И еще два текста - в соответствии с датой, рождественских. 
Это рассказы из дореволюционных детских журналов: сентиментальный о маленькой девочке и просто милый о котенке.
Юлия Насветова. "Кукла рождественской девочки" (1914?)
Оказывается, это довольно известный рассказ, который в последние годы неоднократно перепечатывался и использовался для различных постановок. Я узнала о нем, увидев книгу 2014 года, из которой и взята заглавная иллюстрация. Еще очень понравилась вот эта, похожая на старинную фотографию:
А впервые рассказ был опубликован в журнале "Незабудка" (год, судя по всему, 1914).
читать рассказ
КУКЛА РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ДЕВОЧКИ
Вечерело. Короткий зимний день быстро подходил к концу. Несмотря на то, что был всего пятый час вечера, в окнах домов и магазинов торопливо зажигали огни. Нынешний декабрь был особенно ненастный и холодный: шел снег, смешанный с дождем, и дул сильный холодный и резкий ветер, отчего день казался еще темнее и печальнее. Но это обстоятельство нисколько не мешало какому-то особенно веселому оживленному движению в этот ненастный вечер на улицах города К.
Если принять во внимание, что дело происходило за три дня до Рождества, то удивляться такой суете было совсем нечего.
На подоконнике одного из окон пятого этажа высокого мрачного дома, занятого множеством мелких квартир, сидела маленькая девочка, лет шести-семи. Она грустно смотрела на улицу. Впрочем, улицы ей совсем не было видно. В окне лишь мерцали отблески электрических фонарей, виднелся клочок темного неба да стена и крыша противоположного дома. В маленькой комнатке с одним окном было почти совсем темно Только несколько углей, догоравших в открытой печке, слабо освещали помещение. Обстановка комнатки была самая бедная и скудная: три колченогих стула, простой некрашеный стол, диван с продавленным сиденьем и за занавеской старая деревянная кровать, на которой, плотно закутанная старым вытертым одеялом, спала тревожным сном женщина. Девочка сидела тихо, прислонившись к деревянному переплету окна, и задумчиво покачивала большую красивую куклу.
Кукла была очаровательная, с пышными темными локонами, с подвижными руками и ногами и чудесными голубыми, как небо, глазками. Одета она была в изящное голубенькое платье, отделанное дорогими тонкими кружевами. По величине своей она походила на двухгодовалого ребенка. Странную противоположность представляла эта нарядная кукла с убогой обстановкой комнаты и старым красным простеньким платьицем девочки. Кукла эта без слов свидетельствовала, что обладательница ее видела лучшие дни. И это была правда. Еще так недавно все хорошее в жизни было правдой! Всего полгода назад Женя Дан и ее мать пользовались полным довольством и удобством, которые дает богатство.
Но с тех пор как отец девочки умер, дела пошли все хуже и хуже. Мало-помалу были проданы все вещи, даже одежда. Через шесть месяцев тяжко заболевшая Любовь Николаевна Дан очутилась вместе с маленькой дочерью в убогой комнатке пятого этажа с нищенской обстановкой.
Через три дня Рождество! Какое грустное Рождество будет в нынешнем году, да притом еще и мама больна!
Жене вспомнилась залитая огнями елка, с румяными яблоками, конфетами и золочеными орехами. Тогда был жив отец. Он подарил дочке, своей любимой Рождественской девочке, ее Катюшу, которую сейчас она так нежно качала на коленях. Потом, после елки, тогда подали гуся. Как вкусно хрустела поджаристая корочка! Женя вздохнула и проглотила слюнки. Сегодня она пила только чай с хлебом вместо обеда, и ей хотелось есть. Через три дня Рождество, но о таком великолепии, как елка и гусь, конечно, и мечтать, и даже думать нечего!
Вот, может быть, соседка даст ей кусочек пирога… Но соседка сама очень бедная и у нее целая ватага детей. Жене даже не во что одеться, чтобы пойти к Рождественской всенощной. Кроме платья, которое на ней, у девочки ничего нет.
А она – настоящая Рождественская девочка. Родилась она в самый сочельник, накануне Рождества, и отец говорил ей постоянно:
– Помни, девочка, что ты родилась в одну ночь со Христом и не забывай никогда в этот вечер поклониться Ему.
А вот теперь придется сидеть дома, ничего теплого у Жени нет и взять негде. Продать нечего. Все, что возможно продать, было уже продано. Заработать Женя тоже ничего не может. Слишком она для этого мала и ничего еще не умеет. Вот горе! Женя тоскливо обвела глазами комнату, которая все больше и больше погружалась во мрак. Девочке очень хотелось заплакать, но она победила себя. Никогда не была Женя плаксой и не любила нюнить. Она решила встать, зажечь лампу, чтобы было веселее, и дожидаться Пелагеи Сергеевны, соседки, которая обещала зайти к ним после вечерни и принести хлеба. Женя хотела соскочить с окна и при этом чуть не уронила куклу. Она совсем о ней забыла. И вдруг лицо ее сразу просияло. Она подумала, что у нее есть, что продать к празднику.
Ее Катюша совсем новая и такая красивая! В былые лучшие времена, когда Женя с Катюшей на руках гуляла, она не раз замечала, как встречные девочки засматривались на куклу. Конечно, ей дорого дадут за Катюшу. Может быть, дадут рублей 25-30. Тогда она купит себе теплое платье, а маме новое одеяло. Во всяком случае, надо попробовать. Женя решила не откладывать и сейчас же приняться за дело. Но Катюшу она сильно любила, и ей было жаль расставаться с куклой. Кроме того, ведь Катюша была ее единственным другом. Только играя с ней, девочка утешалась и забывала немного все печальное. И вдруг остаться одной, отдать Катюшу! Женя чуть не заплакала, но вспомнила, что у мамы нет теплого одеяла, и мужественно сдержала слезы. Прежде всего, нужно сделать объявление в газете о продаже куклы. Женя знала, что когда мама продавала мебель и другие вещи, то делала объявления в газете. Знала Женя и дорогу в редакцию, куда не раз сопровождала мать.
Это было недалеко, всего три-четыре дома от их квартиры. Еще не поздно. Недавно пробило шесть часов. Объявление завтра будет уже напечатано в газете, и можно еще успеть купить, что нужно. В том, что кукла будет продана, Женя ни минуты не сомневалась. Затаив дыхание, едва ступая на кончики пальцев, чтобы не разбудить спящую маму, Женя сняла с кровати старый платок и накинула его на голову и плечи. Под платок она спрятала Катюшу, которую решила захватить с собой. Тихо, как мышка, выскользнула девочка за дверь и стала спускаться по крутой темной лестнице. Через несколько минут ее крошечная фигурка затерялась в толпе прохожих.
Николай Петрович Бугров, издатель и редактор К-ской газеты, высокий худой старик, носил очки на носу, что придавало ему строгий вид (хотя он был очень добрый, мягкосердечный человек). Взглянув на часы, издатель собрался было приказать единственному оставшемуся в редакции сотруднику, давно уже потихоньку зевавшему, тушить огонь и собираться домой. В этот момент дверь быстро отворилась, и на пороге показалась запыхавшаяся маленькая девочка, закутанная в большой старый платок.
– Вы, кажется, не туда попали, барышня, здесь издают газету, и такой маленькой девочке, да еще в такой поздний час, здесь делать нечего, – присматриваясь к ней, притворно строго сказал старый редактор. Сотрудник же молча, с удивлением, смотрел на девочку.
– Так мне нужно напечатать объявление в газете, – смело ответила Женя, нисколько не смущаясь нахмуренным видом старого редактора.
– Вам нужно сделать объявление? Тогда, конечно, дело другое, – сказал старик, усаживаясь в кресло и готовясь слушать.
– Идите ближе в таком случае и скажите, какое объявление нужно вам сделать.
– Видите ли, мне хотелось бы продать куклу, и для этого сделать объявление в газете. Кукла очень хорошая, вот посмотрите, я ее нарочно с собой захватила, чтобы вы посмотрели. Женя вытащила из-под платка Катюшу.
– Куклу? А для чего, позвольте узнать, хотите вы продать такую прекрасную куклу? Неужели кукла ваша так надоела вам, неужели же вы ее не любите? Почему вы хотите продать ее? – строго спросил Николай Петрович и пытливо через очки посмотрел на стоящую перед ним Женю.
– Ой, нет! Я очень люблю Катюшу, – сказала Женя, крепко прижимая к себе куклу. – Только мне деньги очень нужны, а денег взять негде и продать больше нечего. Мы уже все продали. А мама лежит больная. Ей нужно новое теплое одеяло непременно. Она ужасно больна и вся дрожит под старым одеялом.
И потом мне нужно теплое пальто, чтобы пойти к Рождественской всенощной. Я Рождественская девочка и мне нельзя не быть у Рождественской всенощной.
– Вот видите, господин редактор, – продолжала Женя, которую почему-то совсем не пугал сердитый вид редактора и его нахмуренные брови, – когда папа был жив, у нас все было, ну, а как он умер, да еще мама заболела, то стало очень плохо. Маме все пришлось продать, даже шубы и платья. Теперь уж и продавать нечего. А мама все больна. Вот я и подумала, что можно продать Катюшу. Посмотрите-ка, какая она хорошенькая! Это папа подарил мне ее в прошлом году на Рождество. И еще совсем новенькая! Я ужасно берегла ее.
