи собственного сочинения, в которых просто и задушевно выражалось горячее чувство любящих детей к их незабвенным Отцу и Матери.

Государь был, видимо, растроган. Государыня с влажными и сияющими глазами обняла обезумевшую от восторга юную поэтессу.
Потом все наши окружили рояль с севшею за него воспитанницею, и своды зала огласились звуками красивой баркароллы. Молодые, сочные голоса слились в дружном мотиве баркароллы с массою мелодий и переливов, искусными трелями и звонкими хорами. Во время пения Высочайшие Гости покинули свои места и стали обходить колонны институток. Они милостиво расспрашивали ту или другую девочку о ее родителях, успехах или здоровье. Увидя два-три болезненных личика, Государь останавливался перед ними и заботливо осведомлялся о причине их бледности. Затем обращался с просьбою к следовавшей за ними Maman обратить внимание на болезненный вид воспитанниц и дать возможность употреблять самую питательную пищу. Как раз когда он проходил мимо нашего класса, мой взгляд упал на Нину. Бледная, с разгоревшимися глазами трепетно вздрагивающими ноздрями, она вся превратилась в молчаливое ожидание. Государь внезапно остановился перед нею.

— Твое имя, малютка?
— Княжна Нина Джаваха-алы-Джамата, — звонким гортанным голоском ответила Нина.
Государь улыбнулся доброй улыбкой и погладил глянцевитые косы девочки.

— Твоя родина Кавказ? — спросила по-русски Государыня.
— Так точно, Ваше Величество! — произнесла Нина.
— А ты любишь свою родину? — спросил Государь, все еще не спуская руки с чернокудрой головки.
-
- Что может быть лучше Кавказа! Я очень-очень люблю мой Кавказ! — пылко, забывая все в эту минуту, воскликнула Нина, блестя глазами и улыбкой, делавшей прелестным это гордое личико, смело и восторженно устремленное в лицо Монарха.

— Charmant enfant! — тихо проговорила Государыня и о чем-то заговорила с начальницей.

Видя, что Высочайшие Гости собираются отъехать, институтский хор грянул "Боже, Царя храни", законченный таким оглушительно-звонким "ура!", которое вряд ли забудут суровые институтские стены.
Тут уже, пренебрегая всеми условными правилами, которым безропотно подчинялись в другое время, мы бросились всем институтом к Монаршей Чете и, окружив ее, двинулись вместе с нею к выходу. Напрасно начальство уговаривало нас опомниться и собраться в пары, напрасно грозило всевозможными наказаниями, — мы, послушные в другое время, теперь отказывались повиноваться. Мы бежали с тем же оглушительным "ура!" по коридорам и лестницам и, дойдя до прихожей, вырвали из рук высокого внушительного гайдука соболью ротонду Императрицы и форменное пальто Государя с барашковым воротником и накинули их на царственные плечи наших гостей.

Потом мы надели теплые меховые калоши на миниатюрные ножки Царицы и уже готовились проделать то же и с Государем, но он вовремя предупредил нас, отвлекая наше внимание брошенным в воздух носовым платком. Какая-то счастливица поймала платок, но кто-то тотчас же вырвал его у нее из рук, и затем небольшой шелковый платок Государя был тут же разорван на массу кусков и дружно разделен "на память" между старшими.

— А нам папироски, Ваше Величество! — запищали голоса маленьких, видевших, что Государь стал закуривать.
— Ах вы, малыши, вас и забыли! — засмеялся он и мигом опустошил золотой портсигар, раздав все папиросы маленьким.
— Распустите детей на три дня! — в последний раз прозвучал драгоценный голос Монарха, и Царская Чета вышла на подъезд.

Оглушительное "ура!" было ответом — "ура!" начатое в большой институтской швейцарской и подхваченное тысячной толпой собравшегося на улице народа. Кивая направо и налево, Высочайшие Гости сели в сани, гайдук вскочил на запятки, и чистокровные арабские кони, дрожавшие под синей сеткой и мечущие искры из глаз, быстро понеслись по снежной дороге.

Мы облепили окна швейцарской и соседней с нею институтской канцелярии, любуясь дорогими чертами возлюбленных Государя и Государыни.

— Господи, как хорошо! Как я счастлива, что мне удалось видеть Государя! — вырвалось из груди Нины, и я увидела на ее всегда гордом личике выражение глубокого душевного умиления.
— Да, хорошо! — подтвердила я, и мы обнялись крепко-крепко...
Наше восторженное настроение было прервано Манею Ивановой.

— Как жалко, mesdam'очки, что Государь с Государыней не прошли в столовую, — чистосердечно сокрушалась она.
— А что?
— А то, что, наверное бы, нас кормить стали лучше. А то котлеты с чечевицей, котлеты с бобами, котлеты и котлеты. С ума можно сойти...

Но никто не обратил внимания на ее слова и не поддержал на этот раз Маню; все считали, что напоминание о котлетах в эту торжественную минуту было совсем некстати. Всех нас охватило новое чувство, вряд ли даже вполне доступное нашему пониманию, но зато вполне понятное каждому истинно русскому человеку, — чувство глубокого восторга от осветившей нашу душу встречи с обожаемым нами, бессознательно еще, может быть, великим Отцом великого народа.

И долго-долго после того мы не забыли этого великого для нас события..." ("Записки институтки")

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3751

Интересно, тогда было принято все, связанное с царской фамилией, писать с заглавных букв (типа "Царская Чета") или это личная заморочка Чарской?.. В издании "Терры" - с маленьких, а в имеющемся у меня файле - правда, не знаю, с какого издания он делался - с заглавных...

@темы: Цитаты, текст, ссылки, Чарская, Записки институтки

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
ЧАРСКАЯ: СТРАНИЦЫ НАШЕЙ ИСТОРИИ. ГОСУДАРИ И ИМПЕРАТОРЫ РОССИЙСКИЕ

"Вскоре на ее месте появилась другая фигура, величественная, царственная, прекрасная, в андреевской ленте. Опираясь на руку юного пажа, она быстро приблизилась к гренадерам.

Едва она ступила на крыльцо, как раздались громкие, восторженные крики:
— Да здравствует государыня императрица Елизавета Петровна! Да здравствует матушка-царица! Да здравствует дочь Великого Петра!
— Что вам надобно, дорогие друзья мои? — прозвучал нежный голос недавней опальной царевны, теперь уже всесильной русской государыни, когда восторженные голоса приутихли.

Как один человек все 300 гренадер повалились в ноги.
— Матушка! Родная! Не оставь! Разреши! Лебедь наша белая!
— Что? Что такое? Не пойму вас, милые!

Тогда поднялся один из гренадер на ноги, вытянулся в струнку, выступил вперед. Елизавета увидела перед собой черноглазого богатыря-солдата с открытым, честным лицом.

"Где я встречала этого молодца?" — произнесла она мысленно. И тотчас же вспомнила темную ноябрьскую ночь, безумный бег, безумное преследование, занесенную над ее головою саблю, крик насмерть перепуганного пажа и упавшего к ее ногам гренадера, принявшего ее за шпиона... Яркой картиной пронеслась перед ней вся эта недавняя сцена. Елизавета узнала в черноглазом гренадере того, который чуть было не убил ее несколько дней назад, и ласково положила руку на плечо стоявшего перед ней богатыря.

— Говори, голубчик, что надо? — произнесла мягко государыня.
— Матушка-царица! — произнес взволнованно солдат. — Будь милостива... исполни первую нашу просьбу: прими на себя звание капитана нашей первой гренадерской роты...

Елизавета задумалась на минуту. Чудесная улыбка скользнула по ее алым устам. Глаза сделались влажными от слез.
— Спасибо за честь, братцы! Охотно принимаю вашу просьбу. Отныне объявляю себя капитаном лейб-компанской гренадерской роты. Л вам всем, верные мои гренадеры, за то, что вы помогли мне добыть отцовский престол, дарую дворянское достоинство...

— Ура! — громовым раскатом раздалось из глоток. Но все сразу смолкло, когда Елизавета подала знак рукою, что еще желает что-то сказать.

— Представляю вам первого поручика новой роты. Прошу любить и жаловать! — произнесла громко императрица, выдвинув вперед Андрюшу.
— Спасибо, матушка! Спасибо, родная, голубушка наша! Слыхали мы про верную его тебе службу, и счастливы, что он будет в нашей роте, — зашумели солдаты, снова повалившись в ноги государыне.

— Доволен ты? — обратилась Елизавета к своему пажу, когда, распростившись с друзьями-гренадерами, она снова вошла в горницу.
— Государыня! Светлое солнышко мое! Не по заслугам награда! — произнес Андрюша, рухнул на колени перед императрицей и зарыдал.
— Что с тобой? Что с тобой, мой мальчик? — произнесла Елизавета, не привыкшая видеть слез на глазах своего любимца.
— Государыня, золотая моя! Царица моя ласковая! — судорожно шептал Андрюша, — не надо мне ни чинов, ни наград... одна просьба только к тебе будет — пощади моего отца, государыня!

Елизавета молча взглянула на своего верного пажа. Что-то необычное, непонятное для мальчика сквозило в ее взоре.
— Твой отец был верным слугою Анны? — спросила она.
— Да, государыня! — отвечал тихо Андрюша.
— Он со шпагой в руках хотел защитить свою правительницу?
— Да! — еще тише произнес Андрюша, чувствуя, что вина его отца велика.
— Он готов был убить первого, кто поднял руку на тех, кому он поклялся служить верой и правдой?
— Да! — чуть слышно прошептал мальчик.
— Твой отец верный и честный подданный, — задумчиво произнесла Елизавета. — Пойди объяви своему отцу, что императрица не только жалует ему свободу, но награждает его за верную службу и храбрость чином полковника и призывает его служить отныне себе. И если он присягнет так же верно служить мне, как служил до сих пор принцессе Анне Леопольдовне, то его ждут еще другие милости.
С тихим криком восторга Андрюша бросился целовать руки своей благодетельницы...

— Бог и государыня даруют тебе жизнь, батюшка! Ее Величество жалует тебя чином за храбрость и верность! — широко распахнув двери каморки и бросаясь в объятия к отцу, вскричал Андрюша, быстро разрезая кинжалом связывающие веревки.

— Дитя мое! Дорогое дитя! И не кто иной, как ты явился ко мне вестником радости! — произнес арестованный, горячо обнимая сына.
Андрюша покрыл руки отца поцелуями.
— Как я счастлив, батюшка! Родной мой! — шептал он, ласкаясь к нему. — Теперь мы снова будем вместе, уже неразлучны с тобою... Теперь оба отдадим себя целиком на службу милостивой царице. Не правда ли, батюшка?

— Нет, Андрюша, милый сын мой, нам не суждено служить вместе, — произнес тихим, взволнованным голосом Долинский. — Ты служил верой и правдой твоей государыне. Отдай все силы свои за нее, отдай твою молодую жизнь, если этого потребует судьба... Не мне учить тебя. Ты Долинский, а Долинские умеют быть верными слугами отечеству. А... я... я... пойми меня, Андрюша, мальчик мой любимый, я не могу служить новой государыне, не могу принять ее милостей... Я дал торжественную клятву служить государю Иоанну Антоновичу и его государыне-матери и должен сдержать ее.

— Батюшка! — весь дрожа, кинулся к отцу Андрюша.
— Да, милый! Мы, Долинские, не созданы клятвопреступниками, нарушителями присяги... Я знаю свой род. Служи же верой и правдой новой царице, мальчик, а я... я... если мне не позволят следовать за принцессой Анной Леопольдовной, келья монастыря будет мне теперь убежищем... Я постригусь в монахи и буду молиться за тебя и за покойную Наташу!.. А теперь ступай. Отнеси мой ответ государыне, поблагодари ее за милость, оказанную мне. Мы еще увидимся. Иди же, мальчик!

Андрюша бросился, стоная, к отцу, обнял его ноги, покрыл поцелуями руки и быстро выбежал из комнаты, боясь разрыдаться.

Он нашел императрицу на балконе. Она стояла там, глядя на собравшуюся под окнами ее дворца толпу.

Колокола всех петербургских соборов и церквей звонили как в светлый праздник. То сзывали народ присягать новой государыне. Улицы кишели тем же народом. Царский дворец был окружен со всех сторон. Елизавета стояла, кланялась, улыбалась. Утро чуть брезжило первой улыбкой. Ноябрьские утра темны, но, тем не менее, народные толпы разглядели стоявшую на балконе государыню и приветствовали ее шумными радостными кликами.

Андрюша приблизился к ней, тихо взял ее руку и молча прижал к губам.

— Это ты, господин поручик? — весело окликнула его Елизавета. — Принес вести от отца? Да?
— Государыня, — скорбным голосом сказал мальчик, — прости его... он отказывается от милостей... Он хочет идти в монахи...
— Я так и знала! Отец такого сына не мог ответить иначе! — произнесла Елизавета. — Дай Бог, чтобы и у меня было побольше таких слуг.
И государыня нежно обняла склоненную перед ней черную головку пажа". ("Паж цесаревны")

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3746

@темы: История, Цитаты, текст, ссылки, Чарская, Паж цесаревны

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Библиотека Некрасова (тоже из Красноярска) отметила юбилей Чарской цитированием ее стихотворения. Процитируем и мы.

