«Если ты рожден без крыльев, то не мешай им вырасти».
Пасхальный рассказ.
— Тетя Лена! Леночка! Тетечка Ленушечка!—на все голоса кричали дети, шумной ватагой врываясь в уютную девичью комнатку, всю затянутую светлым кретоном.
Сидевшая у окна совсем еще юная, но с бледным, измученным личиком девушка читать дальшевздрогнула и обернулась на весь этот гам и топот, внезапно поднятый её маленькими братьями, сестрами и племянниками. Милые, круглые мордочки, окружившие ее, сияли таким восторженным оживлением, что у неё не хватило духа охладить этот восторг равнодушием. Она принудила себя улыбнуться и спросить якобы с интересом:
— Ну, что у вас случилось? Рассказывайте!
— Великолепная штука!—пылко заявил старший из малышей. - Нам позволили убирать пасхальный стол. Вот-то шикарно!
— Пойдем с нами, Леночка! Хорошо, да?—затараторили дети, прыгая и тормоша молодую девушку.—И сейчас-же пойдем! Надо ведь к семи часам кончить, чтобы потом еще выспаться перед заутреней.
— Ну, пойдемте!—покорно отозвалась она и встала с кресла.
Дети, цепляясь за нее, визжа и топоча от избытка счастья, повлекли ее в столовую, где уже был растянут длиннейший стол, накрытый белоснежною скатертью, а около него хозяйничали мачеха и старшая сестра Елены.
— Ты тут за всем присмотришь, Леночка?—обратилась к ней мачеха.—Отлично! Дети тебе помогут. А то у меня что-то разболелась голова. Надо будет прилечь.
— А мне хочется сходить к плащанице,— сказала сестра.—-Вчера ведь не удалось побывать.
И обе дамы вышли. Дети, в сознании важности возложенного на них поручения, помогали Елене украшать стол цветами, расставлять куличи, яйца, окорока, примерять, куда поставить пасхи, пока еще державшиеся на льду, и т. д. И никто из них не замечал, как из её глаз тихо струились слезы и крупными, светлыми каплями скатывались, то на душистые гиацинты, то на холмик крес-салата, куда она укладывала самые красивые яйца.
Пасха... Страстная суббота… Какие это прежде были радостные, чудно-праздничные дни! А прошлый-то год! В этот самый день и час она убирала стол со своим женихом, с добрым, милым Сережей. Как им было весело, как они шутили и смеялись, не предвидя нависшей над ними беды—жестокой войны! Свадъба их была назначена на август, сейчас-же после маневров; но приготовлять себе будущее жилище они решили заблаговременно и собирались с Фоминой недели начать хождение по магазинам, покупая мебель, посуду, вообще все необходимое для хозяйства. Сережа, чтобы попугать ее, уверял, что обязательно купит для гостиной ярко-зеленую обивку с желтыми разводами, а она притворялась, будто верит ему, и ужасно на него сердится, и оба хохотали до слез, беззаботные и счастливые, как дети.
И вот миновала весна, настало лето, приближался и август, но, вместо свадьбы, веселья и радости, судьба сулила Елене тяжкое испытание. Вильгельм пошел на Россию войной, и Сережа, как офицер, в один из первых-же дней ушел со своим полком защищать родину от кровожадных немецких полчищ.
Сначала все шло благополучно. Сережа участвовал лишь в нескольких незначительных стычках, из которых выходил невредимым, был здоров, бодр и почти каждый день писал своей невесте длинные, интересные письма. Но вот однажды, после большого боя, к ней пришло страшное горе. Никогда не забыта ей того хмурого, осеннего утра, когда она прочла в газете; «Пропавшие без вести: корнет Лачинов, Сергей Александрович»... Положительно, ей было-бы легче узнать, что он убит; тогда бы, по крайней мере, был всему конец, холод, мрак, но зато и покой, Она-бы знала, что он, отслуживший герой, тихо лежит в своей могиле, что он уже не страдает, она-бы могла молиться на этой могиле, а теперь... теперь она даже не знает, как за него молиться: за живого, или за мертвого? Правда, порою в её сердце прокрадывается надежда, что он еще жив, и они когда нибудь да увидятся вновь. Но ведь эта надежда такая несбыточная! Вот уже более четырех месяцев прошло с тех пор. как он пропал, и где она только ни перебывала за это время, наводя о нем справки! Но всюду получался лишь один ответ: ничего неизвестно, пропал бесследно.
И, прометавшись целый день в этих бесплодных поисках, она потом всю ночь терзается страшными думами о Сергее. Если он погиб, то как? Может быть, его заживо втоптали в землю вражеские эскадроны, пройдя через него, случайно упавшего... Или немцы медленно, в страшных пытках добили его, издеваясь над ним... А если он еще жив и в плену, то что с ним сейчас? Может быть, в эту самую минуту, какой-нибудь грубый, пьяный пруссак избивает его, такого гордого и благородного, а ему нечем защититься... А то ей начинаем рисоваться темная ночь в холодном бараке, голый земляной пол, на котором он, прикрывшись порванной шинелью, лежит больной, умирающий, и кашляет, кашляет до изнеможения, и думает, что все о нем забыли... И Елена, с глухим криком, заломив руки, вскакивает с постели, задыхаясь от бессильного отчаянья под своим мягким, теплым одеялом.
Так, изо дня в день, тянется эта тяжелая пытка, она бледнеет и тает, и родные с нескрываемым ужасом следят за тем, как из неё уходить жизнь, точно масло из разбитого сосуда. Вначале они пробовали ее обнадеживать, но потом примолкли и теперь только пытаются чем-нибудь развлечь ее. Но ей все развлечения противны, невыносимы, ей даже обидно, что и в этом году, как-будто ничего не случилось, у них опять устраивается многолюдное разговенье. Конечно, она, понимает, что родные и знакомые в её горе неповинны, а уж детей-то и вовсе даже не за что лишать праздников; она даже считает своим долгом принять обычное участие в этом заветном торжестве, чтобы ничем не омрачить его своим дорогим малышам. Но все-же зачем, к чему все эти роскошные кушанья, лакомства, фрукты, когда может-быть, именно сейчас вот Сережа умирает от голода в какой-нибудь германской конуре, не имея даже лишнего черствого сухаря!
Елена не удержалась и громко всхлипнула, уткнувшись личиком в огромную корзину с цветами, поставленную посреди стола.
— Что с тобой, тетечка? Ты пальчик уколола?—тотчас-же послышался около неё озабоченный голосок.
— Да, детка, пальчик!—овладевая собою, кротко отозвалась молодая девушка.—Ну, ничего, ничего! Давайте-ка торопиться! Смотрите-ка, уже без четверти семь, а ведь всем вам надо еще хорошенько выспаться до десяти часов, а потом нарядиться.
Дети еще старательнее принялись за интересные хозяйственные хлопоты и, благодаря их рвению, все было во время закончено.