И Женя заботливо поправила на кукле ее голубое платье и пригладила растрепавшиеся волосы.
– Гм! Кхе-кхе!.. Подождите, вот я сейчас рассмотрю ее хорошенько. Только протру свои очки; они что-то совсем затуманились… А тут еще этот невозможный насморк. И откуда взялся? Утром его еще не было. Не находите ли вы, что двери у нас плохо закрыты, Семенов? – Старик-редактор вытер набежавшие слезы.
– Это вам показалось, двери заперты плотно,- ответил, улыбаясь, сотрудник и потрогал ручку крепко запертой двери.
– Странно, однако, откуда он взялся, этот ужасный насморк? Понять не могу!
И старый редактор, сняв очки, принялся сморкаться. Наконец он справился с так внезапно напавшим на него «насморком», протер носовым платком очки и, надев их вновь на покрасневший нос, взглянул на стоявшую перед ним и с любопытством смотревшую на него Женю.
– Кажется, приступ окончился, – сказал он. – Покажите-ка мне теперь вашу куклу. Да, да, кукла в самом деле чудесная и совсем новая.
Старик осторожно взял из рук радостно улыбавшейся Жени куклу и рассматривал ее сквозь очки.
– Прекрасная кукла, – продолжая улыбаться, подтвердил Семенов, к великому восторгу Жени. – Думаю, что каждой девочке было бы приятно иметь ее.
– Да, да! Вы правы, и мне очень, очень жаль, что у меня нет дочки, или внучки, – я непременно купил бы ее для нее! Ну, да для такой красавицы скоро найдется покупательница, и мы это устроим… А вы не будете жалеть, что продали вашу куклу? – спросил вдруг Николай Петрович и зорко посмотрел на стоявшую перед ним девочку.
– Нет, нет! – торопливо и решительно ответила Женя, раскрасневшееся лицо которой улыбалось и сияло, как солнце, от радости и гордости при такой похвале ее Катюше. – Катюшу я очень люблю, конечно, но без нее можно обойтись, а теплые вещи ведь ужасно нужны, без них никак нельзя… Я думаю, что та девочка, которая ее купит, будет беречь и любить ее. Ведь, правда? Как вы думаете?
И голос Жени, несмотря на всю решимость, невольно дрогнул и зазвучал тревожно, когда она вопросительно взглянула на старого редактора.
Но старый редактор ничего не мог ответить ей, так как на него вновь внезапно напал новый сильный припадок «насморка». На его глаза снова навернулись слезы, и он принужден был вновь протирать свои очки.
– Ну, конечно, правда! Кто ее купит, непременно будет ее любить и беречь! Разве Катюшу можно не любить? Такая чудесная кукла, – уверенно сказал он Жене, как только справился с припадком «насморка», и лицо девочки опять просияло.
– А какое же объявление хотели бы вы напечатать в газете?
– Продаю куклу, чтобы купить теплые вещи, я думаю…
– Гм, гм… продаю куклу, чтобы купить теплые вещи… Превосходно! Конечно, больше ничего и не нужно: этим все сказано… Однако скажите, как вас зовут, маленькая Рождественская девочка, который вам год и где вы живете?
– Тут, совсем близко, всего четыре дома, в тридцатом номере, зовут меня Евгения Дан, и на Рождество мне уже будет семь лет. Как Вы думаете, дадут за Катюшу мне рублей… сорок?
Кукла стоила не больше десяти рублей, но Женя сильно любила ее, и даже эта цена казалась ей слишком маленькой!
– Дадут, конечно дадут, быть может, и гораздо больше!.. А теперь, Женя, идите домой, уже поздно, и не думайте ни о чем: все будет устроено. Семенов вас проводит. Катюшу же оставьте у меня. Я уверяю, что она завтра утром будет продана. Такая прекрасная кукла!.. Погодите! А кто же купит для вас теплые вещи? – спросил редактор.
– Наша соседка, Пелагея Сергеевна, она очень добрая! – уверенно ответила Женя.
– Отлично, значит все устроено, Спокойной ночи, милая Рождественская девочка. Да хранит вас Христос, с Которым вы родились в одну ночь! Дайте мне вашу ручку на прощанье. Вот так! Семенов, проводите, пожалуйста, маленькую барышню домой, – и Николай Петрович, почтительно пожав ручку Жени, проводил ее до самых дверей, как будто она была знатная посетительница, а не бедная маленькая девочка в старом потертом платке.
На следующее утро, едва успела Женя открыть глаза, как в комнату вошла улыбающаяся Пелагея Сергеевна, а за ней посыльный внес несколько больших, толстых пакетов. Когда пакеты были вскрыты, из них перед восхищенным взором Жени (она сильно волновалась, помогая Пелагее Сергеевне развертывать пакеты, и беспрерывно роняла на пол ножницы) появились чудесные вещи, которые ей и во сне не снились. Тут было теплое пушистое одеяло, большой платок и теплые чулки для мамы, для самой же Жени хорошенькое голубое платье, шубка, маленькая, как игрушечная, белая муфта и такая же шапочка, а также чулки, ботинки и галоши. Жене казалось, что она видит чудесный сон. Ей хотелось и смеяться и плакать.
– Все это прислал мне редактор К-ой газеты, – улыбаясь, сказала девочке потихоньку (Любовь Николаевна еще спала) Пелагея Сергеевна, – и просил передать тебе. На Рождество он сам зайдет к вам.
Разлука с Катюшей не казалась теперь Жене такой тяжелой, когда она посматривала на прекрасное одеяло и платок, которыми была укутана ее мать. А еще так недавно, рано утром, несмотря на то, что она совсем не была плаксой, Рождественская девочка едва не заплакала, и у нее невольно вырвался тяжелый вздох, когда, проснувшись, она взглянула на то место, где всегда лежала ее Катюша. Сердце Жени больно сжималось при мысли о том, где ее любимица, кому достанется и будут ли ее любить? Но теперь она была спокойна. Конечно, девочка, которая решилась так дорого заплатить за Катюшу (а что заплатили недешево, видно уже по тому, что можно было купить так много прекрасных вещей), эта девочка обязательно будет ее любить и беречь.
Наступал сочельник.
Во всем К. не было девочки счастливее Жени, когда она, под торжественный звон колоколов, одетая во все новое входила в ярко освещенную церковь вместе с Пелагеей Сергеевной. Еще несколько минут – и веселый, радостный Рождественский тропарь раздается под сводами храма, расплывается и тает там высоко-высоко где-то, кажется в самом бездонном темно-синем небе, на котором так ласково блестят и переливаются в окнах под куполом бесчисленные яркие звездочки. – «Рождество Твое, Христе Боже наш»… поет где-то вверху невидимый хор и светлой радостью наполняет сердце маленькой Рождественской девочки… Ночь эту она спала крепко и спокойно. Уже совсем утром ей начала сниться Катюша, но как раз в это время необычайное движение в комнате разбудило ее и заставило открыть глаза. И в ту же минуту она опять невольно закрыла их: то, что она увидела, так походило на сон! Через мгновение она, однако, их снова открыла, на этот раз широко, и пристально стала приглядываться к тому, что ей показалось продолжением сна. Нет, она ошиблась, это не сон! Прямо напротив Жениной кровати стояла наряженная елка, а под елкой сидела Катюша в новом платье и, улыбаясь, протягивала к ней руки. Тут же под елкой лежали огромные красные яблоки, конфеты и игрушки. Женя была так изумлена, что продолжала лежать, не шевелясь, только все шире и шире открывала глаза.
Дружный смех матери, чувствовавшей себя в это утро лучше (такое уж счастливое было утро), и сидевших возле ее постели Пелагеи Сергеевны и Николая Петровича заставил девочку очнуться и убедиться окончательно, что это не сон, а «настоящая правда».
Через несколько минут, одетая в новое платье, с Катюшей на руках, сиявшая радостью Женя, сидела на коленях старого редактора и, не спуская с него внимательных глаз, слушала рождественскую сказку о «Рождественской девочке и ее кукле», которую он рассказывал. Впрочем, рассказ Николая Петровича нельзя было назвать сказкой, так как волшебного в нем не было ничего, а все было «правдой», но от этого рассказ был намного интереснее, таким он, по крайней мере, казался живой Рождественской девочке. Нужно ли говорить, что старый редактор и не думал продавать оставленную у него Женей куклу. Доброе сердце девочки, решившейся продать любимую куклу, чтобы купить теплое одеяло больной матери и иметь возможность пойти в церковь, чтобы там поклониться Христу, накануне Его Рождества, как она всегда это делала – глубоко тронуло старика. Но, чтобы проверить, искренно ли было это желание и не будет ли Женя потом раскаиваться в своем поступке, он оставил Катюшу у себя. На другой день он призвал Пелагею Сергеевну и расспросил подробно о Жене и ее матери. Узнав, что Женя ни разу не всплакнула о кукле, Николай Петрович, остался очень доволен и дал Пелагее Сергеевне денег, чтобы она купила все нужное. Однако объявление о продаже куклы он в газете все-таки сделал, как раз в том номере, который должен был появиться в день Рождества. На первой странице этого номера читавшие увидели в этот день следующее объявление: «Рождественская девочка продает куклу, чтобы купить теплую одежду». И охотников, пожелавших купить эту куклу и увидеть Рождественскую девочку, оказалось так много, что двери в маленькую комнатку Жени и ее мамы не затворялись целый день, пропуская все новых и новых посетителей. А так как все приходившие являлись не с пустыми руками, то скоро в небольшой комнатке стало совсем тесно от наваленной кругом теплой одежды. А игрушки и лакомства некуда было даже ставить, так много их было. Добрые люди, принявшие участие в судьбе Жени и ее мамы, не оставили их и после Светлого Праздника. Любовь Николаевна поправилась, и ее определили классной дамой в институт, а когда Женя подросла, ее поместили в тот же институт.