Зима
Кто в пуховой шубке белой
Легкой поступью и смелой
Вышел в час утра?
На кудрях ее пушистых
Много блесток золотистых,
Много серебра.
Эти локоны седые,
Крупно в кольца завитые,
Бьются о плечо.
На губах зари багрянец,
На щеках живой румянец
Пышет горячо.
Рукавичкою взмахнула —
Раз! Куда бы ни взглянула,
Застлан бел ковер…
Новый взмах — и речка стала,
Та, что звонко лепетала
С давних пор.
Кверху руку поднимает —
Вмиг деревья накрывает
Чистым серебром.
По вершинам бродят взоры —
И роскошные узоры
Вытканы кругом!
Эта белая шубейка
Всем знакома, чародейка,—
Матушка-зима.
С легкой поступью небрежной,
С пеленою белоснежной,—
Вот она сама!
Припасайте ж в эту пору
Снеговую, детки, гору,
На реке каток,
Благо солнечный и ясный,
Чуть морозный, но прекрасный
Выдался денек!

Отсюда: vk.com/wall-71762993_21045

@темы: текст, Стихотворения, ссылки, Чарская

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Теперь нашу новую находку - повесть для детей Чарской "Что было в сером доме" можно прочитать целиком.

Файл здесь - vk.com/doc146990166_684348553?hash=t2OwafkM0QLj...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3605

@темы: текст, ссылки, Чарская, Задушевное слово, Что было в сером доме

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Теперь нашу новую находку - повесть для детей Чарской "Порт-Артурский Вася. Приключения русского мальчика, побывавшего в плену у японцев" (под псевдонимом Ал.Лидиев) можно прочитать целиком.

Файл лежит здесь - vk.com/doc146990166_684348522?hash=gDuLj51BNULJ...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3604

@темы: текст, ссылки, Чарская, Задушевное слово, Порт-Артурский Вася

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
ЧТО БЫЛО В СЕРОМ ДОМЕ.
РАССКАЗ Л. А. Чарской. Окончание

VIII

К счастью, мы шли очень недолго. Ноги мои совсем ослабели, так что я не могла бы долго идти.

Через 5-10 минут перед нами, как из-под земли, выросло большое белое здание. Всё еще не отпуская моей руки, мой спутник поднялся со мною по узкой лестнице во второй этаж и втолкнул меня куда-то, где было тепло и светло и хотя не особенно уютно, но гораздо более, чем в сыром подвале только что оставленного серого дома.

За столом сидел какой-то офицер, в сюртуке со светлыми пуговицами, с очками на строгом, сурово нахмуренном лице.

- Вот, ваше высокоблагородие, привел вам маленькую воровку, - вытягиваясь в струнку перед офицером, сказал мой спутник, подталкивая меня вперед, - давеча на улице у прохожего господина бумажник из кармана вытащила.

- Хорошо, Иванов, оставь нас с девочкой одних, ступай! - сказал офицер.

Когда мой спутник удалился, он сделал мне знак приблизиться к столу.

Минут пять он внимательно и зорко оглядывал меня. Мне как-то жутко и неловко становилось от этого взгляда. Потом глаза офицера проницательным взором впились в мои глаза.

- Ты утащила бумажник, девочка? - спросила он таким голосом, от которого я задрожала с головы до ног.

Я молчала, потупив глаза. Мне стало жутко-жутко под этим проницательным взглядом.

Минуты тянулись долго, убийственно долго. Но вот наконец я с трудом подняла глаза.

- Я не воровка! - сказала я, собравшись с духом.

- Не воровка? - удивленно приподнял брови офицер, - а кто же научил тебя украсть кошелек?

- Ах! - вырвалось у меня, - вы правду сказали, меня научили злые люди, которые, которые… - начала было я с горячностью и вдруг неожиданно прервала свою речь.

Передо мною, как живое, выплыло худенькое бледное личико Глаши, и я услышала её милый надтреснутый голос:

«Что бы ни было, Катя, не выдавай моего отца! Я на тебя надеюсь».

И вспомнив это, я смолкла, как виноватая.

- Ну, что же, девочка? Скажешь ли ты, кто научил тебя воровать? - заметив мое колебание, снова произнес офицер. Ведь если ты назовешь тех, кто толкнул тебя на кражу, ты будешь отпущена на свободу. А в противном случае тебя придется посадить в тюрьму.

- В тюрьму? - вскричала я испуганным голосом, вся задрожав.

- Да, девочка! Видишь сама, что тебе куда лучше назвать твоих сообщников. Раз ты их назовешь - сегодня же мы освободим тебя.

Я задумалась на минуту. «Сегодня же я буду свободна! Увижу, может быть, тётю Соню, Анечку, Лизу, няню, всех моих дорогих, милых! Но для этого надо выдать отца Глаши, заставить страдать милую девочку! Нет, нет, ни за что! Лучше тюрьма! Да, лучше тюрьма! Будь - что будет».

И твердо выдержав взгляд полицейского, я ответила дрожащим голосом:

- Нет! Нет!.. Я ничего не скажу… я не могу сказать… не могу… Оставьте меня, оставьте!

И тут же без чувств я грохнулась на пол.


IX

Не знаю, долго ли я пролежала так. Но когда открыла глаза, в комнате было почти совсем темно. Я почувствовала, что лежу на диване, а надо мной склоняется чья-то милая, хорошо знакомая мне фигура.

- Тётя Соня? - вскричала я не своим голосом. Вмиг две сильные руки приподняли меня с дивана, прижали к себе, горячие губы осыпали всё лицо моё частыми поцелуями. Чиркнула спичка. Кто-то, невидимый в темноте, стал зажигать лампу.

- Катя, милая! - услышала я знакомые голоса. Ровный, мелкий свет озарил комнату, и я увидела подле себя тётю Соню и няню.

Они целовали, обнимали, ласкали меня наперерыв.

- Милая Катя! Бедняжка Катя! - то и дело шептали они с нежной лаской.

Ах, что это была за минута! Такие минуты не забываются всю жизнь.

Надо ли добавлять, что было после? Тётя увезла меня тотчас же из полицейского участка, куда я попала. Оказывается, там уже знали, что у неё пропала маленькая Катя, и не только там, но и во всех других полицейских участках Петербурга. Лишь только я попала в участок, тёте дали знать, и она приехала тотчас же. В тот же вечер я была дома, среди милой родной семьи.

Как они измучились, исстрадались все за свою Катю!

Там, дома, я рассказала им всем то, чего не могла сказать допрашивающему меня полицейскому офицеру, взяв предварительно слово со своих никому не говорить обо всем, происшедшем со мной. Я исполнила мое обещание и не выдала отца Глаши, ради его милой дочери.

Впоследствии я никого не встречала из воровской шайки серого дома. Верно, они уехали из Петербурга…


***

Огонь окончательно потух в камине. Вьюга по-прежнему выла и злилась за окном. Тётя Катя окончила свой рассказ и задумчиво уставилась на красноватые угольки, чуть тлевшие во мраке. Мы сидели, глубоко потрясенные, взволнованные, с затуманенным слезами взором, под впечатлением её рассказа. Долгая тишина царила в комнате. И вдруг всхлипывающий голос Ниночки вскричал:

- Тётечка! Бедная! Милая! Что ты испытала только!

И она, вся дрожа, бросилась на шею к тёте Кате.

Мы последовали её примеру. Градом горячих поцелуев и ласк мы хотели, казалось, вознаградить нашу любимицу за те тяжелые минуты, которые ей пришлось пережить в её раннем детстве.

И милая, добрая, чуткая тётя Катя поняла своих «ребяток» и горячо перецеловала нас всех.

КОНЕЦ

Иллюстрация Э.Соколовского

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3559

Иллюстрация по ссылке

@темы: текст, ссылки, Чарская, Задушевное слово, Что было в сером доме

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Две ёлки

Л. Чарская

Рождественский рассказ «Две ёлки». Автор Лидия Чарская.

Произведение написано в 1907 году.

В густом бору стоит красивая, пышная, молодая елочка. Соседки-подруги с завистью поглядывают на нее: “В кого такая красавица уродилась?” Подруги не замечают, что у самого корня елочки вырос отвратительный, уродливый сук, который очень портит нарядную молодую елочку. Но сама елочка знает про этот сук, больше того — она ненавидит его и всячески горюет и сетует на судьбу: за что она наградила такой безобразной веткой ее — стройную, хорошенькую молодую елочку?

Подошел сочельник. Дедко-Мороз с утра нарядил елки пышной снежной фатою, посеребрил их инеем — и стоят они разубранные, как невесты, стоят и ждут... Ведь сегодня великий день для елочек... Сегодня едут за ними в лес люди. Срубят они елочки, отвезут их в большой город на рынок... А там станут покупать елочки в подарок детям.

И красавица-елочка ждет своей участи... Ждет не дождется, что-то ее ожидает?

Вот заскрипели полозья, показались тяжелые крестьянские сани. Из них вышел мужик в теплом полушубке, с топором, заткнутом за пояс, подошел к елочке и со всех сил ударил топором по ее стройному стволу. Елочка тихо охнула и тяжело опустилась на землю, шурша своими зелеными ветвями.


— Чудесное деревце! — произнес старый лакей Игнат, со всех сторон оглядывая красавицу-елочку, только что купленную им на рынке по поручению хозяина, богатого князя, для маленькой княжны...И вдруг глаза его остановились на корявом сучке, торчавшем совсем не кстати сбоку нашей красавицы.

— Знатная елочка! — проговорил он.

— Надо сравнять дерево! — произнес Игнат и в одну минуту отмахнул топором корявую ветку и отшвырнул ее в сторону.

Красавица-елочка облегченно вздохнула.

Слава Богу, она избавлена от безобразной ветки, так портившей ее сказочную красоту, теперь она вполне довольна судьбою...

Лакей Игнат еще раз заботливо оглядел со всех сторон елочку и понес ее наверх — в огромную и пышно обставленную княжескую квартиру.

В нарядной гостиной елочку окружили со всех сторон, и в какой-нибудь час она преобразилась. Бесчисленные свечи засияли на ее ветвях... Дорогие бонбоньерки, золотые звезды, разноцветные шары, изящные безделушки и сласти украшали ее сверху до низу. Когда последнее украшение — серебряный и золотой дождь заструился по зеленой хвое елочки, двери зала распахнулись, и прелестная девочка вбежала в комнату.

Елочка ожидала, что маленькая княжна всплеснет руками при виде такой красавицы, будет в восторге прыгать и скакать при виде пышного деревца.

Но хорошенькая княжна только мельком взглянула на елку и произнесла, чуть-чуть надув губки:

— А где же кукла? Я ведь так просила папу, чтобы он подарил мне говорящую куклу, как у кузины Лили. Только елка — это скучно... С нею нельзя играть, а сластей и игрушек у меня и без нее довольно! Вдруг взгляд хорошенькой княжны упал на дорогую куклу, сидевшую под елкой...

— Ах! — радостно вскричала девочка, — вот это чудесно! Милый папа! Он подумал обо мне. Какая прелестная куколка. Милая моя!

И маленькая княжна целовала куклу, совершенно позабыв о елке. Красавица-елка недоумевала. Ведь гадкий, так безобразивший ее сучек был отрублен. Почему же она — пышная, зеленокудрая красавица — не вызвала восторга в маленькой княжне?


А корявый сучок лежал на дворе до тех пор, пока к нему не подошла худая, измученная повседневной тяжелой работой, бедная женщина.

— Господи! Никак ветка от елочки! — вскричала она, стремительно наклонившись над корявым сучком.

Она бережно подняла его с земли, точно это был не корявый сучок, а какая-то драгоценная вещь, и, заботливо прикрывая его платком, понесла в подвал, где снимала крохотную каморку.

В каморке, на ветхой постели, прикрытой старым ватным одеялом, лежал больной ребенок. Он был в забытьи и не слышал, как вошла его мать с елочной веткою в руках. Бедная женщина отыскала в углу бутылку, воткнула в нее корявую елочную ветку. Затем она достала хранившиеся у нее в божнице восковые огарки, принесенные ею в разное время из церкви, старательно прикрепила их к колючей ветке и зажгла. Елочка загорелась приветливыми огоньками, распространяя вокруг себя приятный запах хвои. Ребенок внезапно открыл глаза. Радость засветилась в глубине его чистого, детского взора... Он протянул к деревцу исхудалые ручонки и прошептал, весь сияя от счастья:

— Какая милая! Какая славная елочка! Спасибо тебе, родная моя мамочка, за нее... Мне разом как-то легче стало, когда я увидел милое зажженное деревцо.