Все семейство успело и отдохнуть, и принарядиться, затем, отстояв заутреню, вернулись домой. Тотчас-же начали съезжаться и гости из разных церквей, и не прошло и получаса, как великолепный пасхальный стол был окружен нарядной, оживленной толпою. Всюду слышалось звонкое христосованье, говор и смех; радостные детские голоса заливались, как колокольчики. В воздухе пахло цветами, свежими куличами и сладким творогом.
«Все, все, как и в прошлом году!»—без конца твердила про себя Елена, чувствуя, что от тоски сердце комком сжимается у неё в груди. Однако, не желая докучать другим своим горем, она по привычке занимала гостей разговором, улыбалась и возилась с детьми.
Веселье было в самом разгаре, когда в передней протрещал громкий, долгий звонок. Старый Савельич, служивший у стола, степенно вышел из столовой в переднюю и направился к входной двери.
— Странно! Кто-бы это мог еще приехать? —заметила мачеха Елены, обводя гостей вопросительным взглядом.
Елена-же в эту минуту, доставая себе что-то из буфета, стояла около самой двери в переднюю, но не обратила никакого внимания ни на звонок, ни на щелкнувший замок открываемой двери на лестницу.
— Господи Иисусе!—донесся вдруг до неё не то испуганный, не то плачущий от радости голос Савельича.
У Елены остановилось сердце от внезапно мелькнувшей в её голове догадки, которой она не смела верить, чувствуя, что, кажется, так и умрет на месте, если эта догадка не оправдается. Однако в следующую секунду она, цепляясь дрожащими руками за портьеру, уже заглядывала
в переднюю.
Там, держа в руке фуражку, стоял Лачинов, бледный, исхудалый, но живой и невредимый. Савельич, отбросив всю свою церемонность хорошо воспитанного лакея,
ухватил гостя за рукав шинели и, что-то бормоча сквозь слезы, чмокал его в истрепанный, заскорузлый погон. Молодой человек, похлопывая старика по спине, растроганно улыбался. На полу около него лежала куча аккуратно перевязанных пакетов.
— Сережа!—закричала Елена так громко, что в столовой все мгновенно смолкло.
И, забыв сразу обо всех своих муках, смеясь и плача от охватившей ее невыразимой радости, бросилась она к жениху и замерла, обвив его шею руками. Минуту спустя, все—хозяева, гости и дети—буквально ринулись в переднюю и принялись обнимать, целовать, даже ощупывать Лачинова, словно не веря своим глазам. И все наперебой засыпали его вопросами и приветствиями:
— Сергей Александровичу голубчик, да как же это так? Да отчего-же от вас столько времени не было известий? Ну, слава Богу! Откуда вы вдруг взялись-то?
Молодой человек, продолжая одной рукой держать руку невесты, которая стояла подле него, как во сне, благодарно улыбаясь, кланялся, пожимал тянувшиеся к нему руки, гладил детские головки и, захлебываясь от торопливого желания всем ответить сразу, говорил:
— Сейчас все расскажу... Вот тут пакетики... это детям и Леночке... Я рассчитывал попасть к вам сегодня днем, да поезд опоздал, а мне еще хотелось купить всей этой дребедени... Ведь праздник... а то как-же дети-то...
Но детям на этот раз, повидимому, было не до подарков. Они замерли на месте и, разинув ротики, блестящими, полными благоговения глазами уставились на офицера, приехавшего со страшной войны, где его каждую минуту могли убить, а он все-таки не боялся и воевал, защищая их всех от злых немцев, которые убивают и жгут детей. Маленькие их сердца трепетали от почтения и благодарности, а пухлые рученки тянулись исподтишка погладить шершавое пальто своего защитника.
— Да где-ж ты весь вечер-то пропадал? Отчего к заутрене не приехал?—спросил его отец Елены.
Молодой человек с комическим отчаяньем развел руками и произнес:
— Как это ни стыдно, но вообразите: проспал! Сам не понимаю, как это случилось! Положим, приближаясь к Петрограду, я от нетерпения так волновался, что последнюю ночь совсем не спал. Вернувшись из магазинов, прилег на полчасика.. в квартире у меня никого нет, потому что мой денщик остался в полку... Ну вот, я и проспал до половины первого, а потом еще пришлось себя в приличный вид приводить.
— Ах ты, бесстыдник, бесстыдник!—качая головой, засмеялся хозяин дома.—Ну? да уж так и быть, ради великого праздника, покормим тебя. Идем-ка, брать, в столовую, разговляйся по старой памяти! Ты, я думаю, у немцев-то не по-нашему, а по-настоящему напостился.
Когда наконец все несколько пришли в себя и Лачинов наскоро отведал вкусной пасхальной снеди, древняя, добродушная бабушка Елены, усиленно сморкаясь, обратилась к нему:
— Ну, батюшка, теперь говори толком, как ты свои кости-то целыми унес от этих извергов?
— Не только кости, а даже почти и всю кожу!—со смехом отозвался Сергей Александровичу целуя морщинистую руку старушки,-—История же моя такова. У нас с немцами была порядочная кавалерийская стычка близь Аминштейна. Кончилась она в нашу пользу, да на мою беду подо мною ранило лошадь, и раньше, чем я успел соскочить, она, взвившись на дыбы от страшной боли, сбросила меня на землю. Помню, что я отлетел далеко в сторону, хватился головою о камень, а щиколоткой - о какое-то бревно—и тут-же потерял сознание. Когда я очнулся, то увидел себя в товарном вагоне, на полу. Рядом со мною лежали еще несколько наших раненых, а около двери стоял немецкий часовой. Ну, понял я, что в плен попал, и такое меня охватило отчаянье, что, право, еслиб не нога, которой я пошевелить не мог, то я-бы тут-же выбросился из поезда. Привезли нас в Бромберг и поместили в каком-то сарае. Ухода, конечно, не было никакого, кормили нас невообразимой бурдой, но, благодаря моему крепкому здоровью, я поправился даже и при таких условиях. Потом нас перевезли в Шнейдемюль, и здесь меня в первый-же день едва не расстреляли. Какой-то майор вздумал на меня кричать, говоря при этом всякие подлости про нашу армию,—ну, я, недолго думая, размахнулся да так его трахнул, что он у меня волчком завертелся. Хотели было расстрелять, да потом, видно, решили, что это была-бы слишком короткая мука, и засадили меня в темный погреб, по всей вероятности, собираясь уморить голодом, так как двое суток не приносили даже воды. На мое счастье, среди их солдат нашелся поляк, который помог мне бежать. Две недели прятался я в лесу но потом, благодаря моей форменной одежде, меня нашли и водворили обратно, но уже не в подвал, а в барак с остальными пленными. За время моего отсутствия тамошний гарнизон успел смениться, и меня не стали расстреливать. Месяц я прожил сравнительно благополучно. Положим, и пища, и помещение были по-прежнему отвратительными, а еще того