Наталья Манасеина. "Курнышкин сочельник" (1906)
Этот рассказ вышел в 1906 году в первом номере нового журнала "Тропинка". В 1910-х автор, Н.И. Манасеина, планировала выпустить его в виде отдельной книги с оригинальными иллюстрациями, но издание так и не увидело свет. Историю работы над этой книгой можно прочитать здесь (оттуда же взяты текст и рисунки).
читать рассказ
КУРНЫШКИН СОЧЕЛЬНИК
Курнышка был счастлив. Он попал в кухню полуслепым заморышем с взъерошенной шерсткой и разъезжавшимися лапками, а через месяц его не узнала бы и родная мать. Теперь у него была круглая мордочка, огромные глаза, серая пушистая шкурка, белые лапки и белая грудка.
Кухарка любила Курнышку, досыта кормила печенкой и позволяла спать на своей высокой постели, застланной пестрым одеялом, с горой подушек в изголовье. Отлично жилось Курнышке, но, по природе, он был любознателен. Кухня надоела котенку, и захотелось ему посмотреть на что-нибудь новое.
В кухне были две двери. Одна вела в комнаты, другая на черную лестницу. Курнышка долго сидел на полу посредине кухни. Подогнув лапки и щурясь, поглядывал он на двери, соображая, которая лучше.
Дверь на лестницу чаще стояла открытой и была потому удобней, но площадка перед ней была всегда такая мокрая и грязная, что Курнышка, при одной мысли ступить туда, только дальше прятал белые лапки. Припомнил он и дворника, человека большого и страшного. Курнышка боялся топота его тяжёлых ног, а главное, огромной вязанки, которую он с грохотом сбрасывал на пол. Завидев дворника, котёнок со всех ног мчался на высокую кровать.
Нет, положительно, он не хотел встречаться с дворником!
Вот почему выбор его остановился на второй двери.
Теперь оставалось только воспользоваться удобным случаем, и потому, когда няня, позавтракав, собралась уходить из кухни, Курнышка прошмыгнул за нею.
В детской неожиданное появление котёнка было встречено с восторгом.
Десятилетняя Нина, худенькая и подвижная, с темной косой, болтавшейся, как маятник кухонных часов, и семилетняя Маня — кругленькая и румяная, как булочка, которые часто пекла кухарка, обе сразу, в один голос, решили, что такого котёнка на всём свете нет. Трехлетний толстяк Миша ничего не сказал, потому что говорил вообще плохо, но всей своей фигурой выразил восхищение.
Мама и няня к красоте Курнышки отнеслись довольно равнодушно. Их больше интересовал его характер. Когда же выяснилось, что Курнышка не царапается, даже в тех случаях, когда его тащат за хвост, мама и няня решили, что котенка можно оставить в детской.
С этого дня житье Курнышки стало еще лучше. Спал он по-прежнему в кухне и по утрам, как всегда, ел печенку, но как только няня приходила за молоком, он отправлялся вместе с ней в детскую. Шумный восторг, с которым встречалось его появление, льстил самолюбию котенка. Он видел, что его ценят, и давал вдоволь любоваться собой, выгибал пушистую спину и терся круглой мордочкой с розовым носом о желтые башмачки девочек и красные сапожки Миши. Дети смеялись, болтали ногами и бросали на пол кусочки белого хлеба, обмоченного в молоке. Курнышка был сыт, ему хотелось только молока, но, не желая обидеть детей, он делал вид, что доволен угощением. Потом дети вставали из-за стола, снимали салфеточки. Тогда уже и Курнышка получал свою порцию. Ему наливали на блюдечко теплого молока, и опять все восхищалась тем, как он пьет, любовались его тонким розовым язычком и похожими на белый бисер зубами. После молока начиналось самое интересное.
Пока Курнышка жил в кухне, он сам выдумывал игрушки. Потрогает что-нибудь лапкой и сразу узнает, годится это в игрушки или нет. В кухне ему никто не помогал, никто не придумывал ему развлечений. Толстая кухарка любила его, но никогда не бегала по кухне с навязанной бумажкой или катушкой, как это часто делали Нина и Маня.
Курнышка замирал от блаженства, как только начинались приготовления к игре. И Нина, и Маня — обе играли отлично, они вертелись по комнате до тех пор, пока все трое не валились от усталости.
Да, хорошо и весело жилось Курнышке. Он и сам находил, что ему живется недурно. Это было ясно по выражению его круглой мордочки и по громкому мурлыканью. Ему было всего два месяца, а мурлыкал он уже как настоящий взрослый кот. Даже папа, который находил, что у Курнышки хвост, как у крысы, как-то сказал, что Курнышка недурно мурлычет и после этого стал пускать его в свою комнату.
Кабинет был последней комнатой, которую изучил Курнышка. Папа очень долго гнал его, а котенок был настойчив, и кончилось тем, что папа только косился, когда замечал в дверях круглую мордочку с розовым носом.
Курнышка сам перестал ходить к папе. Оказалось, что в кабинете играть было, положительно, нечем. Ни один предмет не хотел кататься под лапкой, а уж от самого папы нечего было ждать, что он нацепит бумажку на веревочку и забегает по комнате. Не такой у него был вид, совсем не такой!
И кухню, и комнаты Курнышка знал теперь во всех подробностях, и опять ему стало как-то скучно, опять захотелось чего-то нового.
Теперь он часто садился на подоконник и с тоской смотрел в окно.
Подходило Рождество. На куче дров лежал снег, а около дров, в меховой шапке и в валенках, расхаживал дворник. Иногда во двор с громким лаем вбегал черный пудель, и Курнышка, завидев собаку за стеклом, горбил спину и выпускал когти.
— Боишься, Курнышка? — спрашивала его Маня, боявшаяся всего на свете. — Ну, ну, не бойся! Он тебя не достанет, — старалась она успокоить котенка и гладила его горбатую спину. Но пудель носился по двору, отбрасывая снег черными мохнатыми лапами. Курнышка горбился и пофыркивал. На помощь Мане являлась Нина, и они вдвоем стаскивали с подоконника упиравшегося котенка.
— Ну, успокойся, ну, будет, — говорила Маня, укладывая котенка к себе на колени, и обе девочки старались заставить Курнышку думать о другом.
— Ты знаешь, Курнышка, что скоро уже Сочельник? — спрашивала Нина.
— Знаешь? — повторяла за нею Маня, заглядывая в изумрудные глаза котенка. В жизни Курнышки еще не было Сочельника, он не понимал, что значит это слово, но на коленях у Мани было так тепло и уютно, так приятно было отогреть похолодевшие на окне лапки и застывший нос, что он решил не думать о пуделе.
— Вот погоди, через несколько дней будет Сочельник, — продолжала Маня, проводя толстенькой ручкой по атласистой спине котенка.
— Будут подарки! — с увлечением подхватила Нина. — Звезды, хлопушки, золотой дождь. Девочки возобновляли разговор о Сочельнике при всяком удобном случае. Они решили устроить в Сочельник и для Курнышки елку.
— Маленькую елку.., — сказала Маня.
— Да, маленькую, — согласилась Нина, — но такую, чтобы на ней все было: и котлеты, и колбаса, и все, что любит Курнышка.
— А под елкой мы еще поставим для него блюдце с теплым молоком.
— Вот, славно-то! Слышишь, Курнышка, у тебя будет елка!
— Ах, он еще ничего не понимает! Он еще не знает, что это за день, Сочельник, — говорила Маня. — Глупый, ты глупый, Курнышка!
Хотя Курнышка и не понимал, что значит Сочельник, но он ясно видел, что готовится что-то особенное. В квартире шла предпраздничная уборка. Во всех комнатах мыли, чистили, убирали. Курнышка чихал от поднятой пыли, его постоянно гоняли с места на место. Нигде больше он не чувствовал себя в безопасности после того, как его пребольно ударили щеткой под шкафом и ткнули колючей метелкой в самую мордочку, когда он забрался за диван.
И с няней, существом спокойным и разумным, случилось что-то странное. Она теперь постоянно суетилась, бросалась из стороны в сторону, все чистила, все вытирала и не раз даже как будто собиралась влезть по стенке на потолок, но, к счастью, раздумала.
И характер у няни за это время испортился. Она ворчала, сердилась, всем была недовольна и не раз замахивалась на Курнышку, уверяя, что он суется под ноги. Попробовал Курнышка перебраться в кухню, но и там было не лучше. Котенок решил, что нужно терпеть и ждать, когда это кончится. И, действительно, все скоро кончилось.
Пришел Сочельник. Все сразу поняли, что суета, в которой жили последние дни, не идет к великому празднику, и успокоились. В гостиную принесли елку, а вторую, совсем маленькую, поставили в детской. Дети говорили, что это Курнышкина елка. Курнышка с наслаждением втягивал носом свежий, острый запах отогревавшейся в комнатах хвои и ходил вокруг дерева, стараясь не попадать на мокрые пятна, оставленные стаявшим снегом.