И он протягивал ручонки к корявому сучку, и корявый сучок мигал и улыбался ему всеми своими радостными огоньками. Не знал корявый сучок, что доставил столько радости бедному больному в светлый рождественский сочельник.

Отсюда: classica-online.ru/catalog/dve-yelki-charskaya/

@темы: текст, Рассказы, Чарская

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Из журнала "Задушевное слово для старшего возраста", 1909 год.

ФОРТЕПИАНО ЗА СТЕНОЙ.
Рождественский рассказ Л.А. ЧАРСКОЙ

В ветхой, подбитой «рыбьим мехом», по выражению квартирной хозяйки, шубёнке, Зиночка Арнольдова прошла к себе.
Бедная, бедная маленькая комнатка. Четыре шага в длину, три в ширину… Узенькая чистая постель, небольшой колченогий столик, стул с рваным сиденьем, умывальник, под старенькой простыней повешенный на двух гвоздях гардероб — вот и всё, всё Зиночкино царство.
Ёжась от холода, потирая закоченевшие руки (перчаток купить не на что), Зиночка, как была в шубёнке и потёртой шапочке из старого линючего меха, опустилась на одинокий стул у окна и стала смотреть на улицу. Сегодня — сочельник, канун Рождества... Когда-то сочельник был самым знаменательным днём в жизни Зиночки. Когда-то, давно!.. Ах, как кажется давно, а между тем это было так еще недавно. Жили широко, богато... Был жив отец. Приезжали из пансиона на рождественские каникулы она, брат Стива, сестра Марочка.... Ах, как весело было!

В большом доме в усадьбе — тепло, уютно, светло... В столовой вкусный, деревенский ужин, сласти, печенья, пузатый самовар... В гостиной елка… Роскошная красавица в пёстром уборе с очаровательным запахом свежей хвои… Елка, украшенная как будто для младшей сестрёнки Танечки, а в сущности для них всех, для неё, «большой» Зиночки, для студента Стивы, для хорошенькой гимназистки Мары. Всех радует ёлка... Всех… Мать садится за рояль, играет, всегда один и тот же рождественский гимн, всем известный гимн в честь рождённого в Вифлееме младенца.

А дети поют… Ах, что за чудные, светлые воспоминания... Все это кануло в вечность, все пропало, исчезло без следа. Отец умер... Они разорились... Имение пошло с молотка... Мать приняла место кастелянши земской больницы, бедное место с грошовым жалованием. Брат, оканчивая академию, борется с нуждой. Сестра Мара — сельская учительница. Эта хорошенькая, как майская бабочка, нарядная и веселая Мара, принуждена похоронить свою молодость в глуши... Она, Зиночка, приехала сюда в город на заработок... Бегает с утра до ночи по урокам, чтобы прокормить себя, чтобы не висеть на шее у матери, помочь младшей сестренке Тане…

О, какая жизнь!
Зиночка вздрагивает своими круглыми плечиками и нервно ежится. Сегодня сочельник. От Мары утром получено письмо. Бедняжка Мара изнывает там, в деревне, жалуется на тягость жизни. Пишет, что ей этот труд не под силу. И мать, и Мара, и Стива так бьются в борьбе с жизнью! И она, Зиночка, не меньше их... Сегодня все люди радуются, веселятся. У соседки за стеною с утра возня, украшают ёлку. Счастливая эта соседка, живёт припеваючи, никуда не выходит, читает книжки, пишет письма и бренчит на фортепиано! Ах, это ужасное фортепиано за стеною! Оно одно из злейших бед Зиночкиного существования. Сколько раз приходится возвращаться Зиночке нравственно усталой и физически разбитой с её уроков… (Еще бы! ученики и ученицы попадаются такие тупые, ленивые‚ бестолковые)... Где-бы отдохнуть в тишине и покое, а тут этот рояль! Соседка за стеною бренчит на нём с утра до ночи. Да как ей не бренчать? Она богатая! Счастливица! Ей не надо бегать по урокам с утра до ночи и уставать как ломовой лошади... Лучшую комнату, с шёлковой мебелью, с портьерами и коврами снимает она у хозяйки... Коридорная горничная рассказывает целые легенды о щедрости «богатой» жилицы. Зиночка завидует ей. Богатство, роскошь, уютный уголок с портьерами, дорогой мебелью, коврами! И рояль... Зиночка поникает русой головкой на руку и глубоко, глубоко задумывается...

II.
Что это? Опять эти ужасные звуки?
Боже мой! Да когда же им будет конец?

Если бы хоть сегодня, ради кануна светлого праздника, бренчать перестала! Бог знает что такое! Ни отдыха, ни покоя…

Зиночка со злостью вскакивает со стула и мечется по своей клетушке, не зная что предпринять... Ведь это наконец ужасно, эта игра за стеною! Хотя бы дала покойно встретить праздник ей, Зиночке, наедине с её печальными мыслями... Не пойти ли к ней, попросить ее не бренчать?... Зиночка задумывается снова. Что если так и сделать: пойти в комнату к богатой соседке и убедить ее дать хотя бы на минуту покой ей, усталой, измученной, переутомленной Зиночке…

Маленькое колебание... минутная борьба... И вот она за дверью... Войти в широкий, в этот вечерний час всегда пустынный, коридор и остановиться у дверей соседки для Зиночки— секундное дело…

Три удара в дверь. Слабое «войдите»—и Зиночка останавливается пораженная.
Сон или нет?

Действительно, роскошно обставленная комната... Ковры, нарядная мебель, картины, безделушки… Фарфор, бронза, статуэтки на столиках и этажерках… Тяжелые портьеры, драпри, рояль… А у рояля…

Зиночка едва сдерживает крик ужаса, жалости, почти испуга... У рояля, в широком самокате-кресле, вся обложенная подушками, сдать девушка лет 20, с прозрачно-бледным личиком, с огромными, глубоко запавшими в орбитах глазами. Мучительное страдание, следствие физического недуга, ясно выражено на её покорном, кротком лице… Это не лицо живого человека… Нет… Эти глаза уже видят ужасы загробного мира… Их дни сочтены.

Подле рояля стоит ёлка, зажжённые свечи, красивые бомбоньерки, фонарики, безделушки… А больная девушка тихо наигрывает на рояле знакомый Зиночке рождественский гимн…
Зиночка замирает на пороге... Её глаза широко раскрыты. Сердце сжимается от жалости к несчастной больной.

Трогателен образ девушки за роялем... Но вот она повернула голову в сторону Зиночки... Улыбка озарила её печальное, покорное судьбе, измученное личико. Она кивнула Зиночке, как знакомой, и заговорила глухим слабым голосом, протягивая ей руки:

- Ах, как я рада, что вы пришли, милая, добрая девушка!.. Вы захотели навестить бедную, одинокую больную? Благодарю, благодарю вас от души... Я отпустила мою сестру милосердия встречать праздник с её родными... Ведь каждый хочет провести этот вечер в родной семье... Только у меня нет такого желания. Я совсем одинока... Совсем, совсем одна в большом-большом мире. Я больная… Серьезно больная... Я давно приговорена к смерти… Я это знаю... Но мне не жаль жизни... Я так одинока! Я скоро умру... И это к лучшему... Свое богатство завещаю бедным детям... тем самым, которым я помогаю при жизни. Пусть оно облегчит их нужду... А вы, милая девушка, вы счастливы, вы не одиноки?

Большие глаза больной остановились на лице Зиночки в ожидании ответа. Это румяное, свежее, здоровое, круглое личико лучше всего отвечало за свою обладательницу.
Разве, имея силы, способность к труду, здоровье, родных и близких можно считать себя несчастной?

И Зиночка поняла это… Жгучий стыд за своё малодушие, за ни на чём не основанную тоску и за обманчивое суждение о богатой соседке наполнил её душу… Острая жалость наводнила сердце.
Бедная вы! Бедная! Милая, дорогая! - могла только выговорить Зиночка и, крепко обняв незнакомую девушку, горячо поцеловала её.

Кроткая, радостная улыбка снова осенила лицо больной.

— Ну, вот! Ну, вот! Сейчас я так счастлива, право! — заговорила она своим слабым голоском. — Сегодня, благодаря вашему приходу, у меня такой славный, такой чудесный сочельник! Дай вам Бог всего лучшего за это на земле!
И слабые, исхудалые ручонки сжали сильные, здоровые руки Зиночки.


II.

Поздно, около полуночи только вернулась Зиночка в свою комнату. Весь вечер провела она у больной.

Они ужинали вместе в роскошной, нарядной комнате. Потом больная играла на рояле Зиночке, рассказала ей всю свою одинокую, грустную, сиротскую жизнь… И сердце здоровой девушки содрогалось от сочувствия при этом повествовании больной…

Прежде чем лечь в постель, Зиночка написала письмо своей сестре Маре, школьной учительнице в деревню… «Не огорчайся, милая, ——писала между прочим Зиночка,— не падай духом, не считай себя несчастной. Я тоже, как и ты, тосковала, изнывала и сетовала на судьбу... А теперь... Нет… Слушай, Мара: мы не можем считать себя несчастными ни на одну минуту... Если бы ты видела и знала сколько есть в мире истинно несчастных людей! А мы, мы сильные, здоровые, у нас есть молодость, энергия, определённая цель в жизни, родные, милые люди, для которых мы обязаны работать и трудиться… Будем же бороться, будем работать, моя Мара, будем смело и бодро идти по дороге жизни и помнить, что есть на свете люди много несчастнее, обездоленнее нас».




Отсюда: vk.com/wall-215751580_2152 , vk.com/wall-215751580_2153 , vk.com/wall-215751580_2167

@темы: текст, ссылки, Рассказы, Чарская, Задушевное слово

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
ЧТО БЫЛО В СЕРОМ ДОМЕ.
РАССКАЗ Л. А. Чарской. Продолжение
- О, какая это была стужа, какая ужасная стужа! Всю меня точно пронизывало холодными иглами. Ветер забирался в рукава ветхого пальтишко и безжалостно трепал полы его. Руки и ноги у меня закоченели, так что я едва могла двигать ими. Я шла, или, вернее, бежала (холод и ветер гнал меня против воли) по узкому, едва освещенному, переулку. Мишка и Степка неотступно следовали за мною.
Редкие прохожие попадались нам навстречу. Но эти прохожие одеты были бедно и в карманах их наверное было немногим больше моего. А стужа делалась всё невыносимее, всё свирепее с каждой минутой. В голове у меня мысль работала плохо; какой-то шум и звон наполнял её. Глаза слипались от усталости. У меня было только одно желание, одна мысль: вернуться в подвал серого дома, лечь на моё жёсткое ложе и уснуть, уснуть, уснуть…
- Да ты спишь никак, Катька? Спит на ходу! Вот глупая-то! -пробуждают меня от моего оцепенения голоса Мишки и Стёпки. Вмиг они подбегают ко мне. – Гляди-ка-сь, господин какой важнющий идёт впереди. С него и начинай работу. Ну, с Богом, живо, - шепчет мне один из них.
Я точно просыпаюсь. Протираю глаза. Так и есть: впереди идёт барин в теплой шубе с дорогим меховым воротником и в собольей шапке. Но что я должна делать - я решительно не понимаю. Мне так хочется в эту минуту спать, спать во что бы то ни стало.
- Я хочу спать! - тяну я, едва ворочая языком.
- Будешь спать, будешь! - утешают меня оба мальчика, - только отработай раньше и домой скоренько попадешь!
- Домой! Ах!
В первый раз сырой и темный подвал представляется мне домом. В первый раз я хочу попасть туда, чтобы лечь, уснуть, забыться.
Ноги мои дрожат и подкашиваются, в голове и ушах звенит сильнее. Голова стала тяжелая-претяжелая, точно вся налитая свинцом. «Домой! Домой! Спать скорее!» О, как невыносимо болят руки, ноги, как трудно двигаться. Ах, уснуть бы, уснуть поскорее! Но прежде чем уснуть я должна сделать что-то, соображаю я, и… как в полусне шагаю за высоким господином в дорогой шубе. В минуту нагоняю его и, ничего почти не сознавая, протягиваю сведенную от холода руку к карману его шубы. В глубине кармана я нащупываю что-то гладкое, кожаное, большое.
- Кошелек! - вихрем проносится в моих мыслях, и, схватив гладкий предмет дрожащими пальцами, я выдёргиваю руку обратно.
В ту же минуту чьи-то сильные пальцы впиваются мне в плечо и стискивают его изо всей силы.
- Ловко! Ай да девчонка! Воришка хоть куда! Ну, брат, за это по головке не погладят! - слышу я грубый голос над собою. Господин оборачивается. В лице его недоумение, испуг.
- Что! Что такое? - говорит он тревожно.
Передо мной мелькает усатое, заиндевевшее от мороза, лицо полицейского. Я хочу рвануться, но сильные руки, точно клещами, вцепились в мое плечо.
- Нет, не уйдешь, брат! – Куда! Живым маршем тебя в полицию предоставим! - говорит полицейский и еще крепче сжимает меня. Господин в дорогой шубе точно только что очнулся.
- Мой кошелек! Мои деньги! Где они? - кричит он, тревожно шаря у себя в карманах.
- Не извольте беспокоиться, сударь, - широко улыбаясь, говорит полицейский, - воровка-то видно неопытная, не успела спрятать даже… Извольте получить, сударь, в целости!
И, грубо вырвав из моих рук кожаный кошелек, туго набитый мелочью, полицейский передал его господину.
- Ах, ты дрянная девчонка! - заговорил тот, — вот подожди, увидишь, что тебе будет за это! Хорошенько проучите её, чтобы она не вздумала воровать больше! - окидывая меня грозным взглядом, произнес он строгим голосом.
- Не извольте сомневаться. Без наказания не останется. Им только раз спусти, они второй раз обязательно обчистят! - с любезной улыбкой проговорил полицейский.
- Ну, марш за мною! - уже совершенно иным тоном обращаясь ко мне, добавил он строго.
Я искала глазами Мишку и Стёпку, смутно надеясь, что они прибегут освободить меня. Но мальчики точно в воду канули. Вокруг нас между тем собралась большая толпа.
- Ишь, ты такая малюсенькая, а воровать вздумала! – проговорила, покачивая головою в теплом капоре, какая-то старушка.
- Что ж это, значит в тюрьму их теперича, господин городовой? - ввернул своё слово какой-то мастеровой с пустой бутылкой в руках.
- В малолетние арестантские колонии беспременно! - подтвердил высокий мужчина с длинной бородою и в смазных сапогах.
- В тюрьму! В арестантские колонии! За что?! За что!? - вихрем проносилось в моих мыслях, и ужас, страшный, холодный ужас заставил меня вздрогнуть с головы до ног. – «Тетя Соня, Анечка, Лиза, узнаете ли вы когда-нибудь, что сталось с вашей Катей?»
- Ну, ну, нечего тут прохлаждаться, с Богом по морозцу, марш? - неожиданно прогремел снова над моим ухом голос полицейского. И, грубо схватив меня за руку, он потащил меня за собою. (Окончание будет)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3553