более удручало запрещение писать на родину и получать письма; но зато хоть от унижений-то меня Бог хранил. Из Шнейдемюля нас пятого (по нашему) марта, то-есть незадолго до своей Пасхи, немцы перевезли во Францию и там водворили совсем вблизи боевой линии. Зачем мы им там понадобились, какое новое беззаконие они замыслили, я не знаю, но можно предполагать, что они собирались гнать нас перед собою, идя в атаку под убийственным французским огнем. Но праздничные дни выручили нас. В Страстную субботу вечером, вместо того, чтобы Богу помолиться, наши стражи так напились, что вся наша партия, человек в шестьдесят, почти без труда выбралась из лагеря и бросилась бежать прямо на юго-запад, к французам. К несчастью, наш побег был тотчас-же обнаружен—и нам вслед затрещали пулеметы. Большинство моих товарищей были переранены, кое-кто и убит. Несколько пуль и меня зацепили, но совсем незначительно, и я с уцелевшими солдатиками благополучно добрался до французских позиций. Сначало-то французы, еще издали завидев бегущих людей, грозно наставили было на нас винтовки и закричали что-то далеко не приветственное. Но тут я во весь голос крикнул им:—Не стреляйте! Мы русские!—и еслиб вы видели, господа, что тут стало твориться! Побросали они свои ружья, забыли и о близости немцев, кинулись нам навстречу, орут благим матом: Да здравствует Россия! Да здравствует её славная армия!—обнимают нас, целуют и наконец на руках внесли нас в свои траншеи, точно какие-нибудь вазы фарфоровые. А в траншеях началось форменное наше чествование, и еслибь я съел хоть десятую долю всего, что мне предлагали, то меня без сомнения тут-же разорвало-бы на куски. Однако, как ни хорошо было мне у милых союзников, я все-таки на следующее-же угро взмолился, чтобы мне помогли поскорее выбраться в Россию. Они вполне вошли в мое положение и сейчас-же все устроили. Через трое суток я был уже в Лондоне, а затем - через Норвегию и Швецию—и вот наконец я опять в Петрограде! Думаю, что можно будет пожить здесь с недельку, да и не мешает мне сил набраться,—ну, а там снова на фронт, в родной полк, который, чего доброго, уже панихиды по мне служить. Ну, да пусть себе: это, говорят, хорошая примета!—весело заключил юноша свой рассказ, который все слушали с жадным вниманием.
— Опять на войну!—уныло прошептала Елена, и её сияющие глаза затуманились слезами.
— Полно, не горюйте, мой дружок!—улыбаясь, ободрил ее Лачинов.—Бог не выдаст—немец не съест!
В. Суворова.
Без вести пропавший
— Тетя Лена! Леночка! Тетечка Ленушечка!—на все голоса кричали дети, шумной ватагой врываясь в уютную девичью комнатку, всю затянутую светлым кретоном.
Сидевшая у окна совсем еще юная, но с бледным, измученным личиком девушка читать дальшевздрогнула и обернулась на весь этот гам и топот, внезапно поднятый её маленькими братьями, сестрами и племянниками. Милые, круглые мордочки, окружившие ее, сияли таким восторженным оживлением, что у неё не хватило духа охладить этот восторг равнодушием. Она принудила себя улыбнуться и спросить якобы с интересом:
— Ну, что у вас случилось? Рассказывайте!
— Великолепная штука!—пылко заявил старший из малышей. - Нам позволили убирать пасхальный стол. Вот-то шикарно!
— Пойдем с нами, Леночка! Хорошо, да?—затараторили дети, прыгая и тормоша молодую девушку.—И сейчас-же пойдем! Надо ведь к семи часам кончить, чтобы потом еще выспаться перед заутреней.
— Ну, пойдемте!—покорно отозвалась она и встала с кресла.
Дети, цепляясь за нее, визжа и топоча от избытка счастья, повлекли ее в столовую, где уже был растянут длиннейший стол, накрытый белоснежною скатертью, а около него хозяйничали мачеха и старшая сестра Елены.
— Ты тут за всем присмотришь, Леночка?—обратилась к ней мачеха.—Отлично! Дети тебе помогут. А то у меня что-то разболелась голова. Надо будет прилечь.
— А мне хочется сходить к плащанице,— сказала сестра.—-Вчера ведь не удалось побывать.
И обе дамы вышли. Дети, в сознании важности возложенного на них поручения, помогали Елене украшать стол цветами, расставлять куличи, яйца, окорока, примерять, куда поставить пасхи, пока еще державшиеся на льду, и т. д. И никто из них не замечал, как из её глаз тихо струились слезы и крупными, светлыми каплями скатывались, то на душистые гиацинты, то на холмик крес-салата, куда она укладывала самые красивые яйца.
Пасха... Страстная суббота… Какие это прежде были радостные, чудно-праздничные дни! А прошлый-то год! В этот самый день и час она убирала стол со своим женихом, с добрым, милым Сережей. Как им было весело, как они шутили и смеялись, не предвидя нависшей над ними беды—жестокой войны! Свадъба их была назначена на август, сейчас-же после маневров; но приготовлять себе будущее жилище они решили заблаговременно и собирались с Фоминой недели начать хождение по магазинам, покупая мебель, посуду, вообще все необходимое для хозяйства. Сережа, чтобы попугать ее, уверял, что обязательно купит для гостиной ярко-зеленую обивку с желтыми разводами, а она притворялась, будто верит ему, и ужасно на него сердится, и оба хохотали до слез, беззаботные и счастливые, как дети.
И вот миновала весна, настало лето, приближался и август, но, вместо свадьбы, веселья и радости, судьба сулила Елене тяжкое испытание. Вильгельм пошел на Россию войной, и Сережа, как офицер, в один из первых-же дней ушел со своим полком защищать родину от кровожадных немецких полчищ.
Сначала все шло благополучно. Сережа участвовал лишь в нескольких незначительных стычках, из которых выходил невредимым, был здоров, бодр и почти каждый день писал своей невесте длинные, интересные письма. Но вот однажды, после большого боя, к ней пришло страшное горе. Никогда не забыта ей того хмурого, осеннего утра, когда она прочла в газете; «Пропавшие без вести: корнет Лачинов, Сергей Александрович»... Положительно, ей было-бы легче узнать, что он убит; тогда бы, по крайней мере, был всему конец, холод, мрак, но зато и покой, Она-бы знала, что он, отслуживший герой, тихо лежит в своей могиле, что он уже не страдает, она-бы могла молиться на этой могиле, а теперь... теперь она даже не знает, как за него молиться: за живого, или за мертвого? Правда, порою в её сердце прокрадывается надежда, что он еще жив, и они когда нибудь да увидятся вновь. Но ведь эта надежда такая несбыточная! Вот уже более четырех месяцев прошло с тех пор. как он пропал, и где она только ни перебывала за это время, наводя о нем справки! Но всюду получался лишь один ответ: ничего неизвестно, пропал бесследно.