Няня, уставшая и даже, как будто, похудевшая от уборки, сидела в детской и пересматривала белье. Белье было подано, как всегда, но она устала и всем была недовольна, говорила, что белье сырое, а чулки просто надеть нельзя. Кончилось тем, что она отправилась в кухню перестирывать чулки.
Пошла няня в кухню, а развернутые длинные чулки свесились у нее с рук чуть не до самого пола. Очень они понравились Курнышке. Он догнал няню, протянул лапку и зацепился когтями за чулок. Вышло это довольно интересно, гораздо интереснее надоевшей веревки с бумажкой. Курнышка собрался поиграть как следует, но няня заметила и отмахнулась от него. Ужасно она стала сердитая. Выстирала няня чулки, устала еще больше и стала уверять, что чулки в кухне ей назло выпачкают. Совсем расстроилась старушка. Решила развесить их на чердаке. Сняла она ключик с гвоздика, покрылась платком и пошла, а Курнышка за ней. Няня развесила чулки, замкнула дверь чердака и заторопилась к детям. Курнышка был очень доволен.
Няня ушла, а чулки остались. Правда, чулки были мокрые, и Курнышка долго вылизывал лапу после того, как дотронулся до них, но на чердаке и кроме чулок все было необыкновенно интересно. Вытянув шею, он с любопытством огляделся вокруг. День был хмурый и тусклый. Свет плохо проникал в маленькое окошко под крышей, но у Курнышки были зоркие глаза. Среди разного наваленного по углам хлама, он отлично разглядел знакомый пробитый барабан, зайчика без хвоста и без головы и старое кресло, которое не перенесло последней игры в конку и развалилось окончательно. Курнышка обрадовался старым знакомым, обошел, обнюхал их со всех сторон и чихнул от пыли, попавшей ему в нос. Перешел он к старому корыту и тоже чихнул, подошел к дырявому ведру и так расчихался, что должен был присесть на задние лапки.
Отдышавшись, Курнышка решил заняться книжкой. Книжки всегда соблазняли котенка, но еще ни разу не удавалось ему как следует познакомиться ни с одной из них. Едва он протягивал лапку к соблазнительно шуршавшей бумаге, как книга захлопывалась перед самым его носом. Книга на чердаке была без начала и без конца, вот почему она и попала сюда, но Кур-нышке довольно было и середины. Страницы зашуршали под его быстрыми лапками. Курнышка переворачивал их до тех пор, пока листы не полетели во все стороны. Котенок подбрасывал их, сгребал лапками, налетал на них, а они, легкие и шуршащие, кружились вокруг него, послушные малейшему движению его проворных лапок. Курнышка решил, что лучше книги нет ничего на свете. Из-за этого одного стоило попасть на чердак. И наконец листы обратились в мятые комочки. Комочки уже не летали, а только катались по полу и скоро надоели Курнышке. Нужно было придумать что-нибудь новое, и он решил прогуляться по балкам.
У него слегка замирало сердце и тряслись лапки, но, в общем, ходить по балкам было чудесно: и весело, и страшно. Котенок гордился своей смелостью и жалел, что его никто не видит. Нагулявшись по балкам, он спрыгнул вниз и не узнал своих лапок. Вместо белых, они от пыли стали совсем серыми, под цвет шкурки. Курнышка терпеть не мог пыли. Усевшись посредине чердака, он недовольными и уже скучавшими глазами водил по сторонам. Все кругом казалось ему подозрительным. Ничего хорошего не было на этом чердаке! Пыль, грязь... Лапки-то какие! Хорошо еще, что он не видел своей мордочки!
— Нет, не стоило сюда бегать, — решил Курнышка.
Он вспомнил, что с утра еще ничего не ел: ни печенки, ни молока. Нужно было торопиться, чтобы не пропустить. Скорей в кухню, а оттуда в детскую...
Курнышка бросился к дверям и в ужасе отскочил назад. Дверь оказалась заперта. В первую минуту котенок не понял всей глубины своего несчастья. Он долго надеялся, что его услышат и отопрут, отчаянно мяукал, царапался в дверь и просовывал лапки во все щели. Ничто не помогало!
Он охрип, задрал себе коготки и чуть не вывихнул лапку. Измученный, голодный и холодный, лежал он перед запертой дверью до тех пор, пока в соседней церкви не ударили в большой колокол. Праздничный звон всколыхнул томительную тишину пустого чердака и наполнил ее торжественным гулом.
Курнышка встрепенулся, насторожился и оглянулся. Из чердачного окна с потемневшего неба прямо на него смотрела звезда. Звезда трепетала и сияла. Она говорила земле, что пришло Рождество, и все, кто смотрел на нее, прекрасную и сиявшую, понимали, что она говорит о прекрасном и важном. В первый раз в жизни увидел Курнышка звезду. Он долго смотрел на нее, вытянув шею и широко раскрыв глаза, а кругом, где-то совсем близко, гудели колокола.
Колокола замолкли. Звезда закатилась. Наступила ночь. В темноте и тишине чердака котенку чудилось недоброе. Он ждал чего-то страшного; из предосторожности забрался на самый верх большого опрокинутого ящика. Здесь, прижавшись в уголке, он забылся тревожным сном. Ему приснилось, что не один, а множество дворников с грохотом и топотом идут на чердак, подходят к нему и собираются завалить его своими тяжелыми вязанками.
В ужасе Курнышка открыл глаза и вскочил на лапы. Осторожно ступая, подошел он к самому краю ящика и посмотрел вниз. По полу, с тяжелым топотом, бегали крысы, волоча за собой длинные тонкие хвосты. Они передрались из-за огарка, и Курнышка видел, как после битвы одна крыса долго лежала неподвижно среди чердака, а потом, с жалобным писком, ползком потащилась по полу. Другие же продолжали суетиться и бегать как ни в чем не бывало. Их глаза светились, как раскаленные гвозди, и острые зубы хрустели не переставая. Крысы перебывали во всех углах, пересмотрели, перевернули и перегрызли все, что было внизу и, точно сговорившись, толпой обступили ящик, на котором притаился котенок.
В мутном свете чуть занимавшегося рассвета Курнышка увидел перед собой горевшие глаза, оскаленные зубы и понял, что пришел его конец. Измученный голодом, холодом и пережитыми страхами, он и не думал о борьбе и сопротивлении. Ему вдруг захотелось броситься к крысам, броситься и крикнуть: «Ну, вы, все крысы, уж ешьте меня поскорей!» Но не хватило сил не двинуться, ни крикнуть. Он только крепче зажмурил глаза и ждал...
И вдруг, в эту страшную минуту, знакомый голос где-то крикнул: «Курнышка!» Он открыл глаза. Светало. Крыс — как не бывало. На веревке висели, скорчившись, замерзшие за ночь детские чулки.
— Курнышка, кись-кись-кись! — раздалось уже совсем близко, послышались шаги, скрипнула дверь и на пороге показалась нянюшка, а за ней дворник с фонарем в руках. В один миг котенок очутился у няниных ног.
— Ах, ты мой бедный, ах горемычный!.. — ахала старушка, лаская его. — Этакий праздник...
— Тащите, что ли, домой вашего бродягу. Некогда мне по чердакам прогуливаться, — ворчливо перебил ее дворник.
— Иду, иду, голубчик, — заторопилась нянюшка.
И, подхватив одной рукой котенка, другой стала тащить с веревки твердые, как палка, чулки.
— Замерзли! Вот горе-то... И все, ведь, до одного перестирала! Во что обуваться будем и не знаю, — шептала она.
Весело трещали дрова под плитой. Няня и кухарка пили кофе со сливками по случаю праздника. На веревке перед плитой сушились чулки.
— И делов же вы, Петровна, наделали, — говорила, покачивая головой, с добродушной насмешкой толстая кухарка. — Котенка чуть не загубили, детей расстроили, сами ночью глаз не сомкнули, да и чулки заморозили. Скажите на милость, и чего это вы вздумали на чердак лазать?
Няня сконфуженно улыбалась.
— Все это праздничная уборка, Матвеевна, виновата. От нее у самого крепкого человека голова кругом пойдет, — оправдывалась она.
Когда же встали дети, Курнышку пустили в детскую. Дети кричали, прыгали от радости, гладили, ласкали его без конца, а Миша чуть не задушил котенка, подхватив его под живот и прижимая изо всех сил к своей красной шелковой рубашке. Курнышке дали на радостях двойную порцию молока, но он его не допил, потому что свалился от усталости. Тогда его отнесли в кухню, и он проспал целый день на кухаркиной постели. Вечером в детской для него зажгли елку. Он щурился от зажженных свечей и, после предложенных ему угощений, так усердно мыл лапкой мордочку, что попадал даже за ухо.
...Прошло несколько лет. Курнышка давно уже взрослый кот, видевший на своем веку не одну елку и потерявший счет всяким приключениям, но первый Сочельник так и остался на всю жизнь его любимым воспоминанием. «И молодчина же я уже тогда был, — часто думает про себя Курнышка, вспоминая ночь на чердаке. — Настоящий молодчина, даром, что маленький. Крысы меня съесть хотели, да и те испугались! Уж это одно чего стоит.» И от довольства собой, Курнышка блаженно жмурится и начинает мурлыкать на весь дом.