@темы: текст, ссылки, Чарская, Задушевное слово, Что было в сером доме

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Лидия Чарская

Два сочельника (Рождественский рассказ)
У Переверзевых зажигают елку постоянно в сочельник.

С тех пор как Диночка Переверзева начала помнить себя, рождественская елка у них в семье всегда устраивается в сочельник. И всегда очень торжественно, шумно и людно. Целый день весь дом готовится к торжественному вечеру.

Диночка, мамуся и папочка украшают елку. Елка эта бывает непременно огромная, под потолок, и непременно красивая, как и подобает быть красивой, роскошной, пахучей и зеленой волшебнице леса. От нее вкусно-превкусно пахнет хвоей и лесным воздухом, который появляется в натопленных комнатах барских домов раз в год, в сочельник. С утра начинается усиленное передвижение в квартиру Переверзевых из кондитерской, из игрушечного магазина, из фруктовой. Какие-то таинственные сверточки, какие-то картонки и тюрички, мешочки и опять тюрички и картонки извлекаются то и дело из огромнейших корзин проворными руками мамуси, папочки, самой Диночки, мисс Фанни — Диночкиной гувернантки, и старой Астафьевны — Диночкиной няни, которая вынянчила и самою Диночку, и мамусю, и чуть ли не мамусину маму.

К восьми часам все уже готово: елка сияет, сверкает, блестит и благоухает в ожидании гостей, которые съезжаются в восемь. И тут-то начинается настоящее торжество.

В этот сочельник Диночка уже "почти взрослая". Ей четырнадцать лет. Вся она хрупкая, как веточка, тоненькая и беленькая, как снежная королева. Папочка так и называет свою беленькую большую девочку — Снежной королевой. А мама всякий раз, как Диночка возвращается из гимназии с мисс Фанни, говорит, целуя ее:

— Не нравится мне, что ты такая бледная, Динуша. Малокровие это, лечиться надо.

И Диночка лечится: усердно принимает рыбий жир, пилюли, мясной сок и еще какие-то целебные порошки в облатках.

Но в сочельник Диночка неузнаваема. Щеки ее раскраснелись, лицо оживлено сияющей улыбкой, синие глаза горят. Ну, совсем как вишенка и ничуть не "снежная королева".

Нынче съехалась пропасть гостей, гораздо больше, нежели в предыдущие годы. Еще бы! До сих пор все они были маленькие: и сама Диночка, Вава Зноева, и Саша Майкова, и Мери Щербет, и Воля с Максом, и братья Гронверские, и вся эта зеленая молодежь, что наполняет сейчас гостиную Переверзевых, посреди которой высится огромная елка.

Какая она прелесть, эта елка! Сколько роскошных вещей навешано на ее зеленых ветвях! Как красиво сверкают в лучах бесчисленных электрических лампочек все эти чудесные безделушки!

Но странно! Собравшиеся юные гости и их молоденькая хозяйка так мало интересуются в этом году елкой. Все они важно расселись по креслам и диванам, как взрослые молодые люди в ожидании танцев, и ведут "взрослую же", «всамделишную» беседу.

— Вы слышали Шаляпина? — немножко картавя и явно подражая своему старшему брату, кавалерийскому юнкеру, осведомляется тринадцатилетний пажик, Воля Шестаков.

— Ах, какая прелесть! Как он хорош! Я его слышала в «Фаусте» — лепечет Мери Щербет. — А вы, Диночка, слышали его?

Диночка краснеет до ушей от стыда и обиды. Точно она маленькая! Не слышать Шаляпина, когда все ее гости слышали его! И почему это мамуся и папочка не берут ее в театр?

Она старается пробурчать что-то в ответ этой несносной Мери, вся малиновая, как вишня, но неожиданно взор ее падает на двоих детей, одетых скромно, почти бедно, стоящих в уголку залы и с восторгом взирающих на пышно убранную ель.

Еще ярче вспыхивают щеки Диночки при виде этих бедно одетых ребятишек, детей папочкиного секретаря, незаметного, очень бедного человека, которого почему-то, однако, особенно ценит и уважает папочка.

Диночка чувствует какую-то неловкость перед своими нарядными сверстниками и сверстницами от присутствия этих двух «замарашек» на ее блестящем вечере в рождественский сочельник. А тут еще Макс Весенцев, изящный юный праведник в ослепительно белых перчатках, во франтоватых манжетах и воротничке, вскидывает пенсне на нос и, глядя на неприятных Диночке гостей, цедит сквозь зубы:

— Что сие за явление? Откуда такие прелести?

Диночка уничтожена вконец. Противный Макс! Недостает еще, чтобы он принял этих детей за настоящих гостей ее, Диночки. Куда как приятно! Между тем «прелести» и не думают смущаться. И братишка, и сестренка — в восторге от елки оба. Ваня и Нюта ничего подобного не видели еще за свою коротенькую жизнь. Дома у них бедность, нужда, недостаток. О елке, конечно, и помина нет. Спасибо еще доброму папиному начальнику, что позвал их сегодня к себе на елку… Уж и елка же! Елка словно в сказке! Во сне такой не увидишь, пожалуй! Ваня и Нюта ошеломлены. Глазенки их горят. Руки сами собой тянутся к нарядному, очаровательно красивому деревцу. И дети, забывшись, громко делятся впечатлениями друг с другом.

— Ваня, ты погляди! Огоньков-то сколько, желтые, синие, красные, голубые! — восторженно лепечет Нюта.

— А паяц-то, паяц, ишь какой забавный! — указывая пальцем на красивую, висящую на ближайшей к нему ветке безделушку, вторит ей, тоже захлебываясь от восторга, Ваня.

— А пряник-то какой огромадный, видишь? И мишка, гляди, мишка! Совсем как живой!

О, это уже слишком, по мнению Диночки. Она вся как на иголках…

— Точно дети с улицы! Никакого воспитания — ну, решительно, никакого! Просто стыд и срам!

И она украдкой обводит глазами своих гостей.

Какие у тех насмешливые лица и улыбочки! Ах, зачем только папочка позвал таких невоспитанных детей! Что о них, Переверзевых, будут думать их «настоящие» гости! Какое общество увидят они здесь!

До ушей Диночки долетает насмешливая фраза Мери Щербет, ужасной аристократки:

— Ma chere, откуда вы раздобыли этих дикарей?

— О, они попали сюда прямо с необитаемого острова! — острит Макс.

— Милая непосредственность! Она очаровательна! — смеется Саша Майкова. И непонятно: добродушие или насмешка таится в этом смехе у нее.

Неожиданно Воля (ох уж этот ужасный Воля!) прибавляет, обращаясь к Диночке:

— Вы давно дружите с этими детьми? В прошлом году я их что-то здесь не видел.

О, это уже чересчур!

Красная, как пион, Диночка срывается с места, бросается к елке, не глядя срывает с нее две первые попавшиеся бомбоньерки и сует их в руки Ване и Нюте.

— Вот-вот… — лепечет она с опущенными ресницами и рдеющими щеками — возьмите это себе на память с нашей елки и идите домой. Сейчас начнутся танцы, а вы все равно не умеете танцевать!

И так же быстро возвращается к кружку молодежи.

Еще год промчался в жизни Диночки. Тяжелый, печальный год.

Папочкины дела пошатнулись. Пришлось «сократиться» во всем еще недавно богатой, ни в чем не отказывающей себе семье. Из огромной квартиры Переверзевы переехали в маленькую. Отпустили мисс Фанни и отказали всему штату прислуги. Осталась няня Астафьевна, как непременный член семьи, да кухарка Матреша, служившая раньше у них судомойкой на кухне, при поваре.

Но беда никогда не приходит одна. В довершение всего заболела Диночка. Заболела как-то странно. Слабость, бледность, вялость и полная апатия при полнейшем отсутствии какой бы то ни было боли приковывают теперь подолгу к кушетке Диночку.

Теперь она уже настоящая "снежная королева"! Личико у нее, как у Снегурочки, и маленькое-премаленькое, с кулачок! А глаза огромные, как сливы. И горят так ярко лихорадочным, нездоровым огнем.

Мамуся без слез не может смотреть на это бледное личико, а папочка только хмурится и молчит.

И Диночка молчит… Кутается в платок, мучимая лихорадкой и мечтой о том, как было бы хорошо, если бы она сделалась здоровой!

Опять сочельник…

Но как мало похож он на тот, прошлогодний! Бледная Диночка лежит на диване. Маленькая, скромная елка стоит перед ней на столе. И большая тоска холодит сердечко бедной "снежной королевы".

Сегодня сочельник. Но где же та радость, которая всегда поджидала обыкновенно Диночку в этот торжественный день? Где великолепная елка, блестящий вечер, нарядное общество ее юных друзей; где они, эти ее друзья, с такой охотой приезжавшие к ним в прошлые годы? Никто из юных сверстников и сверстниц не заглянул к Диночке с тех пор, как Диночка больна, а родители ее переменили свою прежнюю большую и роскошную квартиру на теперешнюю скромную и маленькую, где нельзя уже делать ни танцевальных вечеринок, ни роскошной елки…

Никто не пришел поздравить сегодня больную Диночку: ни Саша, ни Макс, ни Воля, ни Мери Щербет… А тогда, бывало… Или они боятся стеснить обедневшую семью? Ах, разве может стеснять участие, выражение дружбы и привязанности!

Слезы жгут Диночкино горло, но она крепится, стараясь скрыть их от папочки и мамуси. Зачем растравлять их и без того измученные сердца? И без того велико их горе…

Няня Астафьевна просовывает в дверь свою благообразную седую голову, повязанную неизменным старушечьим платочком.

— Там… пришли к тебе, Диночка. Хочешь повидать? — шепчет она своей воспитаннице и, не дождавшись ответа больной, широко распахивает двери. На пороге комнаты стоят смущенные и улыбающиеся Нюта и Ваня, дети давно ушедшего от папочки его секретаря. Их милые свежие рожицы смущенно улыбаются Диночке.

Потом оба они нерешительно приближаются к больной. Ваня протягивает ей какой-то сверток.

— С праздником, — говорит он, забавно шепелявя, — вот поздравить пришли. Принесли пряничков и пастилки. Папа наш праздничные получил, нам на гостинчики дал… Кушай на здоровье!..

А Нюта с важностью взрослой объясняет Дининому папочке:

— И дров купили к празднику, и гуся… А Ване сапоги… Старые-то до дыры сносились… С ног валятся… Так что у нас теперь много полегче будет! Куда легче теперь! Праздничную награду получил нынче наш папа на службе, целых двадцать пять рублей!

Диночка слушает, глядит на детей и маленькое сердечко ее шумно бьет тревогу. Затем она быстро заглядывает в ясные, доверчивые глазки Вами, берет него сверток из рук и, прижимая коробочку к груди, падает лицом в подушку… И тихо, беззвучно плачет…

Отсюда: charskaya.lit-info.ru/charskaya/proza/rasskazy-...