И, прометавшись целый день в этих бесплодных поисках, она потом всю ночь терзается страшными думами о Сергее. Если он погиб, то как? Может быть, его заживо втоптали в землю вражеские эскадроны, пройдя через него, случайно упавшего... Или немцы медленно, в страшных пытках добили его, издеваясь над ним... А если он еще жив и в плену, то что с ним сейчас? Может быть, в эту самую минуту, какой-нибудь грубый, пьяный пруссак избивает его, такого гордого и благородного, а ему нечем защититься... А то ей начинаем рисоваться темная ночь в холодном бараке, голый земляной пол, на котором он, прикрывшись порванной шинелью, лежит больной, умирающий, и кашляет, кашляет до изнеможения, и думает, что все о нем забыли... И Елена, с глухим криком, заломив руки, вскакивает с постели, задыхаясь от бессильного отчаянья под своим мягким, теплым одеялом.
Так, изо дня в день, тянется эта тяжелая пытка, она бледнеет и тает, и родные с нескрываемым ужасом следят за тем, как из неё уходить жизнь, точно масло из разбитого сосуда. Вначале они пробовали ее обнадеживать, но потом примолкли и теперь только пытаются чем-нибудь развлечь ее. Но ей все развлечения противны, невыносимы, ей даже обидно, что и в этом году, как-будто ничего не случилось, у них опять устраивается многолюдное разговенье. Конечно, она, понимает, что родные и знакомые в её горе неповинны, а уж детей-то и вовсе даже не за что лишать праздников; она даже считает своим долгом принять обычное участие в этом заветном торжестве, чтобы ничем не омрачить его своим дорогим малышам. Но все-же зачем, к чему все эти роскошные кушанья, лакомства, фрукты, когда может-быть, именно сейчас вот Сережа умирает от голода в какой-нибудь германской конуре, не имея даже лишнего черствого сухаря!
Елена не удержалась и громко всхлипнула, уткнувшись личиком в огромную корзину с цветами, поставленную посреди стола.
— Что с тобой, тетечка? Ты пальчик уколола?—тотчас-же послышался около неё озабоченный голосок.
— Да, детка, пальчик!—овладевая собою, кротко отозвалась молодая девушка.—Ну, ничего, ничего! Давайте-ка торопиться! Смотрите-ка, уже без четверти семь, а ведь всем вам надо еще хорошенько выспаться до десяти часов, а потом нарядиться.
Дети еще старательнее принялись за интересные хозяйственные хлопоты и, благодаря их рвению, все было во время закончено.
Все семейство успело и отдохнуть, и принарядиться, затем, отстояв заутреню, вернулись домой. Тотчас-же начали съезжаться и гости из разных церквей, и не прошло и получаса, как великолепный пасхальный стол был окружен нарядной, оживленной толпою. Всюду слышалось звонкое христосованье, говор и смех; радостные детские голоса заливались, как колокольчики. В воздухе пахло цветами, свежими куличами и сладким творогом.
«Все, все, как и в прошлом году!»—без конца твердила про себя Елена, чувствуя, что от тоски сердце комком сжимается у неё в груди. Однако, не желая докучать другим своим горем, она по привычке занимала гостей разговором, улыбалась и возилась с детьми.
Веселье было в самом разгаре, когда в передней протрещал громкий, долгий звонок. Старый Савельич, служивший у стола, степенно вышел из столовой в переднюю и направился к входной двери.
— Странно! Кто-бы это мог еще приехать? —заметила мачеха Елены, обводя гостей вопросительным взглядом.
Елена-же в эту минуту, доставая себе что-то из буфета, стояла около самой двери в переднюю, но не обратила никакого внимания ни на звонок, ни на щелкнувший замок открываемой двери на лестницу.
— Господи Иисусе!—донесся вдруг до неё не то испуганный, не то плачущий от радости голос Савельича.
У Елены остановилось сердце от внезапно мелькнувшей в её голове догадки, которой она не смела верить, чувствуя, что, кажется, так и умрет на месте, если эта догадка не оправдается. Однако в следующую секунду она, цепляясь дрожащими руками за портьеру, уже заглядывала
в переднюю.
Там, держа в руке фуражку, стоял Лачинов, бледный, исхудалый, но живой и невредимый. Савельич, отбросив всю свою церемонность хорошо воспитанного лакея,
ухватил гостя за рукав шинели и, что-то бормоча сквозь слезы, чмокал его в истрепанный, заскорузлый погон. Молодой человек, похлопывая старика по спине, растроганно улыбался. На полу около него лежала куча аккуратно перевязанных пакетов.
— Сережа!—закричала Елена так громко, что в столовой все мгновенно смолкло.
И, забыв сразу обо всех своих муках, смеясь и плача от охватившей ее невыразимой радости, бросилась она к жениху и замерла, обвив его шею руками. Минуту спустя, все—хозяева, гости и дети—буквально ринулись в переднюю и принялись обнимать, целовать, даже ощупывать Лачинова, словно не веря своим глазам. И все наперебой засыпали его вопросами и приветствиями:
— Сергей Александровичу голубчик, да как же это так? Да отчего-же от вас столько времени не было известий? Ну, слава Богу! Откуда вы вдруг взялись-то?
Молодой человек, продолжая одной рукой держать руку невесты, которая стояла подле него, как во сне, благодарно улыбаясь, кланялся, пожимал тянувшиеся к нему руки, гладил детские головки и, захлебываясь от торопливого желания всем ответить сразу, говорил:
— Сейчас все расскажу... Вот тут пакетики... это детям и Леночке... Я рассчитывал попасть к вам сегодня днем, да поезд опоздал, а мне еще хотелось купить всей этой дребедени... Ведь праздник... а то как-же дети-то...
Но детям на этот раз, повидимому, было не до подарков. Они замерли на месте и, разинув ротики, блестящими, полными благоговения глазами уставились на офицера, приехавшего со страшной войны, где его каждую минуту могли убить, а он все-таки не боялся и воевал, защищая их всех от злых немцев, которые убивают и жгут детей. Маленькие их сердца трепетали от почтения и благодарности, а пухлые рученки тянулись исподтишка погладить шершавое пальто своего защитника.
— Да где-ж ты весь вечер-то пропадал? Отчего к заутрене не приехал?—спросил его отец Елены.
Молодой человек с комическим отчаяньем развел руками и произнес:
— Как это ни стыдно, но вообразите: проспал! Сам не понимаю, как это случилось! Положим, приближаясь к Петрограду, я от нетерпения так волновался, что последнюю ночь совсем не спал. Вернувшись из магазинов, прилег на полчасика.. в квартире у меня никого нет, потому что мой денщик остался в полку... Ну вот, я и проспал до половины первого, а потом еще пришлось себя в приличный вид приводить.
— Ах ты, бесстыдник, бесстыдник!—качая головой, засмеялся хозяин дома.—Ну? да уж так и быть, ради великого праздника, покормим тебя. Идем-ка, брать, в столовую, разговляйся по старой памяти! Ты, я думаю, у немцев-то не по-нашему, а по-настоящему напостился.