Это рассказы из дореволюционных детских журналов: сентиментальный о маленькой девочке и просто милый о котенке.Юлия Насветова. "Кукла рождественской девочки" (1914?)
Оказывается, это довольно известный рассказ, который в последние годы неоднократно перепечатывался и использовался для различных постановок. Я узнала о нем, увидев книгу 2014 года, из которой и взята заглавная иллюстрация. Еще очень понравилась вот эта, похожая на старинную фотографию:
А впервые рассказ был опубликован в журнале "Незабудка" (год, судя по всему, 1914).
читать рассказ
КУКЛА РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ДЕВОЧКИ
Вечерело. Короткий зимний день быстро подходил к концу. Несмотря на то, что был всего пятый час вечера, в окнах домов и магазинов торопливо зажигали огни. Нынешний декабрь был особенно ненастный и холодный: шел снег, смешанный с дождем, и дул сильный холодный и резкий ветер, отчего день казался еще темнее и печальнее. Но это обстоятельство нисколько не мешало какому-то особенно веселому оживленному движению в этот ненастный вечер на улицах города К.
Если принять во внимание, что дело происходило за три дня до Рождества, то удивляться такой суете было совсем нечего.
На подоконнике одного из окон пятого этажа высокого мрачного дома, занятого множеством мелких квартир, сидела маленькая девочка, лет шести-семи. Она грустно смотрела на улицу. Впрочем, улицы ей совсем не было видно. В окне лишь мерцали отблески электрических фонарей, виднелся клочок темного неба да стена и крыша противоположного дома. В маленькой комнатке с одним окном было почти совсем темно Только несколько углей, догоравших в открытой печке, слабо освещали помещение. Обстановка комнатки была самая бедная и скудная: три колченогих стула, простой некрашеный стол, диван с продавленным сиденьем и за занавеской старая деревянная кровать, на которой, плотно закутанная старым вытертым одеялом, спала тревожным сном женщина. Девочка сидела тихо, прислонившись к деревянному переплету окна, и задумчиво покачивала большую красивую куклу.
Кукла была очаровательная, с пышными темными локонами, с подвижными руками и ногами и чудесными голубыми, как небо, глазками. Одета она была в изящное голубенькое платье, отделанное дорогими тонкими кружевами. По величине своей она походила на двухгодовалого ребенка. Странную противоположность представляла эта нарядная кукла с убогой обстановкой комнаты и старым красным простеньким платьицем девочки. Кукла эта без слов свидетельствовала, что обладательница ее видела лучшие дни. И это была правда. Еще так недавно все хорошее в жизни было правдой! Всего полгода назад Женя Дан и ее мать пользовались полным довольством и удобством, которые дает богатство.
Но с тех пор как отец девочки умер, дела пошли все хуже и хуже. Мало-помалу были проданы все вещи, даже одежда. Через шесть месяцев тяжко заболевшая Любовь Николаевна Дан очутилась вместе с маленькой дочерью в убогой комнатке пятого этажа с нищенской обстановкой.
Через три дня Рождество! Какое грустное Рождество будет в нынешнем году, да притом еще и мама больна!
Жене вспомнилась залитая огнями елка, с румяными яблоками, конфетами и золочеными орехами. Тогда был жив отец. Он подарил дочке, своей любимой Рождественской девочке, ее Катюшу, которую сейчас она так нежно качала на коленях. Потом, после елки, тогда подали гуся. Как вкусно хрустела поджаристая корочка! Женя вздохнула и проглотила слюнки. Сегодня она пила только чай с хлебом вместо обеда, и ей хотелось есть. Через три дня Рождество, но о таком великолепии, как елка и гусь, конечно, и мечтать, и даже думать нечего!
Вот, может быть, соседка даст ей кусочек пирога… Но соседка сама очень бедная и у нее целая ватага детей. Жене даже не во что одеться, чтобы пойти к Рождественской всенощной. Кроме платья, которое на ней, у девочки ничего нет.
А она – настоящая Рождественская девочка. Родилась она в самый сочельник, накануне Рождества, и отец говорил ей постоянно:
– Помни, девочка, что ты родилась в одну ночь со Христом и не забывай никогда в этот вечер поклониться Ему.
А вот теперь придется сидеть дома, ничего теплого у Жени нет и взять негде. Продать нечего. Все, что возможно продать, было уже продано. Заработать Женя тоже ничего не может. Слишком она для этого мала и ничего еще не умеет. Вот горе! Женя тоскливо обвела глазами комнату, которая все больше и больше погружалась во мрак. Девочке очень хотелось заплакать, но она победила себя. Никогда не была Женя плаксой и не любила нюнить. Она решила встать, зажечь лампу, чтобы было веселее, и дожидаться Пелагеи Сергеевны, соседки, которая обещала зайти к ним после вечерни и принести хлеба. Женя хотела соскочить с окна и при этом чуть не уронила куклу. Она совсем о ней забыла. И вдруг лицо ее сразу просияло. Она подумала, что у нее есть, что продать к празднику.
Ее Катюша совсем новая и такая красивая! В былые лучшие времена, когда Женя с Катюшей на руках гуляла, она не раз замечала, как встречные девочки засматривались на куклу. Конечно, ей дорого дадут за Катюшу. Может быть, дадут рублей 25-30. Тогда она купит себе теплое платье, а маме новое одеяло. Во всяком случае, надо попробовать. Женя решила не откладывать и сейчас же приняться за дело. Но Катюшу она сильно любила, и ей было жаль расставаться с куклой. Кроме того, ведь Катюша была ее единственным другом. Только играя с ней, девочка утешалась и забывала немного все печальное. И вдруг остаться одной, отдать Катюшу! Женя чуть не заплакала, но вспомнила, что у мамы нет теплого одеяла, и мужественно сдержала слезы. Прежде всего, нужно сделать объявление в газете о продаже куклы. Женя знала, что когда мама продавала мебель и другие вещи, то делала объявления в газете. Знала Женя и дорогу в редакцию, куда не раз сопровождала мать.
Это было недалеко, всего три-четыре дома от их квартиры. Еще не поздно. Недавно пробило шесть часов. Объявление завтра будет уже напечатано в газете, и можно еще успеть купить, что нужно. В том, что кукла будет продана, Женя ни минуты не сомневалась. Затаив дыхание, едва ступая на кончики пальцев, чтобы не разбудить спящую маму, Женя сняла с кровати старый платок и накинула его на голову и плечи. Под платок она спрятала Катюшу, которую решила захватить с собой. Тихо, как мышка, выскользнула девочка за дверь и стала спускаться по крутой темной лестнице. Через несколько минут ее крошечная фигурка затерялась в толпе прохожих.
Николай Петрович Бугров, издатель и редактор К-ской газеты, высокий худой старик, носил очки на носу, что придавало ему строгий вид (хотя он был очень добрый, мягкосердечный человек). Взглянув на часы, издатель собрался было приказать единственному оставшемуся в редакции сотруднику, давно уже потихоньку зевавшему, тушить огонь и собираться домой. В этот момент дверь быстро отворилась, и на пороге показалась запыхавшаяся маленькая девочка, закутанная в большой старый платок.
– Вы, кажется, не туда попали, барышня, здесь издают газету, и такой маленькой девочке, да еще в такой поздний час, здесь делать нечего, – присматриваясь к ней, притворно строго сказал старый редактор. Сотрудник же молча, с удивлением, смотрел на девочку.
– Так мне нужно напечатать объявление в газете, – смело ответила Женя, нисколько не смущаясь нахмуренным видом старого редактора.
– Вам нужно сделать объявление? Тогда, конечно, дело другое, – сказал старик, усаживаясь в кресло и готовясь слушать.
– Идите ближе в таком случае и скажите, какое объявление нужно вам сделать.
– Видите ли, мне хотелось бы продать куклу, и для этого сделать объявление в газете. Кукла очень хорошая, вот посмотрите, я ее нарочно с собой захватила, чтобы вы посмотрели. Женя вытащила из-под платка Катюшу.
– Куклу? А для чего, позвольте узнать, хотите вы продать такую прекрасную куклу? Неужели кукла ваша так надоела вам, неужели же вы ее не любите? Почему вы хотите продать ее? – строго спросил Николай Петрович и пытливо через очки посмотрел на стоящую перед ним Женю.
– Ой, нет! Я очень люблю Катюшу, – сказала Женя, крепко прижимая к себе куклу. – Только мне деньги очень нужны, а денег взять негде и продать больше нечего. Мы уже все продали. А мама лежит больная. Ей нужно новое теплое одеяло непременно. Она ужасно больна и вся дрожит под старым одеялом.
И потом мне нужно теплое пальто, чтобы пойти к Рождественской всенощной. Я Рождественская девочка и мне нельзя не быть у Рождественской всенощной.
– Вот видите, господин редактор, – продолжала Женя, которую почему-то совсем не пугал сердитый вид редактора и его нахмуренные брови, – когда папа был жив, у нас все было, ну, а как он умер, да еще мама заболела, то стало очень плохо. Маме все пришлось продать, даже шубы и платья. Теперь уж и продавать нечего. А мама все больна. Вот я и подумала, что можно продать Катюшу. Посмотрите-ка, какая она хорошенькая! Это папа подарил мне ее в прошлом году на Рождество. И еще совсем новенькая! Я ужасно берегла ее.