@темы: текст, Рассказы, Чарская

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Лидия Чарская

Елка через сто лет

Рождественский рассказ
I

Папа и мама плотно прикрыли двери столовой, предупредив Марсика, что в гостиной угар, и запретив мальчику входить туда. Но восьмилетний Марсик отлично знает, что никакого угара там нет. Вообще маленький Марсик знает, что с того самого года, как он начинает помнить себя, всегда каждое 24-ое декабря, то есть в самый вечер рождественского сочельника, в гостиной постоянно неблагополучно: то там случается угар, как и в нынешнем году, то открыта форточка, то папа ложится после обеда отдыхать не у себя в кабинете, как это во все остальные дни года, а непременно там; то к маме приходит портниха, и она примеряет там же очень обстоятельно и долго новое платье перед большим трюмо. В первые годы Марсик очень легко поддавался на эту удочку: он верил и угару, и форточке, и папину отдыху, и портнихе.

Но за последние два сочельника мальчик настолько вырос, что понял, зачем его дорогие мама и папа прибегали к этой невинной хитрости. Ларчик открывался просто: в гостиной украшали елку. Ну да, очаровательную зеленую елочку, которую каждый год устраивали сюрпризом для Марсика.

II

Сидеть и ждать в столовой становилось скучно. В большом камине догорали, вспыхивая алыми искорками, дрова. Ровно, светло и спокойно светила электрическая лампа. Таинственно белели запертые в гостиную двери. А из-за двери другой соседней со столовой комнаты доносился мерный голос «большого» Володи. Володю недаром все называли большим. Он был вдвое старше Марсика и в будущем году должен был кончить реальное училище. Сейчас в комнате Володи сидел Алеша Нетрудный, его закадычный товарищ, которому Володя и читал заданное им, реалистам, на праздники письменное сочинение. «Большой» Володя был очень прилежен и трудолюбив, как и подобает быть взрослому юноше; он успел уже до праздника написать сочинение и теперь читал его вслух Нетрудному.

Вначале Марсик очень мало обращал внимания на Володино чтение. Все его мысли заняты были елкой.

Радостно замирало сердечко предчувствием того светлого и приятного, что должно было случиться сегодня же, скоро и очень скоро: вот пройдет еще полчаса, может быть, час времени, и распахнутся двери в гостиную. Появится на пороге их сияющая мама и протянет руки к Марсику и, обхватив его за плечи, поведет в гостиную; а там «она» уже ждет его! «Она» — ветвистая, зеленая, яркая красавица, сулящая столько радости и утех Марсикину сердечку. Потом приедут бабушка с дедушкой и привезут с собой их приемную внучку-воспитанницу, с которой так любит играть Марсик. И еще привезут обещанный поезд, маленький игрушечный поезд, о котором он так мечтал. А под елкой будет его ждать игрушечная же подводная лодка от мамы и папы.

Вот-то прелесть! Уж скорее бы проходило время. Скорее бы прекратились эти несносные минуты ожидания. Вскарабкаться что ли на подоконник и посмотреть на улицу, не едут ли бабушка и дедушка. И Марсик, пыхтя и кряхтя, лезет на высокий выступ окна, чтобы как-нибудь скоротать время.

III

А за стеной все еще слышится четкий и громкий голос «большого» Володи, который продолжает читать вслух.

«Люди делают все новые и новые изобретения. Они научились уже летать по воздуху на особых машинах, называемых аэропланами и дирижаблями. И весьма возможно, что через сто лет люди будут летать по воздуху в особых поездах, точно так же, как ездят теперь по железным дорогам. Кроме того, люди изобретают все новые и новые машины, так что, вероятно, через сто лет все то, что теперь делается руками, будут делать машины, и даже прислугу в доме будут заменять особые машины»…

Марсик долго прислушивался к чтению Володи, в его мыслях то и дело теперь носились обрывки прочитанного братом сочинения. А в окна сверху смотрели золотые звезды и холодное декабрьское небо. Внизу же на улице стояла веселая предпраздничная суматоха. Люди шныряли с покупками и елочками подмышкой. Марсику хорошо были видны фигуры прохожих, казавшиеся крохотными, благодаря расстоянию, отделяющему их от окна пятого этажа, у которого приютился скорчившийся в клубок мальчик.

IV Вдруг темное пространство за окном озарилось светом Марсик даже вздрогнул - фото 1
IV

Вдруг темное пространство за окном озарилось светом. Марсик даже вздрогнул от неожиданности и зажмурил глаза, Когда он их раскрыл снова, то остолбенел от удивления. За окном прямо против него остановился небольшой воздушный корабль. На носу корабля сидели бабушка, дедушка и Таша. И у дедушки, и бабушки, и у Таши в руках были свертки и пакеты.

— Здравствуй, здравствуй, Марсик! — весело кричали они ему. — Мы прилетели к тебе на елку. Надеемся, не опоздали, и елочку еще не зажгли?

Марсик очень обрадовался гостям, доставленным сюда таким необычайным способом. Два электрические фонаря, горевшие на передней части воздушного корабля, ярко освещали их лица. Марсику очень хотелось обнять поскорее дорогих гостей, но он не знал, как это сделать. Между ними и им находилось плотно закрытое на зиму окно.

Но тут поднялся дедушка и протянул к окошку свою палку, на конце которой был вделан крошечный, сверкающий шарик.

Дедушка провел этим шариком по ребру рамы, и окошко распахнулось настежь, а с воздушного корабля перекинулся мостик к подоконнику, и по этому мостику бабушка, дедушка и Таша, со свертками и пакетами в руках, вошли в комнату. Окно тут же само собой захлопнулось за ними.

— Ну, веди нас к елке, где твоя елка? — целуя Марсика, говорили они.

В тот же миг распахнулись двери гостиной, и Марсик вскрикнул от восторга и неожиданности. Посреди комнаты стояла чудесная елка. На ней были навешаны игрушки, сласти, а на каждой веточке ярко сверкал крошечный электрический фонарик, немногим больше горошин.

Вся елка светилась как солнце южных стран. В это время заиграл большой ящик в углу. Но был не граммофон, но другой какой-нибудь музыкальный инструмент. Казалось, что чудесный хор ангельских голосов поет песнь Вифлеемской ночи, в которую родился Спаситель.

«Слава в Вышних Богу и в человецах благоволение» — пели ангельски-прекрасные голоса, наполняя своими дивными звуками комнату.

Скоро, однако, замолкли голоса, замолкла музыка. Папа подошел к елке и нажал какую-то скрытую в густой зелени пружину. И вмиг все игрушки, привешенные к ветвям дерева, зашевелились, как бы ожили: картонная собачка стала прыгать и лаять; шерстяной медведь урчать и сосать лапу. Хорошенькая куколка раскланивалась, поводила глазками и пискливым голоском желала всем добрых праздников. А рядом паяц Арлекин и Коломбина танцевали какой-то замысловатый танец, напевая себе сами вполголоса звучную песенку. Эскадрон алюминиевых гусар производил ученье на игрушечных лошадках, которые носились взад и вперед по зеленой ветке елки. А маленький негр плясал танец, прищелкивая языком и пальцами. Тут же, в небольшом бассейне нырнула вглубь подводная лодка, и крошки пушки стреляли в деревянную крепость, которую осаждала рота солдат.

V

У Марсика буквально разбежались глаза при виде всех этих прелестных, самодвижущихся игрушек. Но вот бабушка и дедушка развернули перед ним самый большой пакет, и перед Марсиком очутился воздушный поезд, с крошками-вагончиками, с настоящим локомотивом, с малюсенькой поездной прислугой. Поезд, благодаря каким-то удивительным приспособлениям, держался в воздухе, и, когда дедушка нажал какую-то пружинку, он стал быстро, быстро носиться над головами присутствующих, описывая в воздухе один круг за другим.

Кукольный машинист управлял локомотивом, кукла-кондуктор подавала свистки, куклы-пассажиры высовывались из окон, спрашивали, скоро ли станция, ели малюсенькие бутерброды и яблоки, пили из крохотных бутылок сельтерскую воду и лимонад, и говорили тоненькими голосами о разных новостях. Потом появилась из другого пакета кукла, похожая как две капли воды на самого Марсика, и стала декламировать вслух басню Крылова «Ворона и Лисица».

Из третьего пакета достали военную форму как раз на фигуру Марсика, причем каска сама стреляла, как пушка, винтовка сама вскидывалась на плечо и производила выстрел, а длинная сабля побрякивала, болтаясь со звоном то сзади, то спереди.

Не успел Марсик достаточно наохаться и наахаться при виде всех этих подарков, как в гостиную вкатился без всякой посторонней помощи стол автомат.

На столе стояли всевозможные кушанья.

Были тут и любимая Марсикина кулебяка, и заливное, и рябчики, и мороженое, и сладкое в виде конфет и фруктов.

— Ну, Марсик, чего тебе хотелось бы прежде скушать? — ласково спросила его бабушка, в то время, как невидимая музыка заиграла что-то очень мелодичное и красивое.

— Рябчика! — быстро произнес Марсик.

Тогда бабушка тронула пальцем какую-то пуговку внизу блюда, и в тот же миг жареный рябчик отделился от блюда и перелетел на тарелку Марсика.

Нож и вилка опять по неуловимому движению кого-то из старших так же без посторонней помощи прыгнули на тарелку и стали резать на куски вкусное жаркое.

То же самое произошло с кулебякой и с заливным. Утолив голод, Марсик пожелал винограда и апельсинов, красиво разложенных в вазе. Опять была тронута какая-то кнопка, и сам собой апельсин, автоматически очищенный от кожи, прыгнул на Марсикину тарелку. Тем же способом запрыгали и налитые золотистым соком ягоды винограда. Марсику оставалось только открывать пошире рот и ловить их налету.

— Ну, что, — нравится тебе и такой ужин? А елка понравилась? — с улыбкой спрашивали Марсика его родные.

— Папа! Бабушка! Мамочка! Дедушка! Что же это значит? — ответил им весело и радостно изумленный взволнованный Марсик.

— А то значит, мой милый, что это елка и ужин будущих времен. Такие чудесные елки увидят, может быть, твои внуки, тогда, когда люди изобретут такие приборы и машины, о которых теперь и мечтать нельзя, — отвечала ему мама и крепко поцеловала своего мальчика. На самом деле не одна только мама поцеловала крепко, крепко заснувшего и свернувшегося в клубочек на подоконнике Марсика. Целый град поцелуев сыпался на него:

— Проснись! Проснись, Марсик! С праздником Рождества тебя поздравляем! — слышались вокруг него добрые, ласковые голоса бабушки, дедушки, мамы, папы и Таши. И они протягивали мальчику привезенные с собой подарки. А в открытую дверь уже сияла из гостиной всеми своими многочисленными огнями елка. Марсик широко раскрыл заспанные глазенки.

«Так то был сон?» — хотел он спросить, но сразу удержался при виде окружавших его сияющих по-праздничному родных ему лиц.

Отсюда: libking.ru/books/child-/child-sf/223030-2-lidiy...

@темы: текст, ссылки, Рассказы, Чарская, Задушевное слово

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Л.Чарская. В рождественский вечер//Задушевное слово (журнал для старшего возраста) -- Пг-М.: т-во О.Вольф, 1915. -- No 5

Набирала: Маафра

Л.Чарская

В рождественский вечер.