Когда наконец все несколько пришли в себя и Лачинов наскоро отведал вкусной пасхальной снеди, древняя, добродушная бабушка Елены, усиленно сморкаясь, обратилась к нему:
— Ну, батюшка, теперь говори толком, как ты свои кости-то целыми унес от этих извергов?
— Не только кости, а даже почти и всю кожу!—со смехом отозвался Сергей Александровичу целуя морщинистую руку старушки,-—История же моя такова. У нас с немцами была порядочная кавалерийская стычка близь Аминштейна. Кончилась она в нашу пользу, да на мою беду подо мною ранило лошадь, и раньше, чем я успел соскочить, она, взвившись на дыбы от страшной боли, сбросила меня на землю. Помню, что я отлетел далеко в сторону, хватился головою о камень, а щиколоткой - о какое-то бревно—и тут-же потерял сознание. Когда я очнулся, то увидел себя в товарном вагоне, на полу. Рядом со мною лежали еще несколько наших раненых, а около двери стоял немецкий часовой. Ну, понял я, что в плен попал, и такое меня охватило отчаянье, что, право, еслиб не нога, которой я пошевелить не мог, то я-бы тут-же выбросился из поезда. Привезли нас в Бромберг и поместили в каком-то сарае. Ухода, конечно, не было никакого, кормили нас невообразимой бурдой, но, благодаря моему крепкому здоровью, я поправился даже и при таких условиях. Потом нас перевезли в Шнейдемюль, и здесь меня в первый-же день едва не расстреляли. Какой-то майор вздумал на меня кричать, говоря при этом всякие подлости про нашу армию,—ну, я, недолго думая, размахнулся да так его трахнул, что он у меня волчком завертелся. Хотели было расстрелять, да потом, видно, решили, что это была-бы слишком короткая мука, и засадили меня в темный погреб, по всей вероятности, собираясь уморить голодом, так как двое суток не приносили даже воды. На мое счастье, среди их солдат нашелся поляк, который помог мне бежать. Две недели прятался я в лесу но потом, благодаря моей форменной одежде, меня нашли и водворили обратно, но уже не в подвал, а в барак с остальными пленными. За время моего отсутствия тамошний гарнизон успел смениться, и меня не стали расстреливать. Месяц я прожил сравнительно благополучно. Положим, и пища, и помещение были по-прежнему отвратительными, а еще того более удручало запрещение писать на родину и получать письма; но зато хоть от унижений-то меня Бог хранил. Из Шнейдемюля нас пятого (по нашему) марта, то-есть незадолго до своей Пасхи, немцы перевезли во Францию и там водворили совсем вблизи боевой линии. Зачем мы им там понадобились, какое новое беззаконие они замыслили, я не знаю, но можно предполагать, что они собирались гнать нас перед собою, идя в атаку под убийственным французским огнем. Но праздничные дни выручили нас. В Страстную субботу вечером, вместо того, чтобы Богу помолиться, наши стражи так напились, что вся наша партия, человек в шестьдесят, почти без труда выбралась из лагеря и бросилась бежать прямо на юго-запад, к французам. К несчастью, наш побег был тотчас-же обнаружен—и нам вслед затрещали пулеметы. Большинство моих товарищей были переранены, кое-кто и убит. Несколько пуль и меня зацепили, но совсем незначительно, и я с уцелевшими солдатиками благополучно добрался до французских позиций. Сначало-то французы, еще издали завидев бегущих людей, грозно наставили было на нас винтовки и закричали что-то далеко не приветственное. Но тут я во весь голос крикнул им:—Не стреляйте! Мы русские!—и еслиб вы видели, господа, что тут стало твориться! Побросали они свои ружья, забыли и о близости немцев, кинулись нам навстречу, орут благим матом: Да здравствует Россия! Да здравствует её славная армия!—обнимают нас, целуют и наконец на руках внесли нас в свои траншеи, точно какие-нибудь вазы фарфоровые. А в траншеях началось форменное наше чествование, и еслибь я съел хоть десятую долю всего, что мне предлагали, то меня без сомнения тут-же разорвало-бы на куски. Однако, как ни хорошо было мне у милых союзников, я все-таки на следующее-же угро взмолился, чтобы мне помогли поскорее выбраться в Россию. Они вполне вошли в мое положение и сейчас-же все устроили. Через трое суток я был уже в Лондоне, а затем - через Норвегию и Швецию—и вот наконец я опять в Петрограде! Думаю, что можно будет пожить здесь с недельку, да и не мешает мне сил набраться,—ну, а там снова на фронт, в родной полк, который, чего доброго, уже панихиды по мне служить. Ну, да пусть себе: это, говорят, хорошая примета!—весело заключил юноша свой рассказ, который все слушали с жадным вниманием.
— Опять на войну!—уныло прошептала Елена, и её сияющие глаза затуманились слезами.
— Полно, не горюйте, мой дружок!—улыбаясь, ободрил ее Лачинов.—Бог не выдаст—немец не съест!
В. Суворова.
@темы: текст, творчество, пасхальный рассказ, В.Суворова, иллюстрации
-
-
01.04.2010 в 14:46Грустно особенно не смотря на хеппиенд - даже если его не убьют на этой войне, убют в гражданскую. Счастливо им жить вместе не суждено...
Какая у тебя однако Незабудка-то!
-
-
02.04.2010 в 01:11-
-
02.04.2010 в 09:08Подобные вещи конечно "на любителя".Но меня интересуют, например, с историко-бытовой точки зрения.
К тому же пасхальный рассказ (так же как и рождественский) это особый жанр рассказа, в котором есть четкий канон, и четкий внутренний смысл.
Вот тут речь идет про традицию святочного рассказа.
В полной мере все это относится и к пасхальному рассказу.
«От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и, наконец — чтобы он оканчивался непременно весело… Святочный рассказ, находясь во всех его рамках, все-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и свое время и нравы»
[Лесков Н.С. Жемчужное ожерелье // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 12 т. – М., 1989. - т.7., с.4].
Рассказы, приуроченные к празднику, стали выстраиваться по определенному закону. Большинство из них, как правило, начинается с описания несчастий героев. Однако затем происходит рождественское чудо, причем не обязательно сверхъестественного порядка, а зачастую бытовое, которое воспринимается как удачное стечение обстоятельств, как счастливая случайность. Рассказ, особенно же если речь идет о «детском» рождественском рассказе, получает счастливую концовку: встречаются после долгой разлуки любящие, герои чудесно спасаются от неминуемой гибели, выздоравливает смертельно больной человек (зачастую – ребенок), примиряются враги, чудесно преображаются безнравственные люди, забываются обиды и т.п. Логика сюжета рассказа подчинена преодолению неполноты, дисгармонии жизни. Обычно мораль не высказывается прямо. Нравственный вывод читатель должен сделать самостоятельно, осмысливая поступки героев и отвечая на вопрос: «Каким должно быть человеку?»
[Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ: становление жанра. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995.].
Вот честно, выложить такое в ИМ-ХО, даже без комментариев, было бы в самый раз.
Все-таки я думаю что будет скучновато.Современные фанатки ТХ, (Наруто и прочего) вне конкуренции.
А вообще лично я не читаю того, что мне заведомо не понравится.
-
-
02.04.2010 в 15:01Вы святочные рассказы Лескова читали? Разницу чувствуете? Дело не в традициях, а в том, что рассказ плохой. Плохо у автора было с русским языком. А чувства стиля не было вообще. Не говоря уже о том, что пропагандистская идея — "православие, война до победного конца, враги сволочи"— лежит на поверхности. Если её убрать, не останется вообще ничего. Кроме откровенной пошлости.
Речь только о качестве. Это даже не документ эпохи, из него ничего нельзя узнать о том времени. Макулатура, в общем...
-
-
02.04.2010 в 20:37Обратитесь к знающему человеку, чтобы он убрал все эти "сейчас-же" и "было-бы".
-
-
02.04.2010 в 22:05Простите, а можно узнать, по какому принципу вы отличаете макулатуру от немакулатуры? И как оцениваете преподавание такой вот макулатуры в школах и называние ее классикой? Я, например, о "Записках маленькой гимназистки".
Это даже не документ эпохи, из него ничего нельзя узнать о том времени.
-
-
02.04.2010 в 22:33Простите, а можно узнать, по какому принципу вы отличаете макулатуру от немакулатуры?
Не поверите - по качеству текста. По тому, насколько интересно и хорошо с точки зрения языка и стиля он написан. Странно, правда?
И как оцениваете преподавание такой вот макулатуры в школах и называние ее классикой? Я, например, о "Записках маленькой гимназистки".
А что, это преподают в школе? Хорошо, что я её закончила в 1995... Получается, что школьную программу сейчас составляют люди, которых нельзя допускать к этому делу.
Это рассмотрение самого текста как свойства исторического периода. Чарская, девичьи альбомы - это все явление того времени, и можно сколько угодно называть его пошлостью - не думаю, что вам судить
А почему бы и не мне? Я читатель, и оцениваю текст со своей читательской точки зрения. Если я вижу в тексте только пропаганду, глупые шутки и сюсюканье, я имею право сказать, что это текст очень низкого качества. Над некоторыми выражениями там можно похихикать, согласна. Но никакой художественной ценности он не имеет, на его примере можно только учить начинающих, как не надо писать.
-
-
02.04.2010 в 22:43Не поверите - по качеству текста. По тому, насколько интересно и хорошо с точки зрения языка и стиля он написан. Странно, правда?
Правда странно
А что, это преподают в школе? Хорошо, что я её закончила в 1995... Получается, что школьную программу сейчас составляют люди, которых нельзя допускать к этому делу.
В 94-м преподавали, так что, подозреваю, вы так же удачно проигнорировали эту часть программы, как и мое высказывание о том, что текст в данном случае - не только текст с художественной точки зрения, но и неотъемлемая часть исторического периода, представляющая ценность как минимум по этой причине
А почему бы и не мне?
Как я уже написала выше, здорово, наверное, быть мерилом качества текстов. Что до вашего права считать что угодно чем угодно - у вас его никто не отнимал, честное слово. Вы же не считаете, что, когда вы заявили интересующимся предметом Х людям, что данный предмет - туфта, и получили в ответ возражения, ваши права в чем-то ущемляют?
-
-
02.04.2010 в 22:56litha
Могу я поинтересоваться у Вас - вы имеете отношение к профессиональным историкам, или же историкам литературы, или просто литературоведам, на худой конец? Поскольку от этого во многом зависит профессионализм Ваших суждений и Ваш авторитет в данной области. Впрочем, и литературоведам я бы не особенно доверял - как Вы, что удивительно, правильно заметили, преподавание такой вот макулатуры в школах и называние ее классикой нередко обосновывают как раз те, кто называет себя таковыми. Нормальных учителей литературы, насколько я могу судить - тех, кому не безразличен мозг детей, жаль, их осталось мало - подобное положение вещей не устраивает. Как, впрочем, и меня - потому что я считаю, что место макулатуры - на заводе по переработке бумаги или в "Корзине" рабочего стола, но никак не в активном багаже разумного человека.
И сомневаюсь, к слову, что профессионал, предметом изучения которого явились бы подобные тексты, стал бы заблуждаться относительно их качества, несмотря на свою профессиональную задачу.
Предвидя ответный вопрос - я не профессионал в этих вопросах. Но я имею право, как и Ирма Банева , на собственное мнение, ориентируясь на собственные убеждения и литературный вкус.
Чарская, девичьи альбомы - это все явление того времени, и можно сколько угодно называть его пошлостью - не думаю, что вам судить
Кому же судить, как не нам? Все свидетели того времени, если на то пошло, уже умерли - но, впрочем, я и так считаю культуру предреволюционной России в достаточной степени загнивавшей - если хотите, таким красивым отравленным цветком, для любителей красивых сравнений. И это такое же моё право - право человека, имеющего возможность рассуждать и оценивать историю.
Плюс к этому, мне противна сама идея пропаганды такого рода - слишком неприкрытой и слащавой. Такие тексты детям показывать вообще не стоит, а в современной России их ещё и пропагандируют, ставя в качестве эталонов для детской литературы.
Что же касается _второй_ приведённой telwen цитаты - концепция "лубочных чудес" и тому подобного может быть адекватно реализована только при несреднем таланте автора, да и то не вариант. В остальных случаях получится та же самая макулатура, которой успешно заполнялись лотки в прошлые времена. Сейчас, думаю, времена иные - хотя нас упорно стараются туда вернуть.
-
-
02.04.2010 в 22:58Очень интересно, наверное, быть живым мерилом качества текстов.
Прошу Вас не передёргивать. Или Вы отказываете всем, кроме себя, в умении оценивать текст, ориентируясь на уже прочитанное?
В 94-м преподавали, так что, подозреваю, вы так же удачно проигнорировали эту часть программы, как и мое высказывание о том, что текст в данном случае - не только текст с художественной точки зрения, но и неотъемлемая часть исторического периода, представляющая ценность как минимум по этой причине
Не считайте, что Ваша школа - единственная в стране.
И никто Вас не игнорировал - внимательно читайте возражение.
Если же Вы ностальгируете по "России, которую они потеряли"... Вам остаётся только посочувствовать.
К слову - научных разборов текста и попыток анализа с "историко-бытовой" точки зрения здесь не видно.
-
-
02.04.2010 в 23:05А вам этот текст, значит, кажется хорошим? Наверное, я слишком рано начала читать Чехова... И вообще классиков. От таких словесных рюшечек и кружавчиков меня передёргивает.