И Женя заботливо поправила на кукле ее голубое платье и пригладила растрепавшиеся волосы.
– Гм! Кхе-кхе!.. Подождите, вот я сейчас рассмотрю ее хорошенько. Только протру свои очки; они что-то совсем затуманились… А тут еще этот невозможный насморк. И откуда взялся? Утром его еще не было. Не находите ли вы, что двери у нас плохо закрыты, Семенов? – Старик-редактор вытер набежавшие слезы.
– Это вам показалось, двери заперты плотно,- ответил, улыбаясь, сотрудник и потрогал ручку крепко запертой двери.
– Странно, однако, откуда он взялся, этот ужасный насморк? Понять не могу!
И старый редактор, сняв очки, принялся сморкаться. Наконец он справился с так внезапно напавшим на него «насморком», протер носовым платком очки и, надев их вновь на покрасневший нос, взглянул на стоявшую перед ним и с любопытством смотревшую на него Женю.
– Кажется, приступ окончился, – сказал он. – Покажите-ка мне теперь вашу куклу. Да, да, кукла в самом деле чудесная и совсем новая.
Старик осторожно взял из рук радостно улыбавшейся Жени куклу и рассматривал ее сквозь очки.
– Прекрасная кукла, – продолжая улыбаться, подтвердил Семенов, к великому восторгу Жени. – Думаю, что каждой девочке было бы приятно иметь ее.
– Да, да! Вы правы, и мне очень, очень жаль, что у меня нет дочки, или внучки, – я непременно купил бы ее для нее! Ну, да для такой красавицы скоро найдется покупательница, и мы это устроим… А вы не будете жалеть, что продали вашу куклу? – спросил вдруг Николай Петрович и зорко посмотрел на стоявшую перед ним девочку.
– Нет, нет! – торопливо и решительно ответила Женя, раскрасневшееся лицо которой улыбалось и сияло, как солнце, от радости и гордости при такой похвале ее Катюше. – Катюшу я очень люблю, конечно, но без нее можно обойтись, а теплые вещи ведь ужасно нужны, без них никак нельзя… Я думаю, что та девочка, которая ее купит, будет беречь и любить ее. Ведь, правда? Как вы думаете?
И голос Жени, несмотря на всю решимость, невольно дрогнул и зазвучал тревожно, когда она вопросительно взглянула на старого редактора.
Но старый редактор ничего не мог ответить ей, так как на него вновь внезапно напал новый сильный припадок «насморка». На его глаза снова навернулись слезы, и он принужден был вновь протирать свои очки.
– Ну, конечно, правда! Кто ее купит, непременно будет ее любить и беречь! Разве Катюшу можно не любить? Такая чудесная кукла, – уверенно сказал он Жене, как только справился с припадком «насморка», и лицо девочки опять просияло.
– А какое же объявление хотели бы вы напечатать в газете?
– Продаю куклу, чтобы купить теплые вещи, я думаю…
– Гм, гм… продаю куклу, чтобы купить теплые вещи… Превосходно! Конечно, больше ничего и не нужно: этим все сказано… Однако скажите, как вас зовут, маленькая Рождественская девочка, который вам год и где вы живете?
– Тут, совсем близко, всего четыре дома, в тридцатом номере, зовут меня Евгения Дан, и на Рождество мне уже будет семь лет. Как Вы думаете, дадут за Катюшу мне рублей… сорок?
Кукла стоила не больше десяти рублей, но Женя сильно любила ее, и даже эта цена казалась ей слишком маленькой!
– Дадут, конечно дадут, быть может, и гораздо больше!.. А теперь, Женя, идите домой, уже поздно, и не думайте ни о чем: все будет устроено. Семенов вас проводит. Катюшу же оставьте у меня. Я уверяю, что она завтра утром будет продана. Такая прекрасная кукла!.. Погодите! А кто же купит для вас теплые вещи? – спросил редактор.
– Наша соседка, Пелагея Сергеевна, она очень добрая! – уверенно ответила Женя.
– Отлично, значит все устроено, Спокойной ночи, милая Рождественская девочка. Да хранит вас Христос, с Которым вы родились в одну ночь! Дайте мне вашу ручку на прощанье. Вот так! Семенов, проводите, пожалуйста, маленькую барышню домой, – и Николай Петрович, почтительно пожав ручку Жени, проводил ее до самых дверей, как будто она была знатная посетительница, а не бедная маленькая девочка в старом потертом платке.
На следующее утро, едва успела Женя открыть глаза, как в комнату вошла улыбающаяся Пелагея Сергеевна, а за ней посыльный внес несколько больших, толстых пакетов. Когда пакеты были вскрыты, из них перед восхищенным взором Жени (она сильно волновалась, помогая Пелагее Сергеевне развертывать пакеты, и беспрерывно роняла на пол ножницы) появились чудесные вещи, которые ей и во сне не снились. Тут было теплое пушистое одеяло, большой платок и теплые чулки для мамы, для самой же Жени хорошенькое голубое платье, шубка, маленькая, как игрушечная, белая муфта и такая же шапочка, а также чулки, ботинки и галоши. Жене казалось, что она видит чудесный сон. Ей хотелось и смеяться и плакать.
– Все это прислал мне редактор К-ой газеты, – улыбаясь, сказала девочке потихоньку (Любовь Николаевна еще спала) Пелагея Сергеевна, – и просил передать тебе. На Рождество он сам зайдет к вам.
Разлука с Катюшей не казалась теперь Жене такой тяжелой, когда она посматривала на прекрасное одеяло и платок, которыми была укутана ее мать. А еще так недавно, рано утром, несмотря на то, что она совсем не была плаксой, Рождественская девочка едва не заплакала, и у нее невольно вырвался тяжелый вздох, когда, проснувшись, она взглянула на то место, где всегда лежала ее Катюша. Сердце Жени больно сжималось при мысли о том, где ее любимица, кому достанется и будут ли ее любить? Но теперь она была спокойна. Конечно, девочка, которая решилась так дорого заплатить за Катюшу (а что заплатили недешево, видно уже по тому, что можно было купить так много прекрасных вещей), эта девочка обязательно будет ее любить и беречь.
Наступал сочельник.
Во всем К. не было девочки счастливее Жени, когда она, под торжественный звон колоколов, одетая во все новое входила в ярко освещенную церковь вместе с Пелагеей Сергеевной. Еще несколько минут – и веселый, радостный Рождественский тропарь раздается под сводами храма, расплывается и тает там высоко-высоко где-то, кажется в самом бездонном темно-синем небе, на котором так ласково блестят и переливаются в окнах под куполом бесчисленные яркие звездочки. – «Рождество Твое, Христе Боже наш»… поет где-то вверху невидимый хор и светлой радостью наполняет сердце маленькой Рождественской девочки… Ночь эту она спала крепко и спокойно. Уже совсем утром ей начала сниться Катюша, но как раз в это время необычайное движение в комнате разбудило ее и заставило открыть глаза. И в ту же минуту она опять невольно закрыла их: то, что она увидела, так походило на сон! Через мгновение она, однако, их снова открыла, на этот раз широко, и пристально стала приглядываться к тому, что ей показалось продолжением сна. Нет, она ошиблась, это не сон! Прямо напротив Жениной кровати стояла наряженная елка, а под елкой сидела Катюша в новом платье и, улыбаясь, протягивала к ней руки. Тут же под елкой лежали огромные красные яблоки, конфеты и игрушки. Женя была так изумлена, что продолжала лежать, не шевелясь, только все шире и шире открывала глаза.
Дружный смех матери, чувствовавшей себя в это утро лучше (такое уж счастливое было утро), и сидевших возле ее постели Пелагеи Сергеевны и Николая Петровича заставил девочку очнуться и убедиться окончательно, что это не сон, а «настоящая правда».
Через несколько минут, одетая в новое платье, с Катюшей на руках, сиявшая радостью Женя, сидела на коленях старого редактора и, не спуская с него внимательных глаз, слушала рождественскую сказку о «Рождественской девочке и ее кукле», которую он рассказывал. Впрочем, рассказ Николая Петровича нельзя было назвать сказкой, так как волшебного в нем не было ничего, а все было «правдой», но от этого рассказ был намного интереснее, таким он, по крайней мере, казался живой Рождественской девочке. Нужно ли говорить, что старый редактор и не думал продавать оставленную у него Женей куклу. Доброе сердце девочки, решившейся продать любимую куклу, чтобы купить теплое одеяло больной матери и иметь возможность пойти в церковь, чтобы там поклониться Христу, накануне Его Рождества, как она всегда это делала – глубоко тронуло старика. Но, чтобы проверить, искренно ли было это желание и не будет ли Женя потом раскаиваться в своем поступке, он оставил Катюшу у себя. На другой день он призвал Пелагею Сергеевну и расспросил подробно о Жене и ее матери. Узнав, что Женя ни разу не всплакнула о кукле, Николай Петрович, остался очень доволен и дал Пелагее Сергеевне денег, чтобы она купила все нужное. Однако объявление о продаже куклы он в газете все-таки сделал, как раз в том номере, который должен был появиться в день Рождества. На первой странице этого номера читавшие увидели в этот день следующее объявление: «Рождественская девочка продает куклу, чтобы купить теплую одежду». И охотников, пожелавших купить эту куклу и увидеть Рождественскую девочку, оказалось так много, что двери в маленькую комнатку Жени и ее мамы не затворялись целый день, пропуская все новых и новых посетителей. А так как все приходившие являлись не с пустыми руками, то скоро в небольшой комнатке стало совсем тесно от наваленной кругом теплой одежды. А игрушки и лакомства некуда было даже ставить, так много их было. Добрые люди, принявшие участие в судьбе Жени и ее мамы, не оставили их и после Светлого Праздника. Любовь Николаевна поправилась, и ее определили классной дамой в институт, а когда Женя подросла, ее поместили в тот же институт.