В доме боярина князя Никиты Филимоныча Крутоярского дым стоял коромыслом. Княжна боярышня Уленька Крутоярская нарядила всех своих сенных девушек-служанок в разные наряды скоромошеские, - кого медведицей, кого козой, кого важной боярыней, кого торговкой из плодовых рядов, что в Китай-городе, и теперь тешилась с ними разными играми, под заливчатый, звонкий, девичий хохот.
Смеялась боярышня-княжна, смеялись девушки, смеялась и сама княгиня-боярыня. Лишь одна нянюшка Степанида, - вынянчившая не только боярышню, свое красное солнышко, но и старую княгиню, которая и выросла, и расцвела, и успела состариться на ее руках, - одна только нянька эта была недовольна затеей своей боярышни и то и дело ворчала:
- Ишь затейница! Ишь бесстыдница! В какой праздник поганому делу, прости Господи, предаешься. Небось, припекут-то за такое дело на том свете. Небось и так залаете. То ли бы ладно да смирно было: сели бы чин-чином вокруг стола да на лавках да песенку бы завели какую путевую... Да сахарными снедями себя потешили, да орешками в меду, да пряниками... Ан нет, мало тебе этого: завели, прости Господи, бесчинное, бесовское кружение. Чур меня! Чур! Чур! Чур!
Последние слова относились к любимой наперснице княжны - черноокой Матреше, которая с козьей личной на голове подобралась к старой Степанидушке и завертелась с ней вместе под веселый, раскатистый смех подруг.
Кое-как отделалась от шалуньи Степанидушка. Матреша быстро скинула личину козы и, заменив ее медвежьей шкурой, забавно переваливаясь с ноги на ногу, стала изображать Мишку Топтыгина, отправляющегося за медом на пчельник. Ужимки Матреши очень смешили княжну. Сама она, темноглазая, чернобровая юная красавица, сидела подле княгини матери и от души смеялась над веселой затеей.
Развеселилась и сама княгиня. Впервые за долгие месяцы улыбнулась она нынче. Впервые отлегло от сердца и прояснилось в душе ее после бесконечных тревог и волнений.
Тяжелое время переживала в те годы вся Русь. Обуреваемый недугами телесными и душевными, озлобленный на бояр старинных знатных родов царь Иоанн Васильевич, прозванный впоследствии за свои жестокие деяния "Грозным", устроил целое гонение подчас на лучших людей. Слишком еще живо было в памяти царя несправедливое отношение к нему знатных бояр, управлявших за его малолетством государством, чтобы он, злопамятный, подозрительный и жестокий по натуре, не пожелал отомстить за все пережитое, перечувствованное. Теперь, окружив себя опричиною, этою страшною ордою телохранителей, которую он набрал из самых "худородных" людей, ненавидящих знатных родовитых бояр, царь Иоанн Васильевич начал при помощи ее всячески истреблять старинные боярские роды.
Опричники под начальством вероломного Малюты Скуратова, царева любимца, собирали всевозможные клеветы про ненавистных им бояр и доносили царю о несуществующих винах последних. И царь производил кровавую расправу над ни в чем неповинными людьми. Их бросали в тюрьмы, мучили, пытали, а именья их отдавали опричникам. Многие знатные бояре погибли уже таким образом. Было о чем тревожиться оставшимся в живых, казалось, уцелевшим чудом. Вот почему тужила и горевала тайком у себя в тереме княгиня Крутоярская.
И только последние дни поуспокоилась немного она. Стал ласковее к ее князю-супругу государь. Стал чаще приглашать его во дворец да слушать его советов. Вот и нынче, приказав явиться на праздничную вечерню, задержал его у себя в покоях после богослужения. Прислал слугу из дворца князь-боярин, прося жену и дочь не беспокоиться, потому дюже добр, ласков с ним нынче надежа-государь и не отпускает его до вечерней трапезы.

II.

Душно в княжеском тереме... Раскраснелись девичьи лица, пышут ярким румянцем. Матреша давно сбросила с себя звериное обличье и теперь, по приказанию княжны Уленьки, запевает веселую плясовую, руководя хором девушек.
Улыбается довольной улыбкой и сама княжна Уленька. Черные очи горят как звезды; усмехаются рубиновые губки. Нынче первый рождественский вечер. Первый день святок, а впереди еще много таких вечеров, много таких славных святочных гуляний. Хорошо порезвиться, да повеселиться вволюшку. Хорошо жить на свете... Хороша золотая молодость!
Вдруг сквозь громкий хор затейниц-девушек послышался стук у ворот, сильный, настойчивый. Бледнеет внезапно, услышав этот стук, княгиня, бледнеет и княжна Уленька. Не к добру этот стук. Ох, не к добру. А внизу, в сенях, уже слышатся нетерпеливые шаги. Бежит кто-то, быстро, быстро перебирая ногами по ступеням лестницы. И белее стены беленой появляется на пороге молодой холоп.
- Княгиня-матушка, боярыня... Княжна-боярышня, наше солнышко красное! Спасайтесь! Христа ради, спасайтесь! Боярынь наш государя великого словом прогневил... Его в тюрьму бросили... На лютую пытку, на казнь... А сейчас за тобой и боярышней поганые опричники сюда явятся с самим злодеем Малютою во главе... Добро ваше растащут... Хоромы спалят... Холопов верных ваших перерубят... Спасайся, боярыня-княгиня матушка! Спасайся, княжна...
Едва только успел произнести последние слова гонец, как неистовый вой и плач поднялся в тереме княгини. Старая нянюшка-пестунья как стояла, так и повалилась в ноги боярыне:
- Вот оно где горе-злосчастье-то наше лютое, вот оно где! Дождались мы, горемычные, Господней кары!- в голос запричитала она. - Светика нашего, красное-солнышко, сокола ясного в темницу кинули, на лютую казнь обрекли. И куда нам, сиротам несчастным, голову приклонить теперь.
Боярыня и боярышня были сами не в себе... Без кровинки, бледные, испуганные, сидели они, словно не живые, на лавке. Грозное известие сразило их, лишило их силы двигаться, соображать, вымолвить хоть единое слово. А взволнованный гонец все торопил и торопил:
- Собирайтесь! Послушайте, родимые. Я и кибитку дорогую велел нашим холопам снарядить, да укладки с добром, что поценнее, туда снести... Живым манером тебя боярыня с боярышней домчат наши лошади до соседней обители... Там пока что приютят вас инокини Божьи, сохранят от гнева царя... Поспешайте только, Христа ради поспешайте, не то поздно будет.
- И то поздно будет, боярыня, свет-княгинюшка, - послышался звонкий дрожащий голосок, и Матреша, недавняя плясунья, выступила вперед.
- Давайте, соберем вас скорича. Лошади слышь, с кибиткой давно готовы... у крыльца стоят.
- А князь-боярин? Ужели же ему одному помирать? - так и кинулась княгиня.
- Господь милостив. Може, и не погибнет наш боярин. А вот тебя, матушка-княгиня, с княжной-боярышней надо скорича отсюда умчать.
И говоря это, Матреша, одна не растерявшаяся изо всех находившихся здесь в тереме женщин, бросилась к укладке, в которой находилось верхнее платье княгини, вытащила оттуда тяжелый охабень и надела его на плечи княгини. Потом так же ловко и живо закутала и княжну и повела их с няней Степанидою и двумя другими сенными девушками из терема в сени, а оттуда на задний двор, где уже слышалось ржанье и фырканье нетерпеливых коней. Едва лишь успела усадить в кибитка своих хозяек Матреша и вернуться обратно в терем, как услышала громкие голоса и могучие удары кнутовищ и здоровенных кулаков в бревенчатые ворота.
Снова завыли и запричитали девушки в тереме и заметались по горнице, ища, где бы спрятаться, где бы укрыться... Но Матреша и тут не растерялась. Быстро бросилась она в соседнюю горницу. Слышно было, как она то открывала, то закрывала там крышки тяжелых укладок, шуршала шелками, звенела бусами...
И вот, появилась вскоре на пороге терема в наряде и драгоценных украшениях княжны Уленьки.
- Слушайте же, девоньки, - приказала она подругам. - Выдавайте меня все за княжну нашу, светика нашего - боярышню, чтобы истинный след их замести, чтобы дать укрыться без помехи нашим голубушкам. Слышь, девки, все как одна меня за княжну выставляйте! И кто ведает, может, и пронесет Господь мимо бояр наших лютую беду.
Сказала последние слова и опустилась на лавку в томительном ожидании незваных гостей.

III.


С дикими гиканьями, свистками и непристойными шутками ворвались опричники во двор князей Крутоярских. Спешились и помчались нестройною толпою во внутренние хоромы.
Впереди всех был Малюта Скуратов; страшный, угрюмый, зверски-жестокий, с маленькими пронырливыми, бегающими глазками, он первый вбежал в терем и распахнул его дверь.
- Ты кто такая? - крикнул он поднявшейся навстречу ему Матреше, пышный наряд и красивое личико которой сразу привлекли его внимание.
- Здравствуй, боярин, - с низким поклоном и приветливой улыбкой отвечала она. - Я княжна Ульяна Крутоярская. Рады-радехоньки тебе, гость дорогой. Чем потчевать тебя велишь-прикажешь? Матушка моя княгиня-боярыня, вишь, обмерла, лежит у себя в тереме, так позволь мне тебя встретить медом да брагою, или заморским вином, чего твоя душенька пожелает.
Злодей Малюта опешил, услышав такие слова. Он привык, чтобы его всюду встречали с проклятием и ненавистью в семьях подведенных им же самим под опалу и оклеветанных перед царем знатных бояр. А эта красавица девушка, дочь именитого боярина князя, которого он, Малюта, оговорил перед царем, чтобы поживиться за счет опального, эта красивая, ласковая княжна так хлебосольно да гостеприимно встречает его! И боярином еще не гнушается назвать его, Малюту, палача, всеми презираемого, всем ненавистного.
Что-то дрогнуло в ожесточенном сердце Малюты.
- Ужь коли милость такая будет, княжна-боярышня, так поднеси меду имбирного. Я его крепче всего люблю, - произнес он ласковым голосом.
Матреша ловко и быстро наполнила до краев чарку из стоявшего тут же кувшина с медом, поставила ее на поднос и поднесла с низким поклоном Малюте.
Тот духом осушил чарку, вытер рукавом губы и лукаво усмехнулся себе в рыжую бороду.
- Ну, уж докончи родной обычай, княжна, не погнушайся поцеловать меня мужика-серяка сиволапого, - произнес он, зорко поглядывая на девушку из-под нависших рыжих бровей.
Матреша "не погнушалась" и троекратно поцеловалась с ним по русскому обычаю, поздравив его с праздником.
Это еще больше подкупило его в ее пользу. Но совсем уж растаял Малюта, когда девушка предложила ему потешить его и примчавшихся с ним опричников пляской.
- Нынче праздник, первый вечер Рождества Христова, так не грех и повеселиться, чай, - говорила она, улыбаясь через силу, и, не дождавшись ответа, бросилась к подругам:
- А ну-ка, девушки, плясовую! Потешим боярыня нашего ради Христова праздничка.
Хор девушек, кое-как собравшийся с силами, грянул песню, и Матреша павой поплыла мимо восхищенного опричника.
Она особенно хорошо плясала в тот вечер, так хорошо, что Малюта не выдержал и сказал, опуская на плечо девушки свою тяжелую волосатую руку.
- Ну, княжна, ставь свечу пудовую празднику Рождества Христова. Угодила ты мне, обласкала душу мою... Никто меня из бояр крамольников не встречал так доселе. Ты первая не погнушалась мною, смердящим псом. А за это, боярышня, вызволю я твоего отца, упрошу надежу-государя его помиловать... Благодари Бога, девушка, что наградил Он тебя такой веселой да ласковой душой.

***


Малюта сдержал свое слово, данное в праздник Рождества Христова. Князя Крутоярского выпустили из тюрьмы, и, что было чрезвычайной редкостью в то время, выпустили, даже не подвергнув пытке, но сослали только в дальнюю вотчину.
Боярыня с боярышней Уленькой отправились с ним в ссылку.
Нечего и говорить, что верная Матреша, спасшая своих господ, поехала туда же вместе с ними и не раз скрашивала им тяжелые дни веселой шуткой да звонкой песней.

Отсюда: az.lib.ru/c/charskaja_l_a/text_0810.shtml

@темы: текст, ссылки, Рассказы, Чарская, Задушевное слово

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Продолжаем публиковать новую маленькую повесть Лидии Чарской, напечатанную в журнале "Задушевное слово" для младшего возраста в 1910 году.

ЧТО БЫЛО В СЕРОМ ДОМЕ.
Рассказ Л. А. Чарской. (продолжение)