В 94-м преподавали, так что, подозреваю, вы так же удачно проигнорировали эту часть программы, как и мое высказывание о том, что текст в данном случае - не только текст с художественной точки зрения, но и неотъемлемая часть исторического периода, представляющая ценность как минимум по этой причине
В 1994 я училась в выпускном классе. И такого у нас в программе точно не было. Это я хорошо помню.
Вы же не считаете, что, когда вы заявили интересующимся предметом Х людям, что данный предмет - туфта, и получили в ответ возражения, ваши права в чем-то ущемляют?
Прошу прощения, качество этого текста, на мой взгляд, очевидно. Если вам кажется нормальным сочетание слов типа "— Великолепная штука!—пылко заявил старший из малышей. - Нам позволили убирать пасхальный стол. Вот-то шикарно!" или "Они замерли на месте и, разинув ротики, блестящими, полными благоговения глазами уставились на офицера, приехавшего со страшной войны, где его каждую минуту могли убить, а он все-таки не боялся и воевал, защищая их всех от злых немцев, которые убивают и жгут детей. " ... Что тут сказать.
-
-
02.04.2010 в 23:40Могу я поинтересоваться у Вас - вы имеете отношение к профессиональным историкам, или же историкам литературы, или просто литературоведам, на худой конец? Поскольку от этого во многом зависит профессионализм Ваших суждений и Ваш авторитет в данной области.
Впрочем, и литературоведам я бы не особенно доверял - как Вы, что удивительно, правильно заметили, преподавание такой вот макулатуры в школах и называние ее классикой нередко обосновывают как раз те, кто называет себя таковыми.
У меня вопрос - вы спрашиваете о моем образовании/профессии и тут же отмечаете, что качество образования сейчас оставляет желать лучшего. Это вы на всякий случай перестраховываетесь или просто не думаете об общем смысле своего комментария? Если второе (либо так получилось случайно), то не вижу, каким образом мой ответ может на что-либо повлиять.
Что касается вашего комментария о том, чем стал и не стал бы заниматься профессионал, я не стану на него овечать - я уже поняла, что для вас и Ирма Банева совершенно естественно преподносить ваше собственное мнение (о занятиях профессионалов, о качестве текстов, литературном вкусе и таланте автора, о том, что стоит и не стоит показывать детям) как особнованный аргумент. Я чужое ИМХО таковым не считаю, так что приводить иные аргументы не стану
Кому же судить, как не нам?
Я не знаю, кто будет для вас достаточным авторитетом - очевидно, что не я. Тем не менее я уверена, что право каждого считать, как он хочет, священно, однако судить и утверждать, что стоит делать, а чего не стоит (показывать этот текст детям или в качестве примера того, как писать не надо) - совершенно точно нет.
Прошу Вас не передёргивать.
Не считайте, что Ваша школа - единственная в стране. И никто Вас не игнорировал - внимательно читайте возражение. Если же Вы ностальгируете по "России, которую они потеряли"... Вам остаётся только посочувствовать.
...и не додумывайте за меня. Я не очень поняла вашу фразу про "Россию, которую они потеряли" и особенно мою ностальгию по ней - поясните, пожалуйста.
К слову - научных разборов текста и попыток анализа с "историко-бытовой" точки зрения здесь не видно.
А где именно вам пообещали их наличие/публичность?
Ирма Банева
А вам этот текст, значит, кажется хорошим?
Я не собираюсь спорить с вами о художественной ценности текста, поскольку не считаю ваше ИМХО и свое ИМХО - серьезными аргументами.
С другой стороны, мне кажется
нехорошимнекорректным называть макулатурой и пособием по тому, как не надо писать, текст, как минимум переживший сотню лет, но это уже этика, про нее точно смысла спорить нет.В 1994 я училась в выпускном классе. И такого у нас в программе точно не было. Это я хорошо помню.
Ну, в начальных было, это уже я хорошо помню
Прошу прощения, качество этого текста, на мой взгляд, очевидно.[...]Что тут сказать.
Не прощу
-
-
02.04.2010 в 23:57С другой стороны, мне кажется нехорошим некорректным называть макулатурой и пособием по тому, как не надо писать, текст, как минимум переживший сотню лет, но это уже этика, про нее точно смысла спорить нет.
За эту сотню лет он ни разу, как я понимаю, не переиздавался. На таком основании можно и графа Хвостова в поэты зачислить - его тексты пережили больше, чем сотню лет. Кто-то их читал, кроме литературоведов?
Я не собираюсь спорить с вами о художественной ценности текста, поскольку не считаю ваше ИМХО и свое ИМХО - серьезными аргументами.
А почему? Мы читатели или нет? Есть такие понятия, как художественный вкус, стиль и гармония.
Согласна, представление о них может отличаться, но не настолько, чтобы не отличить красивое от безобразного. А текст, выложенный в исходном посте, именно безобразен стилистически. В ответ на такое современным начинающим авторам советуют найти бету. И правильно делают.
Ну, в начальных было, это уже я хорошо помню
Я имела в виду ту школьную программу, по которой училась я. Кстати, на мой взгляд, в неё зря включили Солженицына, у него тоже проблемы с русским языком.
-
-
03.04.2010 в 00:07Слушайте, ну правда, вы что, всерьез думаете, что художественный вкус, стиль и гармония объективно измеряются "нами, читателями" (про красивое и безобразное - ну почитайте дискуссии о творчестве Донцовой, Сорокина, Пелевина, Воннегута, найдите там пару десятков противоположных мнений про художественный вкус, стиль и гармонию, и тогда уже пишите, что красивое от безобразного каждый отличит, а читатель измерит вкус с ценностью как нефиг делать), что тексты ценны исключительно ими и больше ничем (ну почитайте Путилову, пусть она для вас авторитетом будет, а не неизвестный ник на неизвестном сообществе, она хорошо пишет про ценность художественную и нехудожественную как раз в детской литературе), что придти и надавать по шапке начинающему автору на форум и автору, которому, правда-правда, уже до вашего мнения дела нет лет так несколько десятков - одно и то же?
Если да, то тут уже мой черед на "что тут сказать". Это я и про Солженицына тоже
-
-
03.04.2010 в 00:10То есть я не имею права назвать плохой текст плохим текстом? Даже если это действительно так?
-
-
03.04.2010 в 00:14Вы имеете права называть что угодно чем угодно, я это писала парой комментариев выше и с тех пор ничего не изменилось. В последнем комментарии я отказала вам в этом праве?
-
-
03.04.2010 в 00:14Вижу, Вы слишком часто используете аргумент вида "не стану отвечать". Отказ от ответа я считаю просто завуалированным признанием в отсутствии иных аргументов, и пока Вы всё-таки не ответите, я буду считать, что вы расписались в несостоятельности Ваших возражений.
У меня вопрос - вы спрашиваете о моем образовании/профессии и тут же отмечаете, что качество образования сейчас оставляет желать лучшего.
Я говорил о качестве школьного образования и о недобросовестных литературоведах. Как это соотносится с самим вопросом об обоснованности Ваших суждений с профессиональной точки зрения? Мне кажется, что никак.