Наталья Манасеина. "Курнышкин сочельник" (1906)
Этот рассказ вышел в 1906 году в первом номере нового журнала "Тропинка". В 1910-х автор, Н.И. Манасеина, планировала выпустить его в виде отдельной книги с оригинальными иллюстрациями, но издание так и не увидело свет. Историю работы над этой книгой можно прочитать здесь (оттуда же взяты текст и рисунки).
читать рассказ
КУРНЫШКИН СОЧЕЛЬНИК
Курнышка был счастлив. Он попал в кухню полуслепым заморышем с взъерошенной шерсткой и разъезжавшимися лапками, а через месяц его не узнала бы и родная мать. Теперь у него была круглая мордочка, огромные глаза, серая пушистая шкурка, белые лапки и белая грудка.
Кухарка любила Курнышку, досыта кормила печенкой и позволяла спать на своей высокой постели, застланной пестрым одеялом, с горой подушек в изголовье. Отлично жилось Курнышке, но, по природе, он был любознателен. Кухня надоела котенку, и захотелось ему посмотреть на что-нибудь новое.
В кухне были две двери. Одна вела в комнаты, другая на черную лестницу. Курнышка долго сидел на полу посредине кухни. Подогнув лапки и щурясь, поглядывал он на двери, соображая, которая лучше.
Дверь на лестницу чаще стояла открытой и была потому удобней, но площадка перед ней была всегда такая мокрая и грязная, что Курнышка, при одной мысли ступить туда, только дальше прятал белые лапки. Припомнил он и дворника, человека большого и страшного. Курнышка боялся топота его тяжёлых ног, а главное, огромной вязанки, которую он с грохотом сбрасывал на пол. Завидев дворника, котёнок со всех ног мчался на высокую кровать.
Нет, положительно, он не хотел встречаться с дворником!
Вот почему выбор его остановился на второй двери.
Теперь оставалось только воспользоваться удобным случаем, и потому, когда няня, позавтракав, собралась уходить из кухни, Курнышка прошмыгнул за нею.
В детской неожиданное появление котёнка было встречено с восторгом.
Десятилетняя Нина, худенькая и подвижная, с темной косой, болтавшейся, как маятник кухонных часов, и семилетняя Маня — кругленькая и румяная, как булочка, которые часто пекла кухарка, обе сразу, в один голос, решили, что такого котёнка на всём свете нет. Трехлетний толстяк Миша ничего не сказал, потому что говорил вообще плохо, но всей своей фигурой выразил восхищение.
Мама и няня к красоте Курнышки отнеслись довольно равнодушно. Их больше интересовал его характер. Когда же выяснилось, что Курнышка не царапается, даже в тех случаях, когда его тащат за хвост, мама и няня решили, что котенка можно оставить в детской.
С этого дня житье Курнышки стало еще лучше. Спал он по-прежнему в кухне и по утрам, как всегда, ел печенку, но как только няня приходила за молоком, он отправлялся вместе с ней в детскую. Шумный восторг, с которым встречалось его появление, льстил самолюбию котенка. Он видел, что его ценят, и давал вдоволь любоваться собой, выгибал пушистую спину и терся круглой мордочкой с розовым носом о желтые башмачки девочек и красные сапожки Миши. Дети смеялись, болтали ногами и бросали на пол кусочки белого хлеба, обмоченного в молоке. Курнышка был сыт, ему хотелось только молока, но, не желая обидеть детей, он делал вид, что доволен угощением. Потом дети вставали из-за стола, снимали салфеточки. Тогда уже и Курнышка получал свою порцию. Ему наливали на блюдечко теплого молока, и опять все восхищалась тем, как он пьет, любовались его тонким розовым язычком и похожими на белый бисер зубами. После молока начиналось самое интересное.
Пока Курнышка жил в кухне, он сам выдумывал игрушки. Потрогает что-нибудь лапкой и сразу узнает, годится это в игрушки или нет. В кухне ему никто не помогал, никто не придумывал ему развлечений. Толстая кухарка любила его, но никогда не бегала по кухне с навязанной бумажкой или катушкой, как это часто делали Нина и Маня.
Курнышка замирал от блаженства, как только начинались приготовления к игре. И Нина, и Маня — обе играли отлично, они вертелись по комнате до тех пор, пока все трое не валились от усталости.
Да, хорошо и весело жилось Курнышке. Он и сам находил, что ему живется недурно. Это было ясно по выражению его круглой мордочки и по громкому мурлыканью. Ему было всего два месяца, а мурлыкал он уже как настоящий взрослый кот. Даже папа, который находил, что у Курнышки хвост, как у крысы, как-то сказал, что Курнышка недурно мурлычет и после этого стал пускать его в свою комнату.
Кабинет был последней комнатой, которую изучил Курнышка. Папа очень долго гнал его, а котенок был настойчив, и кончилось тем, что папа только косился, когда замечал в дверях круглую мордочку с розовым носом.
Курнышка сам перестал ходить к папе. Оказалось, что в кабинете играть было, положительно, нечем. Ни один предмет не хотел кататься под лапкой, а уж от самого папы нечего было ждать, что он нацепит бумажку на веревочку и забегает по комнате. Не такой у него был вид, совсем не такой!
И кухню, и комнаты Курнышка знал теперь во всех подробностях, и опять ему стало как-то скучно, опять захотелось чего-то нового.
Теперь он часто садился на подоконник и с тоской смотрел в окно.
Подходило Рождество. На куче дров лежал снег, а около дров, в меховой шапке и в валенках, расхаживал дворник. Иногда во двор с громким лаем вбегал черный пудель, и Курнышка, завидев собаку за стеклом, горбил спину и выпускал когти.
— Боишься, Курнышка? — спрашивала его Маня, боявшаяся всего на свете. — Ну, ну, не бойся! Он тебя не достанет, — старалась она успокоить котенка и гладила его горбатую спину. Но пудель носился по двору, отбрасывая снег черными мохнатыми лапами. Курнышка горбился и пофыркивал. На помощь Мане являлась Нина, и они вдвоем стаскивали с подоконника упиравшегося котенка.
— Ну, успокойся, ну, будет, — говорила Маня, укладывая котенка к себе на колени, и обе девочки старались заставить Курнышку думать о другом.
— Ты знаешь, Курнышка, что скоро уже Сочельник? — спрашивала Нина.
— Знаешь? — повторяла за нею Маня, заглядывая в изумрудные глаза котенка. В жизни Курнышки еще не было Сочельника, он не понимал, что значит это слово, но на коленях у Мани было так тепло и уютно, так приятно было отогреть похолодевшие на окне лапки и застывший нос, что он решил не думать о пуделе.
— Вот погоди, через несколько дней будет Сочельник, — продолжала Маня, проводя толстенькой ручкой по атласистой спине котенка.
— Будут подарки! — с увлечением подхватила Нина. — Звезды, хлопушки, золотой дождь. Девочки возобновляли разговор о Сочельнике при всяком удобном случае. Они решили устроить в Сочельник и для Курнышки елку.
— Маленькую елку.., — сказала Маня.
— Да, маленькую, — согласилась Нина, — но такую, чтобы на ней все было: и котлеты, и колбаса, и все, что любит Курнышка.
— А под елкой мы еще поставим для него блюдце с теплым молоком.
— Вот, славно-то! Слышишь, Курнышка, у тебя будет елка!
— Ах, он еще ничего не понимает! Он еще не знает, что это за день, Сочельник, — говорила Маня. — Глупый, ты глупый, Курнышка!
Хотя Курнышка и не понимал, что значит Сочельник, но он ясно видел, что готовится что-то особенное. В квартире шла предпраздничная уборка. Во всех комнатах мыли, чистили, убирали. Курнышка чихал от поднятой пыли, его постоянно гоняли с места на место. Нигде больше он не чувствовал себя в безопасности после того, как его пребольно ударили щеткой под шкафом и ткнули колючей метелкой в самую мордочку, когда он забрался за диван.
И с няней, существом спокойным и разумным, случилось что-то странное. Она теперь постоянно суетилась, бросалась из стороны в сторону, все чистила, все вытирала и не раз даже как будто собиралась влезть по стенке на потолок, но, к счастью, раздумала.
И характер у няни за это время испортился. Она ворчала, сердилась, всем была недовольна и не раз замахивалась на Курнышку, уверяя, что он суется под ноги. Попробовал Курнышка перебраться в кухню, но и там было не лучше. Котенок решил, что нужно терпеть и ждать, когда это кончится. И, действительно, все скоро кончилось.
Пришел Сочельник. Все сразу поняли, что суета, в которой жили последние дни, не идет к великому празднику, и успокоились. В гостиную принесли елку, а вторую, совсем маленькую, поставили в детской. Дети говорили, что это Курнышкина елка. Курнышка с наслаждением втягивал носом свежий, острый запах отогревавшейся в комнатах хвои и ходил вокруг дерева, стараясь не попадать на мокрые пятна, оставленные стаявшим снегом.