Не знаю, что бы сталось со мною, если бы в эту минуту двери широко не распахнулись и в подвал не вбежала Глаша.
- Оставьте девочку, бабушка Степановна! Не бейте Катю! - кричала она не своим голосом, бросаясь со всех ног ко мне и вырывая меня из рук озверевшей старухи.
Потом она нежно обняла меня и увела за перегородку.
- Катя! Катя! Милая, не плачь (за эту неделю Глаша успела так свыкнуться со мною, что называла меня по имени). – Слушай, что я скажу тебе, Катя… Я сейчас встретила на улице твою няню…
- Няню? Ах! - вскричала я, мигом забывая и слезы, и побои.
- Тише, ради Бога, тише, если не хочешь погубить все дело! - замирая от страха, проговорила Глаша. – Да, да, я видела твою няню. Я сразу узнала её.
Она шла, должно быть, из церкви. И лицо у неё было грустное, глаза распухли от слёз…
- Ты остановила её, Глаша, не правда ли? Ты сказала ей, где она может найти меня? - спросила я живо девочку.
Та только молча покачала головой.
- Как? Ты не захотела спасти меня! Ах, Глаша, Глаша! Так-то ты меня любишь! - вскричала я с горечью.
- Нет, нет, не говори так, Катя! - горячо произнесла девочка. - В первую минуту я хотела побежать за нею и рассказать ей всё, но когда я вспомнила, что… что… вместе с твоей няней сюда нагрянет полиция и моему отцу не сдобровать, тогда я не посмела сделать это. Ведь он мой отец, и я должна любить его, - тихо заключила свою речь Глаша и низко опустила голову.
Я тоже задумалась на минуту. Глаша была права. Тысячу раз права. А всё-таки… Ах, как мне было тяжело, гадко, невыносимо!..
- Слушай, Катя! - услышала я снова над своим ухом голос моей новой подруги, - я придумала, что тебе надо сделать. Ты должна как можно скорее выучиться тому, чему тебя хотят выучить мой отец и эта ужасная старуха… Тогда ты скорее вырвешься из подвала на волю и - кто знает - может быть тебе очень скоро случится встретить твоих!
- Глаша, милая! Как хорошо ты придумала это! - вскричала я, ободрившись сразу, и крепко обняла девочку.
VII
Стоял холодный зимний вечер… Ах, какой холодный!.. Вьюга пела и злилась и грозила сорвать дверь нашего подвала с её ржавых петель. Ветер то жалобно выл, точно плакал, то свистел каким-то молодецким посвистом.
- Ну, пора тебе собираться на работу! - поднимаясь из-за стола после ужина, проговорила старая Степановна.
В этот день окончилась уже третья неделя моего пребывания в сером доме. За две недели я с большим успехом не только научилась вынимать из наружных карманов пальто и шинелей положенные в них вещи, но очень ловко запускала руку и во внутренние карманы дамских юбок, так что не задевала ни одного из колокольчиков, мастерски прицепленных хозяином. Я делала это для того, конечно, чтобы получить возможность поскорее вырваться на волю из этого страшного вертепа и попасть к родным. И вот, наконец, после двух недель учения, во время которых немало колотушек и побоев перепадало на долю бедной Кати, я сумела угодить моим мучителям настолько, что они решили выпустить меня «на работу»…
Вечер выпал самый подходящий для такого случая.
Мятель, стужа, ветер заставляли прохожих плотно кутаться в шубы и ротонды и совершенно забывать о том, что надо оберегать карманы. Я не без страха выглянула на улицу через крохотное оконце подвала: там всё крутило, шипело, гудело и шумело.
- Не заболела бы девчонка! Ишь, ведь непогода какая! - робко вставила свое словцо Катерина, больные кости которой сильнее всех остальных чувствовали непогоду.
- Ну, вот ещё, не неженка, не принцесса сахарная! - сердито буркнула старая Степановна. - Одевай платок, пальтишко да и марш, - уже прямо обращаясь ко мне, крикнула она ещё более сердитым голосом. - А вы, молодцы, следите во всю за нею, - наказала она Мишке и Стёпке. - Глядите вы оба, чтобы не улетела птичка-то! Проглядите - вам же от хозяина достанется!
- Ладно уж, не проглядим, бабушка, - обещали мальчики.
- До свиданья, Глаша! - произнесла я тихо, украдкой кивнув головой девочке.
- До свидания, Катя! - также тихо отвечала та. - Прощай и помни: что бы ни случилось с тобою, не выдавай моего отца, пожалуйста, Катя. Я на тебя надеюсь.
Последние слова она сказала так тихо, что я скорее угадала, нежели услышала их. Потом я быстро запахнула платок на груди и вышла на улицу.
Мальчуганы пошли за мною. (Продолжение будет)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3505

@темы: текст, ссылки, Чарская, Задушевное слово, Что было в сером доме

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
КЛАССИКИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В КНИГАХ ЛИДИИ ЧАРСКОЙ.
Алекса́ндр Серге́евич Пу́шкин — русский поэт, драматург и прозаик, заложивший основы русского реалистического направления, литературный критик и теоретик литературы, историк, публицист, журналист, редактор и издатель.
ЛИДИЯ ЧАРСКАЯ. ПЛАТФОРМА №10.
"Заговорили о книгах, о беллетристике, о Пушкине. Дима был удивлен несказанно, что скромная дочь ссыльного начальника полустанка, имела понятие и о Полтаве, и о Евгении Онегине, и о Гоголе с его Майской ночью, с его Мертвыми душами.
Бежали теперь оба, запыхавшиеся, румяные, возбужденные, чуть вскрикивая каждый раз, что быстро слетали лыжи по скату сугроба. На одном месте не удержались и, не размыкая рук (все время держались за руки), оба полетели в снег, хохоча как безумные.
Случилось так, что захолодевшая щечка Нины попала под горячие губы студента, и знойно обжег ее неожиданный быстрый поцелуй. А за ним другой, третий, четвертый.
Тяжело и неровно дыша, Нина поднялась с колен, страстно - взволнованная, испуганная и обрадованная.
— Что вы? Что вы? Что вы делаете? Грех какой так обижать беззащитную.
А у самой в серо-голубых глазах призыв и желание.
За восемнадцать лет, прожитых в степи, среди снега или одуванчиков, она не испытала еще ни разу смутного волнения первых порывов любви. Правда, ждала их и звала бессознательно. И теперь они нахлынули вдруг, горячие, долгожданные.
Вот он — её идеал, этот смуглый красавец,, этот новый Владимир Ленский, что целует ее и шепчет ей на ушко:
— Нинуся... Ниночка... Нинуша... Прелесть моя, сказка моя степная, непосредственная... Ниненок мой, одуванчик мой, снежинка моя милая, ведь я влюблен сейчас в тебя... Видишь, влюблен?.. Околдовала ты меня сразу, маленькая колдунья. Ну, так поцелуй же, ну, так приласкай же... Ну, сама поцелуй... Ну, Ниночка...
Ах, какой голос! Ах, какие бархатные нотки в нем! В самую душу просятся. В самую душу вонзаются... И голова от них кружится... И сердце бьется...
И сразу бледнея от приступа и волны первой неудержимой страсти, Нина прильнула к чувственному алому рту, по-детски закинув за шею Радина хрупкие маленькие ручки и шепча словно в забытье: "Владимир Ленский! Владимир Ленский! Мой Димушка! Мой миленький! Мой родной"!"

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3501

@темы: Цитаты, текст, ссылки, Рассказы, Сборники, Чарская, "Свои, не бойтесь!"

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Продолжаем публиковать новую маленькую повесть Лидии Чарской, напечатанную в журнале "Задушевное слово" для младшего возраста в 1910 году.

ЧТО БЫЛО В СЕРОМ ДОМЕ.
Рассказ Л. А. Чарской. (продолжение)
VI
- Ну, довольно тебе дармоедничать! Пора и за работу! - услышала я как-то утром грубый окрик хозяина. Сон ещё не успел отлететь от меня (было очень раннее утро, потому что в подвале царила полная тьма) и всю меня так и клонило уснуть ещё немного.
В эту ночь я видела во сне тётю Соню, Лизочку, Аню и мою милую старушку-няню. Мне приснилось, что они протягивали руки ко мне, звали меня, а страшно лохматый человек стоял между нами и не пускал меня к ним.
Я с трудом поборола дремоту и вскочила на ноги.
- Пора приниматься за работу! Не век же тебе лежебочничать, место зря занимать, - снова загудел громовой голос хозяина. - на работу, живо у меня!
- Барышне соснуть желательно… Почивать куды приятнее. Вишь, они нежненькие какие у нас! - съехидничала Степановна, появляясь передо мною как тень.
Она ошибалась. От прежней нежненькой Кати, тётиной баловницы, и следа не осталось во мне теперь. Моё тело покрывали грязные лохмотья, такие же рваные и холодные, как и у Глаши. Волосы мне остригли. На ногах, вместо моих щегольских сапожек, которыми давно уже завладел Ванюшка, красовались огромные сапоги больной Катерины. Словом, я вся переродилась за эту недолгую неделю моего пребывания в сыром темном подвале, без воздуха и света, живя на одном хлебе и пустых щах, которые через силу глотала. Я так исхудала, что едва ли сёстры и тётя узнали бы меня.
Мысль о них не выходила из моей головы. Я твердо решила убежать отсюда, как только меня выпустят в первый же раз из этого ужасного серого дома. Но скоро мне пришлось разочароваться: я поняла, что это невозможно. Хозяин сказал как-то, что меня не будут пускать одну. Он боялся, что я убегу. Кто-нибудь из старших мальчуганов, Мишка или Стёпка, будут постоянно издали следить за мною.
Эта новость привела меня в полное отчаяние. Неужели же мне никогда не суждено больше увидеть тётю Соню, Лизочку, Аню? Господи! Воображаю, как они стосковались все по бедной Кате. Пожалуй, потеряли надежду найти её снова. А няня? Она выплакала свои старые глаза.
Бедная няня! Бедная тетя!
Сегодня все эти печальные мысли особенно назойливо лезли мне в голову, вероятно потому, что я видела во сне их всех, моих дорогих. И Глаши, как нарочно, не было дома; она ушла спозаранку собирать милостыню, а то добрая девочка хоть немножко успокоила бы меня. Я успела подружиться с Глашей и полюбить её. Несмотря на то, что ей жилось лучше, чем мальчикам (не считая Ванюшки, которого старуха Степановна баловала ужасно), Глаша была очень несчастлива. Доброй, кроткой, ласковой девочке причиняли глубокие страдания и её ремесло, и её жизнь среди бродяг, воришек и попрошаек.
И мы часто, когда все засыпало в тёмном подвале, беседовали с нею о нашем горьком житье-бытье. Но сегодня, вместо кроткого личика Глаши, я увидела всклокоченную голову её отца.
- Ну, вставай, пошевеливайся! - грубо дёрнув меня за руку, кричал хозяин. Я быстро вскочила, протирая заспанные глаза.
На столе поставили зажжённую жестяную лампу, скудно освещающую наш подвал. Посреди помещения стоял старший из мальчуганов, Стёпка, в длинном пальто, со старым меховым воротником, и в старой же порыжевшей от времени, шляпе, в которую голова мальчика уходила чуть ли не по самые уши.
- Ну, Катька, видишь этого барина? - сурово нахмурившись, спросил хозяин.
- Вижу! - отвечала я, не понимая, почему Стёпка вдруг превратился в барина и что значит этот странный маскарад.
- То-то. Гляди же хорошенько. В карман пальто я кладу платок и кошелек. Ты должна вынуть из него то и другое, но так, чтобы Стёпка не почувствовал этого… Ну, принимайся за дело! Нечего тут долго думать. Живо!
Я подошла к Стёпке и робко протянула руку к его карману.
Вот уже пальцы мои коснулись платка и кошелька, лежащих на дне кармана. Я схватила то и другое и дернула обратно руку.
И в тот же миг невидимые колокольчики зазвенели под пальто Стёпки.
- Ах! - с изумлением вскрикнула я.
- Вот тебе и «ах»! Будь осторожнее, а не то…
Тут хозяин красноречиво погрозил кулаком в мою сторону.
- Не особенно-то церемонься с нею, Игнат Игнатыч! - прошипела около меня, точно из под земли вдруг выросшая, старая Степановна.
И в ту же минуту я почувствовала, как кто-то больно ущипнул мою руку повыше локтя.
Слезы брызнули у меня из глаз, слезы боли, обиды и гнева. Никто не смел обращаться так со мною с тех пор, как я себя помню.
- Ну, ну! Чего разрюмилась! - грубо окликнул меня хозяин, - не вышло раз, другой раз должно выйти. Начинай сызнова. Ну!
И снова платок и кошелек очутились в глубоком кармане Стёпки.
Не смея ослушаться, я шагнула к нему, снова запустила в его карман руку, но не успела еще вытащить её обратно, как невидимые колокольчики залились снова еще более звучным и протяжным звоном. В ту же секунду я почувствовала жгучую боль. Быстро обернувшись назад, я увидела старую Степановну, которая верёвчатой плёткой замахивалась на меня.
- А-а-а! - закричала я пронзительно, - не смейте бить меня, не смейте, гадкая, злая, скверная! Я ненавижу вас, уйдите! Или нет, пустите меня. Я не хочу учиться в вашей ужасной школе, не хочу, не хочу!
Я ещё хотела многое, многое высказать этой злой женщине, но она быстро зажала мне рот одной рукою, в то время как другой взмахивала плёткой, нанося мне удары и злорадно шепча над самым моим ухом:
- Наконец-то попалась в мои руки, белоручка, дармоедка ты этакая. Наконец-то я могу расправиться с тобою, - и она била меня с каждой секундой все сильнее и сильнее. (Продолжение будет)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3499

@темы: текст, ссылки, Чарская, Задушевное слово, Что было в сером доме

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
КЛАССИКИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В КНИГАХ ЛИДИИ ЧАРСКОЙ.
Никола́й Васи́льевич Го́голь — русский прозаик, драматург, критик, публицист, признанный одним из классиков русской литературы.
Никола́й Алексе́евич Некра́сов — русский поэт, прозаик и публицист.

ЛИДИЯ ЧАРСКАЯ. НА ВСЮ ЖИЗНЬ. ЮНОСТЬ ЛИДЫ ВОРОНСКОЙ.