И наше собственное мнение - к слову, подкреплённое логикой, заметьте - имеет ничуть не меньше права, чем Ваше, и мы, в отличие опять же, от Вас, аргументируем свою точку зрения, а не просто глубокомысленно отказываемся от дискуссии . Что вообще относится к мерам давления, а не к методам ведения дискуссии.
однако судить и утверждать, что стоит делать, а чего не стоит (показывать этот текст детям или в качестве примера того, как писать не надо) - совершенно точно нет.
Это право человека. Если же Вы признаёте право на суждение только за собой - или же за каким-либо классом лиц... То наши с Вами общественные и моральные убеждения весьма не сходятся, и Ваши таки остались на уровне того общества, которое породило ставший предметом дискуссии текст.
Я всего лишь реализовала свое право отвечать в том же тоне, в котором был написан предыдущий комментарий
Комментарий был написан с соблюдением норм вежливости и объективности. В отличие от.
Я не очень поняла вашу фразу про "Россию, которую они потеряли" и особенно мою ностальгию по ней - поясните, пожалуйста.
Про ностальгию некоторых по предреволюционной России можно говорить много и долго. Она у Вас явно присутствует, так что не вижу, какие появснения здесь необходимы.
А где именно вам пообещали их наличие/публичность?
Если ценность текстов именно в этом - то такое высказывание должно быть подтверждёно фактами. Чего я не вижу. Значит, Вы просто подобными текстами восхищаетесь.
С другой стороны, мне кажется нехорошим некорректным называть макулатурой и пособием по тому, как не надо писать, текст, как минимум переживший сотню лет, но это уже этика, про нее точно смысла спорить нет.
Здесь позволю себе согласиться с Ирма Банева . И этика к такому отношения не имеет, как я думаю - если уважать всё, что было написано раньше нас, пришлось бы уважать очень много откровенно плохих текстов.
-
-
03.04.2010 в 00:16Кстати, и вот ради интереса - а можно узнать, с какой целью вы оставили свой комментарий на этом сообществе? Самый первый? Безотносительно каких-либо прав.
-
-
03.04.2010 в 00:20Да, возможно, я странная личность, но я считаю, что ценность текста можно измерить достаточно объективно - и это не имеет, к слову, отношения к тому, что какой-то текст одним читателям нравится, другим же нет. Есть примеры, когда текст нравится, несмотря на его качество - как в положительную, так и в отрицательную сторону.
Но тем не менее, это всё-таки относится к сфере выбора взрослых людей, а не к тому, когда людям, и особенно детям, не оставляют альтернативы и подсовывают подобную "литературу" в качестве ценности и образца.
ну почитайте Путилову, пусть она для вас авторитетом будет, а не неизвестный ник на неизвестном сообществе, она хорошо пишет про ценность художественную и нехудожественную как раз в детской литературе
Пруфлинк в студию.
придти и надавать по шапке начинающему автору на форум и автору, которому, правда-правда, уже до вашего мнения дела нет лет так несколько десятков - одно и то же?
Никто надавать по шапке и не пытается. Дело не в личности автора - а в выкладывании этого текста и сдувании с него правомерно накопившейся пыли времени. К примеру.
-
-
03.04.2010 в 00:23А что, здесь нельзя высказывать своё мнение о текстах, выложенных в открытом доступе? Или высказываться здесь разрешается только тем, кто такими текстами восхищается?
Кстати, а чем, по-вашему, этот текст хорош? Кроме того, что написан почти 100 лет назад?
-
-
03.04.2010 в 00:42Отказ от ответа я считаю просто завуалированным признанием в отсутствии иных аргументов, и пока Вы всё-таки не ответите, я буду считать, что вы расписались в несостоятельности Ваших возражений.
Не могу отказать вам в вашем праве считать, как вам вздумается, но вы очень хорошо говорите про аргументы здесь и далее в комментарии - так приведите же наконец хоть один, кроме ИМХО.
Как это соотносится с самим вопросом об обоснованности Ваших суждений с профессиональной точки зрения?
вы имеете отношение к профессиональным историкам, или же историкам литературы, или просто литературоведам, на худой конец?
литературоведам я бы не особенно доверял
Я вижу, вы сильны в формальной логике. Что ж, давайте разбираться в ваших словах. "Вы - литературовед/имеете отношение к литературоведению?" - "Я литературовед/имею отношение к литературоведению" - "Литературоведам бы я не доверял" - "Вы бы мне не доверяли" => если я литературовед, моему мнению вы не доверяете + исходя из того, что вообще возник этот вопрос, если я не литературовед, мое мнение тем более не имеет для вас веса. Отсюда мой резонный вопрос - зачем вам вообще сведения о моей профессии/образовании, если что так, что эдак, вашего отношения это не изменит?
Комментарий был написан с соблюдением норм вежливости и объективности. В отличие от.
Увы, полагаю, у нас разные представления о вежливости - я не считаю таковой вопрос тон вопроса "странно, правда?"
Она у Вас явно присутствует, так что не вижу, какие появснения здесь необходимы.
Укажите, пожалуйста, где именно вы увидели в моих словах ностальгию, о которой говорите. Я такого за собой не замечала, но, возмонжо, со стороны виднее.
Если ценность текстов именно в этом - то такое высказывание должно быть подтверждёно фактами. Чего я не вижу. Значит, Вы просто подобными текстами восхищаетесь.
Я помню, вы сильны в формальной логике, поэтому скажите пожалуйста, для вас действительно отношение к тексту бывает либо жестко критичным (подобно вашему и Ирма Банева - возможно, вы назовете это иначе) или восхищенным?
Ирма Банева
Я написала, что речь не идет о правах, то есть о "можно" или "нельзя". Считайте, что мой интерес - с точки зрения поведенческих наук.
Grey Kite aka R.L.
Есть примеры, когда текст нравится, несмотря на его качество - как в положительную, так и в отрицательную сторону.
Я прекрасно осведомлена о таких примерах, но сейчас говорю именно об оценке качества читателями - и могу уже в ваш адрес высказать идею почтитать дискуссии о творчестве Донцовой, Сорокина, Пелевина и Воннегута, который читают и о которых дискутируют взрослые люди.
Студия всегда готова предоставить пруфлинк - www.diary.ru/~charskaya/p80518651.htm#more1
Вам достаточно ссылки на статью или подобрать список регалий Евгении Оскаровны?
Дело не в личности автора - а в выкладывании этого текста и сдувании с него правомерно накопившейся пыли времени.
"О ужас, ужас, о священный ужас!" (с)
-
-
03.04.2010 в 12:08Автору уже много лет как все равно, кто и что думает о её творчестве.
Ни меня, ни кого-то другого переубедить все равно не получится.
Каждый может высказывать свое мнение, но только пока дискуссия ведется в конструктивном русле.
Разговор о логических связках, представлениях об этике, вежливости и чужих правах конструктивным не считается.
Тема закрыта.