Няня, уставшая и даже, как будто, похудевшая от уборки, сидела в детской и пересматривала белье. Белье было подано, как всегда, но она устала и всем была недовольна, говорила, что белье сырое, а чулки просто надеть нельзя. Кончилось тем, что она отправилась в кухню перестирывать чулки.
Пошла няня в кухню, а развернутые длинные чулки свесились у нее с рук чуть не до самого пола. Очень они понравились Курнышке. Он догнал няню, протянул лапку и зацепился когтями за чулок. Вышло это довольно интересно, гораздо интереснее надоевшей веревки с бумажкой. Курнышка собрался поиграть как следует, но няня заметила и отмахнулась от него. Ужасно она стала сердитая. Выстирала няня чулки, устала еще больше и стала уверять, что чулки в кухне ей назло выпачкают. Совсем расстроилась старушка. Решила развесить их на чердаке. Сняла она ключик с гвоздика, покрылась платком и пошла, а Курнышка за ней. Няня развесила чулки, замкнула дверь чердака и заторопилась к детям. Курнышка был очень доволен.
Няня ушла, а чулки остались. Правда, чулки были мокрые, и Курнышка долго вылизывал лапу после того, как дотронулся до них, но на чердаке и кроме чулок все было необыкновенно интересно. Вытянув шею, он с любопытством огляделся вокруг. День был хмурый и тусклый. Свет плохо проникал в маленькое окошко под крышей, но у Курнышки были зоркие глаза. Среди разного наваленного по углам хлама, он отлично разглядел знакомый пробитый барабан, зайчика без хвоста и без головы и старое кресло, которое не перенесло последней игры в конку и развалилось окончательно. Курнышка обрадовался старым знакомым, обошел, обнюхал их со всех сторон и чихнул от пыли, попавшей ему в нос. Перешел он к старому корыту и тоже чихнул, подошел к дырявому ведру и так расчихался, что должен был присесть на задние лапки.
Отдышавшись, Курнышка решил заняться книжкой. Книжки всегда соблазняли котенка, но еще ни разу не удавалось ему как следует познакомиться ни с одной из них. Едва он протягивал лапку к соблазнительно шуршавшей бумаге, как книга захлопывалась перед самым его носом. Книга на чердаке была без начала и без конца, вот почему она и попала сюда, но Кур-нышке довольно было и середины. Страницы зашуршали под его быстрыми лапками. Курнышка переворачивал их до тех пор, пока листы не полетели во все стороны. Котенок подбрасывал их, сгребал лапками, налетал на них, а они, легкие и шуршащие, кружились вокруг него, послушные малейшему движению его проворных лапок. Курнышка решил, что лучше книги нет ничего на свете. Из-за этого одного стоило попасть на чердак. И наконец листы обратились в мятые комочки. Комочки уже не летали, а только катались по полу и скоро надоели Курнышке. Нужно было придумать что-нибудь новое, и он решил прогуляться по балкам.
У него слегка замирало сердце и тряслись лапки, но, в общем, ходить по балкам было чудесно: и весело, и страшно. Котенок гордился своей смелостью и жалел, что его никто не видит. Нагулявшись по балкам, он спрыгнул вниз и не узнал своих лапок. Вместо белых, они от пыли стали совсем серыми, под цвет шкурки. Курнышка терпеть не мог пыли. Усевшись посредине чердака, он недовольными и уже скучавшими глазами водил по сторонам. Все кругом казалось ему подозрительным. Ничего хорошего не было на этом чердаке! Пыль, грязь... Лапки-то какие! Хорошо еще, что он не видел своей мордочки!
— Нет, не стоило сюда бегать, — решил Курнышка.
Он вспомнил, что с утра еще ничего не ел: ни печенки, ни молока. Нужно было торопиться, чтобы не пропустить. Скорей в кухню, а оттуда в детскую...
Курнышка бросился к дверям и в ужасе отскочил назад. Дверь оказалась заперта. В первую минуту котенок не понял всей глубины своего несчастья. Он долго надеялся, что его услышат и отопрут, отчаянно мяукал, царапался в дверь и просовывал лапки во все щели. Ничто не помогало!
Он охрип, задрал себе коготки и чуть не вывихнул лапку. Измученный, голодный и холодный, лежал он перед запертой дверью до тех пор, пока в соседней церкви не ударили в большой колокол. Праздничный звон всколыхнул томительную тишину пустого чердака и наполнил ее торжественным гулом.
Курнышка встрепенулся, насторожился и оглянулся. Из чердачного окна с потемневшего неба прямо на него смотрела звезда. Звезда трепетала и сияла. Она говорила земле, что пришло Рождество, и все, кто смотрел на нее, прекрасную и сиявшую, понимали, что она говорит о прекрасном и важном. В первый раз в жизни увидел Курнышка звезду. Он долго смотрел на нее, вытянув шею и широко раскрыв глаза, а кругом, где-то совсем близко, гудели колокола.
Колокола замолкли. Звезда закатилась. Наступила ночь. В темноте и тишине чердака котенку чудилось недоброе. Он ждал чего-то страшного; из предосторожности забрался на самый верх большого опрокинутого ящика. Здесь, прижавшись в уголке, он забылся тревожным сном. Ему приснилось, что не один, а множество дворников с грохотом и топотом идут на чердак, подходят к нему и собираются завалить его своими тяжелыми вязанками.
В ужасе Курнышка открыл глаза и вскочил на лапы. Осторожно ступая, подошел он к самому краю ящика и посмотрел вниз. По полу, с тяжелым топотом, бегали крысы, волоча за собой длинные тонкие хвосты. Они передрались из-за огарка, и Курнышка видел, как после битвы одна крыса долго лежала неподвижно среди чердака, а потом, с жалобным писком, ползком потащилась по полу. Другие же продолжали суетиться и бегать как ни в чем не бывало. Их глаза светились, как раскаленные гвозди, и острые зубы хрустели не переставая. Крысы перебывали во всех углах, пересмотрели, перевернули и перегрызли все, что было внизу и, точно сговорившись, толпой обступили ящик, на котором притаился котенок.
В мутном свете чуть занимавшегося рассвета Курнышка увидел перед собой горевшие глаза, оскаленные зубы и понял, что пришел его конец. Измученный голодом, холодом и пережитыми страхами, он и не думал о борьбе и сопротивлении. Ему вдруг захотелось броситься к крысам, броситься и крикнуть: «Ну, вы, все крысы, уж ешьте меня поскорей!» Но не хватило сил не двинуться, ни крикнуть. Он только крепче зажмурил глаза и ждал...
И вдруг, в эту страшную минуту, знакомый голос где-то крикнул: «Курнышка!» Он открыл глаза. Светало. Крыс — как не бывало. На веревке висели, скорчившись, замерзшие за ночь детские чулки.
— Курнышка, кись-кись-кись! — раздалось уже совсем близко, послышались шаги, скрипнула дверь и на пороге показалась нянюшка, а за ней дворник с фонарем в руках. В один миг котенок очутился у няниных ног.
— Ах, ты мой бедный, ах горемычный!.. — ахала старушка, лаская его. — Этакий праздник...
— Тащите, что ли, домой вашего бродягу. Некогда мне по чердакам прогуливаться, — ворчливо перебил ее дворник.
— Иду, иду, голубчик, — заторопилась нянюшка.
И, подхватив одной рукой котенка, другой стала тащить с веревки твердые, как палка, чулки.
— Замерзли! Вот горе-то... И все, ведь, до одного перестирала! Во что обуваться будем и не знаю, — шептала она.
Весело трещали дрова под плитой. Няня и кухарка пили кофе со сливками по случаю праздника. На веревке перед плитой сушились чулки.
— И делов же вы, Петровна, наделали, — говорила, покачивая головой, с добродушной насмешкой толстая кухарка. — Котенка чуть не загубили, детей расстроили, сами ночью глаз не сомкнули, да и чулки заморозили. Скажите на милость, и чего это вы вздумали на чердак лазать?
Няня сконфуженно улыбалась.
— Все это праздничная уборка, Матвеевна, виновата. От нее у самого крепкого человека голова кругом пойдет, — оправдывалась она.
Когда же встали дети, Курнышку пустили в детскую. Дети кричали, прыгали от радости, гладили, ласкали его без конца, а Миша чуть не задушил котенка, подхватив его под живот и прижимая изо всех сил к своей красной шелковой рубашке. Курнышке дали на радостях двойную порцию молока, но он его не допил, потому что свалился от усталости. Тогда его отнесли в кухню, и он проспал целый день на кухаркиной постели. Вечером в детской для него зажгли елку. Он щурился от зажженных свечей и, после предложенных ему угощений, так усердно мыл лапкой мордочку, что попадал даже за ухо.
...Прошло несколько лет. Курнышка давно уже взрослый кот, видевший на своем веку не одну елку и потерявший счет всяким приключениям, но первый Сочельник так и остался на всю жизнь его любимым воспоминанием. «И молодчина же я уже тогда был, — часто думает про себя Курнышка, вспоминая ночь на чердаке. — Настоящий молодчина, даром, что маленький. Крысы меня съесть хотели, да и те испугались! Уж это одно чего стоит.» И от довольства собой, Курнышка блаженно жмурится и начинает мурлыкать на весь дом.
@темы: текст
):
)