"Все мы заняты, все приносим пользу по мере сил и возможности. Я вяжу бесконечные одеяла на деревянных спицах, розовые, желтые, белые и голубые. Трем сестричкам дали работу полегче: подрубать изящные галстуки и носовые платки, которыми изобилует наше имущество. Впрочем, младшая разрисовывает еще и фарфоровые тарелки. Кармен, то есть старшая Медведева, Ларя, вместе с братом сооружает удвоенными силами какую-то умопомрачительную накидку из кружев, тюля и лент, и трудно решить, у кого она выходит искуснее. Кажется, пальма первенства принадлежит Вольдемару. Тима Зубов помогает сматывать шерсть и шелк, то есть, попросту говоря, мы бессовестно пользуемся его растопыренными пальцами, с которых сматываем шерстяные и шелковые нитки. При этом восемнадцатилетний офицерик, к общему смеху, непременно путает материал настолько, что его приходится потом долгое время приводить в порядок. Кто-нибудь из офицеров, Линский, Невзянский или юный барон Леля, читает. Мы слушаем затаив дыхание, то бессмертные "Вечера на хуторе близ Диканьки", то "Русских женщин"...

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3496

@темы: Цитаты, текст, ссылки, Чарская, На всю жизнь. Юность Лиды Воронской

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Продолжаем публиковать новую маленькую повесть Лидии Чарской, напечатанную в журнале "Задушевное слово" для младшего возраста в 1910 году.

ЧТО БЫЛО В СЕРОМ ДОМЕ.
Рассказ Л. А. Чарской. (продолжение)
Но вот тяжелый крюк соскочил, дверь распахнулась и я увидела на пороге знакомую мне тщедушную фигурку.
Быстро перебежав расстояние от порога до стола, Глаша, собиравшая милостыню, высыпала перед отцом кучку меди из своего грязного кармана.
В одну минуту я была подле неё.
- Глаша, милая! Тебя ли я вижу! - вскричала я, чрезвычайно обрадованная этой встречей.
Она изумленно вскинула на меня свои испуганные глазки и отступила от неожиданности.
- Барышня?!. - произнесли изумленно её трепещущие губы. И тотчас же она робко вскинула глаза на отца. Но последний не обращал на нас никакого внимания, углубившись в подсчет медных монет, рассыпанных перед ним по столу.
- Пойдём в мой угол, - проговорила маленькая нищая, - там нам никто не будет мешать, - и, схватив меня за руку, Глаша потащила меня за грязную ситцевую перегородку, отделявшую часть подвала.
Тут Глаша устало опустилась на лавку, усадила меня, и вдруг из её глаз брызнули слезы.
- Бедная барышня! Бедная барышня! - прошептала она, утирая лицо рукавами своего рваного пальтишко.
- Куда я попала, Глаша?... «Куда я попала?» — взволнованно спрашивала я, во все глаза глядя на девочку.
- Тише! Тише, ради Бога! Отец услышит или мальчики - беда будет! - зашептала она, испуганно косясь на занавеску, - не в хорошее место вы попали, барышня…
- Здесь школа какая-то? Я знаю, мне говорили уже, - произнесла я.
- Школа? - с недоумением проговорила Глаша, и вдруг горькая улыбка сморщила её бледные губки. – Да, школа… школа, где учат воровать таких несчастных мальчиков и девочек, как мы с вами! - добавила она так тихо, что я едва-едва расслышала её слова.
Холодный пот выступил у меня на лбу при этих словах Глаши.
Я ждала всего, только не этого.
- Воровать? Учат воровать? - повторила я как во сне. – Значит, и тебя учат? И ты воруешь, Глаша?
- Нет! Нет! - быстро проговорила она, - я только хожу на улицу просить милостыню… Здешний хозяин - мой отец. Он жалеет меня и не посылает на такое страшное дело. Воруют мальчики, а я, старуха Степановна и больная Катерина, мы ходим просить милостыню… Нет, меня не заставляют воровать, слава Богу!
- Но как же старая нищая выставила тебя воровкой, помнишь в то утро, Глаша?
- Ах, она очень жадная эта Степановна, - ответила Глаша. - Степановне было досадно, что вы дали рубль мне, а не ей; она совсем забылась тогда.
- И посмела бить тебя, Глаша…
- О, у нас это случается. Отец любит меня и жалеет, а бьёт очень часто, когда я не приношу столько денег, сколько ему надо. Он и старой Степановне позволяет бить нас, когда нам она нами недовольна. Ах, как она дерётся!.. Бедная барышня, тяжело вам будет у нас! Ведь Степановна давно вас выследила, когда вы ещё с няней ходили в нашу церковь. Она тогда уже говорила: «вот красивенькая девочка; такого ангельского личика не может быть у воровки; она сделает для хозяина больше, чем наши мальчишки, которые уже успели примелькаться в глазах полиции»… У них с отцом давно решено было украсть вас… Бедная, бедная барышня! Такая добрая, ласковая и вдруг…
— Значит, Глаша, меня тоже сделают воровкой? - перебила я мою маленькую собеседницу.
Она кивнула головой. Крупные слезы текли по её лицу. Бедняжке Глаше, должно быть, было очень жаль меня.
Новый стук в дверь прервал нашу беседу. Грубые голоса, восклицания и смех наполнили подвал.
- Глашка, Катька, ужинать ступайте, дармоедки! - услышала я через 5-6 минут суровый оклик Степановны.
Когда мы вышли из своего угла, на столе стоял большой горшок холодных щей и несколько ломтей хлеба. Все обитатели подвала сидели вокруг стола и черпали деревянными ложками мутную жидкость, которую они называли щами.
- Ешь! - повелительно приказала мне Степановна.
- Как можно, маменька, барышне этакую снедь предлагать! - насмешливо вскричал Ванюшка, бойко закусывая свой ломоть хлеба и заедая его щами, - барышня к бульонцу и цыпленку привыкла. Хи-хи-хи-хи! - захохотал отвратительный мальчишка.
Я принялась было за хлеб, но не могла съесть ни кусочка. Голова у меня кружилась, в ушах звенело и всю меня нестерпимо клонило ко сну. Я не могла бороться с дремотой, уронила голову на стол и тут же заснула каким-то болезненно тяжёлым сном. (Продолжение будет)

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3492

По ссылке оригинальная иллюстрация

@темы: текст, ссылки, иллюстрации, Чарская, Задушевное слово, Что было в сером доме

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
КЛАССИКИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В КНИГАХ ЛИДИИ ЧАРСКОЙ.
Михаи́л Ю́рьевич Ле́рмонтов — русский поэт, прозаик, драматург, художник. Поручик лейб-гвардии Гусарского полка. Его стихи стали подлинным кладезем для оперного, симфонического и романсового творчества. Многие из них стали народными песнями.
По всему видно, что Чарская была страстной поклонницей творчества Михаила Юрьевича. Даже один из романов, "Песни земли" ("Виновна, но..."), она назвала словами из его стихотворения "Ангел". Лермонтов и его кавказская лирика вдохновляли её на прекрасные описания в "Княжне Джавахе", "Второй Нине" и других книгах "джаваховского цикла"...
ЛИДИЯ ЧАРСКАЯ. СЕМЬЯ ЛОРАНСКИХ.
"Валентина вышла на середину комнаты и, скрестив руки и обернувшись к старшему брату, спросила:
- Павлук, как ты думаешь, что мне прочесть?
- "Дары Терека" валяй! "Дары Терека"! Это у тебя так выходит, что хоть мозги в потолок!
- Или "Старую цыганку" Апухтина, - попросила Лелечка.
- Лелечка, - с упреком произнес лохматый медик Декунин, знавший барышень Лоранских еще с детства. - Ну, зачем она вам? Вы сами - воплощение молодости, и вдруг "Старая цыганка"! И потом, неужели же вы Апухтина Лермонтову предпочитаете? А?
Лелечка сконфузилась, залепетала что-то, оправдываясь, но на нее яростно зашикали со всех сторон, потому что Валентина уже начала:
"Терек воет дик и злобен
Меж увесистых громад,
Буре глас его подобен,
Слезы брызгами летят"...
Валентина читала прекрасно, с тем захватывающим выражением, с экспрессией, свойственной только очень немногим натурам. И куда девались ее холодная сдержанность, ее спокойствие! Пред молодыми слушателями стояла новая Валентина. Бледное лицо ее слегка заалело, зеленые непроницаемые глаза сияли теперь горячим блеском. Что-то радостное, сильное и непонятно-влекущее было в ее чудно похорошевшем лице.
Молодые слушатели словно застыли, восторженно сиявшими взорами устремясь в прекрасные, горючие, как звезды, глаза Валентины".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3482

@темы: Цитаты, текст, ссылки, Чарская, Семья Лоранских

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
БОЖИЙ ПОДАРОК. Стихотворение Л.Чарской

Лучистым сияньем меж тёмных высот
Зажжён золотой огонёк...
Он чистые помыслы к небу несёт,
Далёкие мира тревог.
Он, радостный сердцу лучистый маяк,
Всех светлой надеждой дарит...
Кто голоден, алчен, без крова и наг,
Для тех он светлее горит.
Для тех, кто исполнен вражды роковой,
Он скажет сияньем лучей,
Он скажет без слов, огонёк золотой,
Озлобленным душам людей:
«Зажёгся я в тёплую полночь, когда
Родился Спаситель... С тех пор
Промчались столетий далёких года,
Как мой загорается взор.
Пусть люди забудут печаль и вражду,
Пусть злобе наступит конец,
Господь Вифлеемскую шлёт им звезду
В подарок, как детям отец».

Из сборника "Голубая волна".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3469

@темы: текст, Стихотворения, ссылки, Сборники, Чарская, Голубая волна

Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
КЛАССИКИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В КНИГАХ ЛИДИИ ЧАРСКОЙ.

Алекса́ндр Серге́евич Грибое́дов — русский писатель, прозаик, драматург, дипломат, лингвист, историк, востоковед, пианист и композитор. Статский советник.

ЛИДИЯ ЧАРСКАЯ. ЗА ЧТО?

" — Mesdam'очки! Радость! — прервала наш разговор Додошка. — Новость, mesdam'очки. Нам на утро ложи прислали из министерства в Александринку. Не только первые, все мы, начиная с четвертых, идем. Пятерок не берут! — заключила она, торжествуя.

— В театр? Мы? Додошка, да ты не врешь ли ради пятницы? Говори толком! Побожись, душка!
— Ах, mesdam'очки! Ей-богу же идем! Сейчас солдатка придет и всем объявит! Идет Горе от ума с Дольским.
— Бедная Черкешенка! Она Дольского обожает и не увидит! — заметила я.

— Не увидит — и поделом! — вскрикнула Стрекоза, — зачем разбрасываться? Раньше Дольского обожала, когда он в Тифлисе у них с труппой гастролировал, а потом изменила ему для Воронской! Удивительно!
— Да перестаньте же! Ах, Господи! Вот счастье-то, что мы в театр идем! — и Малявка с таким рвением прыгнула на тируаре, что доски хрустнули под ее ногами.

— Дольский — Чацкий, это чудо что такое! — вскричала Бухарина. — Я Горе от ума в прошлом году видела, и верите ли, mesdam'очки, чуть из ложи не выпрыгнула от восторга!
— И я бы тоже выпрыгнула! — с блаженным видом вторила ей Додошка.
— Вот нашла чем удивить. Ты и с лестницы чуть не прыгнула, когда тебе два фунта конфет прислали неожиданно, — поддразнила ее Малявка.

— Ну, уж это вы, Пантарова, врете. Стану я из-за конфет! Вот еще! Это вы раз четыре порции бисквита съели в воскресенье, — обозлилась Додошка.
— Это ложь! Я съела? Я? Даурская, перекрестись, что я съела. Ага, не можешь? Значит, солгала! — пищала Малявка.

— Да не ссорьтесь вы, ради Бога, — зашикали на них со всех сторон. — Есть о чем толковать! Давайте лучше говорить про завтра. Ах! Вот счастье-то привалило. Театр! Подумать только!

— Знаете что, mesdames, — послышался голос Пушкинской Татьяны, — давайте прочтем лучше Горе от ума, чем препираться из-за пустяков. Ведь не все читали. Лучше прочесть сначала, чтобы знать, в чем дело.
— Ах, прекрасно! — со всех сторон послышались молодые, возбужденные голоса, — отличная мысль, прочтем! Волька, ты лучше всех из класса декламируешь. Читай ты! У кого есть Грибоедов? Давайте сюда Грибоедова! Да скорее...

— Грибоедова нет ни у кого. Надо у Тимаева спросить в библиотеке. Татьяна, беги к нему, сделай сахарные глаза, и он тебе даст.
— Mesdam'очки, смотрите-ка, четверки в парфетки записались. Тишина-то у них какая! — говорили спустя несколько минут удивленные пятые, то и дело прикладывая то глаза, то уши к замочной скважине пограничной с нами их двери.

И, правда, записались. Около сорока разгоревшихся детских головок жадно ловили каждое слово, лившееся из уст Симы, читавшей нам с кафедры бессмертное Грибоедовское создание. И около сорока детских сердец били тревогу, страстно ожидая, чтобы скорее миновала эта скучная ночь и наступило завтра, когда можно было воочию увидеть то, что написано в этой маленькой книжке, ставшей разом милой и близкой каждой из них".

Отсюда: vk.com/wall-215751580_3445

@темы: Цитаты, текст, ссылки, За что?, Чарская